Текст книги "Япония: путь сердца"

Автор книги: Татьяна Григорьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Японцы и русские

Почему в книге о Японии я то и дело обращаюсь к России? Не только потому, что несу ее в себе – ее силу и слабость, а потому, что нахожу между нашими народами нечто общее. Мне уже приходилось писать об этом – в статье «Японцы и русские (попытка психоанализа)» [52]52
  Григорьева Т. П. Японцы и русские (попытка психоанализа) // Духовные истоки Японии. – М., 1995. – С. 315–364.


[Закрыть]. Действительно, что-то глубинное роднит нас: некая женственность, мечтательность, скорее доверие интуиции, чем рацио. Открытость другому, но по-разному: японцы, знакомясь с другими, не забывают себя, свою японскую душу – Ямато Дамасий,веря в Неизменное в Изменчивом (об этом пойдет речь ниже). Русские, напротив, ни в чем не знают меры, готовы отказаться от себя, забывают свои корни, увидев другое. Не отсюда ли при духовном родстве – разительный контраст в образе жизни? Не по причине ли забвения, неумения русских оглядываться назад, в отличие от японцев, которые в этом преуспели?

Русским есть чему поучиться у японцев – например, памяти сердца, дисциплине ума. И есть на что положиться. Не один Памфил Данилович Юркевич (1826–1874), учитель Владимира Соловьева, считал сердце глубочайшей духовно-нравственной основой человека: «не древо познания есть древо жизни»; целостная душа рождает знание: ум есть вершина, а не корень духовной жизни человека [53]53
  Юркевич П. Д. Сердце и его значение в духовной жизни человека // Труды Киевской Духовной Академии. – Кн. 1. – Отд. 2. – Киев, 1860.


[Закрыть]. О том же писал Евгений Трубецкой – о святом просвещении России, ее Путь – Путь духовидцев. В течение веков в мире царствовал ад – в форме роковой необходимости смерти и убийства, пока не явились духовидцы, познавшие собор всей твари как грядущий мир вселенной, «объемлющий ангелов и человеков и всякое дыхание земное, – такова основная храмовая идея нашего древнего религиозного искусства» [54]54
  Трубецкой Е. Н. Умозрение в красках. – С. 20.


[Закрыть]. И возвращается к этой мысли в очерке «Россия в ее иконе» (1917). Подвигом св. Сергия Радонежского Россия сподобилась той высоты святого просвещения, которого не было в других странах, раньше принявших христианство. Страна, где были явлены такие светильники, уже не нуждается в иноземных учителях веры.

Свои мысли святые России выражали не столько в слове, сколько в красках. Писали сердцем. Не оттого ли русская иконопись, достигшая расцвета в XV веке, согрета чуждой грекам теплотою чувств? Евгений Трубецкой переживает утрату духовной высоты в современной ему церковной архитектуре: «В этом ужасающем сходстве новейших церковных глав с предметами домашней утвари отражается то беспросветное духовное мещанство, которое надвинулось на современный мир. Все в нем говорит только о здешнем, все выражает необычайно плоскостное и плоское мироощущение» [55]55
  Трубецкой Е.Н. Два мира в древнерусской иконе. – М., 1916. – С. 106.


[Закрыть]. Потому и называют такое сознание плоскостным и несчастным.

Ощущение внутренней красоты в русской иконе пленяет японцев, для которых Красота есть Истина. Красота – вне слов, потому и спасает; вульгарность же, величайший из пороков, разрушает душу. Потому и находят японцы на взлете русской культуры что-то созвучное, близкое себе, что-то, в чем сами нуждаются. Может быть – обостренное чувство жалости, сострадания (которое, кстати, мало согласуется с дисциплиной ума)? Потаенная вера в Красоту, спасающую мир, в русских, по понятным причинам, притупилась, но исчезнуть совсем не может, ибо она – в их крови (если, конечно, не обескровят народ). Потому, думая о японцах, я вспоминаю русских, и наоборот. Это происходит со мной помимо моей воли, подсознательно, а потому – не случайно.

Однако вернемся к анализу современного ума, обескураженного потребительской цивилизацией. Лучшие умы Запада взбунтовались против «тирании целого», имея в виду «тиранию части» – вторичную природу, техногенную цивилизацию. «Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой.Кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности. Отделившееся сознание времени перевернулось» [56]56
  Сартр Ж.-П. Бытие и ничто (1966). Цит. по: Человек и его ценности. – М., 1988. – С. 67.


[Закрыть]. В этих словах Жана-Поля Сартра все сказано – в частности и то, какой страх до сих пор вызывает Ничто, основа основ восточного ума, – непроявленная полнота сущего. В этом причина тотального противостояния, в том числе культуры и цивилизации, поглощения одного другим.

Вспомним, что писал Карл Ясперс о превращении общества в «одну большую машину» с человеком в роли сырья. Это – расплата за антропоцентризм, уходящий в далекие времена греческого видения:

 
И родился человек. Из сути божественной создан
Был он вселенной творцом, зачинателем лучшего мира.
Через меня открыто, что будет,
Было и есть, через меня
Согласуются песни и струны.
 

Овидий. «Метаморфозы»

Нет, казалось бы, в приведенных стихах Овидия ничего противоестественного, никакой неправды, кроме того, что несовершенный человек вознесен до «богоравного» (Сапфо). Как и в «Антигоне» Софокла: «В мире много сил великих, // Но сильнее человека нету никого». Это и устрашило св. Августина: «Душа в своих грехах, в гордой, извращенной и, так сказать, рабской свободе стремится уподобиться Богу. Так и прародителей наших оказалось возможным склонить на грех только словами: „будьте, как боги“» (Св. Августин. О Троице, 11, 5–8). Бог привел все к единому порядку; этот порядок делает из мира единое целое. Эту целостность человек разрывает, предпочтя ей из личной гордости и личных симпатий одну часть, «мнимое единство». Он таким образом ставит часть выше целого, достоинством, принадлежащим целому, он облекает часть («Исповедь» Блаженного Августина, 3, 8).

И до сих пор «мнимое единство» довлеет над умами, сводя все к множеству, количеству, перекрывая путь к Свободе. Но вне свободы ничто состояться не может, как вне Целого ничто не может найти себя. Отсюда и возмущение «тиранией целого», которое целым не является. Оттого ни одна великая идея не могла осуществиться при господствующем типе сознания – ни идея свободы, ни идея равенства, ибо не могут быть свободными части. Одна часть зависит от другой, вышестоящей, и так до бесконечности. Все дробится, если торжествует психология части: претендуя на целостность, она становится агрессивной. Проницательный ум Бердяева был потрясен этим процессом: «Исчезает человек как целостное существо внутренно центрированное. Дробные и частичные элементы человека предъявляют права не только на автономию, но и на верховное знание жизни» [57]57
  Бердяев Н.А. Философия свободного духа. – М., 1994. – С. 327.


[Закрыть].

В наше время мало кто из мыслящих не говорит о катастрофе, уготованной техногенной цивилизацией, которую и Арнолд Тойнби, и японские публицисты называли «дьявольской». Первый президент Римского клуба Аурелио Печчеи начал священный поход за возвращение человеку его качеств: в истории еще не было периода, когда люди смотрели бы в будущее с такой тревогой. Тревога возрастает в докладах Денниса Медоуза «Пределы роста», «За пределами роста». В них дается неутешительный прогноз: в ХХ1 веке нарушится энергетический баланс, усилится белковый дефицит, загрязнение атмосферы, что может вызвать планетарную катастрофу.

На конференции «Культура в эпоху цивилизационного слома» говорилось о разрушении оснований общества цивилизации как особой исторической системы. Но слом, по мнению Э. В. Сайко, не означает гибели системы: в ней формируются принципиально новые структуры. На этой конференции звучали мысли о «конце истории», о том, что мир переживает ситуацию тотального упадка, в духе Содома и Гоморры – символа моральной развращенности. «Но этот же период стал „осевым“, поворотным пунктом, обозначавшим Великое разделение между Пороком и Добродетелью» – не теряет надежды Б. С. Брасов [58]58
  Ерасов Б. С. Культура в ситуации цивилизационного слома // Культура в эпоху цивилизационного слома: Материалы конф. / РАН. – М., 2001. – С. 91.


[Закрыть]. А. А. Пелипенко верит в трансформацию Бога в Культуру. Потому и пишет слово Культура с заглавной буквы, предлагая самообуздание интеллекта: «Это означает, разумеется, не выстраивание искусственных рубежей познания, а отказ от рефлективно-аналитическо-отчуждающих процедур познающего сознания за пределы самой природы этого сознания» [59]59
  Там же. – С. 181.


[Закрыть].

Редко кто не упрекает техногенную цивилизацию: техника властвует, подчинила человека ему на погибель, как и предсказывал в IV веке до н. э. даос Чжуан-цзы. «Тот, кто применяет машину, начинает действовать механически. Кто действует механически, у того сердце становится механическим. У кого сердце становится механическим, утрачивает целостность простоты. Кто утратил целостность простоты, лишается разума. Кто лишается разума, того не поддерживает Путь» (Чжуан-цзы, глава 12 «Небо и Земля»). Кого не поддерживает Путь, тот не нужен никому, в том числе и самому себе; теряя опору, он выпадает из Бытия. На языке Бердяева: «Человек, не пожелавший быть образом и подобием Божьим, делается образом и подобием машины» [60]60
  Бердяев Н.А. Философия свободного духа. – С. 324.


[Закрыть]. Так что дело не в машине, а в порабощенном сознании, которое найдет чему покориться, не имея опоры в себе. Техногенная цивилизация держится на механической власти, уподобляя человека «животному, производящему орудия» (по выражению Бенджамина Франклина). Из цели человек превратился в средство обогащения, в «призрак машины».

Значит, техника тут ни при чем – все дело в человеке. Не совершенен сам человек, если он позволяет манипулировать собой. К технике же отношение разное: Ясперс называет ее демонической силой, поработившей человека, для Хайдеггера техника – единственное, что обеспечивает место новоевропейскому человеку в бытии, а в слиянии техники с искусством он видит залог величия человека. Так или иначе, технику называют судьбой современного человека. Все дело в Пути Соответствия, чтобы техника служила человеку, а не наоборот.

Не удивительно, что писатели и философы заговорили о «больном бытии», о «несчастном сознании» (Н. Бердяев, Ж.-П. Сартр), об «ужасе истории» (М. Элиаде). И самое страшное – о привыкании к этому ужасу и даже уповании на него, судя по садо-мазохистскому характеру массовой квазикультуры. Ученые бьют в набат: если люди не научатся думать по-новому, их ждет неминуемая гибель. Более полувека назад послан сигнал бедствия – «Манифест Рассела-Эйнштейна». Но с тех пор мало что изменилось, а если и изменилось, то не в лучшую сторону (судя, в частности, по тревожным докладам Римского клуба). Уже многие говорят о необходимости нового мышления, но как бы со старых позиций. Мышление не может измениться, если не изменится человек. И все это уже было сказано мудрецами – где-то и когда-то; нам остается «припомнить». Разнятся лишь слова, а цель одна – спасение человека, спасение от самого себя.

Илл. 24

Илл. 25

Илл. 26

Илл. 27

Илл. 28

Илл. 24–28. На улицах современного Токио

Может быть, не случайно проницательные умы обращаются к восточным учениям, возлагая надежды на Путь – Дао? Суть Дао – в подвижном Равновесии: «Одно Инь, одно Ян и есть Путь». В нашей ситуации это означает, что нельзя часть или половину вселенского Знания принимать за Целое. Половина, занявшая место Целого, начинает саморазрушаться как односторонность. Всякая замкнутая система подвержена энтропии, отсюда стремление вырваться из замкнутого круга – если не осмысление, то инстинктивное доверие к синергетике, понятия которой постепенно входят в сознание. В поисках логики Целого научная мысль обращается к Востоку. И это не означает, что какая-то из сторон пошла ошибочным путем. Это означает, что настало время для взаимодействия двух половин единого Знания.

Восток не менее заинтересован в западной науке, чем западная – в восточной. Дао не знает подобий: нет Инь без Ян и Ян без Инь, что осознали великие физики, как Нильс Бор, проникший в тайну Великого Предела. В системе классической физики наблюдатель отделен от наблюдаемого, субъект от объекта, что, раздваивая сущее, искажало истинную картину мира. «В поисках параллели к вытекающему из атомной теории уроку. мы должны обратиться к совсем другим областям науки, например, к психологии или даже к особого рода философским проблемам; это те проблемы, с которыми уже столкнулись такие мыслители, как Будда и Лао-цзы, когда пытались согласовать наше положение как зрителей и действующих лиц в великой драме существования» [61]61
  Бор Н. Атомная физика и человеческое познание. – М., 1961. – С. 35.


[Закрыть]. Обнаружив, что корпускула и волна – одновременные свойства света, Нильс Бор ввел понятие дополнительности, которое, по сути, универсально, как универсальна дополнительность Инь-Ян.

Речь идет о логике нового типа, которую можно назвать логикой непротиворечивости или логикой Целого. После возвращения из Китая Нильс Бор сделал своим гербом Тайцзи – Великий Предел, сопроводив его латинским изречением «Contraria sunt complementa» – «Противоположности дополняют друг друга». Тайцзи символизируют две полуизогнутые половины круга, на темной – светлая точка Ян, на светлой – темная точка Инь, что говорит об их присутствии друг в друге. Они взаимодействуют на любом уровне: на уровне клетки и галактики, в самом человеке – актере и зрителе одновременно. Когда-то развитие науки предполагало разделение на субъект и объект: чтобы нечто исследовать, нужно иметь его перед собой. Но по закону Великого Предела наступает момент, когда нужно повернуть обратно, чтобы не впасть в односторонность. Само движение двуедино, идет туда-обратно (шунь-ни,по принципу электрического тока), благодаря чему и приближается к изначально Единому. Субъект тогда избегнет участи объекта, когда перестанет противостоять ему.

Илл. 29. Символ Тайцзи. Соединение двух начал – Инь и Ян

На Востоке верили, что едина, вездесуща природа Будды, о чем пишет японский ученый Уэда Есифуми в очерке «Индивидуум в буддизме Махаяны». Все школы Махаяны признают первичной Реальностью «Тело Дхармы» ( Цхарма-кая), что недоступно западной логике аристотелевского типа. По моему мнению, к «Телу Дхармы» скорее всего вообще неприложимо понятие «логика». Несомненно, что центральная проблема буддийской философии – это подлинное Я, которое реализуется в личном, неповторимом опыте, в особом состоянии ума. «Ошибочно думать, что можно познать себя в процессе саморефлексии: то Я, которое доступно рефлексии, сконструировано умом», то есть не есть истинное Я. Цель буддизма – узнать реально существующий субъект, не исходя из своих представлений о мире. Подлинное Я обнаруживается тогда, когда приходит ощущение, что познающий и познаваемое суть одно. Истинное Я раскрывается в опыте неразличения субъекта и объекта, в состоянии «глубинной мудрости» ( мула-джняна) или Праджни,которая и есть реализация подлинного Я. Пробуждается не только истинное Я, но и все в этом мире предстает в своем подлинном виде. Познать себя – значит познать все сущее как оно есть.

Уэда Есифуми ссылается на Догэна, дзэнского мастера XIII века: «Познать Будду – значит познать себя. Познать себя – значит забыть себя. Забыть себя – значит стать единым со всеми дхармами».

Иначе говоря, существует «только-субъект» (виджняна-матра)и не существует объекта. Но «только-субъект» есть «не-субъект» (анатман– «не-я»; ачитта– «не-мыслие»). «Только-объект» значит, что нет субъекта, противостоящего объекту. Это означает не что иное, как свободу от всего субъективного, частичного: видеть вещи, как есть. «Только-субъект», или «не-я», и есть истинное Я, которое осознает себя и одновременно весь мир в его подлинном виде («только-объект»). Познавший себя познает все – Татхату(истинную природу), что означает то же, что Пустота – Шуньята, Дхармата– вещи в их подлинном виде. Синонимы Татхаты и есть «только-субъект», «только-сознание».

В буддийской философии, продолжает Уэда Есифуми, отношение между миром и индивидуумом осознается как «Одно во всем и все в Одном», то есть одно идентично многому, а многое – одному. Все различно и одновременно едино. «Мир существует не только как объект, наблюдаемый индивидуумом, но как нечто творимое каждым индивидом в процессе жизни. Индивид не просто зритель, но и актер. (Почти буквальное совпадение с тезисом Нильса Бора! – Т. Г.)Индивид и мир взаимно создают друг друга».

Насколько этот тип отношений укоренен в сознании, позволяют судить рассуждения мудреца древнего Китая Фацаня (643–712): «В том случае, когда один представляет всех, соответственно каждый индивид есть центр Вселенной. Когда индивид А – господин, все остальные индивиды и Природа, то есть весь мир, – его вассалы. В то же время А – вассал по отношению к В и С, то есть каждый индивид одновременно господин и вассал. Один идентичен многим и многие – одному. Мир творится каждым существом. Индивидуум и мир взаимно создают друг друга. Но если многие соединяются в одном, значит, каждый индивид есть центр Вселенной» [62]62
  Ueda Yoshifumi. The Status of the Individual in Mahayana Buddhist Philosophy. – The Japan Mind. Honolulu, 1981. – P. 169–170.


[Закрыть].

Не отдавая себе отчета в том, насколько эта модель (сингулярность) вошла в сознание японцев, невозможно понять ни их искусство, ни их отношение к миру и человеку. Суть этого отношения можно передать словами праведного Сео, учителя Сингаку («Учение о Сердце»): «Если у Вселенной одно сердце, значит каждое сердце – Вселенная». Нет в Природе того, что не имело бы своего сердца – кокоро.Не только сердце возлюбленной, но и «сердце весны», «сердце осени» вдохновляет поэтов. Все имеет свою душу, все перекликается друг с другом без слов.

Наши размышления о буддийской логике помогут понять суть нового мышления, без которого у человечества нет будущего. Развиваясь или самоорганизуясь (как принято теперь говорить), мышление, по закону Эволюции, самоосуществляется. Буддисты называют это Праджней, высшим состоянием сознания, которое сродни божественной Любви. Праджня изначально присуща каждому и ждет просветления ума. В нашем понимании это близко Ноосфере – высшему Разуму, Нусу или космическому сознанию. Праджни – Мудрости нет без Каруны– Сострадания, так же как Сострадания нет без Мудрости. Они едины, две стороны одного. По существу, это самая кардинальная проблема Человека. Ум напрямую связан с Моралью, не прописанной, а заданной изначально, присущей природе вещей. Чем меньше морали, тем меньше ума. Отпавший от сердца убывающий ум превращает жизнь в ад. Теперь и на телевидении стали говорить о всеобщем поглупении людей вследствие утраты нравственности, чему, кстати, немало способствуют своей невзыскательностью и передачи самого ТВ.

До тех пор, пока не изменится сознание, горизонталь так и будет господствовать в мире, не оставляя простора для индивидуального, в конце концов свернется в петлю. Отсюда – бунт против линии, против одномерного мышления. Русские философы говорили о «прерывности», о сингулярном сознании. Каждая точка соединяется с вечностью по вертикали, что делает ее бесконечной. У Николая Бердяева, не знакомого с Дзэн, – то же видение вертикальной оси, соединяющей точку с высшим Бытием, как его ни назови: Богом, Логосом или Великим Дао: «Все в Одном, Одно во всем».

Илл. 30. Иероглифическая надпись «Нет Дхармы, кроме сердца»

Карл Густав Юнг, величайший из психологов, изучал Восток и проник в суть его мышления. «То, что мы называем случайностью, для мышления китайцев, судя по всему, является главным принципом, а то, что мы превозносим как причинность, не имеет никакого значения… Их, видимо, интересует сама конфигурация случайных событий в момент наблюдения, а вовсе не гипотетические причины, которые якобы обусловили случайность. В то время как западное мышление тщательно взвешивает, анализирует, изолирует, классифицирует, китайская картина мгновенно все сводит к одной детали, ибо все ингредиенты и составляют наблюдаемый момент. Этот принцип я назвал синхронностью. и он диаметрально противоположен нашей причинности. Древние китайцы смотрели на космос, как современный физик, который не может отрицать, что его модель мира есть не что иное, как психофизическая структура» [63]63
  Jung C.G. Psychology and Religion: West and East. – L., 1958. – P. 591.


[Закрыть].

Русские философы самостоятельно пришли к ощущению Единого в единичном, точки как микромира, проникая в тайну бытия. В своей ранней работе «София» Владимир Соловьев писал о том, что великий закон в том и состоит, что универсальность одного существа всегда находится в прямой связи с его индивидуальностью. Чем более существо индивидуально, тем более оно универсально, и это относится не только к отдельному человеку, но к нации и к государству. Индивидуальное есть окно в вечность, прорыв в сознании.

О необходимости прорыва сквозь дурную бесконечность (буддисты называют ее майей– суетной действительностью, обрекающей человека на вечное кружение в сансаре) говорили тогда многие. «С началом текущего века, – по мнению Павла Флоренского, – научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой истории. Эти два признака суть прерывность и форма. Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну сущность изнутри. Эволюционизм, как учение о непрерывности, существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно – индивидуальности явлений» [64]64
  Флоренский П.А. Пифагоровы числа // Труды по знаковым системам. – Тарту, 1971. – № 5. – С. 504–505.


[Закрыть]. Возможно, Флоренский имел в виду и биологов, обладавших философской интуицией, таких, как Лев Семенович Берг. В 1922 году он опубликовал труд «Номогенез, или Эволюция на основе закономерностей», где, вопреки учению Дарвина о естественном отборе, предложил идею целесообразности, а не случайности Эволюции. Явлениям присуща центростремительная сила, независимая от внешней среды. Эволюция такого рода, исходя из индивидуальности сущего, не может не вести к Добру. И это совпадает с учением китайцев о Великом Дао.

В этом суть – в признании того, что каждая вещь имеет свой центр, следует своему Пути, и никакую нельзя умалить без ущерба для всех. Каждая имеет свою внутреннюю форму, свою душу (кокоро – у японцев). Такое понимание противоречило не только тем, кто уповал на поспешающий прогресс, но и идее Шпенглера о вечном становлении, не имеющем смысла. Прерывность, в понимании русской философии, есть прорыв души к духу, к свободе. «Каждый перерыв, – по словам друга Флоренского Владимира Эрна, – это та реальная в пределах нашего мира лежащая точка, где два мира: мир „этот“ и „тот“, мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности соприкасаются в реальном взаимодействии. И это соприкосновение, как огонь палящий, сжигает всю шелуху естественного развития. а подлинно ценное продолжает свой рост» [65]65
  Эрн В. Ф. Борьба за Логос. – С. 256.


[Закрыть].

В этом понимании двух миров, в их соприкосновении русские сродни японцам. Те и другие уповали на внутреннюю силу, независимость от внешнего мира; верили не столько в закон, сколько одни – в милость Божью, другие – в действие богов – ками,своих прародителей. «Будьте сами себе светильниками», – заповедовал Будда, и дзэнские мастера следовали его завету: жертвовали жизнью, но не отказывались от Пути. «В дзэн каждый индивид – это абсолютная целостность; будучи таковым, он связан со всеми другими индивидами: связь бесконечных взаимоотношений становится возможной в центре Пустоты, где они находят себя именно такими, какие они есть, то есть индивидуальными сущностями» [66]66
  Судзуки Д. Т. Дзэн и японская культура. – СПб., 2003. – С. 391.


[Закрыть].

Илл. 31. Владимир Соловьев

Вера в уникальность каждого уже не могла исчезнуть. В начале XX века Окакура Какудзо в «Книге о чае» писал: «Девятнадцатый век с его идеей эволюции приучил нас думать о человечестве, не думая о человеке (это же имел в виду и Флоренский. – Т. Г.).Коллекционер усердно собирает образцы, чтобы представить период или школу, не осознавая, что одно произведение искусства может научить нас больше, чем многие примеры посредственной работы целого периода. Мы слишком много классифицируем, слишком мало непосредственно переживаем» [67]67
  Okakura Kakuzo. The Book of Tea. – Tokyo, 1974. – P. 68.


[Закрыть]. И в этом причина, нередко на уровне подсознания, притяжения к японскому искусству, позволяющему ощутить в миге – вечность, в человеке – вселенную. Американский поэт Эзра Паунд восхищался умением японцев передавать в одном хокку (хайку) целый мир: «Японцы создали не только хокку, но и театр Но, который может состоять из одного образа, то есть вся пьеса служит его развитием с помощью движения и музыки, чем достигается целостность исполнения. Нашим длинным стихам есть чему поучиться» [68]68
  Цит по: Miner Е.The Japanese Tradition in British and American Litererature. – Princeton, 1966. – Р. 139.


[Закрыть].

Современный знаток японской поэзии, редактор журнала «Снег», где печатаются любители хайку со всей Японии, Мурамацу Томоцугу признается, что свой любимый роман – «Войну и мир» Льва Толстого – он может сравнить лишь с японскими хайку. Разница лишь в том, что русский ум витает в заоблачных высях, глядя на мировое пространство, а японский вглядывается в каждую малость. Умением одной травинкой передать дыхание мира восторгался Ван Гог: «Изучая искусство японцев, мы неизменно чувствуем в их вещах умного философа, мудреца, который тратит время – на что? На измерение расстояния от Земли до Луны? На анализ политики Бисмарка? Нет, просто на созерцание травинки» [69]69
  Ван Гог. Письма. – М.-Л., 1966. – С. 406.


[Закрыть]. Один цветок, а не сто, даст почувствовать душу цветка, говорят дзэнские мастера.