Текст книги "Одушевляющая связь"

Автор книги: Татьяна Бабушкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Татьяна Бабушкина
Одушевляющая связь

© Н. Городилова, 2009

© АНО «Агентство образовательного сотрудничества», 2009

© ООО «Образовательные проекты», 2009

© Т. Мосиенко, обложка, 2009

* * *

«Судьба Ребёнка и судьба Детства для меня категории одинаково живые и неповторимые. Опыт двадцатого века показал, как дети связаны с отношением взрослых не только к каждому из них конкретно, но и к самому Детству.

Я ухожу к себе в детство за идеями.

От редакторов книги

Трилогия «Что хранится в карманах детства» – о том, как взрослый и ребёнок могут изо дня в день приносить счастье друг другу, используя простейшие и вечные детали быта и бытия.

В ней записано то, что прежде бытовало лишь в живом творчестве ТиВи (как давно переименовали дети Т. В. Бабушкину) и в пересказах, передававшихся из уст в уста.

Но лишь первая из трёх книг была написана самой Татьяной Викторовной (в сотрудничестве с редактором Юлией Масловой).

Две другие книги мы успели с Татьяной Викторовной лишь задумать, а собирать их пришлось уже без неё.

26 апреля 2008 года Татьяна Викторовна Бабушкина погибла в автомобильной катастрофе.

Наша страна потеряла одного из последних великих отечественных педагогов, первопроходца многих удивительно плодотворных направлений сотрудничества детей и взрослых, великого исследователя и защитника мира детства.

Но всё же и эта книга, хотя мы и не успели согласовать её с автором, лежит перед вами. Она собрана из статей Татьяны Викторовны, записей её бесед и выступлений, которые почти сами собой приобрели тесную связанность, цельность и объёмность.

Пусть среди мыслей Татьяны Викторовны, её неожиданных педагогических ходов и предложений, каждый читатель обнаружит те вещи, которые останутся для него навсегда живыми и действенными.

Ведь как объясняла сами ТиВи: «Мы – те, кто живёт с детьми – очень небольшая группа людей, которой достаётся невероятная роскошь жизни, где можно обойтись без душевной неряшливости, ощутить, что душа твоя сбылась».

Размышления о Татьяне Бабушкиной. Вместо предисловия

О лёгкости невозможного

Мне довелось провести три дня на семинаре Татьяны Викторовны Бабушкиной в Висиме, посёлке Свердловской области.

Хорошо помню: холмы и вода, старообрядческие дома, деревянные, посеревшие, построенные из старой лиственницы, и наша странная компания в большом деревянном доме – то ли школа, то ли лицей. Ночной педсовет в бане (я тогда подумала: «Мама! Куда я попала!») И ещё: самодельный цирк, детдомовские дети, путешествия по местным помойкам в поисках старинных вещей – чего там только не находили! В последний день устроили выставку, и было интереснее, чем в музее.

Тогда, в Висиме, я вдруг оказалась как бы в своём детстве. В той ситуации, среди таких людей, где мне всегда хотелось быть, но почему-то никогда не получалось. Более того, такой образ жизни я давно привыкла считать невозможным, нежизнеспособным и даже, как ни горько, бессмысленным и лишним в этом мире. А тут – возможно! Ты находишься внутри, и тебе вообще непонятно, что тут сложного и что может пойти не так.

И сама ТиВиша – что бы ни делала: кормила ли нас борщом или читала детям сказку на ночь – вызывала присутствие необычайного. Это было «заражение светом». Ты вроде бы этого света и не видишь, только знаешь, что он тебе светит. И вдруг тоже начинаешь светиться, но не отражённым, а своим возникшим светом. Это чудо происходило с каждым.

В то же время я отчётливо понимала, что всё происходившее на семинаре было тщательно продумано, проработано и прожито теми, кто его готовил. И что даже такое тонкое сказочное существование можно сделать вот так, своими руками. Мне это потом очень помогло в работе с учениками.

После Висима всё меня приводило к ней: то случайно прочитанная в книге фраза, то открытка в магазине, так похожая на большие бумажные фонари, которые мы делали в День фонарей…

А моему сыну она написала тогда, что он «юноша, сердце которого растёт тихо, как трава».

Марина Казанцева

Тяжёлые сумки уроков фантазии

…Разбирая черновики будущей книги, я вспоминаю, как в 2003 году осенью бегала к ней после работы с диктофоном и записывала размышления о клубе, как мы медленно гуляли и разговаривали – и записался шум дождя. Не помню почему, но Татьяна Викторовна назвала наши беседы «устной прозой».

* * *

В 1997 г. Татьяна Викторовна пришла к нам на курс и сказала: «Я авантюрный педагог. Кому интересно заниматься авантюрной педагогикой?» Были лекции, семинары, а как-то потом она говорит: «Почему вы не спрашиваете меня, где я живу, почему вы не хотите прийти ко мне в гости?» Мы растерялись и говорим: «Да, хотим».

Мы стали приходить к ней в квартиру (вернее, комнату), поднимаясь со двора по железной лестнице на второй этаж старого двухэтажного дома; она читала нам лекции (своим «атмосферным» способом) и в какой-то момент предложила назвать наш клуб. Поскольку мы приходили к ней в маленькую комнату большой толпой, то такое появилось и название: «Школа одной комнаты». Потом клуб менялся, незаметно и постоянно (и по участникам, и по направленности наших дел), и в какой-то момент мы поняли, что он живёт уже в каком-то другом качестве. И тогда появилось очередное его название – «Внимание, черепаха».

* * *

ТиВи работала с самыми трудными подростками в школах города, читала им особенные игровые лекции. Потом эти старшие школьники проводили уроки фантазии для первых классов. Они будто ощущали ответственность перед младшими. Менялись, становились серьёзней. А летом проводили лагерь, куда съезжалось немыслимое количество друзей и знакомых, и клубовцы прошлых лет со своими детьми».

* * *

В 1998-1999 годах мы с ТиВи проводили цикл занятий в детском доме у малышей шести-семи лет. Это был потрясающий опыт.

Сначала мы не могли разыграть «театр овощей»: овощи не доживали, дети кидались на них и съедали их сырыми. Похоже, эти дети никогда не видели сырых овощей, они жадно ели тыкву, ели картошку…

И тогда мы стали на занятиях сначала просто кормить их овощами и фруктами. А уже потом доставали то, что можно было использовать в «театре овощей».

* * *

Я вспомнила, какие тяжёлые сумки мы таскали для «уроков фантазии».

Там были: старинные кувшины, деревянные ложки, необычно изогнутые, сделанные из коряг и потемневшие от времени, шкатулочки и старинные ключницы с большими старыми ключами, вязанные и шитые мешочки, наполненные пуговицами, фасолью, ракушками и камушками, деревянные подносы и тарелки, различные игрушки, самодельные и просто необычные, музыкальные шкатулки, подсвечники. Фонари и колокольчики….

* * *

Чем были предметы для Татьяны Викторовны?

Она говорила, что это то, через что ты входишь в жизнь. Что между ребёнком и взрослым обязательно должен быть предмет как «связующее третье».

Язык предметов очень понятен детям. Если на семинаре для взрослых нужно что-то объяснять, пробуждать внимание, вводить в тему, то когда начинались занятия с детьми, Татьяне Викторовне не требовалось никаких предисловий, чтобы дети включались в игру с предметом.

Например, студенты попрятали свечи по всей комнате; она вручает детям корзинки и спрашивает: «Что созревает зимой в лесу?» Все отвечают – грибы. И вдруг выясняется, что это свечи созревают, и их надо собирать.

* * *

У себя дома она придвигала к новогодней ёлке стол, и на нём выстраивалось много различных красивых и старинных игрушек (и предметов, и персонажей), а Татьяна Викторовна располагала их словно внутри какого-то события.

Например, все ехали на новогодний бал, а вдалеке были видны огромные гномы, которые тащили ёлку уже для следующего года; там ехала маленькая карета, а в ней лежала горошина. Она говорила: «Видите, это на бал везут горошину, чтобы проверить принцессу».

Там была необыкновенная танцующая пара, пряталась музыкальная шкатулка, в какой-то год состоялся парад снеговиков и много, много всего; нужно было сидеть тихо, и она рассказывала пришедшему в гости ребёнку, что происходит.

И дети начинали включаться в эту непривычную игру внутреннего движения, когда внешне вроде ничего не происходит, а ребёнок играет, в его воображении всё оживает – а трогать ничего и не требовалось.

И они действительно могли ничего не трогать! Ребята постарше водили других ребят и часами смотрели на это. А потом можно было тихо сидеть и смотреть, как она зажигала свечи.

* * *

Я сейчас продолжаю заниматься с детьми, страдающими различными психическими заболеваниями. Мне приходится заниматься и с их родителями, потому что иначе ничего не получается. Трудно передать горе этих родителей, описать их состояния. Часто семьи разрушаются, когда ребёнку ставят диагноз, и мама остаётся одна с малышом. А вокруг безразличие чиновников и педагогов, которые не принимают ребёнка в садик. Измеряют его интеллектуальные способности и прочее.

Мне пришлось часами сегодня разговаривать с одной мамой, которая находится на грани. И вдруг очень помогло моё прочтение книги Татьяны Викторовны. Я смогла найти слова, сказать, что это не с ней и не с её ребёнком что-то не так, а с миром, который так небрежно относится к детству и родительству. Я прямо зачитывала ей куски, о неспешности и разности ритмов, о домашнем театре и о человечности…

* * *

Я думала, что же самое главное в её педагогике? Вероятно, вот это: «Я ухожу в детство за идеями».

В одном из первых своих выступлений перед нами, ещё студентами, она сказала: «Ребята, вы поймите, для меня проблема детства больше, чем проблема ребёнка».

Она всё время пыталась какими-то способами создавать ситуации, чтобы взрослые вспоминали своё детство, и уже находясь с ребёнком, могли действовать, опираясь на эту живую память.

Она пыталась с педагогами именно это осуществить: через возвращение к себе самому вывести к пониманию сегодняшних детей.

* * *

И ещё Татьяна Викторовна всегда говорила о том, что человеку важно знать о тех плодах, которые приносит его труд, ребёнку и человеку важно говорить о том хорошем, что он сделал.

Вета Хрящёва

Предметы волшебных событий

Парадокс в том, что ТиВи использовала самые обычные предметы, приёмы или даже что-то вроде методик, которые выглядят очень просто. Но при этом она создавала из них какое-то волшебство, сказку, и всё оживало. Ребёнок приходил, а потом уносил из этого волшебства что-то такое…

Она стремилась сделать занятие действом, подобным театральному. Я видел, как люди иногда пробовали использовать те же самые приёмы как набор техник – и всё выглядело разрозненно, всё распадалось. Получался какой-то психологический тренинг, эффектный для взрослых и пустой для детей.

Эта волшебная событийность возникала не только с детьми, так ТиВи проводила семинары и со взрослыми. Мы приезжаем куда-нибудь в Волгоград, в Петербург, в Таганрог, к нам приходят методисты детских садов – просто послушать любопытного человека. И она первым делом, как и перед детьми, выставляла перед ними стол, на него высыпалось много всяких любимых детьми предметов, игрушек, и начиналась игра с предметом.

На юге она всегда бежала на базар, покупала дыни, ещё что-то вырезала, во что-то вставляла свечи… Солидные, строгие люди заходили в кабинет – я думал: «Ну всё…» И буквально через час с этого семинара для преподавателей выходили те же люди – и видно было, что все они цветут…

Сим Фёдоров

Нежность особого напряжения

Татьяна Викторовна не столько создавала, сколько импровизировала и многократно варьировала изменчивые методики из сцепляющихся и разбегающихся приёмов. Всё изобретаемое ею дышало и передавалось из рук в руки (хотя, вроде бы, не должно было поддаваться воспроизведению), её бытовой разговор мог вдруг приобретать черты точной философской речи.

ТиВи никто не решился бы назвать «учёным» – но для крупнейших учёных-исследователей она была важнейшим и равноправным собеседником.

Она могла числиться на какой-нибудь должности вплоть до профессорской в пединституте – но от этого не возникало ощущения закреплённости за ней хоть сколько-нибудь официального статуса. Её пытались считать явлением периферийным, маргинальным – а в это время усилиями ТиВи создавались и удерживались самые узловые, самые важные отношения в педагогическом мире страны.

Точно так же – в какое-то мгновение Татьяна Викторовна могла показаться вам совсем одинокой, а через минуту вокруг неё вдруг начиналось движение сотен людей всех возрастов.

За её внешним «испуганным пиететом» перед «научностью» и «учёными» было очевидно глубокое исследовательское соучастие и в радикальном переосмыслении того, что мы понимаем про мир детства, и в создании совсем новых основ дошкольной и школьной дидактики.

* * *

…В жизни Татьяны Викторовны Бабушкиной был период, когда она преподавала на кафедре педагогики в Ростовском пединституте.

Я попал в сентябре на первое в том году занятие на факультете иностранного языка. Ни у кого из пришедших девушек, чьей специальностью через несколько лет станет знание английского, уж точно в мыслях не было иметь что-то общее со школой. Полноценная тоска отражалась в их глазах от чувства теряемого времени на предстоящей «паре» по педагогике.

Девушки, ворча между собой, раскрыли на коленках конспекты и начали готовиться к другим, куда более серьёзным занятиям. Тем временем в аудиторию тихо пробралась Бабушкина, извинилась, представилась, и начала примерно такой монолог.

«Пожалуйста, вы только не отрывайтесь от своих дел. Я же понимаю, насколько вам сейчас тяжело учиться, каким трудным и важным делом вы занимаетесь – я бы с этим никогда не справилась. И я понимаю, что никакая школа вам не нужна, и делать там нечего, и выжить там невозможно.

Но я постараюсь говорить не об этом. Не про школу, а про то, что вдруг может кому-то из вас пригодится – ну, может быть, со своими детьми. Впрочем, не обязательно с детьми; вообще ведь педагогика – это про отношения, знаете? Друг с другом, с молодыми людьми, ну и с детьми тоже иногда. Конечно, это не всем нужно; я буду говорить не очень громко, постараюсь вам не мешать – а если кому-то любопытно, я буду рада, а они могут подсесть поближе».

Через несколько минут все конспекты были заброшены, ещё через несколько началась нескончаемая феерия из разных сценок, комментариев и неожиданностей на ровном месте, потом ТиВи была облеплена преображёнными слушателями – а потом втихомолку довольно потирала руки: «Ну, здесь я двум-трём точно испорчу судьбу».

«Испорчу судьбу» – означало втянуть человека в клубную жизнь, в «педагогические путешествия», в «уроки фантазии», в летние лагеря (они же «художественные дачи») – праздничные для детей и очень тяжёлые при всей праздничности для взрослых, в работу с «черепашатами»… И навсегда оставить мучительно-небезразличными к тому, что происходит вокруг с миром детства.

«Ведь я детей не воспитываю. Я с ними живу», – пыталась объясняться она: «У меня не только родство с детьми, но и родство по детству».

* * *

Удивление, радость и нежность наполняли атмосферу общения вокруг ТиВи – но это была та нежность, которая то и дело обжигает.

Ростовский клуб Бабушкиной – клуб почти с сорокалетней биографией, клуб, в каждую эпоху своей жизни объединявший поколения участников от пяти– до пятидесятилетних. Лёгкость дыхания, веселье творческих импровизаций и трагизм мировосприятия здесь постоянно представали как вещи неразрывные.

«…А душа, уж это точно – ежели обожжена –

Справедливей, милосердней и праведней она».

Пронзительность взгляда на мир оттенялась пронзительностью в высвечивании красоты человеческих душ. Постижение драматизма культуры искупалось сумбуром театрализации. Беды мира детей, отчаянность мира подростков, неприкаянность мира молодых притягивались сюда как молнии к громоотводу – но при этом между поколениями участников переливается, охватывает каждого человека вверх и вниз по возрастной шкале искрящаяся радость мировосприятия: то из детства, то из отрочества, то из юности.

О ходе своей клубной жизни участники клуба рассуждали потом примерно так: «Известна метафора: «горизонталь» – организация пространства общения, а «вертикаль» – те ценности, которые по ней передавались. Организаторы клубов обычно сосредотачивали усилия на налаживании горизонтали общения, а клуб Бабушкиной отличался тем, что контакты по горизонтали складывались сами собой, когда головы были «задраны ввысь», на некую почему-то наметившуюся точку «вертикали».

Стержень замысла – и бесконечная вариативность событий. Отсутствие ясного плана – и твёрдая способность довести дело до триумфального финала, создать такое «атмосферное давление», что успех неминуем. Истоком такой самоорганизации «горизонтальных» связей и событий вокруг «вертикальности», видимо, была особая норма всей жизни Татьяны Викторовны: неустанное челночное движение между педагогикой идеальных – нормальных – и экстремальных измерений.

В этом был уникальный знак «педагогики ТиВи», почти не имеющий аналогов в современной России.

Идеальное входило в круг Бабушкиной не специально создаваемой атмосферой идеализированных отношений, не совместными размышлениями о высоких абстракциях – а личными контактами, постоянным подключением к своим делам людей, живущих творчески-напряжённо. Возникали устойчивые содружества «клубных» ребят с глубокими поэтами, с первоклассными художниками андеграунда, с архитекторами, врачами, философами и археологами, с корабелами-путешественниками, с собирателями огромных домашних библиотек. Привычным жанром были вечные бегства в древнегреческий Танаис к его великому хранителю Валерию Чесноку и блуждания-гостевания по Москве или Екатеринбургу. Но речь шла не об «интересных людях» вообще, а исключительно о тех, с кем у ТиВи и её воспитанников возникал взаимный интерес друг к другу.

…Так запускался её нелегальный «летучий педагогический университет» – через контакты взрослеющих ребят из клуба с лучшими педагогами страны.

«Полувзрослые» были опорным слоем клуба ТиВи – его основным «фокусом», «ретранслятором» замыслов между самыми маленькими и самыми умудрёнными. Опыт такого возрастного и культурного посредничества стал одной из ключевых сторон здешнего педагогического образования для «полувоспитателей»-«полувоспитанников».

А другая сторона – опыты стыковки «идеального мира» и ежедневности, неожиданного и самого привычного. Один из «технологичных» вариантов таких стыковок получил имя «уроков фантазии», которые вдруг преображали детей на глазах их собственных учителей и родителей. Демонстрация таких занятий и обсуждение их с воспитательницами и учительницами было основным жанром «легального появления» Бабушкиной в системе образования в последнее десятилетие. «Уроки» эти выглядели вполне осязаемо и технологично – но в них отражались не программа, не методика – а некоторый наивно-человечный и чудотворный, школьно-домашний план учебной жизни, который Татьяна Викторовна полагала необходимым удерживать.

Сказки для подбадривания. Театр одного письма. Подарковая культура. Уроки фантазии. Философия пира. Гостевание. Поляна Смыслов. Бродячая педагогика. Художественная дача. Домашний театр отрока…

В отсвете подобных категорий как-то тихо налаживается организация вроде бы естественного, нормального – а при этом прекрасного и высокого «бытобытия» человеческих отношений.

* * *

«Нормальная педагогика» – слова, непривычную важность и торжественность которым в России смог придать Евгений Шулешко, ещё один великий педагогический первооткрыватель и близкий друг ТиВи. Евгений Евгеньевич и Татьяна Викторовна относились друг к другу с особой нежностью и восхищали друг друга как собеседники. Для них обоих фундаментальной была именно эта странная незатейливая мысль – о праве всех детей на нормальное человеческое детство.

Всего лишь?

Но вот какую тональность разговора о «нормальном» и «ненормальном» они удерживали при этом.

При слабости других основ жизни, затянутый исключительно в категории «интеллектуального развития», «освоения социальных стандартов», безличных величин, где нет ничего незаменимого, где всё приводится к общему знаменателю («решебниковому», денежному, тестовому, статусному…) человек неизбежно погружается в безличное и безразличное одиночество, в котором утрачивает себя, становясь счётной единицей статистики, объектом рекламных манипуляций, жертвой социальной и образовательной селекции. Одиночество разрушает возможность быть личностью. Даже все мнения и самомнения такого человека ему не принадлежат, а лишь навеиваются социальной атмосферой и легко управляются извне.

Такое с трудом выносят взрослые, ожесточаясь и разрушаясь. И такое всё чаще предлагается детям как норма их бытия. Перед лицом тотального отчуждения и обезличенности оказываются равны дети-инвалиды, дети нищих и дети миллионеров.

«…Воспитав в себе правила техники поведения, это совершенство Сальери, мы лишаемся моцартовского целостного видения и возможности жить в присутствии Тайны» – эта фраза Татьяны Викторовны может служить введением в современную педагогику младшего возраста. Ощущение живой сложности мира и культуры, пульсация пусть неясных, но личностно-важных знаний, не линейное, а объёмное видение явлений, паритет эмоционального и логического, сохранение таинственной символичности взгляда на мир – таковы координаты, которыми размечена её педагогика.

То, что прежде доставалось детям как естественный фон, обыденная обстановка их жизни, теперь всё чаще начинает требовать специальных усилий ума и души взрослых. От вроде бы внешкольной, крайне настороженной к школе «системы работы» ТиВи пролегли явные «световые мосты» ко всем глубоким опытам переустройства образования.

Искусственное воссоздание естественной среды детства – так можно охарактеризовать центральную тему самых важных педагогических исследований и открытий современности.

Бурная шулешкинская «горизонталь» ровеснических отношений и возрастная «вертикаль» клубов ТиВи оттеняли и дополняли друг друга. «Проработанное», осмысленное ими совместно в понимании детства намечало устойчивую и ясную систему координат всего пространства педагогического участия в развитии человека.

Впрочем, и Шулешко, и Татьяна Викторовна были из тех, чьё дело – не проектирование, а культивирование. Кто убеждён, что жизнь не строится – жизнь вырастает.

Эта вырастающая жизнь – культурна, но именно в том смысле, что подобно культуре пронизывается напряжением между бытом и бытием, между предельно возвышенным и привычно-ежедневным.

* * *

…Когда-то клуб ТиВи был, наверное, самым «культуроцентричным» клубом Советского Союза.

В последние же годы Татьяна Викторовна всё чаще высказывалась о культуре чуть ли не с нигилистическими интонациями.

Она заводила разговор о том, что множащиеся нагромождения культуры таят в себе страшную угрозу. Что завалы культурных ценностей, которые растущие поколения не способны осмыслить, принять, «переварить» – это надгробные плиты над будущим. Что чуждая, навязываемая, но отторгаемая культура – огромная сила: давящая, раздражающая, невротизирующая, убивающая в человеке способность к мироустроению – и себя в мире, и мира вокруг себя.

Если в перегруженном культурными знаками пространстве у человека нет средств выстраивать свой «культурный космос» – то его затягивает в подобие безграничной культурной свалки, на которой духовная жизнь сводится к бомжеванию.

Что на фоне такой ситуации именно педагогика становится главной отраслью культуры – без которой ничтожными, малозначительными выглядят все остальные.

Величие Татьяны Бабушкиной – не научное, не писательское, не дидактическое – оно во многом сродни чудаковатому величию Песталоцци (от которого взяла разбег вся мировая педагогика последних двух столетий), весёлому величию Чуковского или Джанни Родари, открывших взрослым конструктивную игровую мудрость детского взгляда на вещи, изящному величию простых и точных решений Марии Монтессори.

И ещё, пожалуй – пронзительному величию людей, подобных Мещерякову, Апраушеву, Леонгард, научившихся возвращать в мир полноценных людей тех, из кого общество привыкло фабриковать изгоев и инвалидов.

Постижению задач и удивительных возможностей воссоздания нормальной – то есть нормально-возвышенной – жизни вокруг детей посвятила свою прекрасную жизнь Татьяна Викторовна Бабушкина. Её сердце было удивительным камертоном размышлений о мире детства и источником усилий в его поддержку. Тонкость и точность её чувств, усилий, замыслов, неприметно формировали духовные и душевные силы множества людей в России.

Пожелаем себе долгого света от её жизни на нашем пути.

Андрей Русаков