Текст книги "Две Анастасии"

Автор книги: Татьяна Брыксина

Татьяна Ивановна Брыскина
Две Анастасии

© ГУ «Издатель», 2010

© Брыксина Т. И., 2010

© Волгоградская областная организация общественной организации «Союз писателей России», 2010

Осиный мед

«Ветер только и свистнет – зайди…»

 
Ветер только и свистнет – зайди!
Так сверни же к просёлку, дорога,
Я увидеть хочу, как дожди
Намывают гостей у порога.
 
 
Не чужая под кровом родным,
Я поглажу сударыню-печку…
За семь вёрст мне почудился дым,
И тоска подкатила к сердечку.
 
 
Вязнет в хляби осенней сельцо,
Что ни ставенка – взгляд исподлобья…
Как смиренно осело крыльцо!
Как затоптана горенка вдовья!
 
 
Смирный дом, дорогая изба,
Неужели средь горницы этой
Поселилась чужая судьба,
Чтобы стыть у печи несогретой?
 
 
Табуретку придвину к столу,
Облуплю на клеёнке картошку…
Кто я нынче родному селу?
С чем пришла к дорогому порожку?
 
 
Кроме слёз, чем ещё пособлю
Безысходности этой горючей?
Не посмею сказать, что люблю,
Коли встреча – нечаянный случай.
 
 
На прощанье – платок с головы,
Вот и всё, чем могу отдариться…
– Как вы трудно живёте!
– А вы?!
– Все под Господом… – как говорится.
 

«По февралям судьбы моей…»

 
По февралям судьбы моей
Тянуло холодом с полей,
Бирючьим веяло оврагом,
Позёмкой зла, метелью бед
Переметало Божий свет,
Чтоб спотыкалась шаг за шагом.
 
 
По февралям моей судьбы
Скитался дух родной избы,
Фуганок пел, шуршали стружки…
Отец над струганой доской
Молчал, застигнутый тоской,
Пуская дыма завитушки.
 
 
И всё как сон! В печном кутке
Укроп сушился в узелке,
Дерюга, валенки, фуфайка…
А я – ни силы, ни ума! —
Ещё не знала, что зима
Навек судьбы моей хозяйка.
 
 
Не поминая всуе мать,
Я всё ж училась понимать
Особый смысл того, что было
И будет до скончанья дней
В несообразности моей…
Февраль, февраль, я всё простила!
 
 
Другим и улица тесна,
А мне и валенки – весна…
 

Песня вечной дороги

 
В синей дымке одна бесконечность – дорога,
И по ней, по родимой, по ней
От порога до луга, с холма до отрога,
Через лес, через поле – крута иль отлога,
Жизнь летит, не меняя коней.
 
 
С путеводной звездой путеводная птица
Делят небо судьбы над тобой,
Синей дымкой меж ними размыта граница,
И нельзя на чужую дорогу польститься,
И нельзя возвратиться домой.
 
 
Что ни столб верстовой,
                          что ни куст приовражный —
Сбочь дороги навстречу летят
Пирамидки да крестики в ризах бумажных,
Осенённые светом ромашек отважных,
Чистотой утоляющих взгляд.
 
 
Лишь они, бескорыстные, с первого луга
До последнего лога верны
И дороге твоей, что лучится упруго,
И траве, и могилке безвестного друга
На просторе земной тишины.
 
 
И твоя в синей дымке судьба оборвётся,
Назовётся дорога стезёй…
Ангел воду крылом зачерпнёт из колодца
И чело окропит, и душа улыбнётся,
Умываясь небесной слезой.
 

Две Анастасии

 
Русь молодая,
Крестьянская дева Россия —
Вся над купелью
И вся в позолоте огня…
Крестница Настя
И крёстная Анастасия
Есть у меня.
 
 
Крестница Настя
На первом причастии лета
Ловит ладошкой —
Не может поймать муравья…
В тонких ресницах
Глаза голубичного цвета —
Радость моя!
 
 
Крёстная Настя,
Ночами итожа печали,
Зёрна семейные
С горькой сбирает земли.
Руки её
Не одну колыбель докачали,
Тем и спасли.
 
 
Зори небесные,
Травы в накрапах росинок,
Я вас прошу,
Коли Троица нынче щедра,
Анастасиям моим
Накроите косынок,
Дайте добра!
 
 
К Божьему храму,
Где светятся души нагие,
Выйдем с рассвета
По тёплым волнам ячменя…
Как мы едины,
Родные мои, дорогие,
В тихости дня!
 
 
Руки скрещу на груди,
Как дороги земные,
Крестик нательный
Ответит на всякий вопрос…
Настеньки, Насти,
Нáстюшки, Анастасии,
С нами Христос!
 

Майя

 
Эта белая роща – не храм на Нерли,
Но шуршат мотыльки, словно ангелов стая,
И цветёт бузина, и посёлок вдали
Называется Майя.
 
 
Осенённая лёгкой прохладой берёз,
В полушалке с листками по белому полю,
О любви я уже не тоскую всерьёз,
Никого не неволю.
 
 
Постою над серебряной рябью реки,
Тишину попрошу: – До пришествия лета
Майским именем Майя меня нареки
Ради благости этой.
 
 
Ради вечной разлуки, что будет горька,
Полюбуйся, как ветку к груди прижимаю,
Как протяжно плывут надо мной облака
По небесному маю!
 
 
А когда загустеет зелёная кровь
Бузины и берёз – перед белой поляной
Повинюсь, что любовью звала нелюбовь,
И останусь Татьяной.
 

Майские грозы

 
Затоптана ливнями грядка,
Громами побито крыльцо,
А новая туча украдкой
С яруги плывёт на сельцо.
 
 
Нахохленные Висожары,
Боясь молоньи́ испокон,
От Божьей скрываются кары
В простенках меж чёрных окон.
И бабушка, лоб осеняя
Перстами, твердит и твердит,
Что грозами прошлого мая
Соседский телёнок убит:
 
 
– На привязи возле мосточка
Он травку щипал без забот…
Не шлындай под окнами, дочка, —
Страстя разойдутся вот-вот!
 
 
Куда там!
Шальнее забавы,
Чем в лужах плясать у крыльца,
Не сыщешь…
И брызжутся травы,
И ливень стекает с лица!
 
 
Наутро шершавые цыпки
От пяток пойдут до локтей,
И солнце, как маленький в зыбке,
Не вспомнит вчерашних страстей.
 

«В государстве моих сорняков…»

 
В государстве моих сорняков
Процветает анархия лета:
Петушится татарник в канаве,
Взбунтовался осот у скамьи,
Повилика юлит, как медянка —
Ядовитого жёлтого цвета,
Повитель в граммофончики дует,
Оплетая ромашки мои.
 
 
В государстве сплошных сорняков
Я – единственная королева:
Иль татарник серпом порубать,
Иль осот извести на корню,
Или выжечь огнём повилику,
Или тяпкой направо-налево
Обезглавить бодяк неуёмный,
Пропуская ромашки к плетню?
 
 
В государстве дурных сорняков
Жить в смиренье никто не приучен —
Все цветут, и плодятся, и лезут
Без поклона ко мне на крыльцо,
А ромашка стоит в стороне —
Граммофончик на лоб нахлобучен —
О крестьянка моя, что ж ты прячешь
Измождённое жаждой лицо?
 
 
Боже, как государства похожи!
 

Осиный мёд

 
Не янтарём пчелиных сот
Наполнить лакомое блюдце,
Но отыскать осиный мёд,
Когда осенницей пахнёт
И колеи с пути собьются.
В сенную ригу, в царство ос,
Где старый серп в застреху врос,
Где сноп к снопу – камыш на крыше,
Всенепременно сунуть нос,
Опаски собственной не слыша.
 
 
По малой капле, по чуть-чуть
Вытягивать губами сладость
Из камышин, боясь вдохнуть
Осу… И таинство, и жуть,
И обжигающая радость!
Ценой сладчайшего глотка,
Горчащего полуглоточка
Понять, что жизнь наверняка
И в редкой сладости горька
Тому, кто в яви одиночка.
 
 
Закрыть глаза, припомнить дух
Репья, татарника, шалфея,
Всей сутью обратиться в слух —
А вдруг оса? А вдруг? А вдруг? —
От грёз медовых соловея.
Но горек мёд осы, как тишь
Дописанной в мученьях книги,
А ты всё грезишь и не спишь,
Всё ищешь, дёргаешь камыш
Давным-давно сгоревшей риги.
 

«Когда судьба меня домнёт…»

 
Когда судьба меня домнёт
В каландрах мелкого измола,
Душа отправится в полёт —
Уставшая от произвола
Чиноподобной мелкотни,
Домоуправства, домостроя,
Шишей безграмотных… Они
С рожденья одного покроя!
Удел, наверное, такой:
Не жизнь – сплошная шлаковата!
Но вот – душа…
Найдя покой,
Она уже не виновата,
Коли покаялась в пути —
Такая лёгкая в полёте…
 
 
Прости нас, Господи, прости
За непотребство нашей плоти!
 

Наследство

 
Было братство и было гадство —
Как у всех…
Не меды пила! —
Соль копила и всё богатство
До солиночки отдала.
 
 
Не юродство судьбы – сиротство
Распахнула на белый свет…
Сходство есть,
Но какое сходство,
Коль и в зеркале правды нет?!
 
 
Если б детство, а не соседство
С лютой лютостью —
Мачех рать! —
Может, было б моё наследство
Слаще соли… Да где же взять?
 
 
Что болело – о том и пела:
Лето, осень, зима, весна…
Бог не выдал —
Свинья не съела,
Оказалось, что всем нужна!
 
 
Всё вкусила, за всё спасибо,
Злу особенно —
Учит жить.
Жилкой слёз соляная глыба
В золотую уходит нить!
 

Баллада о смирении

 
В самовязных шапчонках,
В болоньевых куртках
У подъезда сидят
Маривановна с Шуркой —
Так зовут во дворе
Неразлучных соседок,
А у них что ни день —
Разговор напоследок.
 
 
В коммуналке с войны
Жизнь, как срок, отбывают,
Не семейно живут —
Бабий век доживают.
Замуж так и не вышли, —
А бусы носили! —
Просят всех – положить их
Могила к могиле.
 
 
Я гляжу из окна,
Из-за тюля и ситца
На простые,
Тоской опалённые лица…
Чем-то горьким в глазах,
Только суше и строже,
На семь мачех моих
Две подруги похожи.
 
 
К ним обменщики лезут
(Квартира на третьем!),
Не стесняясь завидовать
Женщинам этим.
За «еврейский» этаж,
За окошко на Волгу
Предлагают не новую,
                               правда,
Но «Волгу».
 
 
Эх, как сядут на «Волгу»,
Нажмут на педали —
Мариванну да Шурку
Только здесь и видали!
По России покатят,
По снежной остуде —
Посмотреть, как живут
Новорусские люди.
 
 
То-то будет чудес!
Но… чудес не бывает:
Не квартира, а жизнь
У подруг убывает.
Комнатёнки оплатят,
Остатки прикинут,
Из комодов молчком
Платья смёртные вынут.
 

«Одним – вековые напасти…»

 
Одним – вековые напасти,
Другим – как за отчую пядь,
Над сахарной косточкой власти
В глухой обороне стоять…
 
 
Какие несхожие доли!
Нагими явившись на свет,
Мы ищем по собственной воле
Родительской участи след.
 
 
Лишь изредка в муках рассвета,
Как будто и выхода нет,
Крестьянка рожает поэта,
В барыги уходит поэт.
 
 
Но всё возвращается в русла
Не нами придуманных рек:
Лишь пивом становится сусло,
Лишь паром становится снег.
 
 
Убожество судит убого,
Шельмец не снимает креста, —
В людской иерархии строго
Поделены кем-то места.
 
 
Заснуть и уже не проснуться! —
Счастливейшее бытиё.
И рюмку поставят на блюдце,
И хлебом прикроют её.
 

«Песни выцветших лет…»

 
Песни выцветших лет,
Листопадом упавшие в ноги —
Вот и всё нажитьё,
Не считая родимых могил…
Все дорожки стекаются
В русло последней дороги,
И попятить её
Ни желания нету, ни сил.
 
 
Но в бредовом, как сон,
Неумолчно звучащем напеве
Слышен голос любви,
Голос матери юной моей…
О, ответь же ты ей,
Сероглазой погубленной деве,
Мукой мук за меня
Ты ответь ей, жалкун-соловей!
 
 
Пусть узнает она,
Чистым сердцем сияя в тумане
Над юдолью земной:
День – забвение,
Ночь – забытьё, —
Как на свете жилось —
Не цвелось её девочке Тане,
Как Татьяне живётся
Без тихой защиты её.
 
 
Мой соловушка вещий,
Добавить ли к слову привета,
Что по срокам земным
Я две жизни её прожила?..
Отгорела весна,
Бабьим веком кончается лето,
Руки тянутся к небу,
Как два журавлиных крыла…
 

Просит душа

памяти Ю. А. Некрасова

 
С порванными снастями,
С горестными страстями,
Вся на мирском виду —
По временам и датам,
Как по мосткам горбатым,
Всё медленнее иду.
 
 
В мире, где беды метки,
Штили бывают редки —
Ветер и ветер в грудь…
Перед путём последним,
Перед крестом наследным,
Господи, дай вздохнуть,
 
 
Дай мне хотя бы вспомнить
В жути казённых комнат
Кроткие лица тех,
Кто на воде и хлебе
Жил и не видел в небе
Неодолимых вех.
 
 
В тихости их старенья
Не было ни боренья
С ближним за право слыть,
Ни ледяной пучины,
Жаждущей без причины
Берег волной накрыть.
 
 
Нелюди мы и люди —
Судим друг друга, любим
И ненавидим…
                 Что ж,
Слабы и те и эти,
Правдой на белом свете
Не одолеешь ложь.
 
 
И, подбирая снасти,
Просит душа не власти
Перед концом пути —
Веничком на крылечке
Снег обмести да к печке
С благостью подойти!
 

В день Сталинградской победы

 
Туман, и туман, и туман,
Февральская мутная мгла.
Отец не поднимет стакан
Гранёный
            второго числа,
Не выйдет в сутулом пальто
Из дома, надев ордена…
Он выпил последние сто
В иные уже времена.
Иная за дверью страна,
Иные борьба и гульба…
Его пощадила война,
Да не пощадила судьба.
Я помню: лет двадцать тому,
Поднявшись пешком на Курган,
Он так и не понял, кому
Налить поминальный стакан.
Поставил бутылку под куст,
Заплакал…
И вот – никого!
Стакан сорок третьего пуст,
И нету отца моего.
 

«Остановились часы кабинетные…»

Катали мы ваше солнце…

Е. Лукин

 
Остановились часы кабинетные,
Тикали, тикали – и тишина…
Кажется, время на плитки паркетные
Падает лунной листвой из окна.
 
 
Время устало, сместило реальности,
Жизнь циферблата – особый сюжет! —
Что ему наши больные банальности:
Столбики, лесенки, линии лет?
 
 
Остановились часы не во времени —
Время условно, его не объять…
Лунные листья космической темени
Падают, но не умеют сиять.
 
 
Утро настанет, окно не нахмурится,
Столбики, лесенки день переждут…
Времени столько, что можно по улице
Солнце катать, не считая минут.
 
 
Можно судьбу укатить за околицу…
Время доныне и время однесь
Просто идёт – не изволь беспокоиться!
Слово – и то не всевременно здесь.
 
 
Лунные листья, лиловая фрезия,
Ручка, бумага, подпёрта щека…
Жизнь без часов – красота и поэзия!
Нет, я не вызову часовщика.
 

«Пусть глаза не станут сиры…»

 
Пусть глаза не станут сиры,
Пустота не давит лбы
В безвоздушности квартиры,
В чёрном космосе судьбы!
 
 
И пока жива вполсилы
Вера в исцеленье сном,
От стены, как от могилы,
Отвернёмся и заснём.
 
 
Прилетит с утра зорянка,
Станет зёрнышки клевать,
Смёртным ложем спозаранку
Не окажется кровать.
 
 
Кто б ни шастал среди ночи,
Пряча в шелесте шаги,
Береги меня сверх мочи,
Как спасенье, береги!
 
 
Одному остаться тяжко,
Если нежить за спиной
И холодная рубашка
Пахнет глиняной стеной!
 

«Остывшая пажить, простуженный лес…»

 
Остывшая пажить, простуженный лес,
Терновая балка, набухшая влагой…
В любом грибнике померещится бес —
И хляби промерил, и чащи пролез! —
Болотную шмарь отирает бумагой.
 
 
Чужая судьба – ни двери, ни окна,
Кивнули друг другу – ау, безнадёга! —
И в разные стороны, и тишина
Тревожная, словно ты в мире одна —
Бредёшь в никуда, уповая на Бога.
 
 
О русская – туча за тучей! – тоска,
Скитанья по сырости, по чернобылу —
Не ради свободы, но ради глотка
Земной тишины, что бывает горька
Уж тем, что спасает тебя через силу,
 
 
Уж тем, что за день намолчишься до слёз…
И пусть не в твою забредает корзину
Грибная семья из-под вислых берёз,
Пока ты мусолишь извечный вопрос:
Как жить, не ломая усталую спину?
 
 
Смиренная мука, осина, ветла,
Надежда без веры, любовь без надежды…
И я бы, наверное, перемогла
Тебя, моя осень, когда б не была,
Как ты – листопадной по самые вежды.
 

Последние птицы

 
Окликнет ли небо просторное,
Пронижет ли холод ночной,
Земля, моя матушка чёрная,
Без гнева сомкнись надо мной.
 
 
Шершавая, травная, стылая —
Просёлок да две колеи —
Прости мне, заступница милая,
Все правды-неправды мои.
 
 
И вздорная, и беспризорная,
В чужом наметавшись краю,
Иду, как черница соборная,
В слепую обитель твою.
 
 
По обе дорожные стороны
Над пажитью кружат родной
Сплошные вороны и вороны,
А ласточки нет ни одной.
 
 
Не слышу! Не вижу! Не ведаю!
Не те это птицы, не те,
Чьё пенье душой унаследую
На самой последней версте!
 
 
Раскинув тугие крылаточки,
В осенний уже вертоград
Мои милосердные ласточки
Проститься со мной прилетят.
 
 
И ты, золотая и чёрная,
Смыкая кленовую тишь,
За сердце моё непокорное
Мои прегрешенья простишь.
 

Книга в дорогу

 
Над распахнутой книгой в полночном вагоне
Добрый дух сновидений смыкает ладони,
А за шторкой летят путевые огни…
Светотени скользят по страницам, не зная,
Весела иль печальна дорога земная,
Что ведёт через книгу в грядущие дни.
 
 
Я включу ночничок над подушкой измятой,
И строка оживёт неожиданной датой,
Удивительной истиной душу проймёт…
В чьих руках оживала судеб вереница,
Кто по-детски глотал за страницей страницу,
Тот меня в этой качке вагонной поймёт.
 
 
Лишь под утро, когда за стеклом пропылённым
Станет мир узнаваемым, птичьим, зелёным —
Книга выпорхнет вольно, крылами шурша…
Сквозь бессильные веки восторг не прольётся,
И вагон не узнает, над чем рассмеётся
Иль заплачет моя книгочейка-душа.
 
 
Так и бродит судьба от порога к порогу,
Выбирая мучительно книгу в дорогу,
Утешая скитальчество щедрой тоской…
Ах, не надо сулить мне дворца обжитого,
На прощанье дарить перстенька золотого —
Утолите глаза мои мудрой строкой!
 
 
Опалит ли, отравит ли нежить мирская,
Отмахнётся ли дверь, на порог не пуская,
Снег ли вновь упадёт на живую траву —
Подарите мне книгу, вложите закладку,
Лишь она подтвердит непростую догадку:
Сострадает душа – значит, всё наяву!
 

«…Тепла искать, не понимая…»

 
…Тепла искать, не понимая,
В какую сторону брести:
До перекрёстка?
До трамвая?
До тупика в конце пути?
 
 
И вновь не знать, какие двери
Приоткрывать,
Куда звонить,
Чтоб сонный свет по крайней мере
В одном окне воспламенить.
 
 
Окно засветится,
Быть может,
Но темь пустынного двора
Надежды стужей подытожит,
На том и кончится игра.
 
 
Дверной глазок слезинкой света
Не прикипит к твоей судьбе…
Там снова ночь
И снова нету
Бессонных мыслей о тебе.
 

«Уехать и больше сюда не вернуться…»

 
Уехать и больше сюда не вернуться,
Но прежде проснуться, о боль не споткнуться,
Напиться спросонья холодной воды,
Ни лжи и ни правды не слушать, не слушать,
Дорушить порушенный замок, дорушить
Без ревности, ненависти и вражды…
 
 
Расстаться не с жизнью – с виденьем расстаться,
Что жарче и горше испанского танца,
Где, рук не сомкнув, умираем навзрыд,
Но утро всё ближе, туманное утро —
Мы встретимся холодно, вежливо, мудро —
Огарочек горя ладонью прикрыт.
 
 
Каким бы душа ни томилась предлогом —
Оставить руины любви за порогом,
Уехав сейчас, не вернуться сюда!
А утро всё ближе! Хрусталинки бьются…
Проснуться? А может, уже не проснуться?
Но хочется жить, и хрустальна вода.
 

Т + В

 
Январи начинаются в полночь… И вот
Начинается этот январь.
Подари мне, любимый, безгорестный год —
Незадёрганных дней календарь.
 
 
Я метнусь по сосновым его адресам,
По оранжевой хвойной пыли
Снеговейную душу трясти по лесам,
Чтобы следом позёмки мели.
 
 
Апельсиновых лун понавешу вокруг,
Серебром застелю окоём,
Чтобы ты не жалел, мой изменчивый друг,
О январском подарке своём.
 
 
И когда заструится дымок из трубы,
Заискрится морозная вязь —
На заснеженной лавочке нашей судьбы
Я две буквы сплюсую смеясь.
 

«Ты слеп! – не видишь янтаря…»

 
Ты слеп! – не видишь янтаря
В шершавости смолистых сосен,
Не понимаешь февраля,
Напоминающего осень
Дождливой сыростью аллей
С афишей прошлого сезона,
Но тянущего с тополей
Эфир весеннего озона.
И я тебе не протяну
Смолинку нежности янтарной,
Чтоб не подчёркивать вину
Незрячести элементарной.
Ты сам прозреешь в феврале,
Затосковав душой несносной
О нежности и янтаре
В издёрганности високосной.
 

«Жёлтый цветок в придорожной пыли…»

 
Жёлтый цветок в придорожной пыли,
Серая, талая прель —
Мерклые краски холодной земли
Отогревает апрель.
 
 
Зимний мотив и весенний мотив
Так уязвимо-тихи…
Мятной микстурой таблетку запив,
Отогреваю стихи.
 
 
Ты, позабывший, какого числа
Праздник Татьянина дня,
Плед распахнув на четыре крыла,
Отогреваешь меня.
 
 
Кто там звонит в безответную дверь?
Чья это супится бровь?
Чтоб не заплакал с порога апрель,
Отогреваем любовь.
 
 
Отогреваем за тихим столом
Путь торопливых потерь…
Не торопись, не лети напролом
В лето, минуя апрель!
 

«Июнь крапивой зарастёт…»

 
Июнь крапивой зарастёт,
Завяжет вишни узелками,
И будет пахнуть первый мёд
Ромашками и васильками.
 
 
Налипнет жёлтая пыльца
На пальцы, сладкие от мёда…
Ты позовёшь меня с крыльца
В хмельную зелень огорода…
 
 
О этот зной из-под ресниц —
Калмыковатый, острый, жгучий!
Я покраснею до ключиц
И засмеюсь на всякий случай.
 
 
Букетом дивных сорняков
Затмится синь, и, словно луни,
Льняные крылья облаков
Нас убаюкают в июне.
 

«Когда бы не змеи – траве и цветам…»

 
Когда бы не змеи – траве и цветам
Доверила б сон мой, печаль и усталость,
Но змеи тревоги ползут по пятам…
Бежать без оглядки – да сил не осталось!
 
 
Бежать без оглядки? Не надо! Не смей!
Сама уподобься траве шелестящей,
Пока заклинатель неслышимых змей
Играть не начнёт на волынке блестящей.
 
 
Пока змеелов свой холщёвый мешок
Удавками зла не набьёт под завязку,
Иди осторожно, пусть каждый шажок
Походит на музыку или на ласку.
 
 
Иди и не сетуй, что колко ногам,
Что шаг черепашьего шага не шире…
Вот так и прочтётся судьба по слогам
В цветущем, змеино кусающем мире.
 

«Неслышимый ковчег…»

 
Неслышимый ковчег
Плывёт… Он не вернётся…
А в мире новый снег
По-старому зовётся.
 
 
Приходит новый век,
Но каждый миг – утрата,
А призрачный ковчег
Уходит без возврата.
 
 
В небесной вышине
Ковчегу безопасно,
А в мире, как во сне,
То пасмурно, то ясно.
 
 
Иное бытиё
Водой сюда прольётся,
Но капелька её
Слезой не назовётся.
 
 
Все слёзы на земле!
И лишь они восходят
Туда, где сны во мгле
Святой ковчег находят.
 
 
Плыви, ковчег, плыви,
Легко доверясь Богу,
Но странников земли
Не торопи в дорогу.
 
 
Дождись, пока ладонь
Сама не выдаст душу,
Не превратит огонь
В спасительную сушу.
 

«Иссушающи летние полдни, и всё ж…»

 
Иссушающи летние полдни, и всё ж
Перед жизнью реки быстротечна жара…
Не бросай меня, август,
Ещё потревожь,
Поволнуй золотые мои вечера.
 
 
Схолодеет вода, обомлеют ступни,
Станет звонкой и чистой прибрежная рябь…
Догони меня, август,
К причалу верни,
Тетиву неизбежной разлуки ослабь.
 
 
На трамвайчик речной кинет сходни матрос,
Потускнеет закатного солнца анис…
Научи меня, август,
Прощаться без слёз,
Без покорного стона вослед «Оглянись!».
 
 
Будет долго кипеть винтовая волна,
Будут плыть берега, словно тени во сне…
Я люблю его, август,
Но я не вольна
За любовью бежать по кипящей волне!
 

«Половецкие пляски раскосых ночей…»

 
Половецкие пляски раскосых ночей —
То гроза во всё небо, то ливень над садом,
Глухо падают яблоки в мутный ручей,
Руки льда холодней, кипятка горячей,
И душа зависает меж раем и адом.
 
 
Это август! – Не ворог, не ворон, не вор…
Я сама заманила лихого гостёчка —
Пусть уводит меня хоть в калмыцкий шатёр,
Хоть на съезжий базар, на последний позор, —
Лишь бы не солгала августовская ночка.
 
 
И окно занавешу, и яблок в подол
Наберу, не шарахаясь молний и грома.
Будет облаком плавать по комнате стол,
Будут яблоки биться о вымытый пол
И ежи топотить по дорожке вдоль дома.
 
 
Кто уйдёт, кто вернётся – загадывать зря!
И в тоске не насуплю шмелиные брови…
От июльской светлыни до лун сентября
Прогорит эта ночь, и очнётся заря,
Словно брошенка, губы кусая до крови.