Текст книги "Кормилица по контракту"
Автор книги: Татьяна Бочарова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
15
Первые сутки после родов она почти целиком проспала. Открывала глаза лишь на минуту – увидеть рядом с собой острую иглу шприца, ощутить колючий, как укус осы, укол, и вновь погрузиться в беспамятство.
Очнулась Валя лишь к исходу второго дня. Вернее, сначала очнулся ее слух. Не разлепляя век, она начала слышать и различать обычные, бытовые звуки: поскрипывание половиц, шум передвигаемых по полу стульев, капанье воды из крана. На этом фоне несколько молодых, женских голосов вели неторопливую беседу.
– Ой, девочки, ей-богу, думала, помру. Ребенок четыре кило, его из меня буквально выдавливали. Чуть ребра не поломали.
– Четыре – это что! Вон, в соседней палате женщина родила четыре семьсот. И ни разрывов тебе, ни прочих осложнений.
– Везет же некоторым, – вступил в разговор совсем юный, звонкий голосок, – а я так больше ни за какие коврижки не стану рожать. Меня акушерки всю обматерили, будто я виновата, что малыш ножками шел.
Валя слушала и с трудом вспоминала: где она? Кто такие эти неизвестные ей девчонки. Она попыталась приоткрыть глаза.
Уютно светила люстра. Прямо перед Валей на кровати сидела хорошенькая, белокурая девушка, примерно одного с ней возраста. Девушка грызла большое зеленое яблоко и болтала спущенными с кровати ногами в огромных, не по размеру, шлепанцах. Заметив, что Валя смотрит на нее, белокурая приветливо улыбнулась:
– Доброе утро. Хотя вообще-то уже вечер. Но ты столько спала!
– А сколько я спала? – недоуменно спросила Валя, с трудом ворочая распухшим, непослушным языком.
– Да с того момента, как тебя привезли вчера утром. – Белокурая доела яблоко и аккуратно положила огрызок в пакет.
Валя пошевелилась и оглядела палату целиком. Помимо белокурой любительницы яблок в ней находились еще три девушки, все трое молодые, не намного старше Вали. Справа от нее полулежала в кровати с потрепанной книжкой смуглая брюнетка со множеством родинок на тонком, нервном лице, возле окна вязала на спицах симпатичная толстушка, чем-то похожая на Верку. Валя пригляделась и различила в ее руках детский чепчик.
Тут же на нее лавиной обрушились воспоминания. Недобрый, пристальный взгляд Галки в магазине, унизительный разговор с Лидией Александровной, жалкий лепет Тенгиза, несправедливые обвинения тетки, режущая боль во мраке пустой улицы. Валя отчетливо припомнила бородатого доктора, его растерянно-виноватый тон, скорбно поджатые губы акушерки.
«Мой ребенок умер», – сказала она про себя и не почувствовала ничего, кроме сонного отупения.
Девушки между тем продолжали переговариваться, но теперь в их тоне ощущалась некая настороженность. Очевидно, они были в курсе того, что произошло с Валей, и опасались неосторожным словом ранить ее.
Она оперлась на руку и села. Нечесанные больше суток волосы повисли вдоль ее лица слипшимися космами. Валя пошарила глазами в поисках расчески, но ее тумбочка была пуста.
– Я могу тебе дать щетку, – тут же предложила блондинка. – Хочешь?
– Пожалуйста, – хрипло проговорила Валя.
Девушка протянула ей массажную щетку с частыми металлическими зубцами. Валя принялась медленно и старательно распутывать непослушные пряди.
– Коса у тебя просто блеск, – похвалила блондинка. Поколебалась немного, затем добавила нерешительно: – И вообще… ты не расстраивайся. Все бывает. Ты ж совсем молодая, еще родишь. Вон, у Соньки это тоже второй ребенок, – она кивнула на уткнувшуюся в брошюру смуглянку, – первый родился нежизнеспособным.
– Спасибо, – тихо сказала Валя.
– Не за что. Меня зовут Света. Это Ангелина, – блондинка кивнула на толстушку у окна, – а там, возле двери, Настя. Мы все позавчера родили, и все, представляешь, мальчишек. Только у Соньки девочка, но зато какая – четыре кило!
Валя поняла, что это именно Сонька жаловалась на то, что из нее выдавливали ребенка, и вяло кивнула. Света, видя, что разговор не клеится, вытащила из тумбочки новое яблоко и впилась в него острыми мышиными зубками.
Валя постепенно расчесала всю косу от корешков до кончиков и, не найдя резинки, закрепила ее узлом. Ей снова хотелось спать. Она широко зевнула и прилегла на подушку.
Дверь распахнулась. На пороге возникла маленькая, худая женщина с короткой мальчишеской стрижкой, одетая в сестринский зеленоватый халат.
– Девочки, чего лежим? – вопросила она неожиданно громким для ее тщедушного тельца голосом. – Время шесть часов. Сейчас детишек принесут. Ну-ка, подъем, мыться, постели перестилать, быстренько!
Девчонки засуетились, повскакивали с кроватей, выстроились в очередь к раковине. Остались лежать только Валя и толстушка Ангелина – та спешно довязывала свой чепчик, вполголоса подсчитывая петли.
– Давай, давай, подымайся, – сестра-пигалица подошла к ней, потянула за край одеяло.
– Сейчас, Ольга Борисовна, дайте закончить. – Ангелина недовольно мотнула головой.
– После закончишь. – Сестра дождалась, пока девушка отложит вязание и встанет, удовлетворенно кивнула и приблизилась к Вале: – Проснулась? – Голос ее зазвучал мягче, в нем слышались сочувственные нотки.
– Да.
– Вот и хорошо. Жалобы есть?
– Нет. Спать хочется, а так все в порядке.
– Спать – это от уколов, – объяснила сестра. – Меня зовут Ольга Борисовна, если что – я сегодня дежурю весь вечер и ночь. Сегодня еще не вставай, а завтра можешь попробовать помаленьку. Поняла?
– Да.
Женщина ушла. Девчонки приглушенно щебетали у крана, потом разлетелись по кроватям, улеглись, скинув халатики и оставшись в одних рубашках.
В палату въехали две прозрачные тележки. Молоденькая, румяная сестричка ловко выгрузила из них плотно упакованные кульки и раздала мамочкам. Кто-то из младенцев тут же громко заревел. Это оказалась Сонина дочка.
Соня склонила к кульку свое оливковое лицо, вытянула губы трубочкой.
– Ну-ну, моя сладкая! Мама с тобой. Хочешь молочка? Хочешь, вижу, что хочешь. – Она сунула младенцу тощую грудь с длинным коричневым соском.
Валя отвела глаза в сторону. Девчонки кормили полчаса, шепотом переговариваясь между собой, сюсюкая с детьми и обсуждая, сколько у кого молока.
«А моя девочка мертва, – думала Валя, сосредоточенно рассматривая узор на пододеяльнике, – она никогда не сможет сосать молоко. И не закричит никогда. И не намочит пеленки».
Она по-прежнему совсем не ощущала боли – лишь странное недоумение: почему? Почему именно с ней должно было это случиться? Ведь она всегда отличалась отменным здоровьем, хворала редко и то лишь примитивной простудой, а, заболев, быстро вставала на ноги.
Малышей унесли. Девчонки еще долго потом сцеживались в бутылочки, мазали зеленкой трещины на груди, болтали о том о сем. Потом наступила тишина – все спали, утомленные кормлением.
Валя так и не заснула. Она лежала с открытыми глазами и думала о Тенгизе. Позвонить ему? Сказать, что произошло? Он, небось, будет рад. Ему их девочка была не нужна. А ей?
Ей она тоже по большому счету не нужна. Во всяком случае, акушерка была права, когда говорила, что без ребенка Вале будет легче. Можно остаться в Москве, снять комнату в общежитии, найти другую работу – у нее теперь есть опыт. И мать ничего не узнает, а Валя станет ей и дальше высылать деньги.
Совсем поздним вечером ей сделали еще один укол, и она тут же задремала. Наутро ее смотрел врач, сказал, что все хорошо, нужен покой, и через недельку можно будет выписываться.
Днем Вале принесли передачу – два больших целлофановых пакета с яблоками, грушами, сушками и пряниками. Внутри была записка, написанная неровным, кривоватым почерком Евгении Гавриловны. Тетка просила простить ее за то, что все так получилось, призывала беречь себя и хорошо питаться. Валя записку порвала, а передачу есть не стала, отдала соседкам по палате – те смели продукты в момент.
К вечеру ее начало лихорадить, стало жарко, щеки загорелись, груди разбухли и болели при малейшем прикосновении.
– Молоко пришло, – сказала Ольга Борисовна, осмотрев Валю, – надо сцеживаться, не то будет мастит.
Она принесла стеклянную мензурку и показала, как освобождать грудь от молока. Валя неумело давила на сосок пальцами, в мензурку сначала капали тяжелые, желтоватые капли, затем побежали веселые, звонкие струйки, по пять зараз.
– Везет, – с завистью проговорила Соня, глядя на быстро наполняющуюся бутылочку, – а у меня три капли. Слезы, а не кормление.
Ольга Борисовна тоже оценила Валины молочные способности.
– Вот это я понимаю, сразу видно, что не на столичных выхлопах росла.
Она унесла мензурку с собой. После сцеживания Вале стало легче, но лишь на пару часов. Потом опять грудь начала разрываться под тяжестью пришедшего молока.
Весь последующий день она, как дойная корова, сидела над мензуркой, думая, куда же деть это никому не нужное молоко. Не сцеживаться же ей целыми днями напролет. Валя решила спросить об этом Ольгу Борисовну. Та, однако, куда-то делась из отделения, а молоденькая сестричка, Оксана, ничего путного ей разъяснить не могла, только с испугом косилась на Валину налившуюся, красную грудь, да ахала и охала.
Утомленная почти непрерывным процессом дойки, Валя в десять свалилась и уснула. Ей снилось, будто она едет куда-то в поезде, на верхней полке. Вагон качает, и она боится упасть. Напротив сидит попутчик, мужчина во всем черном, и говорит ей, что сейчас наступит конец света. Валя в ужасе заткнула уши, чтобы не слышать этих жутких речей, и тогда мужчина начал трясти ее за плечо.
– Слышишь меня? Слышишь?
…Валя вздрогнула и проснулась. Вокруг была непроглядная темень. Рядом с кроватью белело чье-то лицо.
– Валентина, ты слышишь меня?
Валя узнала Ольгу Борисовну.
– Что… что случилось? – ошалело спросила она.
В палате все спали, было раннее утро, часов пять или чуть больше.
– Проснись уже, – сестра подсела к Вале на кровать, – поговорить с тобой хочу.
– Говорите, – удивленно ответила Валя, и почувствовала привычную боль в груди – пришедшее за ночь молоко требовало выхода. – Говорите, – повторила она и потянулась к стоявшей на тумбочке мензурке, – я пока сцежусь.
– Не надо, – Ольга Борисовна перехватила ее руку, – ты вот что… слушай, – она нагнулась к самому Валиному уху, – ты… не сцеживайся. Я хотела… я тебе сейчас ребеночка принесу. Так ты его того… покорми.
– Мне ребенка? – Валя с изумлением смотрела на сестру.
– Да не ори ты как резаная. – Ольга Борисовна недовольно поморщилась. – Тебе, кому ж еще. У кого титьки полны молока, у меня, что ли? – Она сильно сжала Валину ладонь. – Ты мотай на ус, что я скажу. С тобой одна женщина рожала, может, помнишь, кричала сильно? Ну, помнишь?
– Помню, – Валя кивнула, все еще ничего толком не понимая. Она действительно смутно помнила звериные крики в родовой, в то время, как сама она мучилась потугами.
– Ну вот. Умерла она, царство ей небесное. – Ольга Борисовна перекрестилась, вздохнула и снова жарко зашептала Вале в ухо: – Она умерла, а ребеночек-то жив остался. Мальчик. И вес неплохой, два восемьсот. Ему б твоего молочка.
– То есть вы предлагаете мне кормить чужого ребенка? – Валя наконец осознала, чего хочет от нее сестра.
– Чужого, ну и что. Не просто ж так, а за деньги.
– За деньги? – тупо переспросила Валя.
– А то. Анжелика-то Ложкарь, покойница, женщина была не из бедных. Муж ее, Вадим Степаныч, свою фирму имеет, кажется, и не одну. Захотел, мог бы все наше отделение купить. А жене вот не сумел помочь… Так ты думай быстрей, Валентина, скоро половина шестого.
– А… сколько заплатят? – нерешительно спросила Валя.
– Пятьдесят баксов за кормление.
Валя чуть не вскрикнула. Пятьдесят баксов! Это ж за день можно месячную магазинную получку заработать.
– Соглашайся, – как змей-искуситель, нашептывала Ольга Борисовна.
«Чем я рискую?» – подумала Валя и кивнула.
– Вот и молодец. Вставай давай, мой грудь. Будешь первая, покуда другие спят.
Ольга Борисовна дождалась, пока Валя оправит постель и подойдет к раковине. Затем громко щелкнула выключателем и закричала своим пронзительным голосом:
– Девоньки, подъем! Детишек несут!
Девушки заохали, застонали, жмурясь от яркого света. Первой поднялась Ангелина, ежась и позевывая, приблизилась к умывальнику, увидела Валю и произнесла недовольным тоном:
– Ты-то что? Тебе и позже можно. Не кормить же.
Валя молча, не отвечая ей, продолжала тщательно намыливать грудь.
Подошли другие девчонки. В палате стало шумно и суетливо. Валя, вымывшись, вернулась в постель, прилегла на подушку и замерла в ожидании.
Вскоре в коридоре раздался ставший уже привычным детский плач. Сестра привезла и всучила девчонкам младенцев и пулей умчалась развозить детишек по другим палатам. Вале никого не принесли.
Она решила, что Ольга Борисовна передумала. Подсунула ребенка кому-нибудь другому, у кого и карта в порядке, и все анализы сделаны. Верно, зачем отцу рисковать, даже если у Вали и самое что ни на есть наилучшее молоко?
Не успела она так подумать, как в дверях показалась сама Ольга Борисовна со свертком в руках. Она молча пересекла палату и остановилась у Валиной кровати:
– Готова?
– Готова.
Валя увидела, как девчонки смотрят на нее, открыв рты, позабыв про своих малышей.
– Клади его на подушку, – велела Ольга Борисовна, передавая Вале конверт с ребенком, – вот так, правильно.
Та неловко и боязливо подхватила кулек, опустила его рядом с собой, заглянула внутрь. На нее неподвижно смотрели широко раскрытые глазенки, голубые и бессмысленные. Крошечный рот-бантик пускал прозрачные пузыри. Вместо носа были две дырочки, а брови отсутствовали вовсе.
– Какой малюсенький! – невольно изумилась Валя.
– Такой и должен быть, – скупо улыбнулась медсестра. – Ты не разглагольствуй, а титьку ему давай. Знаешь как?
Валя на всякий случай помотала головой. Ольга Борисовна захватила двумя пальцами ее сосок, затем, другой рукой ловко раскрыла младенцу ротик и сунула ему грудь. Тот сначала сморщил красное личико, а затем неожиданно крепко сдавил сосок деснами и принялся энергично сосать.
Валя охнула от боли, ей показалось, что в нее впились острые зубы.
– Ничего, – успокоила Ольга Борисовна, – больно только пару секунд. Потом даже приятно.
Верно, через несколько мгновений боль прошла. Ребенок сосал, причмокивая, по лицу его постепенно разливалось сытое блаженство.
Валя, не отрываясь, смотрела на него. Надо же, какой крошечный, как кукла. Неужели сестренки были такими же? Когда их привезли из роддома, Вале уже исполнилось одиннадцать, она достаточно хорошо помнила этот момент, но почему-то ей казалось, что девчонки выглядели не столь мелкими и беспомощными. Или она забыла?
Младенец тем временем закончил сосать, задремал и отвалился от груди.
– Все, – сказала Ольга Борисовна, забирая у Вали кулек, – деньги сейчас принесу. Жди.
– А в следующее кормление мне его тоже дадут? – спросила Валя, ощущая невесть откуда взявшийся, давно позабытый покой.
– И в следующее, и потом. Шесть раз в день, как положено. – Ольга Борисовна с улыбкой глянула на малыша: – Ишь, нажрался и дрыхнет. Знать, понравилось ему твое молоко. – Она осторожно устроила конверт на согнутом локте и вышла из палаты.
– Валь, это чей ребенок? – спросила Света, как только дверь за сестрой захлопнулась. – Той женщины, которая умерла? Тебе предложили его покормить, да?
Валя кивнула, задумчиво глядя перед собой.
– Я сразу догадалась, – проговорила Соня, подтыкая одеяльце у своей дочки. – Говорят, она так кричала, так кричала. Что-то у нее не в порядке оказалось.
– Бедная, – вздохнула Света. – Вот уж не повезло, так не повезло. Не знаете, молодая была?
– Да не слишком, – вступила в разговор Ангелина, – Оксанка говорила, ей под тридцать.
– Рожать надо рано, – философски заметила Настя, самая тихая и молчаливая из всех обитателей палаты. – Тогда и осложнений не будет.
– Да ладно, – возразила Соня, – я первого рожала, когда мне всего семнадцать исполнилось. И что? Одни проблемы.
– Девочки, перестаньте, – попыталась прервать спор миролюбивая Света. – Валют, ты лучше скажи, тебе за это заплатят?
– А ты как думала? – насмешливо проговорила Ангелина. – Кормление – это в наше время бизнес, причем очень неплохой. Молоко – товар, а за товар надо платить.
– Ой, Гелька, ну какая ты крутая! Сразу видно, что на финансовом учишься, – засмеялась Света.
Вошла сестричка, забрала детей. За ней пришла уборщица с ведром и шваброй. Валя поймала себя на том, что невольно считает время, оставшееся до следующего кормления. Грудь ее впервые за несколько последних дней не болела, было хорошо, легко, ребенок полностью высосал молоко, так что не нужно было сцеживаться. Валя с аппетитом съела больничный завтрак и пожалела, что не оставила себе ничего из теткиной передачи.
Вскоре после завтрака Ольга Борисовна принесла бумажный конверт. В нем лежала новенькая и хрустящая пятидесятидолларовая купюра.
– Руками не трогай, тут у вас стерильно, – предупредила она Валю и спрятала конверт глубоко в тумбочку.
В двенадцать снова принесли детей. Валя смотрела на выглядывающий из кулька крохотный носишко, слушала едва заметное причмокивание, и ей казалось, что вместе с молоком ребенок высасывает из ее организма всю злость на Евгению Гавриловну, всю обиду от предательства Тенгиза, все дрянное, тяжелое, скверное, что накопилось в душе.
Она кормила младенца весь день, к вечеру в тумбочке у нее уже лежало триста баксов все теми же свеженькими, только что отпечатанными бумажками. Валя послушно не притрагивалась к ним, лишь время от времени открывала дверку тумбочки и любовалась на аккуратную стопку конвертов.
На следующее утро, когда принесли ребенка, мальчик крепко спал. Валя пробовала разбудить его, тормошила за щечки, пыталась раскрыть плотно сжатые губки, но тот лишь сердито мотал головкой и корчил уморительные рожи.
– Не хочешь, ну и Бог с тобой, – наконец рассердилась Валя.
Она хотела спрятать грудь под рубашку, но в это мгновение малыш, не открывая глаз, поймал ротиком сосок и деловито зачмокал.
– А ты, гляжу, с характером, – уважительно проговорила Валя, испытывая настоящее блаженство от стремительного опорожнения груди.
…Еще через день все палату отправили на выписку. Валя осталась одна. Ребенка ей продолжали приносить регулярно, и она в отсутствии посторонних свидетелей окончательно расслабилась и принялась сюсюкать с малышом:
– Зайчик! Мышонок! Крошечный!
Ей вдруг захотелось окликнуть его по имени. «Интересно, его уже как-нибудь назвали или еще нет?» – подумала Валя. Когда Ольга Борисовна явилась забирать ребенка, она спросила ее:
– А у него имя есть?
– А как же, – почему-то очень довольным тоном произнесла та, – есть, конечно. Антошка. Антон Вадимыч.
– Антошка, – тихонько повторила Валя.
Имя малыша ей понравилось, на ее взгляд, оно ему подходило. Все последующие кормления она старалась произносить его вслух, и ей казалось, что младенец реагирует на это: лицо его переставало морщиться, разглаживалось, становилось напряженно-внимательным – он будто бы вслушивался в сочетание звуков, призванное отныне отличать его от всех остальных существ.
Так прошло еще два дня. В четверг Валю осмотрел сам заведующий отделением и велел Ольге Борисовне к пятнице готовить выписку.
Валя, впервые за все время после родов, серьезно задумалась о том, что она станет делать, оказавшись за пределами больницы. О том, чтобы идти к тетке, и речи быть не могло – Валя, хоть и не чувствовала к ней прежней ненависти, все равно не могла простить Евгению Гавриловну до конца, считая ее основной виновницей гибели ребенка.
Тенгиз также отпадал: от него за всю неделю не было ни слуху ни духу, хотя Валя не сомневалась в том, что он знает обо всех ее напастях. Знает и молчит. Делает вид, будто это его не касается.
Оставалась лишь Зоя Васильевна, которой, кстати, Валя звонила пару дней назад и которая со слезами в голосе просила ее не убиваться, держать хвост пистолетом и если что, не стесняться и приезжать.
Теперь, когда в наличии у нее была почти тысяча баксов, Валя чувствовала себя значительно уверенней, чем прежде. Она намеревалась немного пожить у Зои Васильевны, а тем временем быстренько снять жилье и отыскать новую работу.
В пятницу после обеда Валя кормила Антошку в последний раз. Ей показалось, что мальчик заметно вырос и повзрослел: личико его побелело, глазки начали понемногу фокусировать взгляд.
– Расти большой, – тихонько проговорила Валя и осторожно коснулась губами малюсенького, наморщенного лобика.
У нее больно защемило сердце, однако она постаралась подавить ненужные эмоции и сохранять спокойствие. «У меня еще будут дети», – сказала она себе. Эту фразу наперебой твердили ей врачи, сестры и соседки по палате, и она стала для Вали чем-то вроде молитвы, чтобы выжить, выстоять, не сломаться.
Все же она не удержалась и поинтересовалась у Ольги Борисовны:
– Когда выписывают Антошку?
– Сегодня вечером, как и тебя. – Та смотрела на нее невозмутимо и пристально.
– Интересно, – проговорила Валя с деланным равнодушием, – кто его будет теперь кормить?
Ей действительно было любопытно, как поступит отец ребенка? Наймет настоящую, опытную кормилицу или посадит малыша на искусственные смеси? Скорей, второе, ведь мальчик уже немного подрос и не нуждается в грудном молоке настолько остро, как в первые дни жизни.
Ольга Борисовна кашлянула и преувеличенно внимательно поглядела в окно.
– А ты не хочешь?
– Я? Ездить шесть раз в день к ним домой? – Валя изумленно уставилась на сестру.
– Зачем ездить? Будешь жить там, столько, сколько нужно. Полгода или, лучше, целый год – как положено при кормлении. – Ольга Борисовна заговорщицки подмигнула. – Я специально тебе не говорила раньше времени, решила, ни к чему обнадеживать попусту. Вдруг бы отец да передумал – больно дорого стоит такое удовольствие. А он, вишь, не передумал. – Она замолчала, снова твердо и испытующе глядя на Валю.
Та почувствовала легкую дрожь в коленках. Это была явно не шутка. То, что ей сейчас предлагали, могло в корне изменить ее жизнь. И не только ее – всей ее семьи. Год кормить ребенка за бешеные бабки – да на них можно запросто квартиру в Москве купить. Забрать Таньку из Ульяновска, положить ее в хорошую клинику, обследовать, как надо, оплатить лечение. Хоть как-то приодеть мать и близняшек. Да мало ли что можно сделать, имея в руках столь гигантскую сумму.
– Правильно раздумываешь, девочка, – удовлетворенно проговорила Ольга Борисовна, наблюдая за происходящими на Валином лице изменениями. – Правильно. Такой шанс одному из тысячи дается, но тут и характер нужно иметь, чтобы справиться. Мне кажется, у тебя как раз такой характер и есть. Поэтому соглашайся, как дочери говорю, соглашайся.
– Что будет входить в мои обязанности?
– Все то же – кормить малыша. А еще купать его, гулять с коляской. По дому ты ничего делать не должна, там для этого есть горничные. Питанием тебя обеспечат, жалованье будут выплачивать ежемесячно. Не по пятьдесят баксов за кормление, разумеется, немного меньше, но тебе хватит. Ну и конечно… – Ольга Борисовна многозначительно улыбнулась, – никаких связей, личную жизнь придется отложить на потом. Понимаешь?
– Да.
– Не пить, не курить, не глотать без спросу никаких таблеток. Есть только неаллергенные продукты – ну, за этим проследит прислуга, которая ходит в магазины. Одежду купишь себе сама, на это у тебя теперь средств будет предостаточно.
– А… а отец Антошки… он… как он хоть выглядит? Например, лет ему сколько? Как зовут?
– Вот сейчас и познакомитесь. Выписка твоя готова, через полчаса пойдешь собираться. Тем временем и за ребеночком подъедут. Внизу все обговорим. – Ольга Борисовна, не давая Вале опомниться, резко развернулась и вышла из палаты.
Валя осталась одна. Дрожь в ногах все усиливалась, мало того, по спине бежал неприятный холодок. Ей было откровенно страшно. Во что она ввязывается? Куда лезет? Где такие деньжищи, там обязательно жди какого-нибудь подвоха. И кто такая эта Ольга Борисовна, почему Валя должна ей безоговорочно верить? Непохоже на то, что сестра старается лишь для нее, скорее всего, она преследует какие-то свои, личные цели и интересы. Не есть ли ее предложение ловко расставленная ловушка для молоденьких, неискушенных дурочек?
Тут же Валя одернула сама себя. Слюнтяйка! Ей дают шанс, а она распустила сопли и трясется как осиновый лист! Глупости все это, надо взять себя в руки и проявить характер, о котором говорила Ольга Борисовна. В конце концов, на ней ведь ответственность не только за себя, а за всю семью, за троих малолетних детей, за родителей, непутевых и неприспособленных к жизни, но все равно, самых родных и добрых, самых лучших на свете.
«Все будет о’кей», – подбодрила себя Валя.
Она сложила свои нехитрые пожитки, уселась на кровати и стала ждать. Ровно через полчаса за ней зашла санитарка.
– Пошли, пора.
Они спустились на лифте вниз, прошли по коридору и очутились в малюсенькой комнатушке, где одевались родильницы. На кушетке уже стояла принесенная из кладовки Валина сумка. Другая санитарка отдала Вале ее куртку, брюки и сапожки.
Валя начала одеваться, чутко прислушиваясь к тому, что происходит рядом, за стеной. Скоро оттуда послышался детский плач, который довольно быстро стих. Она поняла, что в соседнем помещении пеленают Антошку.
Дверь раскрылась. На пороге возникла Ольга Борисовна.
– Как ты? В порядке? – Она окинула Валю критическим взором. – Губы подкрась и подрумянься немного, а то уж очень бледная.
Валя послушно полезла в сумку, достала косметику и сделала все, что ей велели.
– Ну вот, теперь хорошо. Идем. – Ольга Борисовна взяла Валю под локоть и вывела ее в просторный холл.
Там уже стояла детская сестра, держа на руках плотный сверток, укутанный в одеяло. На низеньком, кожаном диванчике сидели двое: женщина лет тридцати, невысокая, довольно пышного сложения, с круглыми, карими глазами и яркими, но тонкими губами и черноволосый мужчина в коричневой кожаной куртке.
«Мужчина – отец ребенка, – определила про себя Валя, – а кто же женщина? Сестра?»
– Знакомьтесь, – мягко проговорила Ольга Борисовна, подводя Валю к парочке. – Вот это и есть наша Валюша.
Кареглазая пристально оглядела Валю с головы до ног и лишь после этого сдержанно улыбнулась и протянула ей руку:
– Кира.
– Очень приятно, – слегка смущаясь, произнесла Валя и пожала маленькую, но крепкую ладонь незнакомки.
– А это Вадим Степанович. – Женщина указала на брюнета, который не спеша поднялся с дивана.
Валя мельком глянула на его лицо: молодой, но не юноша. Пожалуй, красивый. Точно, красивый, черты правильные, нос с легкой горбинкой, широкий, твердый подбородок, выдающий сильную волю и властность. Глаза темные, взгляд моментальный и пронзительный. Однако общее выражение лица мужчины было мрачным и каким-то застывшим.
«Конечно, – поняла Валя, – у него ведь горе. Жена погибла. Интересно, он ее сильно любил?»
Черноволосый негромко прокашлялся и проговорил низким и звучным голосом, обращаясь к Вале:
– Добрый вечер. У меня к вам только два вопроса. Я их задам, и мы можем ехать домой. Не возражаете?
– Н-нет, – выдавила Валя, несколько шокированная таким сугубо официальным подходом к делу.
– Отлично. – Мужчина удовлетворенно кивнул. – Могу я спросить, вы хорошо отдаете себе отчет в том, на что идете?
– Да.
– Вы понимаете, что отныне, с этой минуты, не сможете всецело принадлежать себе? Что должны будете подчинять свое время строгому расписанию?
– Да, да, конечно.
– Она все отлично понимает и осознает, – вступила в разговор Ольга Борисовна. – Я с ней уже побеседовала.
– Ладно. И последнее. Я хочу предупредить вас: если меня не устроит то, как вы обходитесь с ребенком, я буду вправе тотчас дать вам расчет. Если же что-то не понравится вам, вы также вольны покинуть мой дом. Согласны на это?
– Да, согласна.
– Тогда вот. – Черноволосый открыл дипломат, лежащий тут же, на диване, достал из него лист бумаги в файловой папке и протянул Вале.
– Что это? – Она недоуменно глядела на мелкие компьютерные строчки.
– Это контракт, по которому вы обязуетесь поступить ко мне на работу в качестве кормилицы. В машине ждет нотариус, поставьте свою подпись, и он заверит наше соглашение. Вот ручка. – Мужчина подал Вале изящный «Паркер».
Она опасливо покосилась на бумагу, затем вопросительно глянула на стоявшую рядом Ольгу Борисовну.
– Подпиши, не бойся, – мягко посоветовала та.
Валя глубоко вдохнула и, почти не глядя, размашисто подмахнула лист.
– Теперь все. – Брюнет спрятал договор обратно в дипломат, убрал ручку в карман куртки и коротко бросил женщине, все это время молчаливо наблюдавшей за происходящим: – Кира, бери ребенка.
Кареглазая подошла к детской сестре, та передала ей сверток и улыбнулась:
– Счастливо вам.
– Спасибо, – сухо поблагодарила женщина и, ничего больше не говоря, направилась к дверям.
Мужчина шел вслед за ней.
Валя, которую никто никуда не позвал, стояла в растерянности, оглядываясь по сторонам.
– Ну что же ты, – Ольга Борисовна легонько подтолкнула ее в спину, – иди. Иди, не стесняйся. Привыкнешь, втянешься. Еще вспомнишь меня добрым словом. – Она встала на цыпочки быстро чмокнула Валю в щеку.
– До свиданья, – пробормотала та, вконец смутившись.
Брюнет уже открывал стеклянную дверь перед своей спутницей, и Валя побежала их догонять, придерживая болтающуюся на боку сумку.
Во дворе, у ограды, стоял черный блестящий «Мерс». За рулем сидел шофер, а сзади – средних лет мужчина в очках.
Отец Антошки сел к водителю, женщина сначала пропустила в салон Валю, а затем уже залезла сама, не выпуская из рук конверт с ребенком. Черноволосый обернулся и сунул очкастому контракт.
– Семен Петрович, прошу вас.
Тот в мгновение ока извлек из барсетки печать, тиснул на лист, помахал им в воздухе и вернул хозяину.
– Поехали, – велел брюнет водителю.
Автомобиль бесшумно тронулся со двора.
Малыш молчал, лица его не было видно за кружевным уголком. Валя сидела, плотно прижатая с одного бока нотариусом, с другого – кареглазой Кирой, и пыталась, глядя в окно, угадать, куда они едут. Ее знание Москвы, однако, исчерпывалось лишь районом Юго-Запада. «Мерседес» же несся по совсем незнакомым улицам.
Вскоре Валя совсем перестала узнавать окрестности. Ее удивило, что жена черноволосого бизнесмена приехала рожать в такую даль от дома, но задавать какие-либо вопросы она не рискнула, тем более что ни один из пассажиров за все время не проронил ни слова, каждый хранил угрюмое молчание.
«Странные люди, – подумала Валя с невольной неприязнью, – особенно этот, как его… Степаныч». Она назвала своего новоиспеченного хозяина по отчеству не намеренно, а лишь потому, что выглядел черноволосый как-то уж очень безлично, отстраненно и теплое, мягкое имя Вадим ему абсолютно не подходило.
