Текст книги "Китай, Россия и Всечеловек"

Автор книги: Татьяна Григорьева

А несколько лет спустя возопит душа Акутагава Рюноскэ: «Мы утратили дух Середины, чему учил древний мудрец Китая» («Диалог во тьме»). Разучились поступать в согласии с Природой, забыв, что «живем в деревьях, в ручьях, в ветерке, в вечернем свете, упавшем на стену храма» («Усмешка богов»). И оба покончили с собой: Китамура – в 1894 году, Акутагава – в 1927-м. А в 1906 году Окакура Какудзо писал в «Книге о чае»: «Запад считал Японию варварской в то время, когда она занималась мирными искусствами; и он называет ее цивилизованной с тех пор, как она устроила кровавую бойню на полях Маньчжурии… Да останемся мы варварами, если наше стремление стать цивилизованными зависит от позорного прославления войны». [234]234
  The Book of Tea by Kakuzo Okakura. Tokyo, 1974, p. 4.


[Закрыть]

Естественно, не только Китай и Япония настороженно отнеслись к европейской цивилизации, но и Индия. Тагор опасался за участь Японии: «Безобразный дух коммерции проник через море в прекрасную страну Японию… И это угрожает гению нации, это надругательство над лучшим, что сделано и что должно быть сохранено не только для ее спасения, но для процветания всего человечества». [235]235
  Тагор P.Собрание сочинений: в 12 т, т. И. М., 1965, с. 300.


[Закрыть]Он чувствовал, к чему приведет механизация людей: «Живые умы общества распались и уступили место чисто механической организации, признаки чего видны повсюду… Когда все механичное включается в эту машину в качестве ее частей, то остающийся личным человек сводится к одному только призраку… в машину в качестве частей входят люди, которым теперь не уделяется никакой доли жалости или нравственной ответственности». [236]236
  Тагор Р.Национализм. Пг., 1922, с. 13.


[Закрыть]

Притупилось ли нравственное чувство или исчез иммунитет, но в наше время люди как бы перестали замечать опасность, о которой говорили даосы и которую остро переживали прорицатели в начале XX века от Тагора до Утимура Кандзо. Забыли о разнице между культурой и цивилизацией, о которой столько было сказано в те годы. «Цивилизация возникла как средство, но была превращена в цель. Культура есть средство для духовного восхождения человека, но она превратилась в самоцель, подавляющую творческую свободу человека». [237]237
  Бердяев Н. А.О рабстве и свободе человека, с. 109.


[Закрыть]

Действительно, цивилизация и культура соотносятся как часть с целым, но в исторической науке до сих пор принимают часть за целое, превознося что-то одно, то «формационный» подход, то «цивилизационный». И так будет продолжаться по «закону части» до тех пор, пока не изменится сознание. Часть никак не может стать целым и через какое-то время уступает место другой части. Но состоящее из частей подвержено распаду, о чем говорил уже Платон и на чем стоит буддийское учение: множество, состоящее из частей, есть иллюзия (майя), от которой человек или освободится, или исчезнет.

И не о том ли книга Шпенглера «Закат Европы» и откликнувшихся на нее философов России? «Культура происходит от культа, она связана с культом предков, она невозможна без священных преданий. Цивилизация есть воля к мировому могуществу, к устроению поверхности земли. Культура национальна, цивилизация – интернациональна… Новое средневековье будет цивилизованным варварством», – возвещал Николай Бердяев. [238]238
  Бердяев Н. А.Предсмертные мысли Фауста. Судьба Фауста – судьба европейской культуры // Освальд Шпенглер и Закат Европы. М., 1922, с. 64–9.


[Закрыть]И добавлял: культура органична, цивилизация – механична, первая – качество, вторая – количество. А Федор Степун напоминает: противоположность культуры и цивилизации – главная ось всех шпенглеровских размышлений. «Цивилизация представляет собой… по Шпенглеру, неизбежную форму смерти каждой изжившей себя культуры». [239]239
  Там же, с. 13.


[Закрыть]

Что касается Японии, то уже в первые годы Мэйдзи возникло движение «за сохранение национальной самобытности». И если можно говорить о высокой технологии Японии нашего времени и об успехах ее науки, то все же это касается прежде всего ее внешней жизни. Ее внутренняя жизнь протекает по традиционному руслу, то отклоняясь от Основы, то возвращаясь к ней в поисках «национальной идентичности». Судя по итогам опросов, уже в 70-е годы большинство японцев предпочли «чистую и правильную жизнь» (в соответствии с «изначальным сердцем» – чистым и правдивым). Опросы 80-х годов показали, что возрождается тяга к традиционному укладу: благоговейное отношение к труду, уважение предков и вежливость – первейший признак культуры.

Выступая на сессии парламента в 1983 году, премьер-министр Я. Накасонэ напомнил о традиции, переданной японскими богами, как незримой силе, определяющей образ мысли и жизни японцев, охраняя их от «разрушительного» воздействия извне. Он справедливо утверждал, что без ощущения национальных корней невозможен и «будущий интернациональный человек». А в докладе 1985 года поднял вопрос о национальной идентичности, истоки которой в священных текстах – Кодзики и Нихонги. Путь Японии – ощущение общества как «единой семьи» (иэ-сякай), «общины друзей» (на-кама-сякай). И в этом причина устойчивости государственной системы: «одно государство – одно сердце» (иккоку – иссин) – отличает Японию от европейской цивилизации с ее индивидуалистической сутью.

Закон Равновесия, которому следовала Япония, и есть знак Культуры. Если нет уравновешивающего начала, одно превозносится над другим, то нет и культуры, а есть ее подобие, квазикультура, разлагающая неокрепшие души. Этим можно объяснить небывалый интерес к японской культуре в странах Запада и России, стремящихся приобрести иммунитет против псевдоценностей. [240]240
  Не удивительно, что издаются такие книги, как «Русские хокку» Андрея Соболева (СПб., 2003) или книга Е. Малининой о дзэнских садах (там же).


[Закрыть]

И действительно, японцы, привыкшие к целостному восприятию, не могут принять европейского индивидуализма, «атомизированного» человека. Парадокс в том, что эго, свободное от чувства причастности Целому, попадает в зависимость от самого себя. Замкнутое на себе ощущает себя одиноким, лишенным той свободы, которую на протяжении истории искали наши предки. И получается, что индивидуализм по-европейски оборачивается подобием, однородностью, которая приводит к Вражде. Все эгоцентрики ведут себя более или менее одинаково, значит, пропадает индивидуальность, ради которой они обособились. Иначе и быть не могло: логическое завершение антропоцентризма – эгоцентризм, логическое завершение эгоцентризма – сверхчеловек (антихрист – по «Трем разговорам» Вл. Соловьева). И Бердяев скажет: «Грех есть прежде всего утеря целостности, целомудрия, разорванность, раздор». [241]241
  Бердяев Н. А.Философия свободного духа. М., 1994, с. 137.


[Закрыть]

Мне могут возразить: а как же «групповая логика», в которой видят причину обезличивания человека в Японии? Но при той форме сознания, которое можно назвать нелинейным, сингулярным, невозможно что-то одно, однозначное. В Японии человек, принадлежащий к той или иной группе, может ставить интересы группы выше собственных и оставаться личностью (по закону Уравновешенности-Ва). Именно потому, что помимо горизонтальных связей, объединяющих его с членами группы, он ощущает связь по вертикали (пусть на подсознательном уровне): с предками, с небесными богами, с Буддой, а связь по вертикали всегда индивидуальна. И современные социологи Японии прекрасно понимают, что успех группы зависит от участия каждого в общем деле. Если «групповое сознание» характеризуется такими чертами, как сердечность (он),искренность ( макото-синдзицу),благодаря которым и возможна «взаимность», то в идеале об отчуждении не может быть речи.

Собственно, японцы издавна признавали истинно-сущим лишь единичное, имеющее свое неповторимое кокоро, которое чудесным образом сообщается с Единым. В японском мировоззрении отсутствует понятие «части», которая в принципе не может быть свободной. Существовало «разделение без отделения» – «Одно во всем и все в Одном». Прекрасный знаток Японии Г. Е. Комаровский обращает внимание на эту особенность при исполнении синтоистского обряда: «Считалось, что митама —божественный дух – обладает способностью разделяться таким образом, что, оставаясь в прежнем синтай(божественная субстанция), он одновременно переходит в другой священный предмет, который становится синтайдругого святилища. При этом прежний синтайни на йоту не утрачивает своей магической силы, а в целом могущество „божественного духа“ лишь возрастает. Такое представление – бунрэй(разделение духа) позволяет создавать множество святилищ одним и тем же божествам». [242]242
  Светлов Г.(псевдоним Комаровского). Путь богов. М., 1985, с. 22.


[Закрыть]А говоря словами Д. Т. Судзуки: «Каждый миг человеческой жизни – в той мере, в какой он становится выражением внутреннего существа, – изначален, божественен, творится из Ничто и не может быть восстановлен. Каждая индивидуальная жизнь, таким образом, есть великое произведение искусства. Сумеет или не сумеет человек сделать ее совершенным, неподражаемым шедевром, зависит от степени его ощущения Пустоты (Шуньяты), действующей в нем самом». [243]243
  Suzuki D. Т.Mysticism Christian and Buddhist. London, 1957, p. 31.


[Закрыть]И это чувство неповторимости каждого мига настолько обострено в японцах, что можно понять удивление Окакура: «Девятнадцатый век с его идеей эволюции приучил нас думать о человечестве, но не думать о человеке. Коллекционер весьма усердно собирает образцы, чтобы представить период или школу, забывая о том, что одно прекрасное произведение искусства может научить нас больше, чем многочисленные примеры посредственной работы целого периода… слишком много классифицируем, слишком мало непосредственно переживаем». [244]244
  Окакура Какудзо.Книга о чае, с. 68.


[Закрыть](И разве это не близко «Пифагоровым числам» Флоренского или «индивидуализации всеединства» Вл. Соловьева?) Ощущение единства неединого привлекло к японскому искусству американского поэта Эзру Паунда, который восхищался умением японцев создавать не только хокку, но и театр Но, который может состоять из одного образа, то есть вся пьеса служит его развитием с помощью движения и музыки, чем достигается целостность. А современный поэт хайку Мурамацу Томоцугу признается: «Из того, что я прочел за свою жизнь, меня более всего поразил роман Л. Толстого „Война и мир“. Я думаю, что с романом „Война и мир“ можно сравнить только японские хокку». [245]245
  Я написала об этом замечательном человеке статью «Мурамацу, верящий в Россию» // Знакомьтесь – Япония, 1999, № 25, с. 88–104.


[Закрыть]И это в духе традиции: в одном зерне – Вселенная, в одном миге – вечность: объем, количество не имеют значения.

Изначально они признавали неизменным Центр большого и малого: неповторимо кокоро каждого цветка и каждого человека. Не отрицание личности, а поиск ее подлинности, как уверяет знаток Японии Л. Хэрн: «Это – божественное в каждом существе. По-японски оно называется „Муга-но тайга“ – „великая личность“ без себялюбия. Иной истинной „личности“ не существует». [246]246
  Хэрн Л.Душа Японии. Кокоро. М., 1997, с. 269.


[Закрыть]И это созвучно японскому философу XX века Нисида Китаро: «Наше истинное Я и есть субстанция универсума. Когда мы узнаем свое истинное Я, мы не только соединяемся со всем человечеством, но соединяемся с субстанцией универсума, в духе проникая в Божественный Разум». [247]247
  Нисида Китаро.О Добре (Дзэн-но кэнкю). Токио, 1924, с. 261.


[Закрыть]Не случайно современные исследователи японского характера, такие как И. Бен Дасаи, пишут: «человечность» («нингэнсэй») воспринимается японцами как «первичная Реальность», которая лежит в основе всего; «закон по ту сторону закона», «слово по ту сторону слова», «разум по ту сторону разума». [248]248
  Ben Dasai.The Japanese and the Jews. N.-Y. – Tokyo, 1972, p. 102.


[Закрыть]Невидимый мир Истины-Макото реальнее, чем мир видимый.

Мышление японцев можно назвать «сингулярным» именно потому, что изначально признавался неизменным Центр большого и малого: неповторимо кокоро каждого цветка и каждого человека. Потому и не было разделения на части, неизбежного при линейном, одномерном мышлении. Все само по себе Таково, суверенно и потому едино. Лишь целое сообщается с другим целым, не посягая на его свободу. (Этот насущный для выживания человечества принцип отношения одного с другим – неслиянного и нераздельного единства – дает о себе знать и в современной науке, синергетике, признающей сингулярную структуру мира в соответствии с ее квантовой природой.)

Сингулярность (центр в каждой точке) предполагает вертикальную ось, соединяющую множество в единое, земное с небесным. Тогда все находит свое место во Вселенной, следуя своему Пути. И это в корне меняет отношение к жизни: никем и ничем нельзя пренебречь, чтобы не нарушить вселенское Равновесие и не погубить эту Землю, единую с Небесами, вместе с ней – и себя.

Пришло время России задуматься о себе, о своем предназначении, о котором давно говорят за ее пределами, одни с надеждой, другие с опасением. Об этом с особой остротой писали философы Серебряного века, предчувствуя беду, если Россия не осознает себя. Национальная идея есть у каждого народа, но мало кто в большей степени пренебрегал ею, чем русские. С одной стороны, в силу удаленности этой идеи, ее запредельности. С другой – от неумения заглянуть в себя, надеясь найти опору у «цивилизованного» Запада, вместо того чтобы опираться на богатейшую традицию собственной культуры, привлекающей своей неисповедимой силой. Об этом предупреждали такие светлые умы, как Алексей Степанович Хомяков: «Общество, которое вне себя ищет сил для самосохранения, уже находится в состоянии болезненном».

В чем же тайна притяжения русской культуры? Известно, «умом Россию не понять». Может быть, можно понять сердцем; «от сердца к сердцу» – путь к ее постижению. Вспомним вещие слова Александра Невского: «Не в силе Бог, а в правде». Правда предопределена русскому человеку, но он не может найти ее, найти, «кому на Руси жить хорошо». В XIX веке достигли наивысшего в осмыслении правды, в самопознании России. Н. К. Михайловский говорил об «инстинкте правды»: «Всякий раз, когда мне приходит в голову слово „правда“, я не могу не восхищаться его внутренней красотой… Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое. Правда в этом огромном смысле словавсегда составляла цель моих исканий». [249]249
  См. Зеньковский В. В.Русские мыслители и Европа. М., 2005, с. 44.


[Закрыть]Эту правду он искал в «целостной личности», которой не дает осуществиться дробящий мир бездуховной цивилизации.

В. В. Зеньковский вспоминает слова Достоевского «ничем не искоренить в сердце народа жажду правды» и добавляет: «Вся тайна… влияния Достоевского заключается в той правде,которая глядит на нас со всех страниц его произведений и которая придает им неотразимую силу». Естественно, «правда» была высшей ценностью и для Николая Бердяева, которую он связывал с человеческим достоинством: «Есть высшая правда в том, что человек есть существо самоуправляющееся. Отблеск этой истины есть в демократии, в этом положительная, вечная сторона демократии, фактически всегда искаженная». [250]250
  Бердяев Н.О рабстве и свободе человека, с. 124.


[Закрыть]А говоря словами Николая Рериха: «Истина не познается расчетами, лишь язык сердца знает, где живет великая Правда, которая, несмотря ни на что, ведет человечество к восхождению». Разве что с японским словом «Макото-Истина» можно сравнить русскую «правду». В тяжкие времена воинских искушений, когда Япония свернула с предназначенного Пути, японский христианин У Тимура Кандзо в эссе «Истина» напоминал: Истина от Бога, не от государства. Если сохраним Истину, то и поверженное государство поднимется. Отречемся от истины, и процветающее государство погибнет.

Нарушить традицию истинный японец не считал возможным. Почитая Искренность выше жизни, отвергали всякий обман как высшую провинность перед Небом.

(Познакомившись с европейцами, были шокированы их привычкой не выполнять того, что обещают.)

Для японцев, как и для русских, Истина неотъемлема от Красоты. Но японцы исповедовали с древних времен: Истина и есть Красота, Красота и есть Истина. Отступая от Истины, лишаешься чувства прекрасного. Красота предопределена во спасение. Красота вездесуща, как о том сказано у Достоевского: «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают свой путь, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами». Японцу близки слова старца Зосимы и чувство князя Мышкина: «Я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?» (Родственное чувство к деревьям, разговаривая с ними как с друзьями, испытывает современный писатель Сэридзава Кодзиро, судя по только что вышедшей у нас его «Божественной серии».)

У русских не было традиции благоговейного отношения к Природе, но была с ней сердечная связь. (Другое дело, что в наши смутные времена она менее заметна, как и сама Святая Русь; но очистятся души, и все восстановится.) Правда для русского гения потому безупречна, что пробуждает чувство красоты: «верность прекрасному» рождает Добро, скажет Гоголь. Мир изначально прекрасен, нужно лишь довериться ему. В сердце Достоевского вера в абсолютное Добро, которым наделено каждое существо: «Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а следовательно, и совершенного счастья было любимой мыслью Достоевского», – заключает Лосский, ссылаясь на «Дневник писателя»: «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что даже каждый из вас, если б только захотел, то сейчас бы мог осчастливить всех… И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною». (А буддист скажет: спасая себя, спасаешь всех; каждый человек Будда – Просветленный, только не каждый понимает это.) «Красота спасет мир». (Это подтверждает английский физик Поль Дирак: «Физический закон должен быть математически изящен». Если формула красива, то верна.) «Красота спасет мир», когда человек увидит ее прежде, чем себя. «Дух Святый, – запишет Достоевский в заметках к «Бесам», – есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней». [251]251
  Лосский Н. О.Достоевский и его христианское миропонимание // Бог и мировое зло. М., 1994, с. 115, 127.


[Закрыть]

Чувство прекрасного отличало японскую литературу во все времена. Красота в Японии меняла свой облик в разные эпохи, но назначение оставалось тем же: являть вечную Истину. Спонтанное, самоестественное чувство прекрасного обусловило стиль их мышления.

И потому близка японскому сердцу русская литература, пророчество Достоевского о спасении мира Красотой – чистой, непорочной, которая очищает душу. Не потому ли повторяет Зеньковский: «Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии,а стало быть, неуклонное стремление к ней». ¹

Но в этом разница! Для японцев Красота не запредельна, весь видимый мир преисполнен ею, вся реальность. Нужно лишь почувствовать затаенную во всем Красоту. «Коно мама» – все, «как есть», красиво. Для русских же явленная красота может быть исчадием ада, красотой демонической, как о том у того же Достоевского: «Красота – это страшная и ужасная вещь. Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут диавол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Но такова красота в глазах Мити Карамазова.

Были в России времена, когда переставали верить в небесную Красоту, исчезал дух нестяжательства, наступало смутное время. ²Происходил разрыв между миром духа и безразличной материей, дистанция принимала порой такие размеры, что души проникались тьмою. Начинались бунты, революции, уничтожающие прошлое – духовную Основу нации. Земля теряла опору, отрываясь от Неба, и наступал хаос. В России – «во имя справедливости» – уничтожили цвет нации, который выращивается веками, и все перевернулось с ног на голову. Ничего святого, значит, все дозволено. Властвует стихия, не та божественно-природная, которую воспевали поэты, а стихия в умах.

 
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик —
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
 

(Федор Тютчев, 1836)

Свободу и любовь утратили люди:

 
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует…
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
 

(«Наш век», 1851)

Лишь на Богом данный язык уповает поэт:

 
Теперь тебе не до стихов,
О слово русское, родное!
…Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!
Тебе они готовят плен,
Тебе пророчат посрамленье, —
Ты – лучших, будущих времен
Глагол, и жизнь, и просвещенье!
О, в этом испытанье строгом,
В последней, в роковой борьбе,
Не измени же ты себе
И оправдайся перед Богом…
 

(Тютчев, 1854)

Поистине, язык – душа нации: исчезает язык – исчезает душа. Народ теряет свое лицо. Теряет свой Путь, по бездорожью устремляется в бездну, к погибели. Но если звучит в русской душе музыка языка, то никакие искусы не могут ее заглушить. Была бы жива душа! Не в этом ли мощь и надежда России – в ее дивном языке, явленном литературой Золотого и Серебряного века? Однако опасность его разрушения не только не миновала, но в наше беспутное время достигла предела, критической точки: живой язык заглушают мертвые звуки, от которых душу коробит.

О растлении духа предупреждали радетели России, которая в слепом подражании Западу теряет себя. Когда еще старший из славянофилов К. С. Аксаков предостерегал: «На Западе душа убывает,заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройством; совесть заменяется законом, внутренние побуждения – регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело: на Западе вся забота о государственных формах». «Запад потому и развил законность, – продолжает Аксаков, – что чувствовал в себе недостаток правды». [252]252
  Цит. по: Зентовский В. В.Русские мыслители и Европа. М., 2005, с. 44.


[Закрыть]Век спустя ему вторил Николай Бердяев: «Мое очень раннее убеждение в том, что в основе цивилизации лежит неправда, что в истории есть первородный грех, что все окружающее общество построено на лжи и несправедливости, связано с Л. Толстым». [253]253
  Бердяев Н.О рабстве и свободе человека, с. 13.


[Закрыть]Речь идет об отсутствии святой правды, которая вдохновляла умы России, хотя и казалась недосягаемой.

 
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.
 

(Тютчев, 1829)

В XX веке вектор движения изменил направление: от вертикали к горизонтали, вопреки изначальному Пути. Появилось ощущение неправды происходящего, утраты духовности – подмены целого частью, качества количеством, внутреннего внешним, вечного временным. Философы заговорили об исчезновении самого человека. «Дробные и частичные элементы человека предъявляют права не только на автономию, но и на верховное знание в жизни», – сокрушался Бердяев, изгнанный из России. Но он же верил, что личность и последнего из людей несет в себе образ высшего бытия и не может быть средством, имеет в себе экзистенциальный центр, являя микрокосм в потенциальном виде. Русская мысль, несмотря на выпавшие на долю России испытания, тянулась к Правде, которая не подвержена воздействию времени.

Но почему же в наше злополучное время только и говорят о коррупции? Нет, кажется, той сферы, где ложь не стала бы нормой, она – даже в таких исконно святых сферах, как медицина и образование. И нет понимания того, что не с коррупцией нужно бороться в первую очередь, а с бескультурьем, с утратой чувства человеческого достоинства. Ни одна страна не подверглась такому геноциду, как Россия. Что же удивляться, что обида за отчизну принимает ненормальные формы, подрывающие и без того уязвленное национальное чувство. Где уничтожаются духовные люди, там властвуют инстинкты. Но фанатизм несовместим с любовью к отчизне. Вернется духовность – все станет на свои места. Другого не дано.

Порча души – самый страшный грех. Погибшие души уйдут в небытие, не совсем утратившие совесть пробудятся. Исподволь вместе с памятью оживает сознание, несмотря на хаос звуков и потерявшихся слов, свидетельствуя о высшей правоте Владимира Соловьева: идея нации не то, что народ думает о ней во времени, а то, что Бог думает о ней в вечности. Остается понять, что же Бог думает о России, какую роль отвел ей. Россия остается загадкой. Оттого и ломают голову над ее будущим. Но в том, что Россия идет своим Путем, оступаясь, сбиваясь, трудно усомниться. Потому и ищет Правды: ощущает цель, не видя ее, не теряя веры: «Мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Петр. 3, 13).

По крайней мере, история свидетельствует: не приживалась в России ни одна идея или система, если не соответствовала инстинкту правды, которую веками вынашивала русская душа. Потому и социализм не прижился, хотя отвечал духу общинности. Тем более капитализм – не может не претить русской душе. Судя по всему, начинается процесс его внутреннего отторжения. А причина все в том же: на уровне подсознания или эмоциональной чистоты начинают испытывать к нему отвращение, к денежной бесовщине. Раздражает хохот с рекламных роликов: ловите момент, а он не ловится, выпал из вечности, как выпадает из вечности все, утратившее с ней связь. Поглощаемая сверх меры пошлость уничтожает ум, а без ума тело скудеет, подвластно нечистой силе.

Россия живет не по правилам. Отсюда ее невзгоды, но и надежда. Каждый раз начинает как бы с чистого листа. Что-то мешает принять правила игры, обернувшиеся утратой человека, как предсказывали философы. И волей-неволей начинаешь думать: а не подписал ли «капитализм» в России смертельный себе приговор? Уж очень не похож он на западный. То ли обезумел от нераспаханного поля, которому конца не видно. То ли подхватил анархический вирус, с которым раньше не имел дела, – нет иммунитета.

В сущности, капитализм – навязанная форма, неизбежная в пределах системы, обреченной, согласно Рене Генону, на вымирание. Не только потому, что оторвалась от традиционной Основы, и все вывернулось наизнанку, а потому, что античеловечна по сути: человек – средство, цель – прибыль. Провозглашают свободу, равенство и братство, но сами экономические тенденции ведут к возрастанию несвободы. Несколько абсурдная ситуация, согласитесь, противоречит здравому смыслу, не говоря о Божьем Промысле: «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом». И философы России верят в теургическое назначение человека. Новая мораль «хочет быть творчеством высшей правды жизни и высшего бытия» – в этом «Смысл творчества», по Бердяеву.

Рене Генон заменяет слово Бог – вечной Истиной, универсальными принципами, «Метафизикой», вне познания которой все усилия вырваться из бессмысленной жизни напрасны. «Метафизическое измерение как бы раскрывает наш проявленный мир, создает в нем просвет, в этом измерении каждый может обратиться к самому себе как к центру мира, воспринимая окружающую его природу не как враждебную себе, а, напротив, как содействующую». [254]254
  Любимова Т. Б.Конец мира – это конец иллюзии: Вступление к кн.: Рене Генон. Восток и Запад. М.: Беловодье, 2005, с. 17.


[Закрыть]То, что не утратили народы Востока, сохранив традиционную Основу. Запад же во имя скорости пренебрег традицией, активизирует действие ради действия, избегая покоя, ведущего к завершенности. (Известно, с какой надеждой смотрел на Восток Лев Толстой. И Достоевский, судя по «Дневнику писателя»: Азия «возвысит наш дух, она придаст нам достоинства и самосознания, – а этого сплошь у нас теперь или нет, или очень мало».)

Потому и называет Р. Генон западную цивилизацию, развивающуюся в чисто материальном направлении, «аномалией», когда пустые химеры принимают за бесспорную реальность. В результате «материальный прогресс» обернулся умственной деградацией. Европейцы «знают лишь вещи, принадлежащие к рациональному порядку, включая «псевдометафизику» современных философов; и в этом рациональном порядке логика действительно занимает первый ранг, все остальное ей подчинено. Но истинная метафизика не может быть зависимой ни от логики, ни от любой другой науки», ибо трансцендентальна. [255]255
  Генон Р.Восток и Запад, с. 224.


[Закрыть](Еще Хомяков называл рассудок – силой разлагающей, разум – дробящим, если он не подключен к сердечному знанию.) Оттого Запад сеет раздор вместо согласия, доступного истинному знанию, высшей интуиции. Потому и обречен капитализм, что противоречит высшей Истине, достоинству человека, оттого неминуемо приближается к распаду.

Так, может быть, действительно миссия России – стать его могильщиком? Силой капитализм не одолели, напротив. Может быть, русский беспредел, неупорядоченность станет его концом? А главное – инстинкт свободы и правды пришел в противоречие с инстинктом наживы, самой отвратительной формой зависимости. Когда еще Гераклит говорил: «Бог наказывает подлецов не тем, что отнимает у них богатство, а тем, что умножает его». [256]256
  Цит. по: Протопресвитер Василий Зеньковский.Смысл православной культуры.


[Закрыть]Капитал не победишь силой («сила есть, ума не надо»), но победишь искушением свободы – по-русски. Никаких тебе законов, писаных правил, наезженной колеи, по которой катил нечистый дух неокрепшие души.

Думали, что это неизбежно: смена формаций по заданной прямой, хотя когда еще Освальд Шпенглер считал эту идею нелепой. Теперь то и дело говорят о пагубности линейного мышления, рассекающего реальность, делающего «несчастным сознание» потерянного человека. Прямая не только отсекает верх от низа, дух от материи, обрывая предустановленную связь, но, не имея прозора, ставит в зависимость последующее от предыдущего, лишая то и другое свободы. Еще Плотин упрекал Пифагора, что его «двоица» есть «дерзость», разделившая единое на множество, в силу чего ум отпал от Единого, и отпала от ума душа. А спустя века Гоголь произнес: «Односторонние люди и притом фанатики – язва для общества». Христианство дает многосторонность уму, а «односторонний человек самоуверен, односторонний человек дерзок, всех вооружает против себя». [257]257
  М., 2007, с. 98.


[Закрыть]

Но есть вечная Правда. В начале XX века русский философ Владимир Эрн в своей замечательной книге «Борьба за Логос» уверял, что мир в самых тайных недрах своих сообразен Логосу, вечному разумному началу, тем более – человек. Так, может быть, обратиться к исконно данному, довериться сознанию, чтобы оно вместо искусственно одномерного стало естественно многомерным, кристаллообразным? И ту его грань примет народ, которая отвечает его сердечному дару. Потому и сыграла русская беспутица с денежным бесом злую шутку. Казалось бы, все дозволено, а сокровенная правда требует своего. И смутился бес, потерял почву под ногами, впал в неистовство, а у безумия один конец. И получается, что оказавшись в непривычной для себя обстановке, деньги не могут не утратить власть над людьми, не вызвать в русском человеке если не презрение, то чувство брезгливости.

Итак, не силой можно победить капитал, а отвращением. Он умрет сам по себе, не пережив унижения. И эта благая миссия выпала на долю России, самой парадоксальной, непредсказуемой – если смотришь на нее по горизонтали. Но не этого ли ждет от нее Бог в вечности? Не для этого ли наделил ее инстинктом Правды и Свободы? Остается понять, что же мешает им осуществиться. Не уничтожение ли памяти, забвение духовной культуры, которая прославила Россию, но отступила под напором гламура? Но, отступив, никуда не может деться, ибо внедрена в национальной душе. Тот же Василий Зеньковский пишет в очерке о Пушкине: «В русской душе есть много греховного и буйного, но она никогда не перестает слышать таинственный зов к правде, никогда не теряет способности глядеть на мир в свете вечности». [258]258
  Цит. по: Протопресвитер Василий Зеньковский.Смысл православной культуры. М., 2007, с. 75.


[Закрыть]

Так может быть, осознав свою миссию, пробудится душа, и ей откроется Истина, изреченная Иоанном Златоустом: «Когда же душа уклоняется от любви, тогда помрачается ее умственный взор». Эта вечная Истина открылась Будде: мир пребывает в дисгармонии по причине невежества. Но причину можно устранить Благородным восьмеричным Путем: правильное видение, правильная мысль, правильное слово, правильное дело, правильный образ жизни, правильное устремление, правильная память, правильное сосредоточение (самадхи). В самадхи сознание перестает прибегать к символам дискурсивного мышления; в нем пробуждается изначальная Мудрость-Праджня вместе со вселенским Состраданием-Каруной. Нет Мудрости без Любви и Любви без Мудрости. Чем меньше сострадания, тем меньше ума, а где нет ума, там рождается злоба, которая саморазрушается вместе с человеком. Насколько все разумно устроено! Нужно лишь успеть понять этот Закон, чтобы вовсе не исчезнуть. Если Праджня изначально присуща сознанию, она не может не проявиться, не вывести из тупика.