Текст книги "Золотая ловушка"
Автор книги: Татьяна Батенёва
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Татьяна Батенёва
Золотая ловушка
Все персонажи и сюжет придуманы автором. Любые совпадения с реальными людьми и событиями являются чистой случайностью.
Я лечу. Лечу медленно, плавно, раскинув руки и ноги в восходящих воздушных потоках. Подо мной сумасшедший ковер осенней тайги – красное, рыжее и темно-зеленое. Кое-где пронзительно-синие озера, как драгоценные камни в оправе темного золота. Так, поднять правую руку, чтобы сделать кувырок влево, развернуться…
Там-та-рам, та-ра-ра-рам! – какой дурак додумался поставить плясовую на телефонный будильник? Какой дурак… Ах да, теперь вопрос задавать некому. Дурак собрал манатки и ушел навеки, строить новое счастье. Старое надоело. Так и сказал: мне это счастье надоело! И какое может быть счастье с женщиной, которой никогда нет дома?
Так что вставай, подруга. Надо как-то начинать день. Сто двадцать второй после ухода дурака с манатками и семью годами твоей жизни, уложенными в чемодан на колесиках.
Семь лет просыпаться от того, что он соловьем насвистывает в душе. Просыпаться, вставать, варить кофе и пить его на ходу, толкаясь в маленькой кухне локтями и прочими частями тела. Получать легкий, уже почти бесплотный поцелуй куда придется – в нос, в ухо, в глаз, слышать прощальное «До вечера! Или ты как, опять ночью сегодня?». Оказывается, это и было счастье?
Как же дико проснуться в одиночестве, в тишине, варить кофе себе любимой… Ничего, привыкнешь – не к такому люди привыкают. И как это все получилось? Стоп. Не начинай все сначала. Нет его, нет. И не будет больше. Вставай давай.
Открыть глаза, правой рукой нащупать сотовый, посмотреть время. О господи, уже восемь! За окном мелкий противный дождь, ветер. Пора на работу.
– Маша, зайдите к Валерию Ивановичу, пожалуйста!
Секретарша главного, сколопендра в сиропе. Как это ей удается в простую фразу влить столько яда? Неужели ошибка прошла в материале или кто нажаловался? Маша достает зеркальце, наспех растрепывает поживописнее волосы, проверяет, не растеклась ли под дождем тушь.
– Здрасте, Валерий Иванович! Вызывали?
– А, это ты, Маш! Проходи, садись…
Главный редактор молод, но лыс, толстоват, но энергичен. Недавно женился во второй раз. Тоже, наверное, надоело старое счастье и старая жена – решил обновить все и сразу.
– Садись, Маш, чай-кофе?
Обычная присказка сегодня звучит как-то неуверенно. Судя по интонации, это не выволочка, сейчас попросит написать заказуху или даст какое-нибудь особо противное задание.
– Спасибо, Валерий Иванович, я только что пила.
– Хочу тебя познакомить.
Главный огибает свой рабочий стол, протягивая руку куда-то к окну.
Только тут Маша видит в углу огромного кабинета у длинного стола, за которым проходят редакционные планерки, незнакомца, который при этом вежливо встает со стула и делает что-то вроде полупоклона.
– Андреас Берг, мой старый друг из ФРГ, работает в журнале «Интернэшнл джиографик».
Немец, плотный, невысокий, волосы темные, со смешным хохолком на макушке, а на шее длинные, в ухе блестит бриллиант. Одет в теплую темно-синюю толстовку, в расстегнутом вороте видна крепкая борцовская шея и белая майка. Улыбается неожиданно стеснительно, по-детски, ждет, когда дама протянет руку, соображает Маша.
– Здравствуйте. – Маша энергично трясет его ладонь. – Очень приятно. Я – Мария Зотова.
Рука у немца теплая, пальцы толстые, короткие, как сардельки. «Немец эна какой башковитый, – неожиданно всплывает в голове голос прабабушки Саши. – Сколь лет зингерь строчить, износу нету».
Прабабушка, рыхлая, в белейшем платочке в черную крапинку, с клюкой в изувеченных тяжелой работой руках, все последние годы прожила у младшей дочери, Машиной бабушки. Почти не ходила, весь день сидела у телевизора, комментируя передачи. И всех иноземцев без различия называла немцами, даже китайцев. Впрочем, из иностранцев она только и видела немцев в страшную зиму сорок первого, а древний зингер тогда уцелел лишь потому, что был закопан под навозом в хлеву…
Андреас Берг молча смотрит на Машу, вежливо улыбаясь.
– Андреас собрался на Курилы лететь. Ты же из тех мест? – громко вопрошает главный.
– Я вообще-то с Сахалина, – напоминает Маша главному.
– Ну какая разница? Там же все рядом. Ты же на Курилах бывала?
– Пять лет отработала в областной газете, конечно бывала, не раз.
– Ну вот, – радуется главный. – Может быть, слетаешь с ним недельки на две? Ну, там, помочь – организовать, с местными начальниками свести, подстраховать – все-таки другой конец света? Все по договору – они платят прилично.
– Конечно, Мария, наш журнал готов оплатить все ваши услуги и также непредвиденные расходы, – встревает гость. Русский у него правильный, даже слишком правильный – он ясно выговаривает все звуки. Только интонация другая.
– Ну так как, Маш? – В голосе главного так непривычно слышать просительные обертоны, что Маша внутренне теряется. – И нам наваяешь чего-нибудь заодно – настроения там, как живут, что говорят про японцев – «северные территории» и тэ пэ?
– А на какой именно остров вы собираетесь-то? Их же много.
– Я предполагал бы посетить несколько островов южной части архипелага, – как по писаному чешет гость. – Окончательный маршрут поездки, по-видимому, будет зависеть от решения местных властей.
– А мне что, отпуск придется брать?
Маша чувствует, как все внутри напрягается: немец-то, похоже, зануда. Провести две недели с занудой, который будет так же пунктуален и точен, как сейчас строит фразу, – занятие не из приятных. А домой, на остров, на самом деле так хочется, даже странно, что в последнее время не вспоминала про это. Но надо бы еще поторговаться с главным, не сдаваться же сразу.
– Все-таки две недели, кто за меня работать в отделе-то будет? – подпускает недовольства в голос спецкор Мария Зотова.
– А, – машет рукой главный, – какой отпуск, командировку оформишь. Как-нибудь Крапивин справится, ему давно пора порастряс тись, а то спит на ходу. Ну что, по рукам?
Немец смотрит вопросительно, но молчит. Маша замечает, какие у него смешные – длинные, светлые и совершенно прямые – ресницы. Как у поросенка.
– А подумать?
– Ну, Маш, чего тут думать-то? Эх, если бы не хозяйство, я бы сам сейчас все бросил и улетел к черту – не только на Курилы, а и куда подалее!
– Ладно, – смеется Маша. – Только мне хотелось бы задать господину Бергу несколько вопросов.
– Андреас, зовите меня, пожалуйста, Андреас, – возражает тот. – Можно Андрей, так зовут русские друзья. Очень рад.
– Ну вот вы пойдите в комнату переговоров да и почирикайте, – радуется главный, что все прошло по-задуманному. – Скажи там Оксане, чтобы кофе вам приготовила.
«Ну да, скажи Оксане, – проговаривает про себя Маша, – чтоб она нас отравила. Сами сварим». И продолжает вслух:
– Пойдемте лучше к нам в отдел, там поуютнее будет.
– Будет? А, да-да, я забывал немного русский язык, – чему-то радуется немец. – Будет – это значит есть. О, я забыл, как у вас все сложно.
Маша собирала чемодан. «Ну и ладно, – думала она, – ну и прекрасно. Вырваться из беличьего колеса, бросить все на время – черт, в октябре сдавать рукопись книжки, за которую уже получен аванс, а она еще и наполовину не готова! Ну, ничего, там буду работать, если получится, в конце концов, поавралю в сентябре, допишу. Зато оторвусь от затянувшейся ситуации разъезда-развода, которая так выматывает душу. Как Олег сказал в последний раз: куда спешить, на развод опоздать невозможно?» Он всегда был таким: начинал что-то грандиозное, заводил ее, а потом на полдороге ломался, не мог завершить ни одно начатое дело. Ее пунктуальность и работоспособность выводили его из себя. В конце концов, гением в их семье был он, Олег Зотов, так повелось с первого курса. Она, Маша, была серой мышкой, рабочей лошадкой. Он писал роман, она вкалывала в газете, он планировал получить все литературные премии, она зарабатывала деньги на жизнь…
Как получилось, что у нее со временем образовалось имя в журналистике, каждый год выходили книжки, а он так и оставался «молодым писателем, подающим большие надежды»? Именно это, конечно, и стало причиной разрыва, а вовсе не новая любовь и новое счастье… Трудно, да нет, невозможно для амбициозного мужчины пережить успех женщины, которая по идее должна тихо сидеть в его тени и обожать…
Она положила сверху теплую куртку – в конце августа на Сахалине обычно тепло, но на Курилах погода непредсказуемая. Так, что еще? Пару блокнотов, несколько запасных ручек, диктофон, батарейки…
«Ну и пусть, – подумала в который раз. – Переведу дух пару недель. Может быть, станет легче».
Вечером Берг вновь тщательно сверил свой багаж с описью в ноутбуке. Он уже лет десять не был в Москве и опять забыл, как суматошно, неорганизованно и неожиданно проходит здесь жизнь. То срывались запланированные встречи, то вдруг надо было вне расписания дня нестись куда-то на другой конец огромного города в гости к старому товарищу, случайно встреченному на Тверской, за пять минут переодевшись и кое-как покидав вещи в гостиничный шкаф. И вернуться в номер далеко за полночь, тяжело пьяным и счастливым от нахлынувших воспоминаний такой недавней и уже забытой молодости…
Он быстро попадал под влияние непредсказуемой московской жизни, словно опять оказывался в запущенном и разгульном общежитии на Ленгорах, которые теперь опять стали Воробьевыми. И вот результат: вещи вынуты из тщательно уложенного чемодана, пара несвежих маек вообще валяется в кресле, дневник не ведется уже несколько дней, во рту горький вкус – привет от перегруженной алкоголем печени…
И спутник для дальнего путешествия, от которого так много зависит, выбран совсем не тот, какой был бы нужен. Нет, девушка мила, кажется, неглупа и с характером, и ее шеф и старый друг Валерий о ней отзывается с большой симпатией. Но как она перенесет физические нагрузки там, на островах, где понадобится много ходить пешком? Хватит ли у нее сил и здоровья сыграть важную роль в том деле, которое он задумал? И самое главное, поймет ли она его, если придется сказать правду? Отчего-то ему казалось, что мужчина понял бы и вернее согласился бы помогать. Конечно, он готов стимулировать напарника деньгами, но в таком деле деньги не всегда – главное…
Но что делать: все сложилось так, как сложилось. И что бы ни было дальше, он выполнит то, что задумал. Ведь это, по сути, единственный оставшийся у него шанс.
Андреас аккуратно упаковал вещи, перечитал последнюю, написанную три дня назад, страницу дневника, кратко записал то, что произошло за последние дни. Нужно принять душ и лечь пораньше, чтобы выспаться перед самолетом. И конечно, как всегда, вечером позвонить домой.
За толстым стеклом иллюминатора топорщится выгоревшая шкура сибирской тайги: светлый подшерсток и темная шершавая ость вековых елей. Шкура свалена в складки там, где горы, и плоско тянется сотнями километров на равнинах.
«Я лечу привычно, как едут на автобусе в райцентр жители дальних деревень. За годы сахалинской жизни налетала оттуда в Москву и обратно сотни раз вокруг экватора – есть такая мера длины у дальневосточников. Было бы тяжко, если бы не нынешняя самолетная мода – новые авиакомпании теперь, как за границей, предлагают в полете алкоголь. От выпитого вина слегка туманится голова, зато отпускает ледяной ком страха внутри.
Симпатичная стюардесса движется по проходу, по-матерински наклоняясь к креслам. Да, мы все в самолете похожи на маленьких детей – в душе трусим, как бы ни был спокоен полет, заглядываем в глаза проходящим мимо летчикам, хотим услышать лишний раз, что все в порядке.
Я лечу, ощущая под собой огромный слой воздуха, у земли плотного, но выше все более разреженного. За бортом, на высоте десяти километров, его почти уже нет – если выпасть из самолета, задохнешься быстрее, чем успеешь испугаться…»
Маша открывает глаза, прерывая текст, который сам собой складывается в голове – не для дела, а так, словно страница книжки, которая никогда не будет написана. В последнее время она и на ходу, и в транспорте постоянно пишет в уме какие-то тексты – может, чтобы занять голову, чтобы не думать о последних событиях, не чувствовать себя несчастной?
Она не успевает додумать эту не очень приятную мысль – Андреас что-то завозился в кресле рядом. Она поворачивается к нему.
– Мария, пожалуйста, сколько времени мы будем плыть до острова Итуруп? – Андреас тычет сарделечным пальцем в свою роскошную карту Дальнего Востока – подробную, напечатанную на тонком пластике. Сложенная как маленькая книжка, она ничего не весит, не порвется и не размокнет – не иначе в военном ведомстве изготовлена. От южной оконечности Сахалина до Итурупа его толстый палец едва помещается.
– Точно не скажу, зависит от теплохода и от погоды, если «Мария Ульянова», то часов двадцать, а если «Софья Перовская», может, и побыстрее.
Маша в который раз изумляется страсти своего спутника к точности. В такси он донимал шофера, сколько минут тот будет ехать до Домодедова. Таксист, слегка напрягаясь и глотая «связки» слов, пытался объяснить, что в Москве даже в ранний час это предсказать невозможно: пробки бывают на пустом месте. «Да-да», – вежливо кивал Берг, но было ясно, что ему объяснение не очень понятно.
Берг достает щегольской маленький ноутбук, открывает. На мониторе фотография – симпатичный мальчик лет двенадцати, с такой же смешной стрижкой – вихор на макушке и длинные волосы по плечам, как у Андреаса. Мальчик сидит в кресле у какого-то цветущего куста, смеется и показывает «виктори» – два растопыренных пальца.
– Ваш сын? – Маша кивает на фото.
– Да-да, это мой сын Константин.
– Ох ты, по-русски назвали?
– Я назвал его именем великого византийского императора Константина. Если у меня будет еще один сын, его имя будет Максимилиан – тоже византийский император.
– Вы поклонник византийских императоров? Тогда должны знать, что русские князья их сильно били когда-то, – смеется Маша.
– Византия – великая мировая культура, я очень люблю Истамбул, много работал там. Особенно храм Айя-София, – серьезно объясняет Андреас. – В нем есть такое окно, туда надо положить руку и загадать самое важное желание – оно сбывается.
– И у вас сбылось? – не удерживается Маша.
– Сбылось… – Андреас медлит, но потом все же договаривает: – Я хотел, чтобы у меня была хорошая семья, родились дети. И Константин у меня появился.
– Здорово! – Маше почему-то неловко, что-то горькое есть в интонации немца. – Значит, исполнится и второе желание – родится маленький император Максимилиан.
– Это отдельная проблема, – как-то слишком отчетливо отвечает Берг. – Но я счастливый, что у меня есть Константин.
– А вы его дома так и называете – Константин?
– Называем, да, – кивает немец. – А вы называете как?
– Маленьких у нас называют Костя, или Костик, или даже Котик – у меня есть такой родственник мальчик Котик, – улыбается Маша.
– Это значит маленький кот? Котьенок?
– Ну да, типа того. Маленькие ведь все мягкие, пушистые и все похожи – котята, собачата, ребята, – веселится Маша.
– Да-да, – отводит взгляд Андреас и начинает что-то быстро набирать. Показалось или нет, что глаза его подозрительно заблестели? Он что, прослезился, настоящий толстый сентиментальный немец?
Полистав полчаса какой-то глупый гламурный журнал, Маша косит глазом на монитор, но текст набран на немецком.
– Путевые заметки? – не выдерживает она.
– Да-да, – отрывается от клавиатуры Берг. – Наше путешествие началось, и я записываю это.
– Это – что? – не унимается Маша.
– Вот… – Берг шевелит губами, быстро переводит. – Моя спутница – русская журналистка Мария. Она красивая молодая женщина, стройная, с коротко стриженными светлыми волосами и грустными серыми глазами. Я не знаю причины ее грусти, но когда Мария улыбается или смеется, она становится еще красивее, а ее глаза – еще грустнее…
– А-а, ну да, кхм, – тянет от неожиданности Маша. Ей хочется провалиться сквозь твердое самолетное кресло, но делать нечего – надо как-то выкручиваться из ситуации. – Вы мне вот так грубо льстите, Андреас? – Она пытается перевести все в шутку. – Не поможет, русские журналистки неподкупны!
– Льстить – это говорить неправду? – пытается вспомнить редкое слово немец. – Да-да, но я написал правду. У вас есть горе? Я не имею прав спросить, извините.
– Да какое горе! – Маше становится на мгновение остро стыдно – надо же, распустилась до чего. – Так, мелкие неприятности. Все будет путем!
– Путем? Путь – это дорога? Это значит – мы правильно летим? Надо записать! – смеется Андреас.
«Не слишком ли он умен, сентиментальный толстяк, не хвачу ли я с ним настоящих проблем, и как, собака, хорошо знает русский язык!» – Этими вопросами Маша задается до самого Южно-Сахалинска, который, как всегда, внезапно выскакивает из плотных облаков уже почти на самом приземлении.
Странно приехать в родной город, где нет уже твоего дома. Восемь лет назад, похоронив отца, мама переехала в родной городок в Центральной России.
Маша уехала в Москву еще раньше, пригласили на работу в штат большой газеты, в которой год собкорила до этого. В столице долго привыкала, хотя пять лет училась здесь, все, казалось, было родное и знакомое. Но Сахалин сидел в сердце занозой, его долго не хватало Маше Зотовой в ее завидной столичной жизни. Потом привыкла.
Маша вышла на трап, и сразу лицо залепил влажный плотный ветер с острым запахом осенней тайги. Первые годы в Москве, особенно осенью, ей сильно не хватало именно этого воздуха: смолистого запаха тополей на проспекте, влажного аромата цветов на углу центральной площади, где сидели со своими ведрами кореянки-цветочницы. Пряной вони рынка, где те же кореянки торговали жгучими соленьями и специями и где грудами были навалены помидоры, зелень, стояла в ведрах таежная ягода. Запаха самой тайги, который приносили в город мокрые циклоны, – острого соуса из грибов, лимонника, папоротников, преющей листвы, багульника… Она, как лесной зверь, принюхивалась к московскому воздуху, пыталась найти хоть слабое подобие сахалинской осени и не находила его ни на задушенных бензином столичных бульварах, ни в блеклых и пресных подмосковных лесах. Теперь родные запахи обрушились на нее как яростный летний ливень – от одного этого захотелось петь и танцевать.
Разместились в гостинице. Маша кинулась звонить в свою газету, друзьям, назначать встречи. Не терпелось всех увидеть, но приходилось думать о спутнике – не бросишь же его одного в помпезном, самом дорогом номере самой дорогой, построенной недавно гостиницы с претензией на шик. Берг, со своим хохолком на макушке, кожаным кофром, щегольским спортивным рюкзаком, ноутбуком и дорогим чемоданом, а самое главное – паспортом и профессией, вызвал откровенное любопытство дородной дамы на ресепшн и двух веселых горничных. А раз так, то скоро весть о «журналисте из Германии» разлетится по всему отелю.
– Мария, какой план действий? – Свежий после душа, готовый к подвигам Берг предстал перед Машей ровно через полчаса.
– Сейчас – в редакцию, ребята помогут организовать встречи с нужными чиновниками, а там посмотрим!
– Необходимо вызвать такси?
– Да какое там такси, тут пешком пять минут, это же маленький город, – развеселилась Маша.
Берг посмотрел недоверчиво.
– Машка! – навстречу по длинному редакционному коридору неслась Лидочка Кравец, крупная, неуклюжая, с сияющими глазами. – Как же здорово, что ты наконец выбралась!
Лидочка выросла в рабочем поселке, была отличницей, комсомольской активисткой. Ее моральные устои сформировались раз и навсегда под влиянием родителей, правильных советских людей, и правильной советской литературы, воспитывавшей строителей коммунизма. Она верила в настоящую любовь до гроба, в то, что добро всегда побеждает зло, что хорошим людям надо помогать, а с плохими бороться до конца, что герои нашего времени ходят среди нас.
В журналистику она пришла с этими убеждениями и ничто и никто не смог ее поколебать. Когда Маша уезжала, Лидочка была завотделом молодежки, теперь стала ее редактором. На волне перестройки, когда все они начинали свою карьеру, молодежка процветала, тиражи росли, а Лидочка была главным борцом за правду и за «сирых и убогих», как иронизировал тогда бывший заместитель редактора, лощеный красавец Валера Миронов. Она без устали защищала и разоблачала, устраивала чужие судьбы и портила нервы начальникам всех мастей.
Когда перестройка кончилась, а вместе с ней кончился и обком комсомола, содержавший газету, и начался дикий капитализм, выяснилось, что теперь надо зарабатывать деньги и конкурировать с новыми газетами, которые стали плодиться, как бездомные котята в подвале. А для этого писать о том, что нравится новым бизнесменам-рекламодателям, которых газета прежде клеймила как прохиндеев и экономических преступников. Мужики из газеты подались кто куда, а верная Лидочка, как всегда, приняла огонь на себя. Бизнесвумен из нее не вышло, газета хирела, уступая конкурентам одну когда-то завоеванную высоту за другой. Но Лидочка никак не могла смириться с тем, что надо идти на поводу у богатеев, печатать «развлекаловку» типа светских сплетен, кроссвордов и гороскопов или откровенную «заказуху».
Верна себе осталась Лидочка и в личной жизни: ни одного поцелуя без любви, а любви так и не случилось. После смерти матери она осталась одна в большой квартире, в которой постоянно толклись то бездомные друзья и подруги, то приезжавшие из разных мест области бывшие герои ее очерков и расследований. С большинством из них у нее завязывалась самая настоящая дружба.
– Ты надолго? – Лидочка обняла Машу и только тут заметила за ее спиной Берга.
– Знакомься, Лидочка, это Андреас Берг из «Интернэшнл джиографик». Мы с ним едем на Курилы на пару недель, желательно морем, но побыстрее, нужна твоя помощь, – освободившись из объятий подруги, быстро проговорила Маша, чтобы сразу расставить все по местам.
– А как же… Ты и не побудешь нисколько? Ну не сегодня же вы поплывете? – искренне огорчилась Лидочка, уловив только слово «побыстрее».
– Нет, конечно, – засмеялась Маша, – но завтра было бы неплохо. Только надо определиться, как это лучше сделать, с кем для этого встретиться здесь, в Южном, и с кем контактировать там.
– А, ну это мы сейчас созвонимся с Нефедычем, Славку Нефедова помнишь? – сразу сообразила Лидочка. – Пойдемте ко мне, я сейчас чайку, позвоним в администрацию, пойдем-пойдем…
Через пару часов неутомимая Лидочка уже договорилась о встрече Маши и Берга с помощником губернатора Новикова, узнала расписание теплоходов на Курильск, дозвонилась до Нефедова, который работал в ее газете несколько лет, а теперь уже второй год был редактором курильской районки, напоила гостей чаем.
Маша наслаждалась Лидочкиной по-прежнему негасимой энергией. Та успевала звонить, в промежутках рассказывать о своих делах – это были главным образом дела ее друзей, знакомых и знакомых друзей, расспрашивать Машу о ее жизни, задавать вежливые вопросы Бергу, руководить работой по номеру – к ней то и дело забегали сотрудники, но не столько по делу, сколько из любопытства. Большинство из них Маше были уже незнакомы, но, судя по взглядам, ее знали: журналисты молодежки, сделавшие успешную карьеру в столице, были известны всем и вдохновляли молодежь на собственные подвиги.
Потом Маша и Берг отправились в администрацию – представиться руководству области. А вечером Лидочка пригласила, слегка конфузясь чужеземца, поужинать у нее дома, пообещав собрать «всех наших» – то есть тех, кто работал в прежнем составе молодежки и кто хотел непременно повидать приезжих.
Маша ходила по городу, радовалась встречам, но тем не менее ловила себя на том, что старые друзья казались меньше ростом, как-то съежились. Любимые улицы виделись узкими и пыльными, хотя по ним медленно катились огромные стада японских «праворуких» авто, отчего-то сплошь белых, – теперь привезти автомобиль с Хоккайдо оказалось гораздо дешевле, чем купить отечественную «копейку».
Разные укромные уголки, которые в дни ее юности еще хранили отчетливые признаки давнего японского присутствия – тонко подобранные по форме и цвету деревья и кустарники, вроде бы случайные, а на самом деле собранные рукой художника нагромождения серых валунов, – превратились в стандартные городские скверы с прямыми углами и обшарпанными скамейками. Только монументальный краеведческий музей, расположенный в бывшей резиденции японского генерал-губернатора Сахалина, и два каменных льва с азиатскими физиономиями у входа вызывали все тот же восторг, что и в детстве.
Столичная штучка, ехидничала над собой Маша, конечно, вам теперь тут масштаб не тот вам подавай московский гламур, вам тут провинция… Но с грустью понимала, что и правда провинция, и масштаб не тот, и останься она тут, так же смешно обсуждала бы в редакционных коридорах главную здешнюю новость – наглую «прихватизацию» какой-то местной гостиницы каким-то мелким чиновником из городской администрации…
Маша так и не почувствовала себя дома, пока утром следующего дня газетный фотограф Мишка Стулов не отвез ее и Берга на своей раздолбанной «Ниве» на тихоокеанское побережье, в Лесное. «А то совсем все забыла, наверное», – ворчал еще больше растолстевший Мишка, вместе с которым когда-то Маша отработала десятки командировок.
Только здесь, сев на серый мелкий песок и увидев мерно дышащую огромную гладь, Маша поняла, как ей на самом деле не хватало этого огромного океанского простора и серого неба над ним. И запаха гниющей ламинарии на берегу. И скрипучих воплей чаек, с маху падающих в воду. Слезы навернулись Маше на глаза, Берг деликатно отошел подальше, беспрестанно щелкая фотокамерой. Мишка, пыхтя и отдуваясь, собрал костерок, достал промасленные свертки с закуской, продавленную армейскую фляжку…
– Неужели все та же? – кивнула Маша на знаменитую походную подругу Стулова.
– А чего ей сделается? – удивился Мишка. И предложил выпить за знакомство, налив в металлические стаканчики своей фирменной «стуловки» – водки, настоянной на местной пронзительно кислой ягоде, которую официально называли красникой, а в обиходе – за ни с чем не сравнимый запах – просто «клоповкой».
Берг спешил записать впечатления дня. «Здесь люди не похожи на тех, с которыми я знакомился в Москве. Они чем-то неуловимо отличаются – возможно, большей открытостью, они как будто не делают различия между мной, иностранцем, и собой. Они приветливее и гостеприимнее. Лидия сразу же пригласила меня в дом, хотя мы познакомились с ней полчаса назад. Они с интересом расспрашивают о жизни в Европе – москвичи часто бывают за границей, и у них теперь особого любопытства мы не вызываем.
Здесь иначе выглядит и Мария – она как-то расслабилась, ушла настороженность. Она, оказывается, сентиментальна – когда мы приехали на побережье океана, я заметил на ее глазах слезы…»
Берг прервался, подошел к окну: по главной улице, переваливаясь на выбоинах, двигались потоки японских авто.
«Скоро я доберусь до цели своего дальнего путешествия. – Нетерпение захлестывало его. – Я уверен в успехе, я просто не могу не найти то, что ищу. И если для этого понадобилось бы обогнуть земной шар еще сто раз, я сделал бы это. Что бы там ни говорила Барбара, я доведу начатое до конца…»
Он вернулся к ноутбуку, закрыл файл, посчитал временную разницу с Франкфуртом: там еще только шесть утра, звонить Константину рано. «Ну ничего, позвоню с теплохода», – решил он.
Поздно вечером Маша и Берг погрузились на теплоход «Игорь Фархутдинов» в порту Корсаков. Как растолковала Маша, он был назван в честь бывшего губернатора области, нелепо погибшего в авиакатастрофе за год до этого как раз на Курилах. Пилот вертолета не распознал вовремя скрытую туманом сопку – и целая группа областных чиновников погибла, когда вертолет ударился о склон…
– Надеюсь, мы с вами не будем там летать на вертолете? – полушутя-полусерьезно спросила она.
Берг промолчал – он еще не знал, каким транспортом придется добираться до его цели.
Они разместились в каютах и поднялись в ресторан. Публики в просторном зале было мало – курильчане, возвращавшиеся из отпусков, по давней традиции оставляли все деньги на материке и по дороге домой обходились «сухим пайком». Поужинав, вышли на палубу. Легкие волны в свете луны отблескивали свинцом, из динамика неслись старые шлягеры. Берг стоял на корме, неотрывно глядя на след теплохода – как будто под кормой кипел огромный чайник. Хохолок на Берговой макушке трепыхался.
– Андреас, вы ведь на Дальнем Востоке в первый раз? – не удержалась Маша.
Берг повернулся, посмотрел молча, потом словно нехотя сказал:
– Я несколько раз побывал в Японии. Почти рядом.
– Ну, Япония это совсем другое, – слегка обиделась Маша. – Я имею в виду на нашем Дальнем Востоке.
– Да-да, впервые.
– А что вас так сюда потянуло?
– Всегда интересно повидать новое место, – вежливо улыбнулся Берг. – И это моя работа.
– Ну, вы как хотите, а я пойду спать. – Маша вдруг почувствовала, что еще секунда – и она уснет прямо здесь, на палубе.
– Желаю вам спокойной ночи! – поклонился Берг.
Маша засмеялась и сделала книксен. Ей почему-то вдруг стало весело. В каюту она спускалась, подпевая судовой трансляции: «Со всех вокзалов поезда уходят в дальние края-а…»
«Игорь Фархутдинов» встал на рейде Курильска утром. В ясном прохладном воздухе беспорядочная россыпь серых домов на склоне сопки с сиреневыми столбиками дыма над крышами была похожа на какую-то огромную свалку. За сопкой невероятной декорацией плыл в воздухе симметричный силуэт вулкана Богдан Хмельницкий. Вылитая гора Фудзи на картинах Хокусая, в который раз подумала Маша.
– Вы не находите, что этот вулкан очень похож на свитки Хокусая? – Берг повернулся к Маше, блеснув бриллиантом в ухе.
– Похож, очень похож. – Маша не удивилась познаниям немца, но ее снова неприятно поразило то, что он словно прочитал ее мысли.
К борту «Фархутдинова» с тарахтением и плеском подвалил плашкоут – плоскодонная баржа, на которую надо было высаживаться по хлипкому трапу. Плашкоут колыхался на волне явно не в такт с судном. Берг недоверчиво смотрел, как приплывшие домой курильчане ловко сигают вниз, держа в руках объемистые чемоданы и баулы.
Два матроса, скалясь и отпуская нехитрые шутки, внизу подхватывали только женщин и детей. Наконец спрыгнула вниз и Маша, ей не дали удариться о черную палубу, аккуратно придержали на весу. Берг сначала передал вниз свои щегольские чемодан и рюкзак – матросы переглянулись, но ничего не сказали, как опасалась Маша. Наверное, поняли, что какая-то шишка. Потом немец неловко прыгнул сам с кофром в руках, чуть не упал, но выровнялся и поблагодарил матросиков, хотя те стояли опустив руки. Матросы еще раз переглянулись. Плашкоут потарахтел к деревянному причалу.
