Текст книги "Беглец с чужим временем"

Автор книги: Татьяна Гнедина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– Поваром.

– Что? – Третий за столом дернулся, как фанерная мишень, и, повернув к Трассену свою плоскую фигуру, уставился на него с недоуменной ухмылкой.

– Трассен уже делал такие расчеты! – резко вмешался Веске. – Я за него ручаюсь. Вы получили обратно записку со своими формулами, Трассен?

Трассен молча вынул из кармана и положил на стол испещренную формулами салфетку из берлинского ресторана.

– Я за вас поручился, Трассен, не потому, что вы мне симпатичны. Надеюсь, вам это понятно?

Трассен молчал.

– И если вы меня подведете, Трассен… – Веске вынул правую руку из кармана: на его ладони лежал револьвер.

От Трассена не ускользнуло странное выражение, с каким гаммельнцы смотрели на револьвер. Они как будто не понимали его назначения. Веске спрятал оружие в карман и снова положил руку на спинку стула. Заместитель начальника вокзала снова внимательно посмотрел на Трассена. Лицо всесильного гаммельнского чиновника мало походило на обыкновенное человеческое лицо. На первый взгляд оно казалось здоровым и даже цветущим, как у профессионального спортсмена. И все же сквозь лицо это просвечивала какая-то неустойчивая, ускользающая сущность, и иногда будто спадала личина и скрытое содержание человека становилось явным для всех. «Сколько ему лет? – подумал Трассен. – Ведь этот распорядитель времени может ездить на железнодорожных экспрессах сколько захочет. Но тогда его существование становится… условным. Может быть, он пережил поколения гаммельнцев…»

– Расчеты будете сдавать мне лично. Без опоздания, господин Трассен, – уточнил заместитель начальника вокзала, и его личина будто соскользнула, обнажив безвольное, старческое лицо.

– Мне вредно волноваться, – неожиданно добавил Лннден.

Веске тревожно посмотрел на него.

Третий собеседник вытащил из портфеля какую-то папку.

– Секретно! – предупредил он, развязывая тесемки.

– Да, да! – подтвердил Веске. – Система секретности,. уже введена. Железнодорожное расписание засекречено. У касс стоит вооруженная охрана. Охранникам розданы ножи.

– Ножи? – дрожащим голосом переспросил господин Линден.

– Ножи! – подтвердил Веске и, взглянув на Трассена. усмехнулся ему, как сообщнику. Трассен как-никак настоящий немец и после некоторого нажима, наконец, поймет, что ему надлежит делать. – В Гаммельне нет огнестрельного оружия. Забавная особенность будущей провинции Третьего рейха! Но со временем…

– Поговорим о жалованье для нашего нового железнодорожного физика, – весело сказал Веске.

Заместитель начальника вокзала назвал цифру, которая делала Трассена богачом. А новая должность открывала перед ним безграничные возможности использования чудес гаммельнской физики.

– Господин Трассен согласен? – насмешливо спросил Веске.

«Я не в силах отказаться, – думал Трассен. – Айкельсон старик. Заняв его место, я сделаю для науки больше, чем он. Внесу поправки в теорию относительности. Проверю ее законы на простых опытах, может быть, впервые в истории науки… И Анна-Мари… Она станет женой известного ученого…»

– Я согласен! – подтвердил Трассен.

ПРОФЕССОР АЙКЕЛЬСОН ПЫТАЕТСЯ ИЗМЕНИТЬ СКОРОСТЬ СВЕТА

Рауль долго шел по темным улицам Гаммельна, мимо домов с закрытыми ставнями. Выражение лица Лео в тот последний момент в ресторане не оставляло сомнений, что он чего-то испугался. Несомненно, в ресторане был некто управляющий поступками Лео Трассена.

Как печально складывается жизнь! Лео всегда смотрел на мир сквозь затуманившиеся очки. Ему было лень их протирать. Взять, к примеру, его работу в Берлинском университете. Однажды, во время их дружбы, он прибежал к Раулю и, опустившись на старый семейный диванчик, стал путано и восторженно рассказывать о той красивой задаче, которую ему поручили на кафедре.

– А как поживает твой лаборант Мильде? – спросил Рауль.

Лео рассеянно ответил:

– Его, кажется, увольняют с кафедры.

– Говорят, ему не дали даже пособия. И это после тридцати лет безупречной работы… – с упреком сказал старший Клемперт.

После продолжительной паузы Лео неожиданно сказал:

– Послушай, Рауль, я должен тебе объяснить одно изумительное решение моей задачи. Оно такое изящное, что ты, как художник, поймешь…

И тогда Рауль сказал, что задача Лео его сейчас не интересует. А вот в жизни Трассену надо сейчас разобраться, хотя это менее приятно, чем разбираться в физике. Ученых «не от мира сего» не существует. И если Лео искренне думает, что он вне политики, на практике оказывается, что он ставит свою подпись рядом с подписью подлеца. В результате общая подлость неизбежно делится пополам. На этом держится фашизм.

Лео пропустил тогда это рассуждение мимо ушей, он ушел и продолжал жить, ставя свою подпись рядом с подписью подлецов.

Но как же горько терять друга! И терять не однажды!

Рауль медленно и одиноко брел по пустым улочкам. Он хорошо знал это ощущение безнадежности и слабости в момент потери близкого человека. Придя домой, он поднялся по скрипучей деревянной лестнице в свою комнату и не стал зажигать света.

– Можно к вам? – Айкельсон вошел и, против обыкновения ни о чем не спросив Рауля, присел к столу и забарабанил по нему пальцами. – В городе беспорядки, Клемперт.

– Я ничего не знаю.

– Оцеплены железнодорожные кассы. Какие-то молодчики ходят с факелами по городу. Мне приказали сдать бумаги и больше не появляться на службе. Вывешен приказ о секретности железнодорожного расписания. Билеты на поезда продают по спискам.

– Вот как!

– Клемперт, все это очень странно. Я не понимаю, что происходит в Гаммельне.

– Это мне кое-что напоминает.

– Что?

Клемперт, ссутулясь, смотрел на Айкельсона.

– Фашизм.

– Никогда не слыхал! Но я хочу продолжать свои опыты.

– Можно узнать, в чем они заключаются?

– Хочу выяснить, можно ли изменить скорость света.

– Профессор, я убежден, что это невозможно.

– Почему?

Ясные глаза Айкельсона пристально смотрели на Клемперта, и он видел в них затаенную насмешку.

– Простите, профессор, я только художник. Но я могу рассказать вам о том, как подобный опыт не удался вашему, почти однофамильцу, физику Майкельсону, и именно это обстоятельство послужило основой теории относительности.

– Я не знаком с этой теорией…

Рауль рассмеялся.

– А что же вы наблюдаете всю свою жизнь, профессор? Ведь все эти изменения массы и времени в зависимости от скорости, все эти превращения энергии в массу, расчеты топлива для поездов с околосветовой скоростью – ведь это же и есть теория относительности.

– Это обыкновенная жизнь. А я провожу опыты, чтобы изменить эту жизнь. – Лицо Айкельсона приняло упрямое выражение. Он постучал пальцем по столу. – Знаете ли вы, что губит человека? Одержимость одной идеей, непонимание всей ее узости. Знаете ли вы, какой идеей одержим каждый гаммельнец? Накоплением денег. Копить, копить и копить, отказывая себе во всем. Ради чего? Чтобы купить билет для поездки в иное время. И только по возвращении из замедленного времени гаммельнец считает, что он преуспел, потому что схитрил, растянул собственное время, обогнал соседа. Но ведь это же слепое заблуждение – вся эта игра со временем. Все решают только деньги. И если бы время было для всех одинаковым…

– Мне это легко представить, – улыбнулся Рауль. – Но от этого мир не стал лучше.

– И если бы мне удалось доказать, что скорость света в Гаммельне можно увеличить настолько, что все остальные скорости окажутся очень малыми по сравнению с нею, то всем станет ясно, что и время может стать независимым от этой скорости. Время будет одинаковое для всех.

– Профессор, в Гаммельне идет борьба не за время, а за власть.

В дверь постучали. Вошла Анна-Мари.

– Папа, фрау Бункер опять донесла, что ты производишь опыты.

– Как жаль, Клемперт, что нас прервали. А тебя, Анни, я просил купить другие шторы…

– Шторы не помогут, папа.

– Тогда помогут ставни.

– Я вам сделаю ставни на окна, профессор, – сказал Рауль.

– Спасибо, Клемперт. Спокойной ночи.

– Доброй ночи.

Дверь затворилась. Из окна поплыла ночная тишина.

«Как объяснить профессору Айкельсону, что его опыт безнадежен?» – думал Рауль. Он пытался вспомнить все, что знал когда-то об опыте Майкельсона. Ведь смысл его неудачи тот же, что у Айкельсона. Разница только в величине скорости света.

Правда, Майкельсон вовсе не собирался изменить скорость света. Он хотел лишь измерить ту скорость, с которой свет будет проходить в направлении движения Земли и ему навстречу. Как при движении лодки по течению реки и навстречу ему. Майкельсон был уверен, что к скорости света прибавится или вычтется скорость Земли, то есть «скорость течения». Но его постигла неудача. Он не обнаружил никакой разницы в величине скорости света. Скорость света не увеличивалась и не уменьшалась. Она оставалась неизменной. А это означало, что она является каким-то особым исключением из правил сложения скоростей движущихся тел. Однако такое объяснение опыта никому не приходило в голову. И Майкельсон снова и снова повторял свой опыт. Много лет. Однако Эйнштейн не только «поверил» в неудачу Майкельсона, но и доказал, что именно постоянство скорости света – основа теории относительности.

Айкельсон, живя в Гаммельне, должен понять, что все, что здесь происходит с массой, размерами и временем движущихся тел, оказывается возможным только потому, что и здесь скорость света – постоянная величина. Засыпая, Клемперт думал еще о том, как странно повторяется его жизнь. А главное, на Гаммельн надвигается фашизм, и никто этого не понимает.

КЛЕМПЕРТ СНОВА ВИДИТ «КОЛЕСО СМЕХА»

Утром Рауль проснулся с уверенностью, что услышит угрожающий уличный гул. Но было тихо.

– Pay! Ауль! – окликнул его снизу Айкельсон.

– Випрачитти! – ответил Рауль из окна.

Айкельсон помахал ему рукой и пошел к калитке. Клемперт сошел вниз. На скамейке сидела Анна-Мари.

– Вы в город? – спросила она.

– Да.

– Погодите. Знаете, кто назначен на место моего отца? спросила Анна-Мари с неестественной беспечностью.

– Кто же?

– Лео Трассен. Ведь вы знакомы, да?

– Это правда? – Клемперт смотрел куда-то поверх головы Анны-Мари.

– Лео видели на вокзале с этим Веске. Теперь его боятся. Когда он хотел что-то сказать мне, встретив на улице, я прошла мимо. – У Анны-Мари задрожало лицо. – Я потеряла Лео навсегда.

– Я тоже, – тихо сказал Рауль. – Он был когда-то и моим другом.

– Вы дружили?

– Было время, когда мы дня не могли прожить друг без друга. А потом…

– Он и тогда сделал что-то плохое?

– Может быть, да, а может, и нет… Не знаю. Просто он перестал быть моим другом. Это очень трудно – быть другом, когда жизнь становится опасной. И давайте о нем больше не говорить.

Анна-Мари опустила голову. Она пыталась найти хоть какое-нибудь оправдание для Лео.

Клемперт застегнул полинялый плащ.

– Пойдемте погуляем по городу.

– Всюду ходят чернорубашечники из отрядов Веске. У них ножи.

– Ножи? – переспросил Клемперт.

– И камни.

– И все?

– А что же еще? Ведь даже маленький камешек может убить человека.

«Да, в здешних условиях масса летящего камня так сильно возрастает от скорости… Но что же тогда может сделать пуля?»

– Значит, вы не пойдете со мной погулять? – Рауль стоял, засунув руки в карманы, и с веселой насмешкой смотрел на Анну-Мари. – Мы ведь тоже можем набрать камней для защиты!

– Пожалуй, можно пойти в парк… Туда они пока не ходят. Мы покатаемся на колесе смеха. – Анна-Мари грустно улыбнулась.

– В парке есть колесо смеха? – спросил Рауль.

Перед ним всплыло тяжелое небо над берлинским парком Люстгартен. Душный вечер. И Херти, маленький немецкий художник, возвращающийся с площади, где сжигают книги. Дрожащие губы, капельки пота на мальчишеском лице… и дым… В тот вечер колесо смеха не вращалось. Вспомнил он и давние вечера своей юности. Тогда колесо смеха крутилось под шарманку. Эйнштейн приводил ему в пример этот вращающийся диск, когда говорил об изменении формы вращающихся тел, об искривлении пространства. Однажды они гуляли по Люстгартену, и Клемперт решил нарисовать «загадочный» портрет Эйнштейна: лицо великого волшебника улыбается сквозь изменяющиеся формы движущихся тел. Это была фантазия. Неужели здесь, в Гаммельне, он сможет воочию увидеть, как диск, вращающийся со скоростью, близкой к скорости света, будет изменять свою форму?

…На узких гаммельнских улицах было людно. Вытянутые фигуры велосипедистов с трудом пробирались сквозь толпу. Проехал черный автомобиль с опущенными занавесками на окнах. Толпа загудела.

– На вокзал.

– Может, последний экспресс пустят?

– Нет. Говорят, топлива на два года не хватит…

– Все засекретили. Ничего теперь не узнаешь…

Рауль вывел Анну-Мари из толпы.

В парке пустынно. Гаммельнцам не до веселья. К тому же и день был сумрачный, с тяжелыми тучами, налившимися дождем. Рауль и Анна-Мари подошли к пестрому балагану. Из окна кассы высунулась голова.

– Сколько?

– Два билета. Почем они?

– Десять марок. Вращение на третьей скорости.

– Десять марок?

– На третьей скорости! – повторил кассир.

– Не выйдет! – буркнул Рауль.

– Вчера билет стоил всего пятьдесят пфеннигов. Но сегодня с вокзала получены плохие вести. Экспрессы отменены. Кончается топливо…

Анна-Мари мягко отстранила Рауля и достала кошелек.

– Два билета, пожалуйста.

– Я не буду. Покатайтесь без меня, Анни. Мне хочется посмотреть на эту игрушку издали.

Анна-Мари пожала плечами.

Из будки выскочил остроносый старичок и растянул ширмы, закрывавшие колесо смеха.

Пестрый шатер раздвинулся, и Рауль увидел огромный горизонтальный диск. Он был раскрашен, как волчок, синими, зелеными и желтыми полосами.

Старик отпер калитку в круглой золоченой решетке, и Анна-Мари вошла внутрь ограды. Пройдя по лакированным полосам волчка, она остановилась у черного центра диска и села. Заиграла музыка, и «колесо» медленно поплыло. Рауль сел на скамейку. Красные и синие полосы опоясывали Анну-Мари, сверкая свежим лаком, а диск ускорял свое движение, разгоняясь. Постепенно круги диска расплывались, цветные границы между ними исчезали. Колесо приближалось к третьей скорости. И тут Рауль увидел нечто необычайное. Диск исчез, а перед ним возникло серовато-белое облако, непрерывно изменяющее свою форму: оно становилось то эллипсоидом, то баранкой, то сплющивалось, то разбухало. При этом «облако» светлело по мере увеличения скорости, становясь почти прозрачным.

Анна-Мари сидела у неподвижной оси вращения. Ее лицо, проступающее сквозь облачные фигуры, почти не изменилось. Не отводя глаз от диска, Рауль рылся в карманах, ища карандаш. «Хотя бы два-три штриха». Но вот колесо смеха опять изменило форму – превратилось в новое геометрическое тело! Впрочем радиусы диска не менялись. Они как бы сохраняли внутренний каркас «облака», словно спицы, торчащие из порванного зонтика. Но ведь если радиусы остаются постоянными – должно измениться само число «пи» – отношение радиуса к длине окружности. Так однажды и сказал Эйнштейн, когда зашла речь об изменении формы вращающегося круга. И Рауль снова услышал по-детски радостный смех Эйнштейна, мчавшегося когда-то вместе с ним на такой же карусели в Люстгартене, и его слова, заглушаемые вальсом карусельной шарманки, о том, что, если бы диск вращался со скоростью, близкой к скорости света, его форма изменилась бы. Диаметр и длина окружности оказались бы в разных условиях во время движения, а поэтому изменилось бы само «священное» число «пи». И вот тогда-то в воображении Рауля и возникла удивительная картина изменяющихся геометрических форм. Превращение движущихся миров. А сквозь них проступило детское и мудрое лицо волшебника. Лицо Эйнштейна. Так родился его портрет… Увидит ли он его когда-нибудь?..

Рауль, наконец, нащупал в кармане огрызок карандаша и начал лихорадочно набрасывать превращения колеса смеха. Лицо девушки в центре его оставалось неизменным так же, как и лицо Эйнштейна на портрете. Зато форма диска изменялась, как медленно плывущее облако…

Наконец колесо остановилось и к Раулю подошла АннаМари. Он показал ей наброски.

– Как точно! Как будто вы всю жизнь рисовали эти фигуры!

Рауль улыбнулся.

– А я их действительно когда-то нарисовал, но мне не верили, что так бывает. Только Лео… – Он оборвал себя.

– Рауль, неужели Лео может… может быть с этим Веске?

На лице Клемперта появилось жесткое выражение.

– Значит, может.

Анна-Мари опустила голову.

– Пора домой, – сказал Рауль. – Собирается дождь.

ТРАССЕНУ НЕ СОЗДАЮТ УСЛОВИЙ ДЛЯ ОПЫТОВ

Между тем Трассен сразу же после своего назначения железнодорожным консультантом выехал с экспрессом в путешествие с замедленным временем. Встретив в день отъезда на улице Анну-Мари, он хотел ей сказать, что по возвращении из поездки сможет объяснить, ради чего он согласился занять место ее отца. Он привезет данные таких экспериментов, о которых не мог мечтать ни один физик. Даже ее отец. Но Анна-Мари не захотела его выслушать. В другое время Трассен бросил бы все и убедил Анну-Мари. Но в тот день… Тогда он спешил. Надо было успеть погрузить в экспресс аппаратуру, иначе вся работа срывалась. Начинать измерение необходимо с нуля, пока поезд еще не тронулся.

Во-первых, надо было разместить часы. Их было несколько, включая маятниковые, с помощью которых Трассен хотел наблюдать непосредственно за изменениями колебаний тела в зависимости от скорости движения поезда. Ведь должны измениться и масса маятника и его длина, а значит и период колебания, то есть само время, отсчитываемое часами. Теория колебания всегда была излюбленной областью Трассена. А здесь такие возможности! Во-вторых, необходимо было установить измерители топлива, на двигателе экспресса. Ведь топливо потребляется именно во время ускорения поезда, когда возрастает его масса! Трассен мечтал о точном расчете превращения энергии в массу. Удастся ли это? Конечно, удастся! Тегда он может повторить опыты на каждом экспрессе! И хотя встреча с Анной-Мари больше огорчила его, чем обрадовала, он не сомневался, что, вернувшись, уладит их отношения. Его научные открытия будут оценены по достоинству.

Но случилось иначе. При погрузке приборов в экспресс ему преградил дорогу проводник в форме железнодорожного штурмовика.

– Это что? – спросил проводник и столкнул ящик с приборами со ступеньки.

Еле успев подхватить ящик, Трассен прыгнул на площадку.

– Ты что, скотина, не знаешь, с кем имеешь дело?

– Эй! Тут пассажир недоволен, – крикнул проводник кому-то в вагоне.

В тамбур вышли двое парней со свастиками на рукавах.

– Я физик-консультант. Надо погрузить аппаратуру, – заявил им Трассен.

В ответ один из штурмовиков ударил ногой по ящику, и тот полетел на перрон. Поезд тронулся.

Так Трассен отправился в путешествие с замедленным временем.

Он провел его в своем купе. За Трассеном следили. Кто-то дал, видимо, указание не допускать его к измерениям. Поезд был во власти вокзальной команды. Пассажиры, купившие билеты, не сходили со своих мест, были запуганы, не разговаривали. Трассен пытался связаться с начальством поезда, но понял, что это бесполезно. Его обманули. Он не физик-консультант, а всего лишь прислужник главаря фашистской банды Веске. Долгие часы Лео Трассен сидел неподвижно у окна вагона и безучастно смотрел, как мимо мелькают искаженные контуры домов и людей.

«Никто! Никто! Никто!» – отстукивали колеса. Да, теперь он – никто. Он потерял друзей, физику, себя… К тому же им овладело странное ощущение замедленности пульса, изменившее, казалось, ритм его существования. Может быть, все биологические процессы замедляются теперь, как и время, при путешествии на околосветовой скорости? Мысли Трассена подолгу останавливались на подробностях, которые ранее от него ускользали. Муха, летавшая по купе, казалось, непрерывно изменяла свое направление и совершала множество движений, которых Трассен раньше никогда не замечал. Невозможность проверить свои ощущения на приборах приводила Трассена в отчаяние: поехать в такое путешествие и вернуться ни с чем! Несмотря на свою апатию, вызванную замедлением времени, он с нетерпением ожидал» прибытия в Гаммельн. Там он немедленно прорвется к Веске и заставит его создать ему условия для проведения опытов.

…Путешествие с замедленным временем длилось всего несколько часов по отсчету поезда, А в Гаммельне прошли дни…

Выйдя на платформу гаммельнского вокзала, Трассен пошел к выходу с толпой понурых пассажиров. Их никто не встречал. Вокзальная площадь была перекопана. Здание вокзала окружал ров. Здесь находился штаб Веске. У мостков, перекинутых через ров, стояли охранники.