Текст книги "Ох уж эта Люся"

Автор книги: Татьяна Булатова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Я была им нужна. Они меня любили.

«Какого черта?! – хотелось крикнуть младшей подруге. – Они тобою пользовались!»

– Да, родители пользовались, но дети-то любили.Наверное. Просто Люся нашла точку примыкания к миру себе подобных. И подобные ценили бесплатную няньку не только за ее готовность прийти на помощь, но и за умение держать язык за зубами. Последнее качество дорогого стоило. Каких только сумасшедших тайн невольно не касались Люсины ручки! Какие только формы человеческой низости не отражались в выпуклых стеклах ее очков! Отражались и отлетали прочь.

Вокруг Петровой разыгрывались семейные драмы: муж спал с соседкой, жена – с ее сыном, девочки теряли невинность, даже не успев дождаться прихода первых месячных, мальчики спивались в дворовой беседке. Измены, предательства, зависть, приходы участкового, вызов реанимации к вынутому из петли, отравившемуся денатуратом, драки, порой и убийства. В сопровождающих документах указывали: «На бытовой почве». Вот такое житейское море плескалось у края маленького островка, на котором, окруженная толстыми карапузами, стояла Люся Петрова, уже фактически в белом халате, с которого скатывались мутные капли.

Выбор профессии оказался легким делом. Сфера приложения – дети. Направление – педагогика или медицина. Город – любой. Точнее тот, на билет до которого хватит денег.

Петрова схватилась за голову, поставила крест на лугах, полях и реках нелюбимого шахтерского края, засела за книжки и феерически окончила ненавистную школу.

Опомнилась в очереди за железнодорожными билетами и, тщательно изучив с подругой расписание проходящих поездов, висевшее над головой, решила: «Пусть будет Одесса».

Кстати, выбор пал на Одессу не только благодаря Люсиной интуиции, но и по вполне объективным причинам: денег девочкам хватило только до нее.

Поезд, на котором две беглянки прорывались в новую жизнь, тянулся на удивление медленно. За окнами плавно проплывали деревеньки, поля, бесконечные перроны. Над землей поднимались пыльные волны. Пыль проникала всюду: в открытые окна вагона, в жующие рты, в слезящиеся от жаркого солнца глаза.

Народ скучал, обливался потом и раздражался. Тело прилипало к дерматиновому покрытию полок, издавая предательский звук: «Брли-ли-ппп». По вагону струился запах хлорки, которой веселые проводницы щедро посыпали места общего пользования. К стойкому сангигиеническому аромату примешивался запах дешевого табака и немытого тела.

Впрочем, Люсе это было все равно. Запахи она не чувствовала давно. Шахтерские поселки и города – территория, заселенная аллергиками. И нос Петровой, на котором восседали периодически соскальзывающие очки, нашел свой способ борьбы с глобальным бедствием, неожиданно наступающим ринитом – отказался воспринимать все запахи, способные вызвать извержение аллергического гейзера. Из всех внешних раздражителей Люсе досаждала только пыль. От нее началось слезотечение, поэтому Петрова время от времени снимала очки и краешком клетчатого платочка протирала уголки глаз. Завидев в конце вагона согнувшуюся в пояснице проводницу, Люся просто смыкала веки и подсматривала за процессом. Последний представлял для нее реальную опасность. Махрящейся на конце толстой палкой, в далеком прошлом соломенным веником, проводница тыкала в жестяное ведро, полное грязной воды, а потом щедро кропила пол вагона, добиваясь невиданной в это жаркое время свежести. Свежесть не наступала, зато пыль уплотнялась и скатывалась на полу микроскопическими комочками.

Подруга Валя – полная дебелая девушка – периодически постанывала и, подобно изнемогающему на плите чайнику, со свистом выдувала из себя пар. Тощая Петрова смотрела на нее с сочувствием, но молча: ни о чем другом, кроме проклятой духоты, Валентина говорить не могла. Она то ложилась на влажную постель, то поднималась, то обмахивалась свернутой веером газетой, то обтирала себя серым вафельным полотенцем.

– Ва-а-аль, шею натрешь.

– Уже натерла, – пожаловалась подруга.

– Ну не три тогда, – дала ценный совет Петрова.

– Не могу, обливаюсь…

– Прекрати пить воду, – не унималась Люся.

– Жа-а-ар-ко, – стонала полная девушка.

– Мне тоже жарко. Всем, Валя, жарко.

Та ничего не ответила, посмотрела на Петрову и повалилась на полку. Первой на ее падение отреагировала проводница, остановившаяся в проходе со своим кропилом:

– Ну вот, завалилась, – как-то весело и с любопытством сказала она.

– Что? – Петрова открыла глаза.

– Подруга твоя завалилась, – уже сурово повторила проводница. – Давай, делай что-нибудь.

– А что делать? – растерянно переспросила Люся.

– Откуда я знаю? Я не доктор.

– Я тоже не доктор. Пока не доктор.

– Водой сбрызни.

Петрова недоуменно посмотрела на советчицу:

– Холодной?

– Ну, сбрызни холодной, – ответила теряющая интерес проводница.

Люся бросилась со стаканом к окошечку с питьевой водой. Напрасно. Воды в никелированном кранике не было ни капли.

– В туалете налей, – советовало уже все население вагона, столпившееся у купе Петровой.

Суровая проводница держала оборону.

– Отойдите, – давила она грудью любопытных. – Кому сказала? И так духота страшная, дышать нечем.

Пассажиры не унимались: изощрялись в рекомендациях, а те, что постарше, рассуждали о слабости молодого поколения и искренно недоумевали, кто же будет родину защищать.

Холодной воды не нашлось и в умывальнике. В запасе у Петровой оставался только титан с кипятком. И Люся не растерялась – нацедила полстакана и начала пробираться с ним сквозь галдящую толпу.

– Ты чо несешь? – грозно приветствовала проводница Петрову.

– Холодной не было, – оправдывалась Люся, – только кипяток. (Для подтверждения стакан был задвинут проводнице практически под нос.)

– Сдурела, что ли, девка? Ты ж ее обваришь!

– Пусть остынет, – не сдавалась Петрова.

– Пока он стынет, твоя подруга остынет, – неожиданно изрекла каламбур проводница.

– Да вы что?! – задрожала будущая абитуриентка.

– Да ничто! – победоносно ответила тетка и, прищурившись, посмотрела на стоявшее между ног ведро с грязной водой.

Петрова перехватила взгляд и возмутилась:

– Она же грязная, вы ею пол мыли!

– Зато прохладная, – развеселилась проводница.

Люся еле сдерживала рыдания.

– Может, в вагоне есть врач? – с надеждой она обратилась к пассажирам.

– Ну, я врач, – выступил вперед усатый дядька.

– Вы?

– Я. Ветеринар я.

Петрова засомневалась, но справилась и виду не показала:

– Тогда окажите девушке помощь!

– Какой девушке? – протрубил, захватывая губами усы, Айболит.

– Вот этой девушке, – мрачно проговорила Люся и ткнула пальцем в сторону лежащей на полке Валентины.

– Как вы себя чувствуете, девушка? – начал допрос усатый ветеринар.

Петрова обомлела и, не веря собственным ушам, обернулась: Валя смотрела на склонившегося над ней мужика и почти беззвучно шевелила губами.

– Как вы себя чувствуете, девушка?

– Хорошо.

– Хорошо?

– Хорошо.

Айболит пощупал пульс и со знанием дела констатировал:

– Нитевидный.

– Нитевидный? – тревожно переспросила Петрова.

– Счас еще пощупаю, – пообещал спасатель и приступил к делу.

Сначала, по его представлениям, пульс обозначился на внешней стороне роскошного бедра, потом под круглой коленкой, наконец, около полной щиколотки. Валентина с изумлением смотрела на ветеринара. Люся – на ветеринаровы руки. И только повидавшая всякое проводница уверенно вмешалась в процесс осмотра:

– Эй, мужик! Девка – не лошадь. Руки-то не распускай!

– В общем, жить будет, – весело произнес застигнутый на месте преступления Айболит и вытер руки о штаны.

Мужики, переглянувшись, зареготали, а женщины укоризненно зашипели.

– А ну разойдись! – скомандовала проводница и замахнулась на зевак бывшим веником. – Пол домыть надо – скоро станция.

Перегнулась в пояснице и двинулась к началу вагона.

Поезд медленно подъезжал к станции со звучным названием «Свистелько».

Петрова перенервничала. На какое-то время силы ее, похоже, оставили. Зато Валентина оживала на глазах: она уже не просто сидела, опершись на подушку, но и с интересом вглядывалась в станционный антураж и вслушивалась в голоса привокзальных торговок.

– Картошечка! Картошечка горяченькая! Картошечка с укропчиком! Пиво! Лимонад! Лимонад! Пиво! Рыбка сушеная! Рыбка вяленая!

– Люсь, я есть хочу.

Петрова, прикрыв глаза, отмахнулась:

– Никуда не пойду.

– Люсь, есть хочется.

– Валь, ну я не знаю, тебе, наверное, нельзя.

На самом деле Петровой было лень двигаться, и она искала удобный повод для отказа.

– Люсь, ты же не доктор.

– Не доктор, – в который раз согласилась Петрова.

– Тогда откуда ты знаешь, что нельзя?

– Откуда-то знаю. Может, на НВП рассказывали.

– На НВП тебе про зарин, зоман и ви-газы рассказывали, – стала кипятиться Валя, понимая, что поезд на станции Свистелько не будет стоять бесконечно.

Голод будил беспокойство. Беспокойство – отчаяние. Валентина представила перспективы дальнейшего пути в город счастья по железной дороге и со злобой спросила:

– То есть не пойдешь?

Петрова тоже умела быть твердой:

– Не пойду.

По тону напарницы воскресшая из обморока Валя поняла: еды не будет. И с этого момента решила рассчитывать только на себя. Продумывая план мести равнодушной Люське, рассеянно следила за движущимися за окнами вагона пассажирами, прикидывая, кого позвать на помощь.

– Валя, успокойся уже.

– Люся, не могу: есть хочется.

– Кому это есть хочется? – В проходе остановился Валин спаситель.

– Ой, это вы? – обмерла от неожиданности Валентина. – Мне хочется.

Ветеринар плотоядно пожирал глазами недавнюю пациентку.

– Ничего ей не хочется, – запротестовала Петрова.

– Как это не хочется?! – возопила пышнотелая Валечка, поверившая, что спасение – вот оно, рядом, только руку протяни.

Люся стойко держала оборону:

– Проходите, проходите, мужчина.

– Па-ра-ха-ди, слу-у-шай, – зарокотали в проходе. – Па-ра-ха-ди, да-а?

Усатого Айболита вежливо сдвигали в сторону два лица кавказской национальности.

– Дэ-э-вачки! – ласково в растяжку пропела кепка. – Ди-ся-а-атое мэсто здэс?

Вторая кепка уточнила:

– И дэ-вэ-на-адцатое?

Петрова поправила:

– Девятнадцатое?

– Нэ дэ-вит-на-адцатое, а дэ-вэ-на-адцатое.

– Двенадцатое? – уточнила Люся. – Двенадцатое здесь.

– А, слу-у-шай, ха-ра-шо. Дэ-э-вачки с нами ие-дут, – весело сообщила большая кепка той, что поменьше.

– Дэ-э-вачки, – разулыбался младший кавказский брат. – Ха-ра-шо будим иехать, вэ-село.

– Арех лю-у-убишь, да-а? Курага лю-у-у-биишь?

– Спасибо, мы не голодны, – вежливо ответила Петрова.

– Слу-у-шай, йя нэ тэ-бя спра-а-шиваю. Ия ийо спра-а-шиваю, – гортанно расставила все по местам большая кепка.

– Меня? – зарделась Валентина.

– Тэ-бя, дэ-э-вушка. Как тэ-бя заву-ут?

– Валя, – пискнула Люсина подруга и как-то подбоченилась. План мести реализовывался сам собой. Петрова была повержена: ни тела в ней, ни румянца, еще и очки на носу.

– Ачки сними, а-а? – вступила в беседу кепка, что поменьше.

– Я? – уточнила Петрова.

– Ну не я же, – хихикнула дородная предательница.

– Нэ ана. Ты.

– Зачем? – строго переспросила Люся.

– Па-смат-реть.

– Нечего на меня смотреть, – насупилась Петрова.

– И на нее нечего, – неожиданно вступила в разговор непонятно откуда выросшая в проходе проводница.

От звука ее голоса большая кепка, склонившаяся над Валей, вздрогнула:

– Вай, Галичка, иэ-та ты?

– Я, Зоник, я, дорогой.

Зоник под синевой небритости заметно побледнел и подобострастно зарокотал:

– Арех возьми дэ-тям. Курага возьми.

– Давай, Зоник. Клади тут свой арех, свой курага, – передразнила кавказца Галичка.

– Зачем тут, а? – не снижал обороты Зоник. – К тэ-бе пайдем. Пайдем, да-а?

Проводница горячего парня ответом не удостоила. Пошла хозяйкой по вагону, призывая новых пассажиров приготовить билеты и деньги за белье. Ее голос после горного клекота показался Петровой песней. Наступила Люсина очередь победоносно смотреть на подругу и мысленно хлопать в ладоши.

Зоник заметно нервничал, даже кепку снял. Гортанно обращаясь к залезшему на свое место спутнику, стучал ладонью по дерматиновой полке и кивал в сторону прохода. Спутник слушал внимательно, но взгляд его был прикован к распахнувшемуся халату Валентины. Та отвернулась, делая вид, что ее нисколько не интересует происходящее, и обернулась к Петровой, только когда Зоник выскочил из купе и, натянув кепку, отправился в сторону бойкого говора проводницы.

Люся подняла голову и спросила:

– Вы с ней знакомы?

– Ани знако-о-омы. Иэ-та иво жэнщина.

– Жена? – переспросила уже Валентина.

– Нэт, жэнщина. Ты хочешь быть мая жэнщина?

Валя набралась мужества и отрезала:

– Не хочу.

Петрова закатила глаза и вздохнула. Ей стало страшно оставаться в этом купе на ночь.

– Валь, – прошептала она, нагнувшись к подруге. – Ты не боишься?

– Чего?

– Не чего, а кого?

– Ну, кого?

– Ну, его.

– Люсь, кого? – непонимающе зашипела Валентина.

– Ну его, этого, – встречно зашипела Петрова и мотнула головой в сторону верхней полки.

– Вообще-то, побаиваюсь, – призналась Валечка.

– И что делать?

– Давай того мужика позовем.

– Какого еще мужика? – Люсе явно не понравилось предложение подруги. – Ветеринара, что ли?

– Нэ на-ада вэ-тэ-рэ-нара, – неожиданно заклекотал сверху горец. – Адни да-эдим.

Девочки переглянулись.

– Вы не поняли, этот мужчина едет с нами, – отчаянно начала врать Люся.

– И йа с ва-ами, – гоготнул собеседник.

– Если вы будете к нам приставать, я буду вынуждена обратиться к начальнику поезда, – пригрозила Петрова.

– За-а-чем к начальнику? К тэбэ нэ буду.

– А к ней? – Люся кивнула головой в сторону Вали.

– А к нэй не магу. Ана мэня нэ хочет, – с горечью изрек кавказец и отвернулся лицом к стене. – И я го-ордый.

– Во всяком случае, я вас предупредила, – решила завершить пропедевтику Петрова.

– Нэ бойся, дэ-вачка. Спокойно спи, да-а?

Люсе вдруг стало неловко. Стало как-то жалко этого человека, оставшегося без поддержки Зоника, без симпатии Вали, без доверия с ее, Петровой, стороны. И как только ей стало его жалко, Люся тут же почувствовала себя в безопасности. Страх отступил, и она заснула. Утром ждала Одесса. Новая жизнь.

Проснулась Петрова от резкого толчка. В окно купе тянуло утренней свежестью, стало зябко. Люся потянула сбитую в ногах простыню на себя, укрылась, но сна уже не было ни в одном глазу. Рядом посвистывала раскрывшаяся Валечка, бесстыдно обнажив белые бедра, наверху, свернувшись калачиком, хрипло выдувал воздух отвергнутый.

Петрова вытащила из-под подушки очки, водрузила их на нос и села. Сквозь окно в купе проникал тусклый свет. Поезд стоял среди равнины, по травам которой стелился клочкообразный молочный туман. Похоже, встреча с Одессой откладывалась на неопределенное время. Люся взглянула на часы и заулыбалась: с циферблата ей подмигивали крошечные стрелочки. Ровно пять.

Почувствовав позыв в туалет, она встала, сдернула с крючка серое вафельное полотенце и вышла в проход, залитый все тем же молочным светом. Вагон спал изо всей своей человеческой силы: храпел сложными руладами, художественно свистел разными коленцами, постанывал и что-то бормотал.

Дверь в купе проводницы была открыта – так, видимо, хозяйка вагона боролась с изнуряющей духотой. Петрова увидела Зоника, уронившего свою плешивую местами голову на впечатляющую грудь подруги. Инстинктивно Люся посмотрела туда, где по определению должна была находиться ее собственная грудь, и, не найдя, вернулась к созерцанию. Голубая майка выгодно подчеркивала смуглость и рельефность тела, сплошь покрытого черными волосами. Зоник был в семейных трусах.

Люся смутилась, отвела взгляд от худых волосатых ног и уловила едва заметное шевеление. Сквозь полуприкрытые веки на нее смотрела проводница.

– Ты чего? – почти беззвучно прошептала она. Петрова поняла вопрос больше по движению губ, чем на слух.

– В ту-а-лет, – четко проговорила Люся.

– Ключ возьми, – проводница скосила глаза на металлический столик.

– Можно?

Женщина утомленно кивнула. Петрова зашла в купе и крайне осторожно, чтобы не звякнул, взяла ключ.

– Спасибо. Куда положить?

– Оставь пока у себя, – выдавила проводница. – Дверь не закрывай.

Послушная Люся двинулась к выходу.

– Не эту дверь, – вслед прошептала подруга Зоника. – В туалете. А эту – закрой.

Петрова была не просто послушной, но и сообразительной. Медленно, чтобы не греметь, она задвинула дверь в купе проводников и прочитала в металлической рамке: «Галина Семеновна Суконь».

Позже Галина Семеновна Суконь металась в полной железнодорожной амуниции по вагону и будила разоспавшихся пассажиров зычными командами:

– Падъ-ем! Встаем! Одесса через два часа. Через час закрою туалеты. Вста-аем! Падъ-ем! Белье сдаем!

В туалет уже выстроилась очередь, в воздухе плавала белая взвесь, выбиваемая пассажирами из наволочек и подушек: пух, мелкие перышки, вековая пыль. Петрова выглянула в коридор и похвалила себя за сообразительность.

– Валь, вставай.

– Слы-ышу.

– Плохо слышишь, красавица, – выросла, как из-под земли, проводница. – За-кро-ю туалет, что будешь делать?

– Здрасте, – втянула голову Люся.

– Здрасте, – бодро поприветствовала ее «жэнщына Зоника» и подмигнула, словно сообщнице. – Ключ дай, – уже на полтона ниже обратилась она.

Петрова отогнула край салфетки, лежавшей на столе, и извлекла из-под нее ключ.

– Спасибо, – тихо пискнула Люся и протянула проводнице утреннюю улику.

– Тебе спасибо, – благодарно ответила та и отправилась в противоположный конец вагона.

Ожидавшаяся через два часа Одесса все равно появилась неожиданно. Народ засуетился, занервничал, перепроверил паспорта, распихал пожитки по чемоданам и высыпался на перрон.

У входа в вагон стояла проводница в форме, механически отвечая: «Пожалуйста. До свидания. Пожалуйста. До свидания». Зоник тоже стоял рядом, словно при исполнении. Дождавшись своего спутника, он в очередной раз жадно посмотрел на Галину Семеновну и сказал:

– Ну, я пашол, да-а?

– Ну, иди, дорогой, – благословила она его по-домашнему.

Выгрузившиеся в этот момент из вагона девочки тоже приостановились попрощаться. Точнее, остановилась Люся. Валентина же, увидев Зоника, замерла и томно на него уставилась. Предатель не подавал виду, только его товарищ, так бездарно проведший ночь рядом с пышнотелой красавицей, хрипло заклекотал:

– А, ка-ра-савица, дава-ай, да-а.

Зоник бросил суровый взгляд, и небольшая по объему кепка умолкла.

– До свидания, – приветливо сказала Петрова.

– До свидания, девочка, – щедро улыбаясь, ответила довольная проводница.

Люся нагнулась за чемоданом, выпрямилась и медленно пошла за Валентиной, устремившейся по прямой к вокзалу.

– Стой, – услышала за собой Петрова. – Стой.

– Это вы мне? – переспросила Люся, обернувшись назад.

– Тебе, – улыбнулась проводница. – Хорошая ты девка. Удачи тебе. С Богом.

– Спасибо, – тихо ответила Петрова и опустила голову: на глаза навернулись слезы.Позже Петрова, рассказывая о своей юности, неоднократно вспомнит прощание с Галиной Семеновной Суконь на одесском вокзале. Правда, представит его как встречу с ангелом, хотя и в железнодорожной форме. Но ведь форма не помеха, всего лишь отвлекающий маневр: и крылья не спрячешь, и нимб над головой не замаскируешь, и звон хрустальный в голосе не заглушишь.

– Вот как она мне удачи пожелала, можно сказать, благословила, так у меня все и сложилось!

– Удачно, что ли?

– Конечно, удачно, – без тени сомнения утверждала Люся. – В институт поступила, работу нашла…

– Ага, и занимаюсь ей всю свою удачную жизнь, – добавляла не без сарказма младшая подруга.

– Я считаю, что это большая удача, – мужественно отбивалась Петрова.

– Божий промысел?

– Зря иронизируешь.

– Я не иронизирую, я удивляюсь.

– Чему?

– Непростительному в вашем возрасте романтизму.

Люся поправляла очки, укоризненно смотрела в глаза подруге и начинала объяснять:

– Мне было семнадцать лет. Я уехала из дома, чтобы изменить свою жизнь. Мне не на кого было рассчитывать, меня никто не поддерживал, я была абсолютно одинока и не верила в себя. Я нуждалась в сочувствии и понимании…

– Все ясно, Бог услышал ваши молитвы и послал ангела в железнодорожной форме. – Думай, что хочешь, – кипятилась Петрова.

Впрочем, информация о том, что в Одессе Люсе не на кого было рассчитывать, была несколько преувеличена. В городе акаций проживала Валина тетка, с которой договорились, что она приютит девочек на время сдачи экзаменов. В существовании тетки можно было не сомневаться. Факт ее присутствия в славном приморском городе подтверждался обратным адресом на конверте со штемпелем одесского почтового отделения…

– Валь, ты адрес уточнила?

– Зачем?

– Как зачем? А спросить, как добраться?

– Я и так помню.

– Что ты помнишь? Ты же в Одессе ни разу не была!

– Адрес помню, – лениво, через губу говорила Валентина. – Переулок Пожарный, восемь.

– Ты хоть знаешь, в какую сторону ехать?

– Пока нет.

Петрова, потрясенная спокойствием подруги, останавливалась, изгибалась в спине и выдыхала:

– Ну, ты даешь, Валь! В незнакомом городе…

Валентина, разочарованная путешествием по железной дороге, изможденная кратковременной потерей сознания и расстроенная мыслью о потере выгодного жениха, тоже замедляла и без того медленный шаг, ставила фанерный чемодан и хаки-рюкзак на пыльный асфальт и безмолвно вздыхала.

– Ну что ты? – внимательно вглядывалась в лицо напарницы Петрова.

– Да ничего, – загадочно отвела взгляд подруга. – Зря мы сюда приехали. Я чувствую. Ничего у нас не получится.

– Почему это не получится?

– Да потому что все не слава богу!

– Что у тебя не слава богу?! – отчаянно гнала дурное предчувствие Люся.

– Да все! – начала причитать Валентина.

Петрова вдруг похолодела и почти шепотом произнесла:

– Валь, а ты адрес не перепутала?

– Какой адрес? – изумленно переспросила та.

– Как какой?! Тетки твоей.

– Люсь, ты что, дура? При чем тут тетка? Ты что, не слышишь меня? Приехала черт-те куда! В поезде чуть не умерла!

– Скажи еще, чуть замуж не вышла! – попыталась пошутить Петрова и осеклась.

Валентина встала посреди тротуара и заголосила, как иерихонская труба. Слезы градом лились по румяным упругим щекам и срывались с подбородка на покрывшуюся пятнами грудь. Ниагара на перекрестках Южной Украины – безусловно, зрелище не для слабонервных. Одессе грозила нешуточная опасность, причем не со стороны моря, а со стороны железнодорожного вокзала. Петрова чувствовала ответственность перед городом-героем и его ни в чем не повинными жителями и потому решительно перешла в наступление:

– Ва-а-аль, ну ты что-о-о? Ну, ты что, в конце концов? Что случилось-то?

– Ничо-о-о не слу-чи-и-и-лось, – завывала подруга. – Ничо-о…

– Тогда чего ревешь? – гаркнула Петрова.

– Домо-о-ой хо-чу-у-у…

– Типун тебе на язык! Поступать же приехали.

Люся решительно взяла Валентину за руку и, подобно ледоколу «Ленин», проложила дорогу себе и подруге сквозь толпу любопытствующих одесситов и приезжих. Пунктом назначения ледокола с прицепом стала автобусная остановка, окруженная плотным ковром шелухи от семечек.

– Какой переулок? – прохрипела взмокшая Петрова.

– Пожарный, – неуверенно ответила Валя.

– Скажите, пожалуйста, – обратилась Люся к высокому мужчине в льняной рубашке с отложным воротником, – как нам добраться до Пожарного переулка?

Вся остановка хором ответила:

– Никак.

– Как то есть никак?

– А никак, – поставил точку обладатель льняного воротничка.

– А почему? – не унималась Петрова.

– А потому что такого переулка в Одессе нема.

– Как это нема?

– Так это нема.

Люся с ненавистью посмотрела на всхлипывающую Валентину:

– Конверт дай.

Всхлип застрял в горле:

– А куда я его дела-то?

Валентина судорожно начала рыскать по внешним отсекам огромного рюкзака:

– Не-е-ет.

Петрова была непреклонна:

– Есть. Ищи.

Люсина спутница в очередной раз пошла пятнами, бухнулась коленками в подсолнечную шелуху и лихо щелкнула замками фанерного чемодана:

– Счас-счас-счас-счас, – залепетала она. – Где-то был…

Ничуть не смущаясь любопытных взглядов, Валентина, как норная собака, вгрызалась в содержимое чемодана и выбрасывала наружу все лишнее. Лишним в этом ящике было все, за исключением упакованного в шуршащий целлофан пакета документов: школьного аттестата, свидетельства о рождении и паспорта.

– Где-е-е? – рычала Петрова.

– Вот-вот-вот, – пищала подруга, лихорадочно вытряхивая из пакета его содержимое.

– Что вот?

– Вот он! – Валентина вытянула из паспорта серый конверт, изрядно потертый на сгибах.

– Дай сюда, – скомандовала Люся.

Поправив сползшие очки, Петрова вгляделась в расплывавшиеся перед глазами строки. Пожарного переулка, действительно, не было. Вместо него значился переулок Полярников.

– Ты безнадежная дура, – вынесла она приговор подруге.

– Почему это?

– Потому это. Переулок Полярников, восемь.

По толпе пронесся вздох облегчения.

– Есть, есть такой, – обрадовался дядечка в льняной рубашке. – Пожарного нема, а Полярников бачил. На шестерке доихать можно.

– На шестерке? – переспросила Петрова. – А какая остановка?

– Конечная, – уже подсказывала толпа.

– Я же говорила, конечная, – поддакивала Валентина: она ползала по шелухе, заново утрамбовывая вещи в чемодан.

– Ты… говорила… Пожарный, восемь, – Люся выплевывала слова, с ненавистью глядя на подругу.

– Какая уже разница? – резонно парировала та.

– Действительно, теперь уже никакой.

Петровой вдруг стало неловко. Она присела на корточки и помогла подруге застегнуть чемодан.

– Дивча-а-та! – вдруг заголосила вся остановка. – Шисте-о-орка!

От подъехавшего автобуса пыхнуло жаром, из распахнувшихся дверей горохом посыпались пассажиры, подставляя вспотевшие лица свежему воздуху. И благословляемые криком «Кане-э-эч-ная!» подруги вошли в салон и плюхнулись на разогретые солнцем сиденья.

– Я же говорила: все будет хорошо, – вдруг неожиданно с подъемом выпалила Валентина.

Петрова молча отвернулась.

– Люсь, ну не злись, – униженно попросила Валя.

– Я не злюсь, – тихо выдохнула Петрова, не поворачивая головы.

– Я же вижу.

Люся упорно молчала, уставившись в мутное окно. Так и доехали «дивча-а-та» до конечной остановки автобуса номер шесть в трагической тишине по разные стороны салона.

Переулок Полярников выглядел как китайская слобода: одна хибара тесно примыкала к другой. Плетни утратили защитную функцию, превратившись в декоративный элемент, нуждающийся в ремонте. Казалось, к городу слобода почти не имела отношения.

Петровой стало жутко: она безошибочно уловила внутренний ритм слободской жизни: шахтерский поселок в отпуске. Была суббота, о чем свидетельствовали развешенное на веревках, а то и по плетням, выстиранное белье и витиевато поднимающийся банный дымок. «Китайская» слобода замерла в предвкушении вечернего отдыха.

Подруги молча брели по переулку, еле передвигая ноги в плотной пыли. Люся чихала, периодически задвигая очки на лоб, чтобы протереть слезящиеся глаза. Они рассматривали номера домов, причем обнаруживали их в самых неожиданных местах: номера где мелом, где масляной краской то белого, то синего, то зеленого цвета были написаны на покосившихся дверях, скорчившихся калитках, а иногда и на почтовом ящике, прикрепленном прямо к плетню.

У дома восемь оказался неожиданно благопристойный вид: жестяная табличка с названием переулка и номером висела в положенном месте; стены выкрашены свежей краской омерзительного синего, как солдатское одеяло, цвета; доски в заборе – одной высоты, ладно пригнаны друг к другу, и, наконец, перед калиткой на небольшом травяном островке грязно-зеленого цвета развалилась мохнатая животина, вывалив розовый язык прямо в пыль.

Собака часто дышала, изнемогая от полуденной жары, и службу несла как-то лениво, вполсилы. Размеры пса впечатляли. Подруги остановились, не осмеливаясь подойти к калитке.

Минуту-другую стояли молча, тупо глядя на существующий как-то отдельно розовый влажный язык в грязных разводах. Валентина расправила плечи и решительно, как ей казалось, сделала шаг вперед. Собака, не сводя с посетителей глаз, перевалилась на спину, позволив барышням определить свой пол. Но когда Валя подняла ногу, чтобы сделать еще один шаг, кобель утробно зарычал.

– Ой! – от прежней решительности Валентины не осталось и следа.

В результате у калитки замерли сиамские близнецы, отчаянно разные по комплекции. Спаянность «родственников» была абсолютной.

– Люсь, вдруг укусит?

Сменившая гнев на милость перед лицом общей опасности Петрова шепотом произнесла:

– Если не делать резких движений, не укусит.

Пес, видимо, считал по-другому. Как-то неожиданно рассвирепев, он вскочил, задрал голову и отчаянно залаял. В голосе лохматого кобеля одновременно слышалось несколько интонаций: обида, что потревожили; угроза, потому что на посту, и интерес к странному организму о двух головах, чего в «китайской» слободе ни одна собака не видела.

– Мух-та-а-ар, – пропел женский голос. – Идь сюда!

Пес дернулся, но боевых позиций не сдал и залаял звонко и устрашающе.

– Мухтар, ко мне! – скомандовал невидимый хозяин.

Кобель занервничал, разрываясь между службой и интересом. Служба оказалась сильнее: рявкнув на прощание, Мухтар степенно вошел в калитку.

Девочки поспешили за ним. Навстречу им катилось нечто шарообразное, но невероятно обаятельное:

– Прыи-и-ихалы? От и хорошо, шта прыи-и-ихалы!

Валентина приосанилась и выступила вперед – но шарик прокатился мимо:

– Ва-лю-ша, дитынька. – Шарик уткнулся в бок изумленной Петровой. – Прыи-и-ихала. Як на батьку похожа! Така же худа, як он.

Люся растерялась. Зато Валентина, не скрывая неодобрения, отодвинула подругу и с обидой сказала:

– «Ва-а-лю-ша», между прочим, это я!

Шарик заметался и поменял траекторию:

– Ва-а-лю-ша, дитынька, прыи-и-ихала! Як на мамку похожа! Така же толста, як вона.

Родственницы обнялись – встреча состоялась. Вскоре Петрова разглядела симпатичную физиономию, обнаженные от плеч, налитые руки, натянутое на крепкое тело платье с огромными красными розами и две колотушки-ноги с толстыми грязными пятками.

– Теть Нина, – улыбнулась женщина и потянулась к Петровой.

Люся стояла, как истукан, не зная, что делать: целоваться с незнакомыми людьми она не умела, а протянуть руку для приветствия просто не догадалась.

– Это Люся, – по-хозяйски представила подругу Валентина. – Со мной приехала поступать.

Интонация, с которой крупная Валя говорила о Петровой, отдавала некой снисходительностью и переворачивала ситуацию буквально с ног на голову. По тону Люсе слышалось, что она – сплошное недоразумение, что взять ее с собой учиться в славный город-герой Одессу – это необдуманный шаг, что нянчиться с подругой не входило в Валины обязанности и что сочувствие к очкарикам – это тяжкая ноша для любого мало-мальски понимающего жизнь человека.

К счастью, тетя Нина оказалась напрочь глуха к интонациям племянницы: Петрова в ней вызывала искреннюю жалость – худая, в очках, и коленки торчат, как руль у велосипеда.