Текст книги "Роман с куклой"
Автор книги: Татьяна Тронина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Колчак. Она – моя давнишняя хорошая знакомая… Когда я ехал сюда, она хотела разделить участь со мною.
Попов. Вы являлись Верховным правителем?
Колчак. Да, я был Верховным правителем Российского Правительства в Омске.
Попов. Теперь главный вопрос – где золото? Что вы сделали с золотом? Вопрос архиважный для нас…
Колчак. Золото принадлежит не вам.
Попов. И не вам! Послушайте, Александр Васильевич, не усугубляйте ваше положение…
Колчак. О чем вы? Хуже уже не будет. Я и так знаю, что не выйду из этих стен живым…»
Михайловский прочитал стенограмму до конца. Потом следующую – всего их было девять, но ни в одной из них он так и не нашел того, что искал.
Он закрыл папку.
Дама из генеалогической фирмы вполголоса, но очень отчетливо жаловалась Любочке на привередливость некоторых клиентов:
– …нет, ну как будто я виновата, что в роду у них ни графьев, ни князьев нету! Что ж я, до Великого потопа должна сведения копать?! Да в те времена и бумагу еще не изобрели! Один вот недавно потребовал, чтобы я доказала, что он прямой потомок египетских фараонов… Псих! Якобы он точно об этом знает – из своих снов!.. Псих, я вам точно говорю, Любочка! Единственный плюс – платит он хорошо… А и ладно, я ему придумаю предков, позатейливее!
Михайловский обхватил голову руками и закрыл глаза.
Потом вышел в курительную комнату, отделанную белым кафелем, сел на подоконник и затянулся сигаретой. Его бесила толстая тетка, его бесили все.
Его бесили женщины. Ну, разве что кроме Любочки и Ивы.
Ива…
Она была единственной, с кем он мог спокойно общаться. Она была нормальной, нормальной – в высшем смысле. Исключение из правил, только подтверждающее правила!
Даниил Петрович Михайловский и рад бы был смиренно любить этих странных существ, называемых женщинами, но они сами все портили. Своей глупостью и алчностью, пристрастием к мелочам и вздорными капризами, своим упрямством и неистребимым желанием повелевать. Они были до такой степени неискренни, что только огромное горе или нечаянная радость могли на время сорвать с них маску, сделать живыми и человечными. Но все остальное время – они лицедействовали!
Да, они могли быть добрыми, но истинного милосердия в них не было. Даже сочувствуя кому-либо, они затаенно радовались тому, что в данный момент неприятности происходят не с ними. Страдая, всегда следили за тем, достаточно ли хорошо они выглядят. А в какой восторг они приходили, когда им удавалось по-настоящему уязвить кого-то…
Пустые, пустые и мелочные создания!
Их было два вида – курицы и стервы. Иногда – все вместе, и хуже этого убойного сочетания не было уже ничего!
Ива была исключением потому, что не пыталась переделать под себя весь мир, она была простой и искренней. За все эти годы она так ничего и не потребовала для себя, она была довольна всем. И самое-то главное – она не пыталась лезть к нему в душу, не пыталась быть его музой, никогда не мешала ему! Михайловский даже не классифицировал Иву, по своему обыкновению, – ибо прекрасно понимал, что Ива вне всяких классификаций, она одна такая. Даже добродушная Любочка имела изъян – при всей своей старательности она была из породы куриц…
Словом, за тридцать девять лет своей жизни Михайловский успел навидаться всякого и, казалось, мог бы ко всему привыкнуть. Но, как говорится, нет предела совершенству – не так давно он имел счастье (в кавычках) видеть некий экземпляр, чья стервозность зашкаливала все мыслимые границы.
Экземпляр звали Евой (вот она, ирония судьбы – женщина с именем нашей прародительницы!), и она была блондинкой (ха-ха!). Такого жгучего сочетания стервозности, глупости, вздорности, кокетства и наглости Михайловский еще не видел. За несколько минут их знакомства (меньше получаса, наверное) она успела вывести его из себя, заставила трястись от ненависти и бешенства.
Позже он просил Иву ни с кем его больше не знакомить. «Ты сердишься на меня из-за Евы? Знаешь, я сама не ожидала, что она себя так поведет…» – пыталась растерянно оправдаться Ива. «Ива, я не сержусь, но ради бога – никаких автографов!»
Михайловский был настолько выбит из колеи, что несколько дней не встречался ни с Ивой, ни даже с братом – восстанавливал душевное равновесие. Похоже, брат даже обиделся…
Дело в том, что не так давно телезвезда и бывшая спортсменка Голышкина вышла замуж – миллионер Олег Отвяньбеда, владелец нескольких колбасных заводов и фабрики по изготовлению макарон, показался ей выгодной партией. Бедный Отвяньбеда: Голышкина представляла собой классический тип амбициозной дуры и расчетливой стервы! Но это уже его проблемы…
Так вот, после своего замужества Голышкина перебралась к мужу, в особняк на Рублевском шоссе, а прежнюю дачу решила продать. Дачу в июле купил брат. Вернее, двоюродный брат (по линии матери) – Толя Прахов. Все бы хорошо, но Толя поселился там со своей мамашей, мерзкой теткой, которая ни о чем другом не говорила, как только о своих болезнях. Сколько Михайловский ее помнил, тетушка Вера Ивановна непрерывно лечилась от множества самых различных и почти не совместимых с жизнью недугов. Тем не менее она умудрилась пережить своего мужа, абсолютно здорового бодрячка, и двух своих младших братьев. Разумеется, на время переселения и обустройства Толя нуждался в Михайловском, тем более что Вере Ивановне уже несколько раз вызывали в Лапутинки «Скорую»…
…Михайловский затушил сигарету и вернулся в читальный зал. Следующим документом, который он взялся изучать, были воспоминания заместителя председателя Губчека, того самого Попова. Тот вспоминал о допросе Колчака:
«Как держался он на допросах?
Держался, как военнопленный командир проигравшей кампанию армии, и с этой точки зрения держался с полным достоинством. Этим он резко отличался от большинства своих министров, с которыми мне приходилось иметь дело в качестве следователя по делу колчаковского правительства…»
– Надо же, смелое признание для заместителя председателя Губчека! – усмехнувшись, пробормотал Михайловский. Но даже в этих воспоминаниях не было никакого намека на золотой запас. Несколько тонн (!!!) золотых рублей пропало тогда без следа…
Михайловский захлопнул последнюю папку. Сдал документы Любочке, спустился вниз, вышел из ворот, достал из кармана свой сотовый.
– Справочная? Будьте добры, скажите мне номер телефона какой-нибудь кукольной галереи… Да-да, той самой, где выставляются куклы. Ага, спасибо… Алло, это галерея? Девушка, милая, вы знаете такого мастера – Полякову Еву? Кто же ее не знает, ну да… А вы не дадите мне ее телефончик, я хочу приобрести одну из ее работ… Дадите? О, спасибо вам огромное…
Конечно, проще было обратиться к Иве и у нее узнать координаты Евы. Проще, но…
– Алло, – раздался в трубке знакомый, ненавистный и нежный голос.
– Алло, Ева? Ева, это Даниил Михайловский… Помнишь такого?
– Как не помнить… Что тебе, Даниил? – ничуть не удивившись, спросила Ева.
– Ты еще не передумала?
– О чем ты? – удивилась она.
– Ну как же – ты собиралась за меня замуж! – засмеялся он. – Так вот – я не против.
Зачем он все это делает, зачем говорит эти слова – Михайловский пока не знал. Он ненавидел таких, как Ева (потому что такие, как Ева, уже достаточно испоганили ему жизнь), он даже минуты лишней не желал проводить в их обществе… Но он хотел ее увидеть еще раз. Наверное, из чувства противоречия. Своего рода стокгольмский синдром…
Он ждал, что она сейчас пошлет его к черту. Нажмет на кнопку «отбоя». Скажет что-нибудь такое, чего он уж точно вынести не сможет, – и тем успокоит его. Но Ева, помолчав, изрекла следующее:
– Приезжай.
Всего одно слово. Безобидное. К нему даже не придерешься! О, боги…
– Куда? – коротко спросил Михайловский.
Она сказала адрес.
Он сел в машину. И поехал к ней, чувствуя себя человеком, который добровольно согласился заложить душу дьяволу.
…Ева открыла ему дверь – в коротких рваных джинсах, растянутой, выцветшей голубой майке, руки по локоть в чем-то испачканы.
– Привет. Заходи! Дверь только сам закрой, ладно?
Она ушла, судя по звукам – в ванную. Наверное, отмывала свои руки…
Вернулась через несколько минут. На ногах у Евы были сандалии с одной перепонкой, которые полностью открывали ее щиколотки и ступни. Маленькие круглые пальцы, серебристый лак… Наверное, в этом есть особый шик – выглядеть кое-как, при этом с безупречным педикюром.
Михайловский сначала даже обрадовался тому, что застал Еву неглиже, – вроде как есть шанс не потерять совсем голову, но потом понял, что и такой Ева хороша. Под майкой у нее ничего не было…
– Идем на кухню. Я работаю, как видишь, – буркнула она. – В комнате страшный кавардак.
– Ты работаешь? – удивился он, разглядывая ее шею сзади (волосы у Евы были сколоты на затылке пластмассовой девчоночьей заколкой).
– Ну да… А ты думал! – холодно бросила она через плечо. – Я девушка одинокая, спонсоров у меня нет… Да и не люблю я этих спонсоров! – с неожиданным злорадством зачем-то добавила она.
Откуда у него ее телефон, Ева даже не спросила.
В большой кухне помимо известных Михайловскому предметов, которые и должны присутствовать на кухне, был еще один странный агрегат.
– А это что?
– Печка, – буркнула она. Какая печка, для чего – уточнять не стала. В углу лежала куча битого фарфора, словно до того хозяйка квартиры расколотила целый сервиз. – Кофе будешь?
– Буду.
Она налила в чашки кофе, села напротив.
– Так чего ты пришел ко мне, Михайловский? О своих творческих планах хочешь рассказать?..
– Хочу предложение тебе сделать, – сказал он, чувствуя себя последним дураком.
– Правда? – улыбнулась она. – Тогда пиши расписку.
– Зачем?
– Ну а как же… Вдруг передумаешь? Я тогда на тебя в суд подам, – серьезно сказала она.
Ни слова не говоря, Михайловский выдрал из лежавшей на полке школьной тетради лист, достал из кармана шариковую ручку и принялся старательно выводить: «Я, Михайловский Даниил Петрович, обязуюсь жениться на Поляковой Еве…»
– Как твое отчество?
– Борисовна.
«…Борисовне, а если я этого не сделаю, то буду последним гадом…»
– Ты ненормальный! – недовольно воскликнула она и вырвала из-под его локтя лист. – Ну нельзя же все так буквально воспринимать!
Михайловский хотел вспылить, уйти, хлопнув дверью, но почему-то не смог. Он смотрел на Еву, и внутри у него все переворачивалось. Желание ее убить и желание любить ее – вот что он испытывал в данный момент.
– Обойдемся без расписок, – продолжила Ева, разодрав тетрадный лист в клочья. – Я тебя сразу предупреждаю – деньги мне твои не нужны, но если ты будешь жадничать и скупиться по мелочам, я тебя сразу брошу. Вообще я терпеть не могу жадин, зануд и алкоголиков. Мужчин с подобными недостатками для меня не существует!
– Теперь мои требования, – медленно произнес Михайловский. – Вернее, у меня одно только требование – чтобы ты была верна мне. И все. Больше мне ничего не надо.
– Хорошо… – не задумываясь, легко, даже как-то слишком легко согласилась она. – Я буду тебе верна. Без проблем.
Он притянул ее к себе (если быть точнее – сграбастал) и поцеловал. Когда он целовал ее, то обнаружил, что хотел этого с того самого мгновения, когда они сидели в Лапутинках в его машине – нос к носу. И во всем этом была только одна прелесть – прелесть падения в бездну. Пока летишь – еще жив, а что будет потом – лучше не думать…
Об Иве Михайловский не вспомнил – ведь то, что было с Ивой, назвать романом нельзя. Старая карга Вера Ивановна однажды назвала эти отношения связью. «Твоя связь, Данечка, с Ивой…» Продолжения этой фразы Михайловский не запомнил, поскольку меньше всего его волновало то, что о нем и его жизни думает тетка, но зато в памяти осталось это слово – связь. Пожалуй, оно наиболее точно характеризовало их с Ивой отношения…
Он прижимал Еву к себе и целовал уже куда попало – в плечи, руки, шею. Она не сопротивлялась – с какой-то холодной покорностью позволяла ему делать с ней что угодно. В полузакрытых глазах Евы поблескивала насмешка.
Но Михайловскому было уже все равно.
– Господи, Ева…
– Ну что, что?..
– Все, я пропал! – с мрачным отчаянием воскликнул Михайловский.
Ева встала, взяла его за руку и потянула за собой. Он покорно пошел за Евой, понимая, что находится в полной ее власти.
В комнате действительно царил беспорядок, но того рода, который бывает у людей, занятых работой, – повсюду разбросаны обрезки тканей, эскизы, поролон, мотки проволоки…
– А, ну да, ты же кукол делаешь! – вспомнил Михайловский. И тут, за стеклянной витриной, увидел этих самых кукол. Ива с ужасом говорила об этих созданиях, но Михайловский увидел вдруг их совершенно по-иному…
Конечно, он не особенно разбирался в этом, но куклы, которые делала Ева, были настоящими шедеврами. Михайловский испытал нечто вроде шока. Эта тонкая грань, которая разделяет ремесло и искусство… Так вот, Ева перешагнула ее.
Ее творения выглядели живыми. Безупречно-идеальными и в то же время – полными какого-то внутреннего страдания. У кукол было прошлое, была душа. В куклах была интрига! Наверное, Ева вкладывала в их создание все свои нереализованные детские фантазии и сказочные мечты.
Таинственный хрупкий народец населял этот дом, создавал эффект присутствия (с такими куклами, наверное, уже не будешь чувствовать себя одиноким!).
– Ничего себе… – севшим голосом пробормотал Михайловский, разглядывая маленьких созданий, которые, казалось, вот-вот должны были зашевелиться, заговорить. – Это все твое?
– Ага.
В этот самый момент Михайловский пропал окончательно – потому что увидел Еву не просто хорошенькой женщиной, от которой можно потерять голову, он увидел ее – творцом. Равной ему. Может быть, даже она была более талантлива в своем деле, чем он – в своем. Из-за такой необыкновенной женщины позволительно сойти с ума и наделать глупостей. Он, Михайловский, действительно пропал…
Он снова обнял ее, вдохнул запах ее волос, провел пальцами по атласно-нежной коже щеки. Усмехнувшись, снял заколку с ее волос. «Господи, а какая она красивая… Никогда таких красивых не видел!»
Она обняла его за шею. Тихо засмеялась.
– Что?
– Ты такой смешной…
Ева была безупречна во всем. Каждая линия ее тела, каждый изгиб… Небесная, дивная гармония. Наверное, бог, когда лепил ее, знал, что из его рук выйдет само совершенство.
* * *
Ива в сумерках сгребала граблями сухие листья на аллее, ведущей к дому. «Вот и август кончается… Господи, как быстро лето промелькнуло!»
От ворот позвонили.
Ива прислонила грабли к дереву и побежала открывать.
– Даниил! – сдержанно обрадовалась она гостю. – Проходи…
Ей очень хотелось броситься ему на шею, но, как и четыре года назад, с момента их знакомства, Ива не могла побороть свою застенчивость.
– Ты из города? Хочешь что-нибудь перекусить? Я испекла твой любимый яблочный пирог…
– Нет, Ива, спасибо. Я пришел с тобой поговорить.
На Михайловском был темно-синий легкий свитер, потертые джинсы, кроссовки. «В архиве был. Если бы ездил в издательство, то надел бы костюм…» – сделала Ива умозаключение.
Они сели на веранде. Ива зажгла свет, начала торопливо протирать стол, на котором до того чистила яблоки. В этом году с яблоками проблем не было, их уродилось больше обычного…
– Да погоди ты, сядь! – Михайловский нетерпеливо схватил Иву за руку. – Тут такое дело…
– Какое? – спросила она. – Откопал что-нибудь интересное в старых документах?
– Да. То есть нет… Ива, я собираюсь жениться. Ты должна знать.
В первый момент Ива обомлела – о таком счастье она даже не мечтала, но потом у нее мурашки побежали по спине. С чего она взяла, что Михайловский собирается жениться на ней?..
– Кто она?
– Это неважно. Но ты ее знаешь. Ты, Ива, мой друг. Ты даже больше, чем друг. Пожалуйста, не осуждай меня.
– Это Ева? Это Ева, да? – стараясь держать себя в руках, спросила она.
– Да.
Короткое слово прозвучало словно приговор. «Спрошу я стул, спрошу кровать: «За что, за что терплю и бедствую?» «Отцеловал – колесовать: другую целовать», – ответствуют…» – почему-то мелькнули в голове строчки стихотворения Цветаевой.
– Почему ты мне говоришь об этом?
– Ты знаешь, почему. Я не хочу тебя обманывать, – тихо ответил он.
«О, какое благородство!..» – мелькнула у Ивы в голове ироническая мысль. Она сжала кулаки, потом быстро разжала и сказала уже почти спокойно, даже доброжелательно:
– Послушай, Даниил, тебе не кажется, что это слишком скороспелое решение? Ведь не прошло еще… В общем, вы же совсем недавно с ней познакомились! И ты решил жениться?.. Ты?
– Представь себе.
– Наверное, это была ее идея? – кусая губы, улыбнулась Ива.
– Формально – да. А теперь я уже боюсь, что она передумает.
– Разве обязательно жениться?
– Да. Я должен любым способом удержать ее. Конечно, брак – это еще не гарантия, что Ева останется со мной, но все равно…
– Ох, Даня, Даня… Ты не думаешь о том, что когда-нибудь очень пожалеешь об этом своем решении?..
– Думаю. Но мне все равно.
– Ты… ты любишь ее?
– Я не знаю. Слишком быстро все… – Михайловский потер виски. – Помнишь, ты пригласила ее к себе, сюда? Так вот, как только я увидел Еву, с первого взгляда – я почувствовал нечто странное.
– Любовь с первого взгляда? – снова усмехнулась Ива. – Да разве она существует?..
– Нет, это не любовь с первого взгляда, это было что-то другое. Я увидел Еву и понял, что это – она. Она. Что мы каким-то образом связаны, и противиться всему этому бесполезно. Будь что будет, мне все равно.
– Ох, Даня… – Ива отвернулась, боясь, что Михайловский увидит слезы в ее глазах. Но тот мрачно разглядывал деревянный стол перед собой.
– Прости меня.
– За что?
Вместо ответа он взял ее руку и поцеловал. Потом встал и быстро ушел. Когда Ива осталась одна, силы окончательно ее покинули. Ноги подкосились, и она упала на колени, уперлась лбом в деревянный настил. Все почти как тогда, четыре года назад… Он сначала подарил ей свою любовь, а потом отнял. Все как тогда… Только в этот раз он не успел ее подхватить.
Ива не знала, что может быть так больно. Она застонала сквозь стиснутые зубы, а потом перевернулась на спину и стала биться затылком об пол. Она рвала на себе волосы, потом разодрала блузку. Кажется, она кричала… Ива собой не владела – как и тогда, в первую их ночь.
Эта боль была настолько невыносима, что Ива вскочила и принялась лихорадочно искать нож, которым она чистила яблоки. Схватила его и размахнулась, целясь лезвием в то место, где, по ее расчетам, должно было быть сердце.
И только в последнее мгновение вдруг опомнилась.
– Мама, что же я делаю… – в ужасе прошептала Ива и отшвырнула от себя нож. Она побежала к телефону, чтобы позвонить матери, сняла трубку с рычага. Потом представила, что именно ей скажет мать, и решила не звонить.
Но поговорить с кем-то было надо, необходимо, чтобы кто-то все-таки выслушал ее… Кто угодно!
Ива быстро переоделась, пригладила щеткой волосы, густо напудрилась и выскочила на улицу.
Было полутемно, вдоль высоких заборов горели фонари, где-то, в одном из дворов, разливалась музыка и тянуло дымком от шашлыков. Нет, не туда…
Ива побежала вдоль своего участка, потом мимо участка Михайловского, а напротив бывшей дачи Голышкиной вдруг остановилась как вкопанная. За металлическими прутьями ограды сквозь листву было видно, что в окнах дома горит свет. В этом доме теперь жил Толя Прахов, двоюродный брат Михайловского. С этим Толей Ива всего пару раз успела переговорить, она почти не знала этого человека – Михайловский до переезда Прахова их с Ивой не знакомил, но сейчас увидела в нем свое спасение. Уж он-то ее точно выслушает!
Она надавила на кнопку звонка.
– Кто там? – спросил ее мягкий голос по переговорному устройству.
– Толя, это я… Это Ива Туракина, твоя соседка!
– Ива? Проходи…
Загудел зуммер, открывая калитку. Ива побежала по аллее к дому. На крыльце уже стоял Толя Прахов – в клетчатом шерстяном жилете на меху, отороченных мехом войлочных туфлях.
– Скорее в дом… такие ночи холодные стали! – пожаловался он. – Что случилось-то? Коньячка, может быть?..
В доме у Праховых было тепло, горел камин, на обшитых деревом стенах играли красные сполохи. Толя достал из бара большой резной флакон из хрусталя, плеснул его содержимое в стакан.
Ива выпила, даже не почувствовав вкуса коньяка.
Толя Прахов серьезно смотрел на нее голубыми глазами, светлые вьющиеся волосы стояли торчком над лысеющим лбом, точно пружинки.
– Он меня бросил, Толя! – пожаловалась Ива почти незнакомому человеку.
– Кто – «он»? – опешил тот.
– Твой брат.
– Данька, что ли? О, господи… – Толя обнял Иву за плечи, усадил на широкий диван. – А я смотрю, что это – на тебе лица совсем нет…
– Ты прости, что я ворвалась… но я уже нож взяла… и мне так страшно стало…
– Ничего-ничего! – Он похлопал ее по плечам. – Все в порядке. Данька скотина, я это знал.
– Нет, он все честно… Он не хотел меня обманывать… – торопливо, то и дело сбиваясь, бормотала Ива, а потом, точно на духу, все рассказала Толе Прахову – как они познакомились с Даниилом, какие отношения между ними были и кто такая Ева Полякова.
Толя выслушал ее внимательно, не перебивая, описание внешности и манер Евы вызвало у него особый интерес.
– Так она самая настоящая стерва, вот оно что! – неожиданно воскликнул он. – Взяла и подмяла под себя нашего дурака…
– Да! – Ева допила коньяк, и ей неожиданно стало легче. – Самая настоящая стерва… Но мне-то что делать?
– Ничего. Он уже два раза выбирал себе таких вот и в третий раз не стал делать исключений. Ты, Ива, подожди немного – скоро он и от Евы сбежит. Вернее, она его бросит. Его бросали все его жены – что первая, что вторая…
– Дело не в этом! Почему он выбрал не меня? Все эти годы твердил, что брак – это не для него, что он не хочет себя ни с кем связывать… А потом взял и в одну секунду превратился в ее раба!
Толя пожал плечами. Потом сказал, глядя в камин:
– Мой брат – равнодушный, холодный, бездарный болван. Я очень рад, что могу это сейчас сказать… Но, умоляю, не передавай ему этого.
– Нет, конечно! – с трудом улыбнулась Ива. – А тебе он чем насолил?
– Чем? Да как сказать… Денег он у меня не крал, на жизнь мою не покушался – это факт. Зато сколько мелких пакостей мы с матерью от него видели – не счесть… Он эгоист, у него чрезмерно раздуто самомнение. Вот ты думаешь, почему он интервью никому не дает, на телевидении не хочет светиться…
– Почему?
– Да вовсе не из скромности! Просто он считает себя выше людей. Он, великий Даниил Михайловский… Зачем ему метать бисер перед свиньями – вот как он считает!
Ива снова улыбнулась. Странно, но ей совсем не было стыдно перед Праховым за свой ночной визит, за свою исповедь – ей, всегда боявшейся того, что люди подумают о ней плохо. Она пришла к нужному человеку, в нужное время!
– Толя, а кто ты по профессии?
– О, Даниил даже не счел нужным рассказать тебе обо мне… Мы, Ива, с ним братья, но двоюродные – поэтому и интересуемся одним и тем же предметом.
– Не поняла.
– Я антиквар. Ценитель старинных вещей, – мягко произнес Толя Прахов. – По сути, меня интересует История, но с другого хода, если можно так выразиться…
– Ах, вот оно что! Теперь ясно.
– Многие хотят разгадать тайну прошлого, но не знают – как… Даниил строит всякие предположения, роется в архивах, придумывает то, чего не было, ищет в событиях прошлого некий сюжет. Публика в восторге – ах, как это интересно!.. И уже неважно, так оно все было или нет… А я пытаюсь прикоснуться к тайне своими руками – буквально!
Прахов снял с полки миниатюрную статуэтку девушки.
– Танагр. Чудесная вещь… Храню для себя, никогда не продам.
Ива не знала, что такое «танагр» – то ли имя скульптора, то ли еще что – но тем не менее завороженно кивнула.
– Кстати сказать, мой любезный братец не собирался сообщать мне, что Голышкина продает эту дачу – хотя знал, что я давно ищу домик в Подмосковье. У мамы очень слабое здоровье…
– Откуда же ты узнал о даче?
– Узнал совершенно случайно, Данька палец о палец не ударил, чтобы нам помочь. И с переездом тоже не особенно помогал. Я, честно говоря, надеялся, что он за мамой будет присматривать – в мое отсутствие. Да какое там! – махнул рукой Прахов.
Ива с удивлением глядела на него.
– Надо же… Я и не знала! Послушай, Толя, Вера Ивановна, если что, может обращаться ко мне. Пусть звонит мне – телефоны, слава богу, у всех есть…
– Хорошо. Спасибо, Ива.
В это время в коридоре раздались тяжелые шаркающие шаги, и в комнату вошла Вера Ивановна, мать Толи.
– А, Ивушка… добрый вечер! – задыхаясь, сказала она. – А я голоса слышу – думаю, кто к нам пришел?.. Астма замучила. Толя, ты мой ингалятор не видел?
– Сейчас, мам…
Вера Ивановна старухой не выглядела, да и лет ей, судя по всему, было не так уж много – вряд ли больше шестидесяти. Кожа лица была гладкой, ровной, волосы светлыми и пушистыми (в таких волосах седина незаметна)… Правда, Вера Ивановна была грузна, а глаза – чуть навыкате – делали ее лицо немного отталкивающим. И эта вечная одышка…
– Утром давление мерила, – сказала она, пристально глядя на Иву. – Двести на сто двадцать.
– Ой, да что вы! – перепугалась та. – Вера Ивановна, а врача вызывали?
– Какое там… Скорей бы отмучиться! Спасибо, Толик. – Мать приняла из рук сына ингалятор. – Ну все, я спать пошла… Спокойной ночи, Ивушка!
Когда Вера Ивановна ушла, Толик снова сел рядом с Ивой на диван.
– Послушай, Ива… А эта самая Ева – она знает, что у тебя с Даниилом… Что у вас с Даниилом были отношения?
– Нет. Ну разве что если он ей не сказал…
– Вряд ли. Данька – не любитель рассказывать о своем прошлом.
– Ты считаешь, надо открыть Еве глаза?
– Ничего не надо. – Толя заложил руки за голову и откинулся назад. – Пусть живут, как хотят… Черт с ними! Если бы не мать, я бы ни за что сюда не переехал. Да, пожалуйста, опиши еще раз эту самую Еву…
* * *
– …А-уу! – волчьим голосом зарычал Митя из-за кустов.
Барышни, столпившиеся у реки, немедленно завизжали, схватившись за руки, лица сопровождавших их кавалеров медленно вытянулись – вся эта сцена очень хорошо наблюдалась в ясном свете луны.
– Это Митя Алиханов! – вдруг властным, сердитым голосом крикнула Олимпиада. – Митя, глупый мальчишка, вы ужасно нас напугали!
Митя с Эрденом вышли на освещенное место.
– Совсем не смешно… – презрительно ленивым голосом протянул «социал-демократ» Костя. – Алиханов, вы бы придумали чего получше.
– А я испугалась! Честное слово, я прямо поверила, что это к нам настоящие волки подкрались! – захохотала Полина. Она висела на руке у какого-то долговязого субъекта в полосатом костюме и шляпе-канотье. Митя почувствовал укол ревности. «А чего я хотел? Глупо ждать верности от ветреной Поленьки…»
– Я тоже очень испугалась! – пискнула еще одна девица.
Толпа разом зашумела, все задвигались, засмеялись.
– Алиханов, вы из какого болота вылезли? – дерзко спросила Наденька. За год она выросла и очень похорошела. Митя почувствовал новый укол в сердце, на этот раз совсем иного свойства…
– Вы угадали, Наденька, буквально из болота… Мы с товарищем были на охоте. Господа, позвольте вам представить Макса Эрдена, он тоже юнкер Александровского училища.
Пока знакомились, Митя пробегал глазами по лицам – все словно стали серьезнее, взрослее, раскованней.
– А что вы здесь делаете в столь поздний час? – спросил Эрден бархатным, мужественным голосом, любезно и вместе с тем сдержанно улыбаясь, – присутствие энного количества барышень моментально мобилизовало его.
– Мы решили прокатиться на лодке, в лунном свете, – взахлеб принялась объяснять Полина. – Мама едва согласилась отпустить нас… Но это так романтично!
– Правда, тут же выяснились некоторые проблемы… – выступая вперед, пробасил Лужин, хорошо знакомый Мите.
– Какие же?
– Лодка-то одна! – с досадой воскликнул кавалер Полины, указывая на деревянные мостки, уходящие в воду. Возле них лениво покачивалась с боку на бок короткая пузатая лодка. – А нас вон сколько…
– Предлагаю бросить жребий, – сказал Макс.
– Отличная идея… А вы с нами? – возбужденно произнесла Наденька. – Суровцев, давайте сюда шляпу! Разыграем два билета – для него и для нее, совершенно произвольно… У меня как раз фанты остались – кому достанутся красные, те и выиграли!
Кавалер Полины протянул канотье.
Все происходило стремительно, в каком-то бешеном темпе, и привело Митю в азарт – он теперь лихорадочно мечтал о том, чтобы плыть вместе пришлось ему и Наде.
– Прошу, тяните… Теперь вы… Митя, ваша очередь…
Митя запустил руку в шляпу и вытянул красный фант.
– Алиханов, вам чертовски везет! Так, теперь барышни…
Митя был абсолютно уверен в том, что жребий выпадет Наде.
– Эрден, голубчик, поручаю тебе свое ружье, – обернулся он к товарищу.
И в этот момент в толпе возбужденно зашумели:
– Соня, Соня, тебе ехать, ты выиграла!
«Какая еще Соня?» – недоуменно, с досадой подумал Митя. Толпа расступилась, и он увидел высокую, очень тоненькую девушку в светлом платье, с темной косой, перекинутой на грудь. Она держала в длинных тонких пальцах красный фант.
– Сонечка, прости, что забыли тебя представить… Это Сонечка, наша двоюродная сестра. А это мисс Рита Вернель, гувернантка Сони. Мисс Вернель, вы не против, если вашу воспитанницу на некоторое время похитят? – закричала Надя, обращаясь к стоявшей в стороне маленькой сухопарой женщине лет тридцати с копной пушистых, блестящих, словно нимб, рыжевато-золотистых волос. – Она ни слова по-русски не понимает… – уже тише пояснила Надя.
– Надя, мисс Вернель не говорит по-русски, но она вовсе не глухая! – укорила ее Соня мягким, без всяких интонаций, голосом.
Мисс Вернель залопотала что-то на английском.
Митя испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он мечтал совсем о другой спутнице, но отказаться от прогулки сейчас было бы невежливо. С другой стороны, Соню он толком разглядеть не успел, и она вызывала интерес – такая хрупкая, беззащитная… Наверняка она была очень смиренной, «правильной» девицей, раз Анна Леонидовна все время ставила ее в пример своим дочерям.
– Прошу… – Митя протянул ей руку, и они с Соней пошли по деревянным мосткам к лодке.
Компания сзади шумела и веселилась, и голос Макса Эрдена уверенно вплетался в другие голоса. Тот, судя по всему, пытался общаться с мисс Вернель. К сожалению, в Красных казармах преподавали немецкий и французский…
Митя помог барышне сесть в лодку, взялся за весла. Через некоторое время они были уже далеко от берега, за бортом, в черной воде, дрожала яркая луна. Молчание казалось неловким – Митя, как кавалер, обязан был развлекать свою спутницу беседой, но он чувствовал себя несколько растерянно.
– Вы учитесь, Соня? – наконец спросил он, пытаясь припомнить, что рассказывали Бобровы о своей родственнице.
