Текст книги "Мокко"
Автор книги: Татьяна де Росне
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
День занимался у меня за спиной, на востоке. Белесый свет. Первым сдался маяк. Мало-помалу он угас. Казалось, его свет поглотила заря – яркая, белая. «Завтра на рассвете, в час, когда над полями забрезжит свет…» Желтоватый свет маяка рассеивался. Растворялся в воздухе. Последнее мельчайшее трепетание… И все закончилось. Наступил день, светлый и вибрирующий. Суббота. Мой третий день вдали от Малькольма, от Эндрю.
Я провела эту ночь на улице. Гортензии покрылись росой. Трава – тоже. Я присела пописать за кустами. Прикосновение прохладного ветра к моим бедрам… Мне хотелось есть, голова была тяжелой. Я пошла по дороге, круто спускавшейся к морю. По пути мне никто не встретился. Внизу, на стене, которая шла вдоль пляжа, несколько серферов с припухшими после сна веками смотрели на горизонт. Начинался прилив. Со стороны Испании сплоченными колоннами надвигались тучи.
Похоже, погода собиралась испортиться. Но это не имело никакого значения.
Часть IV
Я заказала чашку кофе в баре современного отеля, из окон которого было видно море.
– А вы ранняя пташка, – сказал мне официант.
Я подумала, что наверняка выгляжу не лучшим образом – растрепанная, в помятой одежде. Интересно, в котором часу открывается магазин? Думаю, в десять. Я еще успею зайти к Кандиде, принять душ и переодеться. Выйдя из кафе, я набрала домашний номер, потом позвонила на мобильный Эндрю. И снова никакого ответа. Я не стала оставлять сообщение. Позвонила в больницу, спросила, как сын. «Состояние стабильное». Ничего нового.
Когда я шла по направлению к пляжу «Мирамар», на душе у меня вдруг стало тревожно. Зачем я вообще сюда приехала? К чему это ожидание? Нужно быть сумасшедшей, чтобы ожидать чего бы то ни было, чтобы быть здесь, чтобы вломиться в ее квартиру. Зачем нам встречаться? Это ничего не изменит, ни на йоту не уменьшит моей боли. Это не поможет мне, не даст новых сил, не спасет. Не спасет нас с Эндрю. Бесполезная трата времени. Мне захотелось упасть на мокрый песок. И вдруг я услышала голос Арабеллы, словно она стояла со мной рядом: «Pick yourself up, girl!» [59]59
Возьми себя в руки, девочка! (англ.)
[Закрыть]
Тон властный и в то же время веселый, с насмешливыми нотками. Я выпрямилась и расправила плечи – совсем как она. Лопатки вниз, подбородок вверх… Походка страуса, горделивого и элегантного. «Я знаю, зачем вы здесь. И я вас понимаю. Думаю, на вашем месте я сделала бы то же самое». Это было странно, но сейчас, когда я чувствовала себя такой одинокой и несчастной, я думала о своей свекрови. Не о матери, не о сестре. Об Арабелле и ее недосказанностях. Ее горестях. Ее секретах.
Когда я проходила мимо пустынного «Большого пляжа», мне вдруг захотелось искупаться. На мне были черные трусики и лифчик, и я решила, что они вполне сойдут за купальник. В этот утренний час на пляже было пусто. Вода оказалась такой холодной, что у меня перехватило дыхание. В последний раз я купалась в море в Италии прошлым летом. Волны были большие, с пенными шапками. Довольно-таки сильные.
Я заплыла далеко и оглянулась полюбоваться видом. «Hôtel du Palais». Виллы. Современные дома. Белый маяк. Я посмотрела в сторону севера, туда, где был Малькольм, был Эндрю. Течение относило меня в сторону, и пришлось побороться с ним, чтобы вернуться к берегу. Я порядочно устала и замерзла. Но вытереться мне было нечем.
На песке сидел мужчина в купальных плавках и смотрел на меня. Он протянул мне свое пляжное полотенце. После секундного колебания я взяла его и принялась энергично вытираться. Его взгляд скользил по моему телу, сплошь покрытому «гусиной кожей». Давно мужчина не смотрел на меня так… Я не могла сказать, доставляет мне это удовольствие или смущает. Мне просто не хотелось об этом думать. Мои промокшие насквозь трусики и лифчик не скрывали тела.
Мужчина мечтательно улыбался.
– Вы красивая.
Я вернула ему полотенце.
– Спасибо.
– И любите раннее купание.
Он говорил с местным акцентом. Невысокого роста, черноволосый, темноглазый. Мускулистый. Пока я одевалась, он не сводил с меня восхищенных глаз, улыбался, но молчал. Я повернулась, чтобы уйти.
– До свидания! А может, до завтрашнего утреннего купания? Я улыбнулась.
– До свидания!
* * *
Арабелла ждала меня в кухне. Она уже приготовила завтрак: маффины, пышки и кусок вчерашнего пудинга с патокой. Лицо ее было усталым. Она ничего не спросила о моей ночи и не стала рассказывать о своей.
– Are you ready?
– Да, – отозвалась я. – Я готова. У «нее» магазин в городе. Он должен открываться в десять. Мы идем туда.
– With Georgia?
– Да, – сказала я. – С Джорджией.
Стоя под душем, я осознала, что мое восприятие времени снова изменилось. Теперь секунды текли с механической, неумолимой четкостью. Время перестало быть чем-то размытым, текучим. Каждая новая минута приближала меня к «ней». Каждая секунда…
Потом все происходило довольно быстро. Мы разбудили Джорджию, она позавтракала булочкой с шоколадом, выпила теплое молоко. В кухню заглянула Кандида:
– Well, have a nice walk, then, sweeties. – Она по очереди нас перецеловала. – Back for lunch, are you? [60]60
Хорошей вам прогулки, мои дорогие… Надеюсь, к ланчу вернетесь? (англ.)
[Закрыть]
Улицы, прохожие. Движение времени. Каждая минута. Каждая секунда. Каждый шаг. Должно быть, Джорджия заподозрила неладное по тому, как я держала ее за руку, по моему поведению. Она все время поворачивалась ко мне и вопросительно заглядывала в глаза. Но я шла, сжимая ее маленькую ручку, молчала и даже не смотрела на нее. Ну что я могла сказать? «Мы идем к тете, которая сбила Малькольма»? Нет, конечно. Арабелла шла за нами своей скользящей, танцующей походкой, я чувствовала ее взгляду себя на спине. Каждая минута, каждая секунда, каждый шаг. Эва Марвиль. Толстая блондинка. Подозревает ли она, что я уже совсем рядом? Чувствует ли это? Мы свернули на ее улицу. Мне вдруг захотелось остановиться прямо посреди тротуара, но сзади, за моей спиной – Арабелла. Я ощущала ее взгляд как прикосновение руки между лопатками.
– Come on, girl. Nearly there. [61]61
Держись, девочка! Мы уже почти пришли (англ.).
[Закрыть]
Почти пришли. Я смотрела на наши отражения в витрине бутика. Джорджия… Такая хрупкая. Мое суровое лицо, гладко зачесанные волосы, сжатые губы. Арабелла – высокая и прямая, закутанная в пашмину цвета увядшей розы. Забавное трио… И совсем не внушающее страха. Никто не догадался бы о цели нашего похода. О том, почему мы здесь. Почему идем так быстро, словно от этого зависит наша жизнь.
«Biarritz Parfums». Пришли. Наконец-то я остановилась. В витрине – декоративная косметика, парфюмы. Солнцезащитные кремы. Фантазийная бижутерия. Безделушки. Наши с Арабеллой взгляды встретились. Она вздернула подбородок. Я толкнула дверь. Послышался звон колокольчика.
В магазине пахло теплым воском. Пудрой. Косметикой. Лаком для ногтей. И было пусто. Помещение оказалось просторным, удобно оформленным, многоцветным.
– Желаете что-то приобрести, мадам?
Я пробормотала:
– Да, да.
Арабелла с заинтересованным видом склонилась над стендом с помадами. Но в магазине по-прежнему никого, кроме нас, не было. Голос донесся из подсобного помещения вместе с отголосками какой-то музыки. Наконец появилась молодая женщина – невысокая, миниатюрная, одетая в розовый форменный халатик. Ее подкрашенные блеском губы улыбались.
– Я могу вам помочь?
Я ожидала увидеть Эву Марвиль – белокурую толстушку, а вовсе не эту тоненькую, как стебелек, девушку. От изумления я потеряла дар речи. И тогда Арабелла сказала:
– Я хотела бы выбрать помаду, please.
Продавщица наклонилась над стендом и принялась наносить мазки разными помадами на тыльную сторону своей кисти, показывая их Арабелле и Джорджии. Я не слушала их болтовню. Где же «она»? Почему «ее» нет на месте? Я ощущала фрустрацию и одновременно облегчение. Что мне теперь делать? Я зашла уже слишком далеко. Было бы глупо отступать.
Ощущение бессилия, разочарования. Джорджия и Арабелла с серьезным видом слушали черноволосую продавщицу. Я топталась на месте, во мне нарастала нервозность. Может, пора уезжать? Вернуться к Малькольму, к Эндрю? Зачем мне здесь оставаться? Я больше не хотела терять время. Я больше не хотела «ее» видеть. Я хотела убежать. И снова взгляд Арабеллы в мою сторону – спокойный, флегматичный. Она призывала меня подождать, набраться терпения. Я кивнула. Разумеется, она права. Она всегда оказывалась права.
Я принялась рассматривать полки. Кремы дневные и ночные, маски увлажняющие и очищающие, гоммажи, омолаживающие сыворотки… Я всем этим не пользовалась. Мой максимум – купленный в аптеке увлажняющий крем. Мне вдруг пришло в голову, что множество женщин оставляют в подобных магазинах целое состояние. Мне же все это было неинтересно. Я не была кокеткой. Моя сестра – тоже. Возможно, нам на всю жизнь отбил тягу к косметике пример матери, всегда одетой с иголочки, с уложенными в прическу волосами и избытком макияжа на лице. Упаковки поплыли у меня перед глазами. Их здесь тысячи, полки были заставлены до самого потолка. Эва Марвиль, должно быть, точно знает, где стоит тот или иной продукт. Она возится с ними каждый день. Во мне снова всколыхнулось презрение. Ненависть по отношению к этой женщине. К ее спокойной жизни, построенной на продаже кремов и румян. А также парфюмов, пуховок, средств для интимной депиляции и молочка для автозагара.
– Вы ищете что-то конкретное?
Я обернулась на этот низкий, чуть хрипловатый голос.
«Она» стояла прямо передо мной.
* * *
Эва Марвиль.
Высокая, на удивление высокая. Такая же высокая, как Арабелла. Я-то представляла ее толстой коротышкой… Да, именно такой – низкорослой, толстой и уродливой. Но она оказалась совсем не похожей на женщину, которую я видела на фотографиях. Сильной, статной, с тонкими запястьями и лодыжками. У нее были округлые плечи, загорелые руки и маленькие кисти. Ногти накрашены бледно-бежевым лаком, розовый форменный халатик… Я бы не назвала ее красивой. Но улыбка у нее была на редкость располагающая. Между верхними передними зубами – небольшая щелочка. Широкий рот. Я молча рассматривала ее. Сердце сильно билось в груди. И только волосы у нее были такие, как на фотографиях, – светлые, густые, волнистые, длиной до плеч. Если она и была старше меня, то всего на пару лет. Ее лицо под тонким слоем косметики казалось свежим и гладким. Глаза – шоколадного цвета, такие темные, что зрачок сливался с радужкой, – два кружка, черные и блестящие… Густые ресницы с красивым изгибом. Брови, темные от природы, она осветлила. Она подошла и встала со мной рядом. Движения ее были уверенными и энергичными. Я опустила взгляд. У нее были широкие бедра, икры воина, мускулистые и плотные, уже загорелые. И крошечные ступни в янтарного цвета сандалиях. При том, что она была выше меня на целую голову.
Не в силах выдавить из себя ни звука, я посмотрела на Арабеллу. Однако свекровь повернулась к нам спиной, словно предоставляя мне возможность действовать по собственному усмотрению. Эва Марвиль принялась переставлять кремы на одной из верхних полок витрины. «В ней не меньше метра восьмидесяти», – подумалось мне. Я ощущала ее тело рядом с собой, ее тепло, аромат ее парфюма, «Shalimar» или «Chanel». И легкий запах дезодоранта.
Она снова мне улыбнулась своей странной улыбкой – радостной и в то же время чувственной. Похоже, она уловила акцент в речи моей свекрови.
– Вы не говорите по-французски?
Я с запинкой ответила:
– Почему же, говорю. Мне бы хотелось… Подберите мне крем для лица, пожалуйста.
– Простите. Я подумала, что вы пришли вместе с этой дамой-англичанкой.
– Нет.
Взгляд ее темных глаз скользнул по моему лицу.
– У вас тонкая сухая кожа с тенденцией к жирности в области подбородка и лба…
Местный акцент, как у того типа на пляже.
Она принялась выставлять передо мной кремы, рассказывая о преимуществах каждого, но я не слушала. Я рассматривала ее с алчностью, которой она, похоже, не замечала. Я дрожала, во рту пересохло. Как ей сказать? Что именно? Как, с чего начать разговор?
Почему я испугалась? Ведь это она должна меня бояться, она должна дрожать, а не я. Ее голос – низкий, удивительный. Все в ней удивляло меня. Ее рост. Ее округлости. Ее шоколадный блестящий взгляд, ее щель между зубами. Мне было бы приятно сказать себе, что она некрасивая, – прямо здесь, сейчас. Отталкивающая. Грубая. Было бы приятно посмеяться над ней. Но она была величественной, а ее жесты – на удивление изящными.
Я выбрала крем, словно во сне. Заплатила наличными. Решила, что ей не следует знать мое имя. В магазин вошла еще одна покупательница, и Эва Марвиль повернулась к ней. Ее движения по-прежнему были плавными, на лице играла приветливая улыбка. Мы с Арабеллой посмотрели друг на друга. Мне ни в коем случае нельзя было уходить. Нельзя упускать шанс.
Я сказала Эве Марвиль, что хотела бы посетить косметолога. Она взяла с прилавка большой черный блокнот и карандаш.
– Очень хорошо. Мадам, вы желаете пройти процедуры по уходу за кожей лица или тела? Или, быть может, сделать эпиляцию?
В магазине было жарко. От насыщенных и сладких запахов пудры и духов у меня кружилась голова. Да, я хочу сеанс ухода. Лицо или тело? Мне все равно. Делайте со мной что хотите, лишь бы я осталась здесь, лишь бы она была рядом со мной, в точке прицела, чтобы я смогла спросить у нее все, что хочу.
– Вы делаете макияж?
– Да, конечно, – ответила она. – Для вечернего выхода? В таком случае вам нужно вернуться в конце дня.
– Нет. Я бы хотела сделать пробный макияж, сейчас. Это для…
– Наверное, к свадьбе?
– Да-да, к свадьбе. Я бы хотела сделать пробный макияж заранее.
Она опустила голову и заглянула в свои записи.
– Я могу принять вас прямо сейчас, если желаете.
Я украдкой посмотрела на Арабеллу.
– Прекрасно. Это меня устраивает.
Моя свекровь с Джорджией направились к выходу. Арабелла не заговорила со мной, но улыбнулась мне, и я заметила, как она скрестила два пальца на руке – большой и указательный. Good luck, Джустин! Удачи!
Эва Марвиль повела меня в подсобное помещение. Я увидела ряд белых лакированных дверей, на полу – золотистого оттенка паркет. Стены украшали собой фотографии стройных загорелых женщин, рекламирующих известные косметические марки.
– Входите и устраивайтесь поудобнее, мадам!
Она усадила меня в кресло перед зеркалом, окруженным по периметру многочисленными лампочками, – совсем как на фотографиях знаменитых актрис, которые я с замиранием сердца рассматривала, когда была подростком.
У меня ныло в животе. Во рту пересохло, сердце глухо стучало в груди. Сказать ей… сказать сейчас… Забудьте про макияж, Эва Марвиль! Да, я знаю, как вас зовут. Уберите косметику. Мне не надо даже садиться. Я пришла к вам, потому что вы сбили моего сына на своем «мерседесе» цвета «мокко» в среду 23 мая в Париже. А потом уехали с места происшествия. Мой сын сейчас в коме. Вот зачем я здесь.
Но я не могла говорить. Я сидела и смотрела, как тщательно она выбирает тональные средства, карандаши, кисточки. Я застыла на месте, попросту вросла в кресло. Меня словно парализовало. В зеркале отражалось мое худое заострившееся лицо. Сероватая кожа, круги под глазами. Глаза показались мне огромными, более светлыми, чем обычно. Глаза сумасшедшей… Глаза, которые следили за каждым ее движением, за каждым жестом, каждым вздохом.
Она еще ни разу не прикоснулась ко мне. Я страшилась этого момента. Когда он наступил, я закрыла глаза. Она начала с очистки кожи лица.
Я чувствовала, как пальцы женщины, сбившей Малькольма, касаются моих щек и лба. Чувствовала прикосновения рук, которые лежали на руле «мерседеса» цвета «мокко».
– Расслабьтесь, мадам!
Я открыла глаза. Она ободряюще улыбалась, в пальцах у нее был зажат ватный диск. Я не смогла произнести ни звука. Только смотрела на нее безумными глазами.
– Хотите, я поставлю музыку? Быть может, это поможет вам отвлечься.
Наверное, я кивнула, потому что она повернулась и сунула в проигрыватель компакт-диск. То, что я услышала через секунду, ошеломило меня.
«Lullaby» [63]63
«Колыбельная» (англ.).
[Закрыть]группы «The Cure».
Любимая песня Эндрю.
Это было так абсурдно, так неожиданно – эта композиция, в этом месте, что я не смогла сдержать удивления. Эндрю так нравилась эта песня, что он мог слушать ее по пять-шесть раз подряд. Ее мы чаще всего слышали дома, в его машине, в его офисе. Малькольм и Джорджия знали ее наизусть и мастерски подражали плаксивому голосу Роберта Смита.
– Так лучше? Вам нравится эта песня?
Медленными движениями она очищала мою кожу. Молочко для демакияжа пахло миндалем и чем-то очень детским – нежным, приятным. Зеркало отражало мое лицо – розовое, гладкое, голое.
Эва Марвиль заговорила снова:
– Я обожаю английские поп-группы. «Tears for Fears», «The Cure», «Depeche Mode», «Soft Cell». Но это единственное, что мне нравится в англичанах! Может, вы предпочитаете другую музыку?
– Нет, мне эта группа тоже нравится.
«Candystripe legs». He так-то легко перевести – «candystripe legs». Получается: «у человека-паука ноги в разноцветную полоску, как рисунок на леденце». Я вспомнила рассуждения Эндрю на эту тему: «Жюстин, слово «candystripe» нельзя перевести, оно непереводимо в принципе. Ты не можешь сказать "ноги в разноцветную полоску". Это будет совсем не то!»
Она наносила на мое лицо слой жидкого крема.
– Вы не любите англичан? – спросила я.
Она передернула плечами.
– Они тоже от нас не в восторге, вы не находите?
– Англичане считают нас грязными и претенциозными шовинистами.
Смех Эвы Марвиль был похож на воркование голубя.
– Грязными? Скорее, это они грязные. Все такие белокожие, женщины – такие мужеподобные… и все они – снобы. Но их музыку я обожаю. Вот этот диск «The Cure», например. Лучше придумать невозможно. Роберт Смит – гений. Его внешность, его голос, его тексты, этот клип на песню «Lullaby» – все гениально. Вы не находите? Англичане – короли музыки, еще со времен «The Beatles» и «The Stones». Стинг. Энни Леннокс. Элтон Джон. Брайан Ферри. И даже новое поколение, к примеру, «Cold Play». Мы отдыхаем с нашими доморощенными Джонни и Сарду.
– Расскажите мне, пожалуйста, о платье.
Ее вопрос привел меня в недоумение.
– О платье?
– Да, о платье, которое вы наденете на свадьбу, мадам.
Ни намека на раздражение в ее тоне. Вежливость, доброжелательность. Терпение.
– Я должна знать, какого цвета ваш наряд, чтобы подобрать оттенки для макияжа.
– Да, я понимаю, – пробормотала я, потом добавила: – Мое платье бронзового цвета. Но это не моя свадьба. Моя сестра выходит замуж.
– Прекрасно. Значит, ваше платье бронзовое. Что ж, оно прекрасно подчеркнет цвет ваших глаз.
Она в течение нескольких секунд рассматривала мое лицо. Потом снова улыбнулась. Крупные зубы, ямочки на щеках.
– Тогда начнем? Сначала я нанесу тональный крем. Мы сделаем легкий макияж, вы увидите, получится замечательно!
Она снова склонилась надо мной, и я ощутила запах ее парфюма – легкий цветочный аромат, который окутывал ее. И на мгновение – запах пота, практически неразличимый.
Чем больше проходило времени, тем меньше было во мне решимости завести разговор. Сказать ей, что привело меня сюда. Я не могла шевельнуться, не могла выговорить ни слова. Она заговорила мне зубы, околдовала меня своими рассуждениями об англичанах, о французах, о музыке. Она сбила меня с толку, и теперь я была во власти ее пальцев, круживших вокруг моего лица со всеми этими чудодейственными пудрами и кремами. Было поздно, слишком поздно говорить что бы то ни было, я проворонила свой шанс, испортила свой «выход на сцену»… Слишком поздно.
Я ненавидела себя. Словно в клее, застряла я в своем страхе, в своей трусости.
Роберт Смит нашептывал с придыханием:
Подставляя лицо, глаза, губы Эве Марвиль, я чувствовала, как тошнота поднимается к горлу продолжительным обжигающим спазмом, и говорила себе, что Роберт Смит с его безумным лицом, белой кожей, черными всклокоченными волосами и размазанной вокруг рта помадой описывает очень точно мое нынешнее состояние – мою неспособность реагировать, мою слабость, мой страх. Эва Марвиль и есть паук из песни «Lullaby», тот самый паук, который неожиданно возникает из тени, прожорливый, жадный, и мало-помалу приближается ко мне, тихо посмеиваясь. Неумолимый, наводящий ужас, он сковывает меня моим же страхом, обхватывает мохнатыми ногами, проникает своим языком мне в глаза, сжимает меня изо всех сил, душит, высасывает, опустошает. И я становлюсь для него ужином.
* * *
Легкие прикосновения к моему лицу – к векам, к бровям. Аккуратные, умелые. Она действительно старалась. Хотела сделать мне красивый макияж.
Женщина, которая сбила моего сына.
Теперь я знала, как проходит ее жизнь. Целыми днями она помогает женщинам стать красивее, продает им кремы от морщин, убирает с их тел избыток волос, рисует им другие лица, как мне' сейчас. Целыми днями ей приходится прикасаться к другим женщинам, видеть их в трусиках и лифчике, невольно представлять подробности их интимной жизни. Возможно, с годами она, как и доктора, научилась делать свою работу механически, словно не замечая самих клиенток. Где прошло ее детство? Судя по акценту, она выросла здесь, в Биаррице. В городке, ритм жизни которого подчинен графику отпусков и каникул и который с приходом зимы погружается в глубокую спячку и ждет будущего лета.
Сидя с закрытыми глазами, я пыталась пробудить в себе гнев, ярость – чувства, которые пылали во мне, когда я была в ее квартире, когда мне хотелось все переломать и разбить. Куда они подевались? Испарились. Исчезли. На их место пришло чувство неожиданное, особенное, которое обескуражило меня. Эва Марвиль была мне симпатична. Да, именно так – симпатична. Как такое возможно? И все же она мне нравилась, хотя всем своим существом я хотела бы ее ненавидеть. Непонятно почему, но мне было приятно находиться с ней рядом. Ее доброжелательность, ненавязчивость, ее гармоничные и плавные движения, ее сила, ее яркая улыбка… Перед такими, как она, легко изливать душу. Таких, как она, приятно развеселить шуткой. С такими приятно поболтать обо всем и ни о чем. Я была готова ко всему, но не к этому. Я была готова столкнуться с дамой вздорной, неприятной, у которой трусость будет написана на лице, либо с женщиной высокомерной, развращенной, злой, наглой. Я ожидала чего угодно, но только не оказаться лицом к лицу с человеком спокойным и безмятежным, у которого успокаивающий голос и мягкий заинтересованный взгляд. Я хотела возненавидеть ее, но у меня не получалось.
Послышался голос ее молодой коллеги:
– Эва, вас к телефону! Это по поводу завтрашней доставки товара.
Я открыла глаза. Она, улыбаясь, вытирала руки.
– Мадам, простите, пожалуйста, я скоро вернусь, – сказала она.
Я проводила ее взглядом до двери. Величественная походка, миниатюрные ступни, широкие бедра, округлые ягодицы, обтянутые розовым халатиком…
Я покосилась на себя в зеркало. Моя кожа стала гладкой и светлой, словно у молоденькой девушки. Я выглядела моложе лет на десять.
На столике рядом – флаконы, пудры, жидкие тональные средства, подарившие мне это новое лицо. Жидкие тени для век были нанесены на маленькую пластинку. Похожую на палитру художника. Золотисто-сиреневые. Цвета морской волны. Бирюзовые. Коричневый оттенка «мокко». Мокко…Это слово нашло меня и здесь, сегодня.
Мокко.До несчастного случая с Малькольмом «мокко» был любимым кофе Эммы, который она пила, зажмурившись от удовольствия; это был напиток с богатым вкусом, темного цвета и с густым ароматом, который временами заставлял меня пожалеть о пристрастии к чаю; Мокко – это был любимец Сесилии и Стефана, наших соседей с пятого этажа, черно-белый кот, который любил сидеть на подоконнике кухни и смотреть на нас своими желтыми глазами; это было «mocha» по-английски, причем звучавшее почти так же, поскольку «cha» в данном случае читалось как «к», но «о» было длинное и округлое, как в слове «motorway»; «мокко» – это было незабываемое пирожное с кофейным кремом, которое мы с Эндрю попробовали в немецкой Швейцарии однажды зимой. Однако теперь «мокко» – это был «мерседес», коричневая молния, которая не остановилась. «Мокко» – это были шоколадного цвета глаза Эвы Марвиль. «Мокко» – это была кома моего сына.
Кто-то заглянул в комнату. Я обернулась.
Кудрявый мальчик. Он смотрел на меня сердито и подозрительно, сунув лисью мордочку в щель двери.
– Здравствуй, – сказала я ему.
Он не ответил. Не глядя на меня, он вошел в комнату, сел на голый паркет и принялся раскачиваться взад-вперед, с присвистом вдыхая и выдыхая.
– Как тебя зовут?
В ответ – молчание. Он все так же качался из стороны в сторону. Почему-то при виде этого ребенка я начинала чувствовать себя неловко. Мне казалось, что он меня не видит. Или не хочет видеть. Я спросила себя, догадывается ли он, что это я вчера вечером пряталась у них в квартире.
Вернулась его мать.
– Арно!
Он с виноватым видом вскочил.
– Ты что здесь делаешь? Я ведь просила тебя не мешать посетительницам. Или я отведу тебя в «Club Mickey», слышишь?
Мальчик, упрямо выставив подбородок, сказал:
– Я не хочу ходить в «Club Mickey», потому что они обзывают меня дебилом, потому что я объясняю им, как устроены поезда будущего и как Энакин Скайуокер стал Дарт Вейдером, потому что он перешел на темную сторону, и потерял свою мать, и ему стали сниться кошмары, и он начал бояться потерять так же и свою жену Падме.
И снова этот бесцветный, громкий голос, заполняющий собой всю комнату.
Мать подтолкнула мальчика к двери с нетерпением, в котором угадывалась нежность.
– Иди, мой хороший, дай маме поработать.
– Он мне не мешает, – сказала я.
Она улыбнулась мне. Потом закрыла за сыном дверь.
– Это мило с вашей стороны, мадам. Но так будет лучше. Правда.
Я смотрела на нее. Лицо ее вдруг показалось мне грустным и усталым.
– Почему так будет лучше?
Она вздохнула.
– Понимаете, он не такой, как другие дети.
Я не знала, что на это сказать.
– У Арно синдром Аспергера. Это редкая форма аутизма.
У нее не сразу получилось сконцентрироваться на макияже. Кисточка застыла в воздухе перед моими глазами.
Аспергер…Я вспомнила, что видела это слово в документах из папки на комоде в ее спальне тем вечером, но она об этом, конечно, не знала.
– Такие дети выглядят нормальными, но живут они в своем мире. Им трудно общаться с другими людьми. Они все воспринимают буквально. Например, нельзя сказать Арно: «Я умираю от усталости» или «Разбейся в лепешку, но сделай». Он не понимает, он пугается. Но очень часто эти дети оказываются одаренными. Это как раз случай Арно. Его увлекает все, что связано с космосом, с планетами, солнечной системой, скоростными поездами, космическими кораблями. – Она посмотрела на меня и улыбнулась робко, словно бы извиняясь. – Я надоедаю вам своими проблемами, мадам. Мы остановились на уровне век? Пожалуйста, закройте глаза!
Я послушалась. В комнате по-прежнему звучала музыка «The Cure», теперь – композиция «Just like Heaven». [67]67
«Как небеса» (англ.).
[Закрыть]Эта песня снова напомнила мне об Эндрю. И о Малькольме, который, гримасничая, пародировал соло на гитаре.
Потом я снова услышала ее голос. Ее хриплый голос курящей женщины.
– Говорят, даже некоторые известные люди родились с синдромом Аспергера. Леонардо да Винчи, Эйнштейн, президент Кеннеди. И они добились успеха, они были по-своему гениальны. Я стараюсь не слишком беспокоиться об Арно, но в школе над ним смеются. Вы же слышали, как он говорит… Словно читает по книжке.
– Да.
– А теперь посмотрите, пожалуйста, вверх… Уверяю вас, с ним не так-то легко. И мой муж не особенно терпелив. Он начинает нервничать, сердится и не понимает, что мальчик от этого страдает.
– Да, я понимаю.
– Это нелегко. Но, если не считать этого, мой муж – сама любовь. Просто ему трудно смириться с тем, что его сын болен, понимаете? У него не получается найти с ним общий язык. У вас есть дети, мадам?
У вас есть дети, мадам?
Я затаила дыхание.
Да, у меня есть ребенок, сын, которого ты сбила, двуличная тварь, и он в коме! Да, у меня есть ребенок – подросток, который, возможно, больше никогда не проснется, или останется на всю жизнь парализованным, или вообще не будет жить! Да, у меня есть ребенок, и это ты с ним это сделала! Ты!
Внезапное желание убить ее. Сжать эту полную розовую шею изо всех сил. И я могла бы это сделать – здесь, сейчас. Так легко. Так быстро. Эффект неожиданности. Звуки, которые обычно возникают при удушении. Она пошатывается в своих золотистых сандалиях тридцать шестого размера. Становится красной. И падает к моим ногам. Падает с глухим, негромким стуком на светлый паркет.
– Нет, у меня нет детей.
Вежливая пауза.
– Ах, вот как…
Похоже, она смущена.
Лучше было бы мне промолчать… Я приоткрыла глаза. Она снова склонилась надо мной. Я ощутила ее дыхание – теплое, пахнущее лакрицей или ментолом. С нотками табака. Ее темные глаза – бездонные колодцы. Мелкие морщинки в уголках глаз. Легкий белый пушок над верхней губой. Она была так близко… Я спросила себя, понятно ли ей выражение моих глаз. Понимает ли она, зачем я пришла?
Она осторожно отстранилась.
– На веки мы нанесем сиреневые тени, это подчеркнет ваши зеленые глаза. Вы согласны?
Мне удалось кивнуть. Боится ли она меня? Думает ли, что имеет дело с сумасшедшей?
– Мне кажется, это ваш мобильный, мадам.
Я не сразу поняла, о чем она говорит. Из сумки послышалось громкое жужжание телефона. Я сунула туда руку.
Эндрю.
– Малькольм открыл глаза! Слышишь, Жюстин, он открыл глаза, как тогда, с тобой! Это длилось пять или шесть минут.
Взвизгнув от радости и страха – я сама не понимала, пугает меня эта новость или все-таки радует, – я соскочила с кресла.
– Come back, [68]68
Возвращайся (англ.).
[Закрыть]Жюстин, скорее, возвращайся! Ты нужна ему. И мне ты тоже нужна. Что ты там забыла, for God's sake? [69]69
Бога ради (англ.).
[Закрыть]
Эва Марвиль повернулась ко мне спиной, стараясь стать как можно незаметнее, как можно меньше.
– Что сказали врачи?
– Они не говорят ничего, как обычно. Я ничего не знаю. Не знаю, останется ли Малькольм в таком состоянии навсегда, будет ли передвигаться в инвалидном кресле или жить как овощ! Но я точно знаю: ты должна вернуться. Жюстин, ты меня слышишь? Почему ты молчишь? Где ты? Что ты делаешь? Отвечай!
Если бы он только знал! Если бы он знал, что в эту самую секунду я смотрю на полные плечи Эвы Марвиль. Той, которая сбила нашего сына. Той, которой я еще ничего не сказала.
Ничего не смогла сказать.
* * *
– Вам нравится, мадам?
