Текст книги "Внучка, Жук и Марианна"

Автор книги: Татьяна Батенёва

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Колпакова Оля

Катя проснулась от веселого повизгивания Жука и детского голоса, который приговаривал:

– Хороший песик, хороший!

Накинула халатик, выскочила на крылечко. Незнакомая девочка лет шести с двумя толстыми короткими косичками гладила Жука по пыльной шерсти, тот блаженно щурился.

– Девочка, ты чья? – весело спросила Катя, так ей понравились серьезная толстощекая физиономия и уверенный вид девчонки.

Та подняла на Катю серые глаза и важно сказала:

– Я Колпакова Оля. А вы – тетя Катя?

В этот момент в распахнутую калитку въехала прогулочная коляска с таким же толстощеким мальчуганом лет двух. Ее везла молодая женщина, про каких принято говорить «цветущая» – пышущая здоровьем, не худая и не толстая, с открытым улыбающимся лицом.

– Ленка! – крикнула Катя. – Так это твоя Оля Колпакова? – Она спрыгнула с крылечка и обхватила гостью.

– Ну моя, а чья же? – Оставив коляску, Лена бросилась в объятия подруги. – Сто лет прошло, а ты совсем не меняешься, не толстеешь! – с оттенком зависти говорила она. – А меня видишь как после этих короедиков разнесло!

С Леной они дружили столько, сколько Катя помнила себя. Сначала маленькая серьезная девочка приходила к ней, когда Катю надолго оставляли у бабушки. Потом она помнила Лену тоненькой и такой же серьезной бабушкиной ученицей, которая тем не менее всегда готова была на самые рискованные приключения и каверзы, за которые им и попадало двоим. Потом Лена превратилась в красивую целеустремленную девушку, которая сама хотела стать педагогом, училась в институте, но на третьем курсе внезапно вышла замуж за свою первую любовь – Вовку Колпакова. И как только он закончил пограничное училище, уехала с ним в тьмутаракань – Дальневосточный пограничный округ. Они изредка переписывались, но не виделись семь лет, за которые Лена успела дважды стать мамой.

– Ты как, надолго? В отпуск или насовсем? – Катя теребила подругу, засыпая ее вопросами. – А папа ваш приехал или вы одни?

– Папа приехал, – важно сообщила Оля, пока Лена переводила дух. – И уехал на рыбалку с дедушкой.

– Я же в позапрошлом году приезжала с Олюшкой. – Лена грустно кивнула на старшую дочку. – Тебя не застала, а Екатерину Васильевну навещала. А в этом году видишь как… На похороны не успели.

– Да, похоронили бабушку, одна я теперь осталась из всех. – Катя покачала головой, взяла Олю за руку. – Ну, пойдемте в дом, будем чай пить, я же только встала, а вы ранние пташки. Наговоримся, все-все мне расскажете…

Марианна торопливо вышла из дома, нервно метя хвостом. Она не любила и побаивалась маленьких детей – от них можно было ждать всяческих неприятностей.

Жук в позе верного оруженосца сидел перед самым крылечком, втайне рассчитывая на угощение по случаю прихода гостей.

– Сидишь ждешь, – иронично промурлыкала Марианна. – Не жди, это тебе не Бабушка, чтобы конфетками разбрасываться. Внучка и сама сладкого не ест, и тебе не даст.

– Почему это? – обиделся Жук. – Завтракать все равно пора.

– По-научному собак вообще один раз в сутки кормят, – равнодушно заявила Марианна. – Это ты тут разъелся на дармовых харчах. Непонятно вообще, за что тебя кормили столько лет, какой от тебя прок?

– Как это какой! – взвился Жук. – Я всегда! На посту сижу, извещаю, если кто пришел, за порядком слежу. Это ты зачем в доме, раз мышей не ешь, непонятно! Графиня Мурсаро!

– Монсоро, балбес, а не Мурсаро, – хмыкнула Марианна. – Не гавкай, не привлекай лишнего внимания. Нам с тобой о деле надо думать, а не лаяться.

– Так что можешь на меня рассчитывать, Катюш, я сестру Наташку приведу, еще кого-нибудь из девчат. – Лена усаживала Никитку в коляску, тот сосредоточенно долбил совочком по подлокотнику. – Короедиков маме оставлю, помогу тебе и приготовить, и столы накрыть. Сама знаешь – на девять дней народу меньше придет, чем на похороны, зачем тебе на кафе деньги тратить, дома все сами сделаем.

Катя благодарно кивала – предстоящие девятидневные поминки еще вчера были для нее серьезной проблемой. Но Лена умела легко превращать самые серьезные проблемы в обыденные дела – это ее свойство Катю всегда восхищало.

– Ну, мы пошли, до завтра! – Лена весело покатила коляску, Оля все с тем же важным видом шла рядом. Никитка, перевалясь через подлокотник и рискуя вывалиться из коляски, махал ручкой, пока был виден.

Школа – не место работы

…Поминки шли тихо, сидящие за столом чинно ели, произносили добрые слова в память Екатерины Васильевны. Большинство из них Катя не знала, кое в ком узнавала дальних бабушкиных или дедушкиных родственников. Многих ей на ухо называла Лена, которая успевала и следить за столом, и командовать подругами. А те бесшумно меняли блюда, ставили чистые тарелки, раскладывали закуски.

– Николай Евграфыч, новый директор школы, – шептала Лена, глазами указывая на маленького благообразного мужчину в криво повязанном галстуке. – Он историк, вел у нас уроки, а теперь в начальство выбился… Марина Геннадьевна, математичка, вредина ужасная, но математику преподает так, что репетиторов не надо… А это тетя Глаша с Первомайской, Катерина Васильевна у нее молоко брала…

Люди выпивали положенные три стопки, вежливо прощались, на их место садились новые. Пришел инвалид Барыбин, долго что-то бубнил в коридоре, от него сильно пахло перегаром и грязной одеждой. Но Лена и тут оказалась на уровне – назвала Петром Сергеевичем, извинилась, что за столом нет свободных мест, вежливо проводила на кухню, налила полстакана водки, дала закусить… Катя смотрела на подругу и поражалась – как у нее все ловко, правильно и необидно получается.

Николай сел за стол во вторую смену, не ел, молча выпил стопку, время от времени издалека смотрел на Катю.

– Это бабы-Зинин внук, что ли? – мимоходом спросила ее Лена все так же на ухо. – Ишь как стрижет глазами, говорят же, спецназ. Он на тебя запал, что ли?

Катя не успела ответить, как Лена убежала на кухню со стопкой грязных тарелок, но почувствовала, что загорелись щеки. Она опустила голову. Вот, Ленка, пройдоха, придумала же…

Но та вошла в комнату как ни в чем не бывало, присела рядом с Катей:

– Как считаешь, компот уже подавать?

Катя не понимала, зачем принято справлять поминки. Зачем пришли эти чужие люди, которым нет никакого дела до ее скорби, до памяти о бабушке. Ей казалось, что это просто нехитрое развлечение в их скучной сельской жизни – как в городе поход в театр или на стадион…

– Скучно вам? – Неожиданно на стул рядом села та самая математичка Марина Геннадьевна, про которую Лена сказала «вредина». – Думаете, что все чужие и пришли только за развлечением? Поверьте, это не так.

Катя повернулась, встретила взгляд серьезных темных глаз на неправильном и некрасивом, но значительном лице.

– Я н-не думаю… – Ей было неприятно, что эта женщина так легко прочитала ее мысли.

– Думаете-думаете. – Марина Геннадьевна усмехнулась. – Возможно, для кого-то это и так. Но для большинства из нас смерть Екатерины Васильевны – личное горе. Она ведь в разное время учила почти всех учителей в нашей школе: и среднее поколение, и младшее… Собственно, благодаря ей и таким, как она, мы и выбирали профессию, и стремились вернуться именно в родную школу. Понимаете?

– Д-да, – неуверенно кивнула Катя.

– Вы за свою жизнь сколько школ сменили? – понимающе улыбнулась учительница.

– Четыре… Нет, пять, – запнулась Катя. – Родители работали в разных местах, ну и…

– Вот видите… – В глазах Марины Геннадьевны появилось какое-то новое выражение. – Для вас школа – это просто место, где вы учились. А в таком селе, как наше, школа – это шанс выйти в люди, это дорога в будущее. По крайней мере, раньше было так. В отсутствие телевидения и Интернета мы для сельских ребят были единственным источником знаний. Если хотите, привратниками у ворот в большой мир. Да и сейчас от нас многое зависит в их судьбах. В наших силах дать им возможность стать тем, чем они хотят, конкурировать с детьми из города. Или не дать, если будем халтурить, плохо учить.

– Но ведь это и от них, от ребят зависит – научить можно только того, кто хочет научиться, – неуверенно сказала Катя. – А если не хочет…

– Правильно, конечно, но в деревне, быть может, гораздо больше детей, которые хотят, чем в городе, где все доступно, – покачала головой Марина Геннадьевна. – И их судьба зависит от того, будут ли у них нормальные учителя или нет. В противном случае при всем своем желании и даже при деньгах родителей они останутся аутсайдерами. То, что упущено в школьные годы, наверстать потом трудно, почти невозможно. Школа в деревне всегда была не местом работы, а миссией, судьбой… И научила нас этому Екатерина Васильевна. Поэтому мы и пришли поклониться ей.

Катя почувствовала, что на глаза снова наворачиваются слезы. Она хотела поблагодарить, сказать какие-то слова, но не смогла. Марина Геннадьевна обняла ее за плечи, погладила по голове.

– Спасибо! – едва смогла выдавить Катя и выскочила из-за стола. Марина Геннадьевна понимающе смотрела ей вслед.

Банька

Утром Катя вышла в сад, чтобы поработать, пока солнце не начало жарить изо всех сил. Через пару часов она решила сделать перерыв, обошла сад по периметру. Дошла до баньки в самом дальнем углу. Ее построили лет пятьдесят назад, в середине прошлого века, и Катя помнила, как в детстве любила париться в ней вместе с мамой.

Каждый раз перед этим мама намывала баньку, голиком скоблила толстые доски пола и бревенчатые стены добела, окатывала кипятком. Потом запаривала березовые венички, мыла Катю, мылась сама. Вдвоем они входили в душистый сухой воздух парной. Мама брала старинный ковшик, зачерпывала воду из тазика с вениками и кидала ее на раскаленные камни. Раздавался небольшой взрыв, к потолку поднималось облачко, а в лицо била влажная березовая волна…

Катя отворила низкую дверь, вошла в полумрак баньки. К ее удивлению, здесь было прохладно и прибрано, будто банькой пользовались постоянно. В предбаннике на столике постлано старинное полотенце с вышивкой, на стене висели пышные сухие букеты лечебных трав, кадка наполнена свежей водой…

«А истоплю-ка я вечером баню, – вдруг подумала Катя. – Как это мама говорила: баня греет, баня лечит, баня сердце веселит?» Давно забытые строчки легко всплыли в голове.

Мысль о бане весь день радовала ее, и часов в пять она весело побежала в котельную, взяла топорик. Из поленницы, сложенной у стены баньки, выбрала несколько чурбаков, неумело, но решительно расколола их на толстой плахе.

Краем глаза она видела, что за забором на своей стройке что-то делает сосед, но постаралась не замечать его присутствия. Она нащипала лучинок, как учил когда-то дедушка, сложила их в печи в виде шалашика, засунула туда клочок газеты и подожгла. К ее удивлению, лучина сразу загорелась, она подложила поленьев и долго смотрела сквозь приоткрытую дверцу, как дрова разгораются.

Банька постепенно нагревалась, она еще пару раз подкладывала дров, а когда они кончились, вышла, чтобы нарубить еще. Топорика, который она недавно сама воткнула в плаху, на месте не было.

Катя поозиралась, пошевелила высокую траву у стен бани. Топорик провалился в преисподнюю. Катя снова побежала в котельную, где должен был стоять большой дедушкин топор, но и его там не оказалось. «Сейчас дрова прогорят, и вся моя затея накроется медным тазом, – сама себя рассмешила Катя. – Что делать?»

Она решительным шагом подошла к забору. Николай размешивал в корыте раствор. На этот раз он был в рубашке с закатанными рукавами, хотя вечер был жаркий.

– Добрый день! – Катя решила с ходу брать быка за рога. – Николай, не одолжите мне на полчаса топор? Мой куда-то пропал.

– Добрый день. – Николай разогнулся, с удивлением посмотрел на Катю. – Пропал? Так вы же… – Он не договорил, вынул из бруса новенький топор и через забор протянул его Кате рукояткой вперед.

– Спасибо! Я скоро верну. – Катя решительно зашагала в конец сада.

Она ударила по очередному чурбаку, но топор оказался слишком тяжелым и, легко развалив чурбак пополам, глубоко вошел в плаху. Пока она пыхтела, пытаясь вытащить его, Николай стоял у забора и наблюдал.

Катя пыталась и так, и эдак, но проклятый топор не желал выниматься. Николай легко перемахнул через забор.

– Дайте я помогу, – сказал он, отнимая топор у вспотевшей Кати.

Она распрямилась и стояла, отдувая рассыпавшиеся волосы с мокрого лица.

Николай легко и быстро расколол с десяток чурбаков, посмотрел на Катю.

– Баню решили протопить? – насмешливо спросил он. – Душ надоел или опять насос сломался?

– Ничего не сломалось, – вспыхнула Катя. – Так, вспомнила, как мама баню топила, вот…

– А-а-а, стоящее дело, – примирительно проговорил Николай. – Я и сам всегда тут мылся, Катерина Васильевна позволяла топить.

– Вот почему мне показалось, что баней пользуются? – догадалась Катя. – Так приходите, мойтесь, я долго не парюсь, так, ради удовольствия…

– Спасибо за предложение, обязательно приду попозже, часов в десять, мне еще поработать надо.

И он широким шагом вернулся к забору, перепрыгнул через него.

* * *

Катя взяла большое полотенце, шампунь, свежий халатик и пошла мыться. Она не спеша намыливалась, окатывалась из таза, хорошо промыла волосы, потом попарилась, бросая на камни березовую воду. Ей казалось, что мама где-то рядом, она даже слышала ее голос. Намывшись, простирнула снятые с себя одежки, убралась, смыв с полка березовые листья и мыльную пену с лавки, оделась в прохладном по сравнению с парной предбаннике… Она уже предвкушала, как сейчас будет долго пить свежий чай с вареньем и сушками…

Дверь из предбанника не открывалась. Катя толкнула ее плечом, еще раз… Дверь была явно заперта снаружи. Катя потрясла ручку, подергала дверь. Все было напрасно. Она подошла к маленькому оконцу. Даже если разбить стекло, она не пролезет. Высадить всю раму? На это нужна и сила, и инструменты. Сотовый телефон остался в доме. Что же ей теперь, всю жизнь тут сидеть? Она вспомнила, что вечером придет мыться Николай. Хороша же она будет, когда он откроет дверь и увидит ее сидящей тут, как полную идиотку! Но мысль, что запереть ее тут мог именно он, Катя сразу отогнала, как абсолютно невероятную. Но тогда кто? И зачем?

Она села на лавку. Хотелось заплакать от бессилия, но это уж было бы совсем смешно. Придется сидеть до его прихода или… Нет, никакого другого варианта ей не оставалось. Разве что помереть тут взаперти – от жажды и голода. От этой дикой мысли Катя засмеялась, но стало только хуже…

Жук дежурил у двери бани. Ему было неспокойно, все же зря они с Марианной это затеяли. Он говорил, да разве эта цаца послушает. Он то ложился в густую траву, то вскакивал и прислушивался, шевеля ушами. Наконец услышал, что Внучка дергает и толкает дверь…

Сломя голову он побежал к забору, протиснулся под него и с громким лаем кинулся к Николаю. Тот выкладывал цокольный ряд кладки – работа, требующая особенного внимания…

Жук подскакивал к нему, потом отскакивал, припадал на передние лапы, все время громко лая.

– Ты что, пес? Случилось чего? – Николай разогнул затекшую спину. – Чего брешешь?

Жук продолжал лаять взахлеб, то и дело словно порываясь бежать к калитке и снова припадая к земле.

– Ты чего? С Катей что-то? – догадался Николай. – Идем!

Он вылез из котлована, на ходу вытирая руки, побежал за устремившимся вперед Жуком. Пес добежал до калитки, пронесся по улице, вбежал в свой двор. Николай вскочил на крыльцо, но собака неслась дальше, в глубь сада.

– От ты, елки зеленые, угорела она там, что ли? – на бегу прокричал Николай, издалека увидев, как Жук приплясывает у двери баньки.

Но дверь была закрыта на допотопную деревянную вертушку. Николай крутанул вертушку, рванул дверь на себя.

Катя сидела на лавочке. Подняла явно заплаканные глаза на разом вспотевшего Николая.

– Кто вас запер-то? – неловко спросил он. – Я уж думал, вы тут угорели…

– Не знаю я, – горько сказала Катя. – Получается, что угорела. Не могла же я сама себя… Кто-то запер.

– Ну, выходите, чего тут сидеть. – Николай поднял ее под руку, как больную, и вывел на улицу. – Вертушка была закрыта. Так я ее оторву к чертовой матери, поставлю нормальную щеколду, – пообещал он. – Может, она сама крутится…

– Ну да, а щеколда будет сама задвигаться… – насморочным голосом сказала Катя.

– Жуку спасибо скажите, он прилетел, на самом деле как угорелый, позвал меня, – засмеялся Николай. – А то сидеть бы вам тут до поздней ночи.

– Спасибо, Жучок. – Катя наклонилась к псу. – Молодец, хороший пес!

Жук крутился, пытаясь достать кончик хвоста, что у него всегда было свидетельством высшего восторга. На морде было написано вполне человеческое смущение.

На высоком заборе сидела Марианна в позе сфинкса на Университетской набережной. И задумчиво глядела в вечность.

Чердак

Вечер оказался почему-то длинным и унылым. Кате не хотелось вспоминать, как она оконфузилась в бане, стыдно было, что плакала, как школьница, не сумела все перевести в шутку, как подобало бы взрослой женщине… Она послонялась по дому, в сад выходить не хотелось – вдруг еще раз встретишься с этим все замечающим Николаем, ну его!

Решила подняться на чердак – место любимых детских игр. Она поднялась по скрипучей лесенке в коридоре, плечом подняла тяжелый люк. На чердаке было сумрачно и жарко, в косых лучах, падавших в небольшое оконце, плясали пылинки, под крышей диковинными фруктами висели серые осиные гнезда. Катя опасливо подошла, пригляделась, но признаков жизни не заметила – то ли осы уже заснули, то ли гнезда были старые, пустые.

В углу стояли несколько пар стареньких лыж. Катя нашла и свои, на которых каталась в детстве. Маленькие ботинки были бережно спрятаны в полотняный мешочек из-под сменки и привязаны к лыжам.

Рядом лежали старые деревянные и кожаные чемоданы – пирамидой, внизу самые большие. Она раскрыла верхний – какие-то бумаги, старые письма, тетради. Надо будет потом разобрать, решила про себя. В чемодане побольше лежали ее игрушки – потрепанный заяц, кукла Ляля в платьице, когда-то сшитом бабушкой, и с выгоревшей глупой физиономией, металлическая посудка, которой она тогда страшно гордилась.

Катя закрыла чемодан с игрушками – почему-то остро защемило сердце. В них она играла, когда живы были мама и папа. В нижнем, самом большом деревянном чемодане хранилось сокровище – старые елочные украшения, бережно переложенные ватой в кружочках конфетти. Она вынимала хрупкие шары, сосульки, парашютик, сделанный из стеклянных трубочек, ватную курочку на красных ножках, обклеенную блестками… Как недавно это все было – елка, принесенная дедом с холода, медленно отогревалась, заполняя дом запахом праздника. Катя с мамой доставали игрушки, привязывали ниточки к конфетам, протыкали большой иглой и обвязывали мандарины: бабушка считала, что елка без угощения – не елка.

Она быстро зарыла игрушки в вату, составила чемоданы в прежнюю пирамиду. Не надо, не стоит вспоминать то, чего уже никогда не будет. Вытерев ладонями вспотевшее от жары лицо, она вышла на крышу пристройки. В сиреневом небе сновали стрижи – высоко, значит, дождя не будет. От железной крыши веяло жаром, который ощущался даже сквозь тапочки.

С участка соседа запахло дымом. Сквозь зелень старинных лип она увидела, что Николай раздувает мангал. Вдруг оттуда раздался громкий женский смех, мелькнула высокая фигура в белом сарафане. Женщина подбежала к Николаю, смеясь что-то показывала ему с ладони.

Катя отвела взгляд с чувством вины. На глаза попался стоявший рядом с хозяйской «Нивой-шевроле» легковой автомобиль. Ярко-красный, низкий – сразу видно, дорогой. «На машине приехала, наверное, красивая, – с досадой подумала Катя. И тут же осекла себя: – Мне никакого дела нет, кто там к кому приехал». Смех слышался все громче, женщина просто заходилась от хохота, ей вторил сдержанный голос Николая.

Катя решила уйти и осторожно, чтобы не загремела крыша, стала поворачиваться. Взгляд скользнул по соседскому двору и вдруг – показалось или нет – она встретилась глазами с соседом, который именно в этот момент поднял голову. Лицо вспыхнуло так, что горячо стало даже под веками. «Вот ужас-то, решит, что я подглядываю». Катя опрометью бросилась на чердак, грохоча железом. Захлопнула дверку, отдышалась. Было жутко стыдно и неприятно. «Что же я такая невезучая», – сокрушалась она, сходя по узким ступенькам.

Спустилась в дом, настроение упало совсем до нуля. «Ну и ладно, – уговаривала она сама себя, – еще пару дней – и уеду, нечего тут торчать, пора домой».

«Домой? – ехидно спросил тоненький голос внутри. – А где твой дом? Съемная квартира на Гражданском, в которую после ухода Алексея каждый вечер возвращаешься через силу, засиживаясь в конторе до последнего, пока не придет вечерняя уборщица, не зашуршит недовольно бумагой из урны? Офис, в котором твоего – один стол в хилой пластиковой выгородке? Любимые питерские проспекты и парки? Разве это дом? Дом здесь, где знакома каждая половичка, ее скрипучий голос, все выбоинки на ней, каждая занавеска, любая тарелка или чашка с голубыми наивными цветочками. Дом твой тут, а жить ты будешь там, скуля потихоньку, как брошенный щенок, и тоскуя по тому, что вернуть не представляется возможным».

Она села в бабушкино кресло, уронила руки. «Ну и что теперь делать?» – спросила неизвестно кого. Ответа не было.