Текст книги "Незваный гость (СИ)"

Автор книги: Татьяна Коростышевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, В КОЕЙ БАРЫШНЯ ПОПОВИЧ ПОЧТИ ТЕРЯЕТ РЕПУТАЦИЮ, НО СЕЕТ СЕМЕНА СУФРАЖИЗМА В ДУШИ УЕЗДНЫХ ЖЕНОНЕНАВИСТНИКОВ, НИ НА МИНУТУ НЕ ПРЕРЫВАЯ ПРИ ЭТОМ ДОЗНАНИЯ

«Карта Метла предупреждает о конфликте или ссоре, нарушении договоренности. Возможно нервное перенапряжение, душевное неcпокойствие. Карта говорит о неспособности конструктивно выражать свое недовольство. Карта Метла также может означать тяжелый камень на душе».

Таро Марии Ленорман. «Руководство для гадания и предсказания судьбы»

Если бы за воспитание Гришеньки Волкова взялись не хладнокровные бриты, а, к примеру, швабы, назвали бы его вундеркиндом, очень уж Γрегори с младенчества был одарен. Когда доставили его, безродного берендийского сироту, в туманную островную столицу, ему впору было пешком под стол ходить. Доставили люди непростые, а уж тот, кто за него хлопотал,так и вовсе сложносочиненный. Повезло Гриньке, что этот последний его в сиротском приюте заприметил, да ресурс его рассмотрел. Покровитель, вот кто. Покровитель велел за границами учиться, всю заграничную премудрость на ус наматывать, чтоб после родимой отчизне пользу приносить. А для того сначала определили Григория в бритскую школу для мальчиков. С мальчиками было скучно даже после того как юный мистер Волкав (они именно так его фамилию коверкали, через «а») освоил их язык. Мальчики тосковали по дому и родителям, дрались, наушничали, с кем–то против кого–то дружили. Он тоже дрался. В стайке полуголодных зверят, даже будущих джентельменов,иначе никак. Ему, самому младшему из них, приходилось поначалу несладко. Дрался лихо, отчаянно, до крови и выбитых зубов,и стоически сносил наказания строгих учителей. Классный наставник мистер Смит отмечал в личном деле Волкова его истинно берендийское безрассудство и звериную ярость. Последнее было скорее комплиментом. Островная империя в своих мужчинах и воинах это качество приветствовала.

Учеба давалась Гришке легко, он буквально глотал книги из школьной библиотеки, перескочил через класс, записался на дополнительные и вовсе необязательные занятия шахматами, освоил игру на скрипке, а также приличные джентльмену греблю, верховую езду и бокс, cдал экстерном программу за два года. Друзей у него не было, хотя дотошный мистер Смит исписал именами в его личном деле несколько страниц, сам Волков этих поименованных недорослей друзьями не считал. Драться он давно перестал, научился заключать временные необременительные союзы, отыскивать у прочих слабину и болезненные точки,использовать их на пользу себе. Класс был уже выпускной, за соседними с тринадцатилетним Γришкой партами сидели не мальчишки, а совсем взрослые джентельмены, познавшие ежедневное бритье и радости попоек,их мучало похмелье, желудочное несварение и мысли о карточных долгах. В этом окружении Волков уяснил простую и общую для всех слабину, каждому человеку требовалось одобрение, и чем сложнее его было получить, тем более желанным оно становилось. И тогда он почувствовал свою безупречность. Григорию Волкову мнение других было безразлично, он никого не любил, никого не уважал и был оттого нечеловечески, волшебно свободен. В тринадцать он был уже истинный брит – внешне холодный, чопорный, закрытый, скупой на выражение эмоций. Его похвала ценилась старшими товарищами на вес золота. Выпускникам позволили обучаться стрельбе, вечерами Григорий пропадал в тире, его планы требовали достичь и в этом искуcстве совершенства.

После экзаменов Волков подал документы в полицейскую школу при главном столичном управлении. Деньги и связи покровителя здесь уже ничего не решали, пришлось пройти жесткий отбор, сопеpничая с сотнями желающих. Личная беседа, спарринг, стрельба, ориентирование на местности, знание диалектов, механика, оружейное дело, верховая езда, опять беседа. Против Гришки играла юность, просто отказать из-за этого ему не могли, нижний возрастной порог в уставных документах указан не был, но всячески старались выбить его из состязания. Скотленд Ярд желал видеть в своих рядах бравых парней. Малышам здесь не меcто. Хватит и того, что подчиняясь указу ее величества о необходимости набора «матрон» для «защиты женщин и детей», к полицейской работе допустили слабый пол.

Григорий победил, не всегда честно, но ведь цель оправдывает средства. Его зачислили, а после окончания рекомендовали для поступления на юридический факультет университета. Разумеется, и эту новую задачу он исполнил безупречно. Исполнил и вернулся на службу в Скотленд Ярд, кирпичик за кирпичиком укладывая в заграничную свою и нисколько неинтересную карьеру.

В один прекрасный (на самом деле слякотный и промозглый, но не суть) день на имя мистера Грегори Волкав доставили желтоватый казенный конверт густо оклеенный гербовыми марками, там лежали документы на присвоение Григорию Ильичу Волкову чина коллежского асессора, копия приказа о назначении за подписью обер-полицмейстера и записка от покровителя. Отчизна ждала своего сына, а покровитель предупреждал, чтоб Гриня дипломами на родине попусту не размахивал, зависти не множил, а также советовал разжиться где-нибудь бумаженцией для подтверждения знания им берендийского наречия.

Грегори попрощался со своею красавицей Мери, нынешней пассией, вытер слезы с бледных ее щечек, наврал, что будет писать,и сел на пароход. Задача ему предстояла нерядовая. Он умел все – распутывать преступления и заводить нужные знакомства, отдавать приказы и подчиняться, драться и музицировать, нравиться дамам и расставаться с ними, когда нужда отпадала, плести сети интриг, стараясь не запутаться в чужих. Только вот пока не умел делать этого в загадочной своей почти совсем позабытой Берендии.

Новый опыт я всегда ценила безмерно, но от того, что впервые оказалась в приказной клетке, очень расстроилась . Клеть занимала половину присутственной залы, и в ней, кроме меня, заперли уйму народа : пьяного в усмерть купчика с расквашенным носом, нервного студента в очках, веселую девицу средних лет, она правда сейчас была грустной, седовласого господина с бакенбардами,тетку в тулупе и пестром платке. Нас было шестеро, нары одни, на них сидел купец, прочие сидельцы жались к прутьям клетки. Причину я поняла не сразу. Как только отпустил холод, нога зашлась нестерпимой болью.

Конвоиры разговоров не разговаривали, бросив меня под арест, позвенели ключами да и ушли с богом. Я дохромала к нарам и присела на краешек.

– Девка? – удивился купец, по его подбородку текла кроваво-сопливая юшка.

– И чего? – удивилась я в ответ, от боли хотелось выть.

– Буйный он, барышня, – пискнула девица.

Буйный топнул и зарычал, она испуганно вжалась в угол.

– Дамы и господа, – сообщила я устало, – сидеть нам здесь с вами до утра, до присутственного времени, когда господам чиновникам придется допросами заняться. Давайте…

Лапища соседа хлопнула по доскам там, где я только что сидела. Купчина поднялся, шагнул, расставив по медвежьи руки. Коронным своим броском через бедро я решила его не баловать, много чести, пнула под колено здоровой ногой,туша рухнула на пол и немедленно захрапела, девица радостно взвизгнула и захлопала в ладоши. Прочие сидельцы аплодисменты поддержали.

– Что–то мне нехорошо, – пожаловалась я публике, стянула с плеч шубу, постелила на нары и легла поверх, моментально провалившись в сон.

Сон был пречудесный. Шеф,то есть Семен, нес меня на руках, и пахло от него замечательно, правда непривычно, но на то он и сон. Я грела кончик носа о его шею и тихонько мурчала:

– Мне столько нужно тебе рассказать… Только ты хвали, у меня от того крылья за спиной вырастают. Скажи, молодец, Гелюшка…

– У вас лихорадка, – сказал шеф непривычным голосом.

– Сызнова на «вы»? – пробормотала я. – Сил уже никаких нет притворяться.

Тело мое невесомо парило меж мельтешащих спиралей, опустилось спиною на что–то, я свернулась калачиком, положив под щеку сомкнутые ладони.

– Почивайте, Εвангелина Ρомановна, отдохните.

Проснулась я от боя часов, два, четыре, восемь ударов, открыла глаза. Потолок давно следовало побелить. Нога болела, но не критично. Я неслышно зевнула, повернула голову. Просторный кабинет : стол, обитый по верху зеленым казенным сукном, окно с плюшевыми занавесками, вытертый ковер, два кресла для посетителей, в третьем, у стола, сидел по-хозяйски господин Волков, погруженный в чтение бумаг. За окном серел утренний сумрак, настольная лампа, напротив, уютно зеленела. Диванчик, на который меня давеча перенесли, стоял в закутке у окна, мне было видно строгий профиль Григория Ильича. Как же я его за коммивояжера приняла? Не похож ведь ни разу. А на кого похож? Длинный узкий нос с четкими ноздрями, густые брови с изломом от переносья,излишне пухлый рот, каштановые кудри. Ну, Геля, неужто не припомнила? Замени мысленно строгий галстук шелковым платком,и получится у тебя портрет аглицкого поэта Чарльза Гордона, властителя дум огромного числа берендийских барышень от мала до велика. Тот самый, с глянцевой открытки, надписанной витиеватой позолотой : «Он знал искусство покорить сердца надменной маской хладного лица».

Я тихонько хмыкнула, причины моей ошибки стала яснее ясного. Лорд Гордон не только по поэтической части известность у нас приобрел, он еще и в модах образец, в тех, которым коммивояжеры столь привержены.

– Не притворяйтесь, – велел холодно Волков, откладывая бумаги, – нужды в том нет, я заметил, что вы проснулись .

– Доброго утречка, – прикрыла я ладошкой зевок и села, отбрасывая мохнатый верблюжий плед.

Подошвы стукнулись об пол, pаспухшая нога походила на колоду, голенище валенка буквально распирало. К лекарю надобно, само не пойдет. Вторая же нога была неприлично босой, да еще с дыркой напротив большого пальца. Вот ведь позорище. И это даже без учета ночных моих сопений в интимные части шеи постороннего мужчины. «Хвали меня, крылья вырастают!» Дура! Я пошевелила пальцем.

– Приношу извинения, барышня Попович, за излишнюю ретивость моих подчиненных. Им было приказано для беседы вас доставить, а вовсе не под арест.

Переведя взгляд на чиновника, я приподняла брови, он представился:

– Григорий Ильич Волков, коллежский асессор первого жандармского управления, уездный пристав города Крыжовень.

Асессор? За какие такие заслуги? Годков ему чуть за двадцать, юнец желторотый. Образование нужное имеется? Захотелось ответить, что я на класс выше,и что пристав он только в cвоих мечтах,ибо приказом не назначен. Но я ребяческий порыв подавила:

– Что ж вы, ваше благородие, при эдаких регалиях невинных девиц колотите?

Он посмотрел на дырявый чулок, поморщился.

– С эти разберемся. А пока, Евангелина Романовна,извольте на несколько моих вопросов ответить. – Волков потянулся к чернильному прибору. – С какой целью вы посещали накануне казенную приказную квартиру?

– Кушать хочется, – нагло улыбнулась я, – и места уединения посетить. А на вопросы отвечать, нет, ни малейшего желания не ощущаю. Вы, господин пристав, меня покалечили, репутацию девичью порушили случайным арестом и воображаете, что это вам с рук сойдет?

– Во-первых, – вернул улыбку Григорий Ильич, – ваша, как вы изволили заметить, девичья репутация, барышня Попович, была разрушена невосстановимо еще до ареста. Извозчик Кузьма Блинов показал под запись, что водит-де его пассажирка дружбу с ворами, черным колдовством интересуется, и что самолично Кузьма видел, как означенная девица веревку с «висельного дерева» снимала, чтоб после к запpещенным обрядам ее применить. Веревку, к слову, в кармане вашей шубы обнаружили.

– Законопослушный какой, этот ваш Блинов, – восхитилась я. – Рассмотрел и сразу в приказ отправился докладывать? А во-вторых?

– Простите?

– Вы сказали, во-первых, значит существует и продолжение.

– Во-вторых, Евангелина Романовна, девицы вашей древнейшей профессии репутации не имеют.

– Это оскорбительно!

– Соглашусь, барышня газетный репортер – оскорбление основ берендийской нравственности.

Испытанное облегчение я скрыла, собеседник вовсе не ту «древнейшую профессию» подразумевал, про которую я сперва подумала.

– Вы мизогинист? Женский пол ненавидите? Отказываете ему в равноправии?

– А вы, Евангелина Романовна, суфражистка? – хмыкнул Волков с сарказмом.

– Именно. И считаю, что женщины в современном мире вольны выбирать себе род занятий по своему желанию и возможностям. Женщина чиновник, врач, репортер, банковский клерк, сыскарь, все пути открыты.

Я одарила хихикающего собеседника грозным взглядом:

– Что вас так развеселило?

– Сыскарь? – покачал головой мизогинист. – Даже в прогрессивной Британской империи на полицейскую службу слабый пол привлекается лишь, в виде исключения, «матронами»для работы с детьми и такими же дамами.

– А в империи Берендийской, – сообщила я гордо, – высочайшим императорским указом дозволено нам трудиться на благо отечества.

Спич мой длился минуты три, от воодушевления я не заметила, когда последние шпильки выскользнули из прически,и копна волос упала на плечи. Из карих глаз собеседника исчез скепсис, они зажглись определенным мужским интересом. Я запнулась и покраснела.

– В какой газете служите? – спросил Волков быстро.

– «Чижик-пыжик», – назвала я желтый столичный листок, не опасаясь разоблачения. – Магические практики обозреваю, участвую в составлении подробного путеводителя по загадочным местам.

– Вы чародейка? Хотя, понятно, что нет.

– Отчего же вы так думаете? – обиделась я.

– Чародейка вряд ли запустила свою болезнь до столь чудовищного состояния, – он кивнул на мою ногу-колоду. – К вашему счастью, Εвангелина Романовна, я, хоть тоже не чародей, знаю, к кому с проблемой обратиться.

Рука Волкова скользнула под столешницу и, видимо, нажала какую–то кнопку, потому что дверь кабинета немедленно приоткрылась, явив щекастое лицо давешнего коллежского регистратора и его обширную лысину.

– Магичку доставили? – спросил начальник.

– Так точно, в приемной дожидается.

– Зови. И, Давилов, будьте любезны чаю нам здесь организовать.

Регистратор исчез, его бормотание снаружи сменилось сочным контральто:

– Ну наконец!

Дверь распахнулась настежь, высоченная дама шагнула через порог, чуть не коснувшись золоченым тюрбаном притолоки.

– Знаю, все знаю! – Εе неожиданно светлые на смуглом лице глаза оббежали обстановку. – Скопление зловещих эманаций, сглаз, порча, венец безбрачия.

Волков привстал и поклонился:

– Мадам Фараония, благодарю, что откликнулись на просьбу. Будьте любезны присесть.

Она рухнула в кресло для посетителей, горностаевые полы шубы укрыли спинку, отчего с моего места казалось, что восседает перед чиновником горбунья.

– Не трудитесь представляться, юноша, в вас тайн для меня нет,ибо внутренним взором постигаю я такие глубины…

– Вы ведь в имперских чародейских списках значитесь? – перебил Григорий Ильич. – Правде не под творческим псевдонимом, а…

Он подвесил многозначительную паузу, Фараония вздохнула и сказала уже без аффектации:

– Состою,только не афиширую, от сил тех толку немного,только помехи в коммерции. Дальше что?

– Не откажетесь проконсультировать нас именно в чародейской своей ипостаси?

Что-то такое в этом Волкове было, не чародейское, нет, что–то исконное, мужское, отчего немолодая уже Фараония девичьи покраснела:

– Вам не откажу.

Ящик стола скрипнул, Григорий Ильич опустил в него руку, пошарил,извлек обрезок веревки, спрятал, сызнова пошарил и выложил на зеленое сукно ленту неопределенного мною навскидку материала в лилово-зелено-бурых разводах.

Провидица посмотрела, ее жирно подведенные губы сложились брезгливой миной:

– Навский артефакт подчинения, сейчас неактивный. Где нашли?

– С этой вот барышни снял.

Серебристые глаза мадам взглянули на меня мельком:

– И каким же образом, господин пристав? В дудку дудели? Арканы плели? Хотя, погодите, – она вытянула складчатую черепашью шею, – вы его разорвали, чем–то мощным.

Волков кивнул на стенной шкаф, к дверце которого прислонялась трость. Фараония проследила взглядом, кивнула:

– Достойная работа. Что ж, артефакт вы уничтожили, починке он не подлежит, а жаль, стоит он немало. То есть, простите, чисто гипотетически , если предположить, что существует некий тайный рынок навских диковинок, цена достигла бы двух тысяч серебром.

– А действовал как? – спросила я, черные рынки меня не интересовали.

Собеседники повернулись ко мне с таким видом, будто стена заговорила. Пришлось уточнить:

– Когда в силе был.

Мадам сложила губы трубочкой и издала мелодичный долгий свист, лента на столе ожила, свилась кольцом, стала похожа на безголовую, но весьма опасную при том, змею,и опала, только свист прекратился.

– В комплекте дудочка должна идти для управления, – пояснила Фараония. – Не простая, навья, без нее артефакт с жертвы не снять. Жертва же волю теряет, дудочнику подчиняется, что он скажет,то и исполнит.

– А чтоб набросить? Это только дудочник может?

Мадам посмотрела на Волкова,тот кивнул, чтоб отвечала.

– Кто угодно, любопытная вы барышня. Набросить мог кто угодно, но вот слушаться вы стали бы именно владельца дудки.

Подумав немного, я решила:

– Носильщик меня змеей наградил,точно он. Инструмент же прятался у извозчика, подельники они, обоих брать надо.

– Как прикажете, госпожа суфражистка, – улыбнулся Григорий Ильич. – Браво! Без вас ни за что бы не разобрались . Мадам Фараония, голубушка, после того как мы здесь с пострадавшей барышней закончим, не в службу а в дружбу, повторите все это под запись моему секретарю, он протокол составит.

Что значит, закончим? Я даже поежилась от тревожного предвкушения. Чародейка же, разомлевшая от «голубушки», наконец посмотрела на меня с интересом.

– Евангелина Романовна, – ворковал Волков, – валеночек ваш мы сейчас снимем, да посмотрим с драгоценной нашей помощницей, чем вам ножку покалечило, моей палицей,или остаточным фоном поганой навской волшбы.

Тут в кабинет явился регистратор Давилов с подносом,и пока он расставлял на столе стаканы в канительных подстаканниках, начальник его достал откуда-то нож и пошел на меня. Я взвизгнула и вжалась в диван, Давилов дрогнул, стаканы звякнули, Фараония басовито расхохоталась:

– Не бойся, рыжая, если ногу отнимать придется, я тебя в сон колдану, чтоб не мучалась. Кличут-то тебя как, Евангелина? Евой? Нет, погоди, сейчас.

– Γелей, – глумился вооруженный мизогин. – Молодец, говорят, Γелюшка, что спокойно осмотреть себя позволяешь.

От частичного цитирования моих ночных бредней, бросило в жар. Волчара ты позорный, Григорий Ильич. Как можно?

Запах по помещению разносился престранный, будто жженным cахаром потянуло. Я заметила, как паучьими лапками шевелятся длинные пальцы Фараонии, чардейка плела арканы.

– Осади, – вдруг прикрикнула она, – как тебя, Грегор? Не трожь. Ты, жирный Евсей, да ты, вон ступай, у порога сторожи, чтоб не мешали. Да к чарке от сегодня прикладываться не смей, печенка у тебя скоро наружу полезет, не бросишь пить, до травеня не доживешь, сиротами Пашку, Машку, Глашку и Наташку оставишь. Наташка, к слову, не от тебя.

Давилов хлопнул дверью и, судя по звуку снаружи, в аффекте к ней привалился. Волков стоял надо мною, послушно замерев.

Γрегор? Не берендиец он что ли?

Чародейка поднялась, оставив на стуле соболью шубу, шагнула к столу и, не торопясь, один за другим выпила три стакана чайного кипятка.

– Такое дело, – проговорила задумчиво, выпуская из ушей струйки белого пара, – навья волшба с чардейством может такие брожульки устроить, что никому мало не покажется. Поэтому действовать будем осторожно. Геля, снять валенок можешь?

Подергав и так и эдак, я со вздохом ответила:

– Никак не получается. Только я ведь там все осмотрела перед ночевкой и наутро, до того как валенки нацепить, ушиб был изрядный, синяк.

– Кровь?

– Не было крови.

– Или ты не заметила,и царапинки малой довольно. Бери-ка у нашего стража порядка нож, да сама режь.

– Ногу?

– Голенище.

– А почему этого не могу сделать я? – вклинился Волков.

– По кочану! Руки лишними стали?

– И мне мои не лишние, – напомнила я, отобрав все-таки нож.

– Никому не лишние, – кивнула чародейка, – только нога тоже твоя, поэтому именно твой главный интерес.

Лезвие легко рассекло войлок, голень поперла из разреза как тесто из квашни. Я дернула ногой, сбросила на пол покалеченную обувку.

– Чулок, – командовала Фараония. – Да не снимай его, подвязками кавалеру не свети, по колену режь.

Я послушалась,только зажмурилась, когда, скрючившись, стягивала с ноги обрывок. Было страшно и стыдно, в равных примерно пропорциях. Стянула и замерла, откинувшись на диванчик. Повисшую в кабинете тишину нарушило глубокое контральто мадам. Умеет тетка ругаться, чего уж. Будь я не сыскарь, а, предположим, просто барышня, непременно бы чувств лишилась . Волков молчал. Может лишился как раз он?

Я открыла один глаз. Чародейка как раз хлопала начальника по плечу:

– Ты понял, да? Понял, как эти … – тут опять стояла заковыристая конструкция, указывающая на крайнюю степень нехорошести «этих» – …свои артефакты производят?

– Можно поподробней? – Я посмотрела вдоль себя, нога-колода бугрилась лилово-зелено-бурым, нехорошо бугрилась, подвижно, будто под кожей копошились черви или гнездо змей. – В теле человеческом производят?

– Выращивают, – контральто пропело, – ах, рыжая, не будь здесь твоего кавалера, я б уговорила тебя ногу свою мне подарить, да приладила тебе новую взамен.

– Деревянную? Как у морского пирата?

– Да хоть золотую.

– Давайте так,тетенька: вы мне золотую ногу отдельно, можно даже без обертки,и даже в виде слитков, а эту вот чертобесию себе под кожу заберете до полного вылупления.

Торг безжалостно прервали в самом начале.

– Мадам Фараония, каков ваш вердикт?

Чародейка фыркнула:

– Дело понятное : ты по артефакту посошком своим саданул со всей дури, голову змее снес,только лоскутки по закоулочкам.

– И один из этих лоскутков решил самовозродиться в теле Евангелины Романовны? Но это немыслимо!

– Было бы немыслимо, – мадам кивнула в сторону шкапа, – если бы твои арканы мудреные с навьим колдовством не перемешались.

– Так и думала, Григорий Ильич, – сказала я деловито, – что вы в моем положении виноваты.

– Если бы не я, Евангелина Романовна, вы бы сегодня уже в приказной мертвецкой почивали вечным сном. Вас ведь ограбить хотели и убить.

– Если бы, да кабы! Предупредить не подумали? Вам следовало немедленно мне ситуацию объяснить, да, не сходя с места, провести арест обоих преступников. Вы же предпочли представление устроить, драться со мной полезли. – Разгорячившись, отчитывала я Волкова, будто подчиненного. – А что теперь? Где злодеи? Ищи ветра в поле?

– Будьте любезны, барышня Попович, свой командирский тон оставить, – холодно проговорил чиновник, – и впредь со мною его себе не позволять. Я именно что собирался произвести немедленный арест, для которого требовалось это уединенное место покинуть. Если бы вы не набросились на меня злобной фурией, а покорно место свое в санях уступили, извозчик был бы схвачен сразу за поворотом.

фараония, уяснившая из разговора причину спора, возразила:

– Рыжая за санями бы бросилась, на ней ведь змей был.

Волков тряхнул кудрями:

– Нет, драгоценная мадам, артефакт был бы мною уже снят, я поймал его как рыбку на крючок и притравливал помаленьку, и вытащил бы. Но барышня полезла в драку, пришлось торопиться, от спешки удар пришелся по щиколотке.

Чародейка посмотрела на меня уважительно:

– Стало быть, в драке рыжая победила?

Волков широко улыбнулся с видом мужчины-покровителя, что-де, пусть слабая женщина воображает себе всякое, мы то с вами прекрасно знаем, кто сильнее и лучше дерется.

– Я решил не суетиться, первый день в городе, обстановка не ясна, девица уже свободна. Отложил все наутро. – Он сызнова тряхнул головой. – Но вернемся к делам нынешним.

– Ногу отнимать не дам! – предупредила я. – То есть дам, но в самом патовом случае.

– Вы ещё и шахматистка?

Ох каким взглядом я его наградила! Сталь в нем можно было плавить, а в ответном – закалять,так он был льдисто-холоден.

– Век бы на вас, молодежь, любовалась, – пропела чародейка умильно. – Экая эфиопская страсть, даже в фильмотеатре такую не покажут. Жаль, времени нет, клиентки меня дожидаются. Посему, приступим. Гелька, не ори, ногу пилить не придется. Хотя, ладно, ори, больно будет наверняка.

– Что значит, наверняка? – уточнила я осторожно.

– Значит, скорее всего. Мы же про навьи свиристелки вообще мало что знаем. – Она сказала не «свиристелки», но не суть. – Терпи, ори, но с места сходить не смей. Пусть наш Грегоpи-воин посох свой волшебный на изготовку возьмет, да только свиристелка тело девичье покинет, молотит по этой чертобесии со всей мочи. А я выманить ее попробую.

Григорий Ильич шагнул к шкапу, подхватил тросточку, она крутанулась в его ладони восьмеркой:

– Готов.

– Терпи, рыжая, – сказала Фараония и высоко протяжно засвистела.

Запах жженного сахара забил мне нос. Я подумала, что сильна тетка в чардействах,и думать перестала, закусила губы до крови. Пальцы рук и ног судорожно скрючило, затылок молотило о подголовник, спина изогнулась дугою. Не было места, не было времени, была лишь боль. Наверняка я кричала, но звуков тоже не осталось . Сквозь туманную пелену я видела, как Волков бьет своей тpостью что-то на ковре, как Фараония подносит к нему чайный стакан, пальцы ее свободной руки паучьи шевелятся, канительный подстаканник летит в сторону, а в прозрачный сосуд падает пук какой-то бурой шерсти, чародейка проводит ладонью, стекло изгибается, плавится, скручивается навроде мешочной горловины.

Любопытный какой способ. Нет,то что стекло против чардейства используют, я знала прекрасно, тут понятно все, свиристелка силушки из волковской трости натянула, ее запечатать требовалось, только вот я раньше не догадывалась, что над самим стеклом колдовать возможно. Коллегам дома расскажу, не поверят.

– Евангелина Ρомановна, – спросил Волков, держа на ладони нечто, напоминающее очертаниями неудавшийся вареник, – как вы cебя чувствуете?

Я поняла, что слух вернулся, и честно ответила:

– Перфектно.

Фараония тяжело опустилась на стул прямо поверх своей шубы:

– Ваше высокоблагородие господин Волков, Евангелина Романовна, примите мои глубочайшие извинения за все непотребства, что вам пришлось от меня нынче выслушать.

– Мадам, не стоит извинений. Ваша помощь нашему управлению столь бесценна… – Григорий Ильич отставил трость, приложился к ручке дамы.

– Моя чародейская сила, – пояснила та благожелательно кудрявой макушке чиновника, – дает забавные побочные эффекты.

– Благодарю, – сказала я с дивана и пошевелила ногой.

Была она теперь обычной, голой ниже колена, но нисколько не распухшей, без следов порезов и синяков. Я любовалась ею все время, пока Григорий Ильич ворковал с чародейкой, подавал шубу, провожал к двери, даже подумывала снять другой чулок, чтоб сравнить обе конечности.

– Не двигайтесь, – велел Волков, поворачивая ключ в замке, да так властно, что я отпустила плед, коим обнаженку свою прикрыть пыталась . – Один раз, Евангелина Романовна, ошибку мы уже допустили, повторять ее не будем.

– Ошибку?

– Я должен убедиться, что ваше тело лишилось всех мельчайших частиц артефакта.

Мимоходом я отметила, что со мною наедине Γригорий Иванович своих «мужских» эманаций не использует, даже ощутила по этому поводу некое бабье разочарование, мелкое и неуместное. Его же желание удостовериться, напротив, было разумным. Я бы и сама справилась, не останься мои очки в кармане шубы. Кстати, вещички надо бы вернуть.

Чиновник взял свою тросточку, провернул набалдашник,тот механически щелкнул и в потолок ударил луч яркого голубоватого света.

– Сейчас, барышня Попович, все тайное cтанет явным. – Луч опустился к столу, «вареник» окружала плотная арканная вязь.

– Удобная какая у вас палица, – зависти скрыть не удалось . – И в пир, и в мир,и в добрые люди. Великий чародей создал?

– Да уж не мелкий. – Волков шагнул к диванчику направил сноп света мне к ногам.

– Тутошний? – Ноги рунами не отозвались, я повертела ими в разные стороны. Чисто. – Или из ваших мест?

– Каких таких мест? – Луч скользнул вверх по бедрам.

– Мадам Фараония назвала вас Грегор,из чего я предположила, что вы, ваше высокоблагородие,иностранец.

– Экая вы, Евангелина Романовна, умница-разумница. На поясе у вас что припрятано? – Луч качнулся от живота к груди. – И здесь, под платьем.

Хихикнув по-дурацки, я предложила:

– Баш на баш? Вы мне ответите, а я покажу.

Прозвучало двусмысленно, я смутилась, когда это поняла, ноздри Волкова раздувались, глаза горели, бело-синее пятно обводило мои изобильные формы будто лаская. Спокойно, Геля, соображай, как нелепость ситуации сгладить.

Медленно подняв руку, я потянула из-за ворота цепочку.

– Это что? – удивленно спросил Григорий Ильич. – Буква «ять»?

– Алфавит наш успели освоить? – продолжала я ломать комедию. – Браво! Это, ваше высокоблагородие, амулет на грамотность, для репортера вещь крайне необходимая.

Уличить меня в обмане он не мог, столичные мои коллеги-чародеи постарались скрыть силу оберега от посторонних. Теперь надо было перевести разговор, потому что в поясном моем кармашке лежало письмо покойного пристава, которое я из казенной квартиры изъяла,и его демонстрировать я пока не хотела.

– Ваша очередь, Григорий Ильич. И свет свой можете погасить. Осмотр ведь мы, кажется, закончили? – Набалдашник провернулся, я села, поставила босые ноги на ковер, набросила на них плед, переложила. – Начинайте. Откуда вы к нам прибыли, месье Грегор?

Волков устроился в кресле для посетителей:

– Только не месье, а , если угодно, мистер. И служил я, в том числе, констеблем при управлении криминальной полиции британской столицы. Еще вопросы?

О,их были несметные тысячи. У меня от любопытства даже кончик носа зачесался. Заграничных коллег я раньше не встречала. Только вот задавать их не стоило. Зорин вечно корил меня болтливостью, в допросе ведь что главное, заинтересованность показать, чтоб собеседнику приятно стало, чтоб язык именно у него развязался. Поэтому я ахнула тихонечко и округлила глаза.

– Я берениец, – сообщил Волков торжественно, – исконный, урожденный. Поэтому при первой же возможности вернулся на родину.

Неплохие у него возможности, не постовым у рынка вернулся, а сразу в коллежские асессоры.

В кабинет постучали, ручка дернулась .

– Засим, – пошел чиновник к двери, – Εвангелина Романовна, вынужден наше интервью закончить.

– Аглицкие чародеи над вашей тростью колдовали? – быстро спросила я.

Волков кивнул, ключ провернулся, створка раскрылась, на пороге стоял регистратор Давилов с моей шубой и огромными валенками.