Текст книги "Меч и его Эсквайр (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Знак IV. Филипп Родаков. Рутения

– Не понимаю: твой королёк что, принцпиально не въезжал в суть своего личного дела? – спросил я.

– Да нет, – ответил Торригаль, неторопливо и со смаком обгладывая большущий леденец на палочке: фруктовый лед домашнего приготовления. – Через эту… инаугурацию он успешно проволокся, а значит, ни у кого – и прежде всех у него самого – нет никаких сомнений, что его папа Рацибор, а мама – фея Розабельверде… тьфу, Розальба. Что дорого куплено, то хорошо и заценено. Раз как следует пострадал – так и получи венец на торжествующую главу. Следствие автоматически подстраивается к причине. И у царственных родителей тоже – ни морщинки, ни тени на гладком челе.

– И отставная жена Розамунда… Ох, Тори, это же четкая копия с названия скондийской столицы: там Роза Мира – и здесь то же самое.

– Специально устроено, чтоб кому-то век про нее помнить. Ну, старую жену наш Ортик пристроил к почетному званию, так что дети у нее по умолчанию пошли уже от Акселя и ни от кого иного. Я вам пишу – чего же боле. Это я, стало быть, про жалованные грамоты и тому подобное.

– А они сами что – тоже не догадывались? Это после того, как их старший, Лойто, с самим мейстером Хельмутом на прощанье потолковал?

– Ну, знаешь, бывает, что детальки от одного разобранного агрегата в разные ящички кладут. Вот тут, ручаюсь, это и произошло. Кто Издихар в Сконде – один разговор, кто Розамунда в «Вольном Доме» – совсем другой. А еще прими во внимание: Ортос был уверен, что его семя прицельно досталось Сконду – ради этого ведь его так рано и окрутили, прикинь. Что написано на лбу Пером, то, как говорится, не вырубишь топором. То есть рукой не сотрешь.

– А ведь прав был Арман, что на тебя сердился. Если бы не ваша со Стеллой травматическая инсценировка – вряд ли бы Орт страдал от этакой временной злокачественной амнезии… Но вот ты сам: ты разве не понимал, где собака зарыта? Ведь Стелла как нянька семейства факт присутствовала при всех позднейших родах и…

– Ха. Знать-то я знал, и преотлично, однако ради одной мертвой собаки не стоило будить всех спящих. И вообще мне долгонько не до того было. Знаешь, как это – когда тебя распаляют до цвета спелой вишни, а закалить по всем правилам, в воде или крови, не умеют? Это отпуск называется – а какой, к черту, отпуск, когда срочно пришлось восстанавливать кристаллическую решетку? Вот и попал я в переплет.

– Да уж, переплет у Армановой истории и вправду знатный, – заключил я. – Шагреневый.

Арман Шпинель де Лорм ал-Фрайби. Скондия

Нет смысла описывать красоту, пышность и пестроцветность праздника, что начинал собой и венчал церемонию коронации. Разумеется, облачение, иначе – величание Ортоса Первого, Короля По Праву, происходило за кулисами, но результат, поражающий воображение, предстал перед нами воочию. Не буду описывать и его – нет мне в том ныне радости. Отмечу только, что королевские перчатки были из тончайшей кожи, втугую облегающей кисть, которую именуют лайкой. Такие же носили оба стильных посланника из Готии – как и я не так давно, оба они явились в качестве частных лиц. Молодой кавалер в длиннополом черном сюрту с белейшей манишкой , черных же панталонах и таких же сапогах из кожи такой тонкой, что она вполне годилась бы ему самому на перчатки, если бы последние не были изготовлены из совершенного абсолюта – ни складочки, ни морщинки. Разумеется, галстух был вздет под самые уши, а на умнейшие и язвительнейшие глаза падала небрежная челка. Его дама в шелковом батисте, подпоясанном под самой грудью, и в тюрбане наподобие мужского поверх крупно завитых черных кудрей смотрела весело и горделиво. Кавалер Бо Браммел и Дама Катарина Стейл, награжденные высшими готскими знаками отличия.

Как помню, во время королевского обхода знатных гостей дама слегка надерзила: в ответ на несколько вялое, хотя и в общем-то любезное замечание короля спросила его:

– Вы так придирчивы… Какая женщина могла бы понравиться вам больше всех прочих?

– Та, которая родила больше всего детей, – ответил он, нимало не стесняясь. Я понял, что думал он о тех скондийских матронах, рядом с коими прошло его детство, – а вовсе не о жене или возлюбленной.

И еще одна малая группа выделялась на фоне толпы – из-за того, что куда бы не направились эти трое, где бы ни стали и на что бы ни сели, вокруг них образовывалось некоторое свободное пространство, довольно заметное. Что их, между прочим, отнюдь не обескураживало.

Все они, с головы до кончиков пальцев, были одеты в неяркое буро-красное: ткань весьма дорогая, покрой самый незатейливый – камзол и бриджи с чулками у главы семейства, юбка и долгополый казакин у его оберегаемых. Украшений почти нет: серебряная нагрудная цепь у мужчины, тонкие золотые браслеты у женщин. Но держатся, как я подумал, на редкость благопристойно. Мужчина, высокий и широкий в плечах, светлый волосом и взглядом: типичный вестфольдец. Русоволосая, статная его жена. Молодая девушка ростом почти со своего старшего: о том, что она не замужем, свидетельствует только головной убор – своеобразный венчик, не покрывающий волос. Свояченица? Неясно. Волосы темные и распущены по плечам, темны и соболиные брови, и глаза, и ресницы. Изящна, быстра и гибка в движениях, смела в повадке и держится с неким особым достоинством: будто не то что боится, но ждет покушения на это свое достоинство и готова немедля отразить. Общее впечатление силы . Это, как и наш король Орт, одновременно и своя, и чужеземка, отчего-то решил я.

– Кто эти дворяне? – спросил я, отловив одного из распорядителей.

– Новопожалованный барон и его семейство, – ответил он едва ли не сквозь зубы. – Вестфольдские наследные господа. Господин из Вестфольда, молодая госпожа из Вестфольда…

Тут его то ли прервали, поманив издали, то ли он сам счел за благо прерваться.

Странное титулование, размышлял я на протяжении всего празднества вплоть до его конца, и непонятные люди. Хоть и дворяне, однако скорей горожане повадкой, да и глядят на них соответственно.

Тут прервали и меня – наш пажик Фрейр пробежал через самую предотъездную суматоху и только сказал:

– Его Величество. Зовут.

Настало то, о чем я предупредил его, подумал я. Расплата за мою помощь.

Тут я оказался прав, но, как оказалось, немало ошибся насчет очертаний грядущей беды.

Возле ложа собрались все совиновники: Торригаль, Стелламарис, я. Но отчего-то не придворный врач.

У короля, как я сразу догадался, развилась так называемая молниеносная лихорадка, которая свалила его точно обухом по голове – без сознания, с жаром, который почти уподобился жару от клинка, которым его испытывали. Кое-как и еще до меня его раздели, стянули злополучные перчатки, и теперь я отчетливо видел ожоги: такие же, как вначале, и даже хуже видом.

Это вполне объясняло отсутствие медиков.

– Поили чем? – спросил я в пространство между стальными супругами.

– Нет. Зеленым вином подмышками протерли и кое-где еще, – ответила Стелламарис. – Чтобы жар сбить.

– За мейсти Эстрельей я уже послал, – пискнул из-за моей спины паж. – Если они не уехали в своей повозке, то беспеременно придет. Местные гренадеры в курсе, я велел мигом пропустить.

Юный хам был в своей роли и наслаждался ею.

Тут, ни слова сказать, как говорят в народе, растворилась дверь, и вошла – нет, ринулась в проем – та самая девица: в прежнем красно-буром, только еще с ковровой сумкой через плечо. Сбросила поклажу на пол и тотчас наклонилась на поверженным Ортом, щупая пульс. А руки у нее еще красивее лица, подумал я. Крупные, с длинными холеными пальцами, безупречных очертаний, они и двигались с таким же отточенным совершенством.

– Фебрис? – осведомился я, отчасти желая проверить новоявленную лекарку на самозванство.

– Нет. При заразительных перемежающихся лихорадках пульс совсем иного характера – или характеров. Это от душевного напряжения. Сплошные голые нервы. Слишком много в себе его величество схоронить захотел.

– Почем ты знаешь?

– Читаю по биению крови. Хороший лекарь должен различать не менее ста видов пульса в не менее чем десяти местах, – мимоходом доложила юная дева.

– Значит, ты мнишь себя хорошим?

– Я вообще не медик, – отрезала она. – Не приняли в их чертову гильдию: всяк сверчок знай свой шесток. А ведь тамошние члены в большинстве низкого рода. Хотя и родовитых немало – все они бритые монахи, разумеется. Младшие сыновья.

– А ты дочь.

– Не только поэтому, – девушка выпрямилась. – Сьёр Торригаль, кипятку мне сделайте, травы заварить. Напоим его успокоительным, а там посмотрим. Боль, по крайней мере, снимет и сердце успокоит.

– Что там, – спросил я, когда он отошел в сторону, – мак или конопля?

– Дурмана я не держу, хотя и имею. Иным свой хлеб отрабатываю.

– Как заправский лекарь, – отчего-то съязвил я.

– Снова за старое? У заправских дипломированных лекарей два обезболивающих – липовой киянкой по башке или палку в зубы, – скривила она неподражаемую гримасу. – Или еще вусмерть крепкой водкой подпоить. Так что ни в чем я не прогадала.

На этой загадочной фразе она отошла в сторону и без приглашения уселась в одно из кресел.

– Так кто ты – знахарка?

– Ворожеи в гильдиях не состоят, – рассмеялась Эстрелья.

– А ты?

– Я мейсти, или не слыхали, сьёр Шпинель из Фрайбурга?

Да. Отчего-то она знала не только первое мое имя. Мейсти? Чтоб так звали баронского отпрыска?

– Не тупи, дядюшка Арман, – донеслось от Ортовой кровати. Как ни странно, король отошел от своей болести вроде как сам по себе и теперь сидел облокотившись на подушку. – Мейстер – это мужчина, а женщина, соответственно…

– Она из рода палачей, – до меня дошло, наконец.

– Да и сама такая, – Эстрелья вздернула голову. – Принята в гильдию невзирая на женский пол. По всей форме, с исполнением шедевра. Я так думаю, нашим захотелось лекарской кодле доброго ерша в задницу вставить. Как основной конкурирующей фирме.

– Но девица… Невозможно! – сказал я.

– Отчего же? Меч – это пять, от силы шесть фунтов. Тут главное не сила, а чёткость и быстрота движений. Хорошо обученный главорез не добавляет клиенту беспокойств, если не считать смерти, которая, между прочим, сама есть полное от них избавление. Петлю применять – сплошные хлопоты и грязь: это разве что для простых воришек, а возишься, как с первенцами рода, чтобы побыстрее и без хлопот спровадить. Гаррота новомодная, с шипом на уровне пятого позвонка – порядочное дрянцо, конечно, но сил почти не требует. Эта смерть с изрядной болью, однако быстрая. А что они там хотели? Овечек невинных к нам не приводят. Квалифицированных казней в стране не практикуется – еще до моего рождения с ними завязали. Живем по заветам предков. Если отменят один запрет и применят другой – мы издавна умеем убавлять всякое чувство, хоть касанием, хоть напитком. Пыток на деле не используем – имеется секретный циркуляр вашего величества, если помните, – последовал учтивый кивок в сторону. – Секретный – чтобы осталась мера необходимого воздействия на клиентов, больных словесным запором.

– Учти последнее, дружище Арман, – добавил Тор, что как раз принес кружку и согретый чайник для ведовской травы. – Не проболтайся, а то в знакомые ручки попадёшь.

– А вот она? – указал я на девушку, что поила короля из рук, легонько придерживая его больные ладони своими аристократическими пальцами. – Не проговорится?

Разумеется, шрамы эта непонятная дворянка меча и топора видела воочию, ибо не далее как сейчас перевязывала их бинтами, смоченными какой-то приятной на вид желтоватой мазью.

– Фрейр терпел и мне велел, – рассмеялась она. – Я что, дурнее мальчугана буду? Мы присягу на книге даем, ровно как попы. О неразглашении услышанного на допросах, в бреду и прочее. Это профессиональное. Наш долг, честь, гордость и всякое такое.

– Приятное питье, – вступил тут сам король. Он уже справился с лекарством и с блаженным видом откинулся назад на подушки. – С луговым медом, что ли? Спасибо, мейсти Эстрелья. Я так думаю, тех, кого ты излечила, куда больше, чем тех… скажем, кто был твоим пациентом совсем иного рода. Ну, им тоже никакая хворь больше не грозит, я думаю. Как, кстати, надрыва по последнему поводу не испытываешь? В смысле мышцы по всему стройному телу потом не болят?

– Короля делает свита, ваше величество, а палача – его подмастерья. Здоровенные парни, но в общем кроткие и послушные. И чего не полагается, себе не воображают.

– Это истинное благо, моя милая, что тебе удается всеми твоими мужчинами вертеть как ты хочешь. Только вот не они тебя делают, а ты сама. Как и я – сам себя. Нас ровно двое таких в этом мире – тебе не кажется?

Говоря так, он не отрывал глаз от лица юной палачихи. Он… он вульгарно делает стойку , вдруг понял я. Как охотничья собака на дичь.

– Король не смущён? Король не боится? – улыбнулась она.

– Я не скажу, что не знаю страха, девушка, – ответил он ей такой же улыбкой, но еще и пошире. – Хотя боязнь не к лицу воину. Просто я, пожалуй, единственный в государстве человек, кому не грозит опасность сделаться твоим клиентом всерьёз. За исключением самих лекарей.

Эстрелья поняла, о чем он, однако не подала виду. Я уже знал, что поскольку смертность у самых лучших врачей была где-то половина на половину, причем операции и в самом деле были крайне мучительны для тех, кто рискнул им подвергнуться, специальным эдиктом была резко ослаблена ответственность франзонских гиппократов за человеческие жизни.

– Вот они-то и есть самые главные мои пациенты, – ответила она с легкостью. – Я же конкурент, мне запрещено врачевать, а это уже значит, что ко мне валят целыми толпами. Причем именно те, кто и добивался запрета. За редкостными снадобьями, за подробными анатомическими картами, за талисманами… Ну, последнее, пожалуй, к батюшке относится. Веревки всякие, платки, омоченные в красной жидкости… Я и без того богатая невеста.

– Невеста. А что, и жених уже имеется?

– Да нет. Среди своих, правда, любой холостяк легко за меня пойдет, а не то и какого-нибудь грешного красавчика прямо с высокого помоста сниму: и мне польза, и богоугодное дело совершится. Только вот торопиться мне некуда: молода я больно.

– Неужто и впрямь?

– Шестнадцать на днях будет.

– О, тогда с меня подарок на круглую дату. А прямо сейчас…

Эстрелья предостерегающе подняла руку и покачала перед лицом короля раскрытой ладонью:

– Никакой платы мне не нужно. Я уже получила своё: за горсть травы увидела первую голову… о, первое лицо в государстве.

– Ты оставишь нам свои мази и свои лечебные сборы мне или это врачебная тайна?

Орт слегка подчеркнул интонацией предпоследнее слово.

– Тебе, господин мой король, теперь другие травки понадобятся, – ответила она суховато. – А то как бы придворные медики не представили дело так, что я тебя любистком потчую. И как бы в мешок с ним не подсунули сушеной лягушачьей лапки или подвисельной мандрагоры. Для вящей убедительности, знаешь.

И величаво удалилась.

Только я уже видел, какими глазами они посмотрели друг на друга оба .

Солнце на небе, король на троне, Бог на престоле – всё хорошо. Вот как.

– Разумеется, я найду, чем отдариться, – говорил между тем Ортос, и скотина Тор в ответ кивал серебряной своей головой. – Патент, именное оружие, земли окрест их Вольного и Широкого Двора и иные, достойные баронского звания. Давно было надо это сделать, да предлога не находил. Гордые они, эти господа, – скорее сами королю услугу окажут, чем ее примут.

– Так теперь предлог нашелся, – спросил я со значением.

– Дэди Арман… – начал Орт.

– Забудь, – отрезал я. – Ей шестнадцать, тебе двадцать восемь.

– Хороший возраст даже для заключения почетного конкубината, – ответил он. – С чего это ты так привередлив… скондийский милорд экселенц?

Я почти не обратил внимания на явный вызов, прозвучавший в его тоне.

– Ваше величество Ортос Первый, – проговорил я как мог медленнее. – Разница почти в тринадцать лет. Эта девушка – не одеяние для тебя. По срокам Эстрелья – не родная, а привенчанная дочь мейстера Акселя.

– Что вернее верного. Ты сломал мне радость, Арман Шпинель, – ответил он как-то уж очень ровно. – За это любой мой вассал был бы достоин смерти.

– Я ее приму, если скажешь, – сказал я. – И если она сможет остановить недостойное тебя развитие дел.

Он, наконец, понял всё до самого конца.

– Хорошо, – он. – Ты прав. Я никогда больше не стану тянуться с дурными помыслами к своей… к своей дочери-первенцу. Никогда в жизни.

Отчего Торригаль чуть прихмурился, а Стелла покачала головой?

В своей суровости я не понял одного: то, что намеревалось соединить этих двоих, было куда больше похоти, гораздо больше даже и любви, в этом чувстве не было восходящей и нисходящей линии. Никакое непристойное желание короля не коснулось и подола Эстрельи. Если бы я не возбудил в Орте желание выкорчевать сам корень греха, из этого корня произросло бы благое. И не произошло бы впоследствии событий, гораздо более тяжких и для меня позорных.

Ибо кто проложил границу между хаосом и порядком, говорю я сейчас, через много лет, и установил разделение на должное и недолжное? Неужели Он, Всемогущий и Всеведущий? Ибо мы влагаем Ему в уста свои слова и объявляем их богодухновенными, забыв, что таковыми бывают не звуки, не картины, не веяния земного ветра, а нечто невыразимое ничем.

Знак V. Филипп Родаков. Рутения

– Хорошая гаванская сигара – это, похоже, единственное, что оставил компанейро Фиделио Холостяк на память о прелестных мулатках, – философски заметил Торригаль, ловко отрезая кончик своей табачной скрутки миниатюрным подобием гильотины. С поглощением вечерней пищи мы покончили так быстро, будто шли на мировой рекорд, и теперь занялись активно-пассивным куревом.

Ибо после десерта и перед камином (он у меня хоть и вульгарно электрический, но не очень иллюзорный, жечь в нем любовные письма и прочую ненужную бумагу вполне можно) Торригаль повадился дополнять нехватку своих микроэлементов за счет никотина и табачных смол. Я же, находясь радом, портил себе здоровье и лечил нервы безвозмездно.

– Говорят, все мулаточки подались в таксисты, – ответил я. – Изысканный частный извоз – хорошая альтернатива киплинговским рабыням из коробки.

– Что, никак снова твоя литературная шуточка?

– Ага. Не помнишь разве?

Я процитировал:

«Что выбрать лучше – рабство, жены обрыдшей ласки

Или гарем смуглянок по пять десятков в связке?

И каждая – тихоня, и каждая – скромна,

И на своих соперниц не злится ни одна».

– В Скондии гаремов нет, – ответствовал Тор. – Есть только места, где властвует женщина, и другие – где мужчина от нее отдыхает и отрывается по-всякому.

– Как, например, ваш король Ортос с его прописанным на челе лозунгом: «Истинный мужчина должен быть всегда готов к примерному и нелицемерному совокуплению».

– Не язви. Он, разумеется, блядун и потаскун, как все порядочные мужики, но вовсе не скондиец.

– Однако к ним тянется, верно? Этот его наполеоновский разговорчик с готской мадам де Сталь о щедром детском приплоде…

– К ним – то есть к скондийским дамам? Пожалуй. Готиек он любить приучился, тако же и франзонок, но по сути в грош их не ставил. Зато со всем уважением относился к тем, кто его воспитал и по-всякому вскормил. Иначе он вообще бы не попал в ту самую историю.

– Хорошее отношение к франзонкам. Хм… Ты, Тор, чего-то Арманово рвение плохо заценил.

– Ну, он слишком резко гнул свою прямую линию. При дюжине лет разницы меж двумя симпатичными благими идиотами…

– Чертовой дюжине, милый.

– …стоило бы заточить эту страсть в более просторную клетку.

– А то он заточил ее как ножик, что вспарывает кишки изнутри.

– И превратил в вечную болячку. Не дал развиться во что-то благое. Подстрелил шикарного самца в полете.

– Либерал ты хренов. Ведь Хельмут там или не Хельмут, а уж отец и дочка они безусловные, Ортос и эта… Мария Марион Эстрелья. Ясно, между прочим, кто ее воспринимал и крестил – то есть был восприемницей и крестной матерью.

– Да? Не буду спорить, только вот сам Арман знал обо всём не прямо, а понаслышке. И это несмотря на свое очень неплохое положение у Братьев Чистоты.

– Иначе говоря, имеем налицо вранье? Сплетни?

– Милый мой, скондийцы, в отличие от твоего народа, сплетнями не промышляют. Хотя ноги у слуха растут явно оттуда.

– Тогда как ты оцениваешь ситуацию?

– Понимаешь, любовь между отцом и дочкой часто бывает иной по вкусу, чем дочерне-материнская. Более плотской. Куда более восторженной и полной всяких смыслов. Ну и что? Обыкновенно с нею можно совладать без проблем. Орту явно не откажешь в порядочности, верно? Я ведь слышал, как они говорили друг с другом…

– Надо же – этак по-королевски без страха и даже удивления шутить с палачихой. Точно-точно: тянуло его к ней и ее к нему, как лодку к берегу на канатной переправе. Предназначенность?

– Остерегись употреблять заумные слова, тебе не идет. Просто старые добрые природные феромоны.

– Не понял. Секс?

– Нимало. Отличное зачатие и хорошие дети. Секс, милейший, – это чисто человеческая игрушка, в природе все рационально. Зачатие во имя зачатия, баловство ради баловства… И если эта природность ложится поверх человеческих предрассудков…

– Но, Тор… Их ребенок был бы Ортосу сыном и внуком сразу.

– Можно подумать, инцест запретили, чтобы упорядочить родственную терминологию. Ну ты даешь!

– И дети от инцеста имеют скверную наследственность.

– Как мы все. Мы ж по слову господню дети Адама и Евы. Генетически, кстати, тоже от одного мужчины и одной женщины. Сие доказано.

– И вообще, что дает тебе право судить обо всех этих смутных делах?

– Кто-то ведь должен, верно? Я разве не говорил тебе, что в последний раз все-таки взял от Хельма очень много его вертской сути, Так много, что знаю то, о чем он лишь догадывался.

– Завидую. Теплый привет тебе от всех моих печенок.

– Дурень. Шастаешь по Рутену с опаловым колечком на руке – а оно тоже от Хельмута. С просьбой его расколдовать.

– Вот значит, как. Не врешь?

– Свернутый двуличневый плащ. Сам подумай. Красное и черное вперемежку. Знак Арлекина, паяца и таинственного сыщика у старушки Агаты Кристи.

– Вот как. Ты предлагаешь мне заочное расследование летейских и вертейских дел?

– Вертских. Но и местных рутенских.

(Черт. Мы ведь уперлись носом в проблему суррогатных матерей, подумал я внезапно. Блин… осеменение же – анонимное дело.)

– Ладно, кончай трёп, давай доставай эту его книгу – будем снова распутывать нарисованные этим писакой узлы.