Текст книги "Смешанный лес (Книга стихов)"

Автор книги: Татьяна Бек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Ты, считая стремительные перекосы

Наилучшим мотором лирической речи,

Обожая цыганщину, сны, парадоксы

И глаза округляя, чтоб верили крепче,

Ты – от имени всех без креста погребенных,

Оскорбленных, униженных и недобитых

Говоришь как большой и капризный ребенок,

У которого вдох набегает на выдох,

Ты – дитя аонид и певец коммуналок

О, не то чтобы врешь, а правдиво лукавишь,

Ты единственный (здесь невозможен аналог!)

Высекаешь музыку, не трогая клавиш,

И, надвинув на брови нерусское кепи,

По российской дороге уходишь холмами,

И летишь, и почти растворяешься в небе

Над Москвою с ее угловыми домами.

А вернешься – и все начинается снова:

Смертоносной игры перепады и сдвиги,

И немыслимый нрав, и щемящее слово,

И давидова грусть, и улыбка расстриги.

x x x

Оборочки, и вытачки, и складки...

А приглядишься – сполохи костра!

Опять горит в любовной лихорадке

Моя исповедальница-сестра.

Загорожусь от хаоса ладонью

И призову спасительную тишь.

(( Почто летишь в любовную погоню

За тем, кого проклятьями клеймишь?)

Ее холопство переходит в барство.

То выгонит, то кличет по стране.

...Но главное, что это – не коварство,

А женский подвиг, не доступный мне.

x x x

О, как жизнь хороша и нелепа!

Я в былое уйду с головой,

Как бы нить похоронного крепа

Намотав на мизинец живой:

Все пульсирует. Все – в настоящем.

...В старине

находя

новизну,

О, какое мы прошлое тащим

За собою, какую казну!

Там и желуди в детской коробке,

И рыдание ближних болот,

И тетради, сгоревшие в топке,

И изгнанников гневный исход,

И правитель в пальто из ратина,

И кириллицы дивной шитье,

И стоявшее неукротимо

Над тобою сиротство твое,

Там фонтаны с волшебной водою

И желание злое как месть...

Не тоскую: б ы л а молодою,

Но ликую: что было, то е с т ь!

Оболочка и вправду другая.

Но на палец

намотана

нить.

Все пульсирует, изнемогая

От желания заново быть.

Вот и будет. Во времени высшем

Даже эры

прошиты

насквозь.

А тем паче: покуда мы дышим,

Все едино, что с нами стряслось.

...Это бедное стихотворенье

Оставляю – при всей нищете,

Точно звездочку влажной сирени

У тебя на гранитной плите.

x x x

Одинокий и необычайный,

Этот путь закончится со мной...

Я умру в гостинице случайной

Под нерусский говор за стеной.

Ишь, затосковала на чужбине,

Прилегла на несколько минут,

И – меня в казенной домовине

Тихую на родину везут.

Умереть, минуя умиранье,

Господи! Ты ласков иль суров?

...Этот сон я видела в Милане

В маленьком отеле без часов.

x x x

А.Г.

Вот и кончена разлука.

Ливнем разразилась тишь.

– Школьная моя подруга,

Ты на родине гостишь!

Умница и балаболка,

Не озлобившая дух,

О, как страшно,

о, как долго

Мы не говорили вслух!

Горбоносая пичуга,

Не желая быть чужой,

Ты т о г д а ушла из круга

И взлетела над межой.

...Сгинул Славка, умер Вовка,

Оступившись на лету,

Те, кто звал тебя (жидовка(,

И любил за доброту,

И гулял с тобою в слякоть...

Знаю:

прилетев домой,

Ты ночами будешь плакать

Над могилой и тюрьмой.

О, как ветер губы студит,

Будь то север или юг...

Никогда уже не будет

У меня таких подруг!

Но,

рыданье успокоив

В этом горе и тепле,

Я скажу, что нет изгоев,

Нет изгоев на земле.

x x x

По холодному озеру

жми на веселой моторке.

Вислоухую псину

из ласковой миски корми.

...Но какие круги,

но какие крутые (восьмерки(

Возникали всегда

меж тобой и другими людьми!

Ты сперва тосковал

по большому и дружному дому,

Но опять и опять

одинокие петли вязал.

Ты влюблялся,

но так ревновал к неродному излому,

Что, не в силах ужиться,

бежал на далекий вокзал.

– О, скорее туда,

где послушен жасмин белокурый,

Где крапива дичится,

где густо стоит немота!..

Ничего не поделать

с отпущенной небом натурой:

Ты совсем затворишься,

когда разменяешь полста.

Я гляжу на тебя

– на певца, удальца и красавца

И на этот сиротский,

спиртующий душу простор.

Не касаясь людей,

вообще невозможно с к а з а т ь с я.

Но любое касанье

тебя истребляет как мор!

Здесь – и детская рана,

и смутное время, и предки,

И какая-то злая,

наверно, ведьмачья напасть.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Окунишек наварим

и выбросим чайкам объедки.

Остается от жизни

пронзительно малая часть.

Загнивает вода:

виновата твоя же запруда.

Загородка, заслонка,

решение выжить во сне.

(Искажение Замысла.

В землю зарытое чудо.

Репетиция гибели.)

...Все это – и обо мне.

ТОСКА

Не умея ворожить,

Полуплачу, полувою...

Снова нежеланье жит ь

Накрывает с головою.

Это, туфли истаскав

По опушкам лесопарка,

Возвращается тоска

Ненавистная товарка.

Это доводы н и ч ь и

Опрокидывают в гибель

И ломаются в ночи

И часы, и дух, и грифель.

А предутренняя быль

Смотрит с ужасом безвольным,

Как невытертая пыль

На Евангельи настольном...

x x x

Над территорией аграрной

Сквозь воздух острый и крутой

Петух оранжево-охряный,

И розовый, и золотой

Летит, сгущается и снова

Летит (цветение: весна)

И от небесного покрова

Отслаивает пленку сна,

Чтобы рассвет хлестнул без края

По дереву и кирпичу...

– Петух, ты – первый. Я вторая

Сегодня небом полечу!

x x x

Протяжная, как сказанье,

Короткая, как баллада,

Желанная, как касанье,

Соленая, как баланда,

О жизнь, – не хочу, не надо,

Не буду с тобой судиться,

И не упаду с каната,

Пока испытанье длится...

Мне силу даруют знаки:

Во-первых, в дали пустынной

По склонам алеют маки

С чернильною сердцевиной.

И свет, во-вторых, не гаснет

В огромных проемах детства,

Где мир меня мучит,

дразнит

И вводит в свое наследство.

И – в ландышах, в ливнях, в нетях

Зовет к себе непреклонно

Родное кладбище, в-третьих,

У Водного стадиона.

И – сильный, как кровь в аортах,

Но легкий, как скарб скитальцев

Я ветер люблю, в-четвертых

(Уже не хватает пальцев!),

И не одинока, в-пятых,

Покуда на белом свете

В царапинах и заплатах

Живут старики и дети.

x x x

Вы о главном хотели бы? Нате ж.

Как шальное окно на ветру,

Я раскрыла земле этой настежь:

Вместе с нею надеюсь и мру.

И впотьмах ужасаюсь разбою,

И дрожа изумляюсь лучу,

И уже не владею собою,

Но от боли еще не кричу:

Неуместно. Грядущие дали

Истребляют меня на корню.

Но,

какие бы дни ни настали,

Я приму их. Как злую родню.

...Эту землю, где пусто и стыло,

И мучительно, как ни мужай,

Не добьетесь, чтоб я разлюбила,

Хоть гоните меня за Можай,

Хоть за Серпухов, хоть за Воронеж...

Я не вами ведома, вожди!

...О предчувствие – лисий звереныш

Под рубахой, у самой груди...

x x x

Наугад открываю окошко и книгу,

Поправляю оборку на мамином снимке

И молчу о тебе, не готовая к сдвигу,

Но уже не способная жить по старинке.

Одинокий ковчег, где висит в изголовье

Католический крест, привезенный из Польши...

А эфир сообщает о пущенной крови,

А закатное солнце все ярче и больше.

...О, цветение смысла в тени вокализа,

И глухая отрада словарных ремесел,

И соседка по дому – небедная Лиза

(Потому что никто не любил и не бросил!).

Поднимаются волны, и гнев, и скитальцы.

На прилавках остались весы и акриды.

...Доставай мулине, приспосабливай пяльцы,

Разворачивай вышивку пестрой обиды!

Пересиживай время, которого нету,

В этом узком пенале – с лицом помертвелым.

И не жди: ничего не изменится к лету,

Потому что в пенале не быть переменам.

x x x

Любовь моя – нету подвижней

Тебя, – не поспеют слова!

Пока я стояла под вишней,

Седела моя голова.

В одежде четвертого роста

Являлась, людей тормоша...

И все это было бы просто,

Когда б не живая душа.

С замашками от Бонапарта!

А впрочем,

не надобно схем.

...Сегодня – 10-е марта.

Седая, седая совсем.

x x x

Разрушенья, обвалы, пробоины

И трофейная горсточка пепла...

(Одинокие в поле не воины(.

Ну а я в одиночестве крепла.

Одинокая дома и во поле,

Я жила широко и упрямо.

...Вот сойду у театра на Соколе

И пойду в направлении храма.

Да, повержена. Но не задушена.

Вдоль помойки цветут незабудки.

У меня сопечальников – дюжина!

Я могу дозвониться из будки.

Я скажу: (Настроенье отличное.

Нас не гонят еще по этапу(.

...Небо низкое, небо столичное

Нахлобучу, как личную шляпу,

И гляжу на трамвайное зарево...

Хорошо, когда плохо – весною.

...Опыт – это не дар,

разбазарь его,

Как спасеньем, дыша новизною.

x x x

Глядя на собственные пупы,

Вы обездарели, вы тупы...

Тоже мне вече, мужи, бояре!

Так... Перекупщики на базаре.

Я же – не лучше. Стою зевакою,

То комментирую, то не вякаю.

...О психология смерда-зайца!

Посторониться? Уйти? Ввязаться?

x x x

Умирающий бесповоротно,

Он надел на пижаму медаль...

И раскрыты глаза, как полотна,

На которых – последняя даль.

Не помогут ни Бог, ни аптека,

Ни домашняя грелка со льдом.

У него, у (ровесника века(,

За плечами – не сад, а содом.

Все равно! Доставайте медали

На комоде, в большом стакане.

Мы же верили, мы воевали.

Мы летали на красном коне.

Он устал, он не справился с ношей

(А когда-то разбойничал)... Но

Опускается вечер хороший,

Точно сладкое льется вино.

И, в матрас упираясь локтями,

Он восстанет и крикнет с одра:

– Не подумайте, люди! Я с вами.

Я еще доживу до утра.

x x x

Нет, ни жены не было,

ни ребятенка, ни брата...

Тюбетейку ставил, как чашку

и в нее опускал ключи.

Туфли из парусины

носил с повадками франта

И еще пиджак мешковатый

из сливочной чесучи.

Учителя рисованья

звали Яков Борисыч

Сама доброта, громовержец,

посмешище детворы.

Руководил указкой,

часто грозился высечь

И читал нам стихи Смелякова

довоенной поры.

Как сейчас его помню

и вся заливаюсь краской

(Сама от сиротской старости

нынче на волосок):

Вооруженный мелом,

тряпкою и указкой,

Он диковинных рыцарей

писал на доске, как мог.

– Простите меня, все кто слышит,

учителя и старцы,

И вы, одинокие гении

за детский жестокий взгляд.

...О, какие длинные, добрые,

некичливые пальцы

Были у рисовальщика,

жившего невпопад!

x x x

Мы новые? Нет, мы те же,

И, свежую грязь меся,

Нам память несет депеши

О том, что изъять нельзя

Ни белочек в перелеске,

Похожих на букву ять,

Ни марлевой занавески,

Которую сшила мать,

Ни послевоенной спеси,

Ни лжи, источавшей яд,

Ни инея на железе,

Которым бряцал парад...

О, все это – мы. (А кто же?)

О, все это – жизнь твоя!

И значит, постыдной кожи

Не сбрасывай: не змея.

Наследница страшной зоны,

В крови стою и пыли.

...У неба – свои резоны,

Невнятные для земли.

x x x

В мире таинственном и простом

Лыжною палкой звезду сшибали

С неба – и ну вышивать крестом

Курицу, лань и бутон с шипами

В мире, покуда почти пустом:

В детстве... Шарили под комодом

В поисках фантика, гребешка ли;

Вздрагивали на шорохи ((Кто там?();

Назло угрозам и окоротам

Вечно теряли, всегда искали

Стеклышко... марку... лоскут от шали...

...Кто нам наносит первую рану

Крик ли в ночи, отраженье ли в зеркале,

Ржавая ль скважина, рыжая белка ли?

Мир и калечил, и брал под охрану

Изжелта-красную, рдяно-охряную,

Влажную, огненную, деревянную...

Спали, болели, и плыли, и бегали,

И обмирали, и шли по краю

В мире простом и до слез таинственном,

Где изначальное: (Я играю(

Значит: (Иду в направленьи к истинам(.

В мире дремучем, сыром, густом

Клад для любви – под любым кустом!

x x x

Со временем стал горячее

Промытый утратам взгляд...

Трава зеленеет в траншее.

На кладбище пчелы гудят.

В краю кирпича и металла,

Где вольности скуден запас,

Когда я совсем заплутала,

Открылся неслыханный лаз:

Родство!.. Не писать в поминальник

Ушедших своих имена.

Мы вместе, как речка и тальник,

Мы вместе на все времена!

Вы слышите? К вам поспешая,

Я ворох известий несу.

...Дорога – сырая, большая,

Одетая в пыль и росу.

Шагаю легко и бессонно,

Как путник – на лай и на дым.

Родство не излишком озона,

А воздухом станет моим.

Так дети мечтают о снеге,

Который вкусней молока...

И жизнь, как прощанье навеки,

Отчетлива и высока!

АВТОПОРТРЕТ

Не мстительница, не владычица,

Не хищница – но кто же, кто же я

– Осина, что листвою тычется

В жестокий холод бездорожия.

(...Прошла эпоха в клубах гибели,

Промчалась облака ли, кони ли...

Ну погостили, чашу выпили

И – ровно ничего не поняли!)

Черты свои, – но складки папины:

Мое лицо,

почти увечное,

Где стали детские царапины

Морщинами – на веки вечные.