Текст книги "Хренодерский переполох"
Автор книги: Татьяна Андрианова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Валсидал как раз пытался прикопать безвольное тело молодой ведьмы в прошлогодней листве – в идеале будущего упыря нужно было предать земле, дабы никто не нарушил процесса его перерождения, но вампир не мог вырыть достаточно глубокую яму и решил подойти к процессу новаторски. И тут он услышал, что к поляне приближается целая толпа народу.
– Вот гадство! – зашипел он, вспомнив бодро бегущую в сторону деревни селянку. – Растрепала-таки. Ну почему женщины такие болтушки?
Он с сожалением кинул взгляд на еще видное из-под листвы тело. Нет, утащить не удастся. Слишком уж он слаб. Самому бы убраться подобру-поздорову. А жаль. Алукард вздохнул и бесшумно удалился с поляны. И вовремя. Из-за деревьев вывалилась целая толпа хренодерчан.
Первыми, разумеется, показались хренодерские бабы, причем даже преклонные года не послужили препятствием для явки. Не на всякое гулянье являются с таким энтузиазмом и практически в полном составе. Следом не без опаски вышли мужики, готовые в случае чего занять оборону. Мало ли что обнаружит слабый пол на поляне и в каких грехах потом обвинят их, мужчин. Ведьма, она ведьма и есть. В чем ее ни обвиняй, а спросу никакого. Следом шествовали подростки, с видом кошек, гуляющих сами по себе; как бы мимо проходили, заглянули случайно. Самые маленькие, кто не держался за юбки матерей, осторожно выглядывали из-за деревьев – не дай всевышний, взрослые увидят, они могут и домой отослать.
Рыжая Алкефа со свойственной ей горячностью в лицах разыграла всю сцену встречи с «ведьминым хахалем» у порога Светлолики. Параскева прошла сквозь женский строй как нож сквозь масло, спокойно отодвинула распалившуюся сельчанку и твердой рукой постучала в дверь. В ответ на стук жалобно заблеяла коза, но ведьма не отозвалась.
Тут на сцену вышел Панас Залесский, решивший помочь супруге достучаться до непонятно чем занятой в такой ответственный для всего села момент ведьмы. Если бы Лика точно была дома, она не просто открыла бы дверь, но и с удовольствием спустила бы всех с крыльца. Но девушка благополучно лежала неподалеку, никем не замеченная, и ничего такого не слышала. Зато изба, сложенная из местного дерева, не пожелала терпеть произвол, крепкие кулаки сельчан грозили если не выбить дверь целиком, то как минимум сломать несколько досок. Она оскалилась деревянными кольями-клыками и издала такой мощный рык, что голова со своей супругой слетели с порога и упали в объятия друг друга прямо в кучу листвы неподалеку под дружное фырканье сельчан. Смеяться открыто никто не рискнул, какой ни на есть, а голова.
Параскева звонко шлепнула супруга по рукам, дескать, убери руки. А сама зарделась, как маков цвет. Муж у нее все-таки был справный, многие женщины до сих пор заглядывались, а уж на ярмарке, того и гляди, чтобы не увела какая-нибудь вертихвостка.
– Убери руки, – хихикнула она, чувствуя на филейной части чью-то ладонь.
– Да убрал уже, – недоуменно откликнулся Панас и как доказательство невиновности предъявил две раскрытые ладони.
– А-а-а-а! – неприлично взвизгнула супруга и подпрыгнула с места на такую высоту, что любая горная серна облезла бы от зависти, узрев подобный рекорд.
С проворством дикой кошки Параскева метнулась к валявшемуся на поляне суку плотоядного дерева, схватила его и не мешкая врезала палкой прямо по месту, где только что лежала, но промахнулась. Удар пришелся по замешкавшемуся Панасу, он охнул, попытался оттолкнуть палку, но тут же зубы плотоядного сука вцепились в беззащитную ладонь и принялись рвать ее, издавая жуткие завывания. Панас завопил благим матом. Супруга охнула и стала отдирать разозленный кусок древесины, но дерево вцепилось насмерть – оторвать его можно было только с куском руки, но травмированная конечность была чем-то очень дорога и голове и его супруге. Кто-то особенно догадливый метнулся в Хренодерки за пилой – иначе плотоядное дерево было не оторвать, хватка у него железная.
Пока суд да дело, старейшая жительница села бабка Рагнеда, осторожно шаркая ногами, обутыми в затейливо плетенные лапти, по лесной подстилке подошла к месту, где только что в крепких объятиях возлежали супруги. Что-то торчащее из груды листьев привлекло внимание старой женщины. С годами ее зрение ухудшилось, вблизи она почти ничего не видела, зато отчетливо различала дальние предметы. Рагнеда коснулась клюкой интересного предмета, на поверку оказавшегося кистью девичьей руки. Женщина громко охнула и села бы на землю, если бы к ней вовремя не подоспели внучки. Они подхватили обмякшее старушечье тело и сами вздрогнули, обнаружив страшную находку. На поляне раздался горестный вопль. Сбылся самый страшный сон головы – не стало ведьмы в Хренодерках.
Ведьму хоронили всем селом. Панаса освободили от захвата зубов плотоядного сука, и теперь с рукой, висящей на перевязи, он выглядел так, словно лично дрался за жизнь девушки и проиграл. Бабка Дорофея, обязанная Светлолике своим женским счастьем, на что в своих годах уже и не рассчитывала, отжалела невольной благодетельнице свой подвенечный наряд. Белое платье оказалось ведьме не по размеру, но обряжавшие ее женщины решили, что в наряде не на балу танцевать, а в гробу полежать можно и в свободном. Платье подкололи по фигуре, короткий подол скрыли белым саваном. Местные плотники спроворили гроб прочный, ладный, не пожалели ни досок, ни гвоздей, ни лака. На белой подушке, набитой местным разнотравьем, девушка смотрелась как живая, словно только прилегла отдохнуть и нечаянно уснула. Расчувствовавшиеся бабы навзрыд рыдали рядом с гробом, громко виня себя в случившемся.
Умудренный опытом жрец Всевышнего Гонорий, внимательно осмотрев покойную, обнаружил две ранки на шее и предложил вогнать кол в сердце ведьмы. Мол, береженого Всевышний бережет, а смерть очень уж подозрительная. Это он зря сказал. Женщины взъярились не хуже злобного лесного духа под названием «маньяк» и чуть не перешли врукопашную, отстаивая тело почившей от надругательства.
– Виданное ли это дело, чтобы в сердце, и без того разбитое, да колья втыкать? – гудели бабы. – И так бедняжку в храм вносить нельзя, а мы еще и деревяшку вобьем?
Мужики благоразумно отступили. И хотя многие находили идею жреца хорошей, смельчаков воплотить ее в жизнь не нашлось. Погудели они немного, покосились в сторону прекрасной половины человечества, воинственно потрясающей скалками, да и успокоились. С бабой спорить – оно завсегда себе дороже выходит. Ежели она втемяшила себе чего в голову, так хоть что с ней делай, ни за что не передумает. В итоге на сельское кладбище шли по отдельности. Вокруг гроба столпились жалостливые, всхлипывающие женщины, не расстающиеся как со скалками, так и с платками. Мужчины следовали на некотором отдалении, чтобы не огрести ненароком в лоб. Впрочем, некоторых особо смирных допустили гроб нести, но за ними наблюдали зорче, чем курица бдит, чтобы коршун не утащил единственного цыпленка.
Сами похороны постепенно переросли в сельское собрание вокруг свежего холмика, заботливо украшенного еловыми веточками и прошлогодними сухоцветами. Бабка Рагнеда не пожалела даже единственного цветка в горшке, чудом перезимовавшего в ее избе. Сельчане судили и рядили, как дальше жить без ведьмы. Без магической поддержки жители Хренодерок имели все шансы охренеть в буквальном смысле этого слова: овощная культура хрен, бурно произраставшая на местных огородах, где надо и где его совсем не желали, грозила заполонить все вокруг. Горе сельчан было неизбывным и глубоким, как Ведьмино озеро. Судили-рядили до темноты, спорили до хрипоты, но к единому мнению так и не пришли. Некоторые предлагали заслать гонца чуть ли не в столицу Рансильвании Шепатур с нижайшей просьбой прислать другую ведьму, если не окончившую Академию, так хотя бы из числа отчисленных. Другие предлагали не искать добра в столице, а выбрать кого-нибудь из своих, хорошо знакомых. Мало ли талантов проживает в Хренодерках? И не сосчитаешь. Пускай поживет на отшибе, а там, глядишь, научится. Небось козу доить и хлеб печь не у всякой бабы сразу получается.
Но тут встали против сами женщины. На окраину отселять? Ишь чего, ироды, удумали! Почитай, каждая женщина в селе замужем. А какая нет, та еще возрастом не вышла отдельно от мамки с папкой жить. Да еще в лесу, где и нечисть водится, и зверья хищного полно. Кто же согласится родимое дитятко в такое опасное место одно отправить? Договорились дежурить по очереди. Составили список женщин, от старух до невест, – и будут все по недельке дежурить в ведьминой избе.
– А гонца все равно послать надо, – авторитетно заявил жрец Гонорий, зябко кутаясь в свою кацавейку. – Я и грамотку ему напишу. Скажу, куда сходить надобно. Только деньги в дорогу надобно всем миром собрать.
Народ зашумел. Денег давать не хотелось. В семьях каждый медяк был на строгом учете и берегся пуще зеницы ока. Но новую ведьму заполучить очень хотелось, а ежели она будет из самой столицы, то жители Репиц и Гнилушек наверняка удавятся от зависти. На том и порешили. Опечаленный народ отправился во двор головы на поминки. Алкефа кинула прощальный взгляд на сиротливый холмик. Всем известно, что ведьму полагается хоронить за оградой кладбища, ибо негоже лежать ей в освященной земле, от этого святость места как бы истончается, портится, и на погосте может разная нечисть завестись. Алкефа поправила несколько выбившихся из общей композиции веток, чтобы лежали понарядней. Если дух почившей не ушел еще далеко, пусть ее душа порадуется, глядя на красоту растительного надгробия. Сельчанка разогнула спину, поправила растрепавшиеся рыжие волосы, одернула модную юбку, подняла взгляд и обомлела: на нее из темноты уставилась пара красных горящих, как угольев, глаз. Молодая женщина испуганно присела, ахнула и задала такого стрекача, что зайцам впору брать у нее уроки.
Валсидал, а это он испугал селянку дивным цветом своих глаз, спокойно и бесшумно вышел на поляну, как только затих топот быстрых женских ног.
«Хоть бы на этот раз никого не привела», – с тоской подумал он.
Бросил задумчивый взгляд на могилу Светлолики и исторг из недр исхудавшего тела мученический вздох:
– А земли-то навалили! И лопату не оставили.
Действительно, необходимого для раскопок инструмента не было. Алукард несколько раз пнул земляное надгробие, словно рассчитывал, что земля разверзнется сама и явит ему новообращенную упырицу, но чуда не произошло. Пришлось брать это в свои крепкие руки. Он прикинул расстояние до деревни, где можно было разжиться не только инструментом, но и большими неприятностями, прикинул все за и против и наконец решился.
– Кто не рискует, тот не пьет шампанского, – назидательно изрек вампир и отправился в Хренодерки. Хотя шампанского никогда не любил из-за пузырьков, но фраза ему нравилась.
Уставший за день Флоднег с не менее утомленным Лютым вышли на поляну с избушкой ведьмы, когда тьма уже поглотила лес, и ночные звери вкупе с нежитью стали покидать свои дневные лежки в поисках пропитания. Увидев одинокую избу, боевой маг обрадовался, что вышел к человеческому жилью (по его опыту нежить строить дома пока не научилась). Кто бы ни проживал здесь, каковы бы ни были причины у отшельника искать уединения, это все-таки лучше, чем искать ночлег в полном опасностей лесу, где к тому же рыщет обозленный многовековой неволей вампир. Горячий ужин и несколько часов сна будут как нельзя кстати.
Боевой маг привязал Лютого к толстому стволу дуба, чтобы сразу не пугать хозяев ночного приюта страшным видом оборотня, и направился к избе. Человек-волк рванулся было следом, но ошейник больно впился в горло, заставив сдать назад. Вервольф обиженно взрыкнул и уселся под деревом, не сводя напряженного взгляда со спины наставника, словно каждую секунду ждал нападения. Флоднег громко забарабанил в дверь. В ярком свете луны сверкнул на его руке перстень из белого золота с печаткой в виде головы волка. На стук никто не ответил. Однако прислушавшись, можно было уловить, как кто-то шуршит за дверью, и по звуку непохоже, чтобы мышь или крыса.
– Спят, что ли? – сказал маг и постучал еще раз.
Внутри снова зашебаршили, послышалось недовольное блеяние козы, и чей-то вкрадчивый голос негостеприимно поинтересовался:
– Ну, что стучим? Что стучим, я спрашиваю? Хозяйки дома нет.
Брови Флоднега удивленно поползли вверх. В своей полной опасности жизни он встречал много разных удивительных вещей, но с избой говорил первый раз. Неужели здесь проживает маг такого уровня, что может запросто оставить свой голос, а сам отправиться на прогулку?
– А где она? – на всякий случай спросил он.
– Где-где, – ворчливо отвечал все тот же голос. – На местном кладбище она. Схоронили уж, наверное… Если поспешишь, как раз на поминки успеешь.
– А кто со мной разговаривает? – еще больше удивился Флоднег.
– Кто-кто… Кот в пальто. Ходят тут всякие, ни днем ни ночью покоя нет. А потом козы пропадают.
– Ме-э-э, – добавил вредный голос явно козьего происхождения.
Окончательно сбитый с толку маг хоть и имел полное право на содействие всех жителей Рансильвании, но на конфликт с местным населением решил не идти.
– Простите, пожалуйста, а где поминки проводятся?
– Где? Мр-р-р-р… Да у головы, наверное, где же еще, – фыркнули в ответ. – Больше негде. Ну, не в храме же. А у него самый большой дом в селе.
– Понятно, – кивнул Флоднег, забыв, что сквозь дверь его никто не видит.
Чем быстрее он найдет село и дом головы, тем больше шансов найти ночлег и поспать хотя бы несколько часов. Пусть магу никогда раньше не приходилось охотиться на вампира, но он понимал, как опасно оставаться в лесу, где вервольф отчетливо чуял свежий след беглого узника. Встреча с вампиром даже днем таила в себе многие неожиданности, о чем свидетельствовала почти вся специальная литература, которую маг читал когда-либо. Впрочем, последние несколько веков вампиры считались полностью истребленными и потому в учебниках упоминались лишь вскользь, а более подробную литературу можно было получить только непосредственно в архиве, указав на необходимость ее изучения. Мало кто решался на лишние бюрократические проволочки, лишь бы утолить свое любопытство.
Кот Дорофей Тимофеевич – а это именно он так вкрадчиво вещал из избушки Светлолики – оказался прав на сто процентов. Поминки по усопшей ведьме проводились именно в доме головы, вернее, во дворе, где со всего села собрали столы, развесили светильники и факелы, хозяйки настряпали разных блюд, вытащили припрятанные до праздников и особых случаев пузатые пузыри самогона. За столами собралось все село. Во главе, как и положено по должности, сидел Панас Залесский, он же первым взял слово, чтобы рассказать собравшимся о светлой душе покинувшей их ведьмы, которая, несмотря на свое ремесло, была девкой справной и зла никому не чинила. К концу своей душевной речи голова так расчувствовался, что уже открыто шмыгал носом, и скупые мужские слезы скользили по обветренным щекам и запутывались в усах. Мужчины одобрительно кивали в такт прочувствованной речи головы, бабы душераздирающе всхлипывали в платочки, изредка красиво и голосисто им вторил вой местного Барбоса. Тогда остальные собаки сначала замирали, слушая протяжный напев, а затем вливались в него, задрав мохнатые морды к полной луне, тянули общую песню, у кого насколько дыхания и умения хватит. Дружное собачье пение завораживало. Даже кошки, по своей природе не жаловавшие собак, статуями замерли на своих заборах, заслушавшись.
Флоднег в сопровождении Лютого прошествовал по Хренодеркам, с удивлением озираясь по сторонам. По всему селу с каким-то особенным чувством выли собаки. Кошки тоже вели себя не совсем обычно: они целыми группами сидели на заборах, слегка покачиваясь явно в такт собачьему пению, и, по всей видимости, пребывали в каком-то трансе, так как на появление в селе мага с вервольфом не обратили ровно никакого внимания. То, что непосредственно на него животные могут вовсе не реагировать, Флоднег допускал. В такой глухомани любая кошка видела странностей больше, чем многие маги за всю свою карьеру. А вот появление Лютого всегда вызывало приступ паники у собак, а гордые, величавые кошки моментально утрачивали свою философскую невозмутимость и прятались от греха подальше, кто куда успел.
– Странно, – ни к кому, собственно, не обращаясь, резюмировал Флоднег, автоматически почесывая вервольфа за ухом.
Лютый телячьих нежностей не выносил вовсе, но боевой маг, по счастью, был единственным человеком, кому такое сходило с рук без риска лишиться пальцев.
Для эксперимента маг подошел поближе к забору, но добился только того, что одна черно-белая красавица скосила взгляд своих янтарных глаз на пришельца, задумчиво прищурилась, но тут же потеряла к нему интерес и вперила задумчивый взгляд в серебряный диск полной луны. Флоднег удивленно хмыкнул, но дальше приставать к животному не стал. Итак, все ясно: в деревне с покосившимся столбом, где полустертые от времени буквы гласили «Хрено…рки», творится нечто странное. Возможно, все дело в бежавшем из Сартакля узнике? Если это вампир так воздействует на животных, неизвестно, как он повлиял на людей. На всякий случай маг, порывшись в карманах, извлек оттуда компактный боевой жезл, заряженный заклинаниями практически под завязку, и активировал его. Навершие сразу же замерцало серебристым светом. Флоднег удовлетворенно кивнул – хоть что-то в этот день работало как надо – и отправился на поиски головы Хрено…рок.
Тем временем поминки шли своим чередом. Сказано хорошего было немало, да и чарок выпито прилично, когда во двор из темноты выступил коренастый мужчина в коричневых кожаных штанах, жилетке, простой рубахе и с мерцающей странным светом палкой в руке. Другая рука незнакомца крепко сжимала поводок здоровенного человека-волка.
Надо отдать должное жителям Хренодерок – протрезвели не сразу и не все. Сам Панас удивленно заметил, что раньше ему такие страсти не являлись даже после собственной свадьбы, когда все село пило три дня кряду и две недели похмелялось. Параскева тут же воинственно подбоченилась и посоветовала мужу пить меньше, тогда и ужасы мерещиться перестанут. За голову тут же вступился дед Кондрат, который треснул сучковатой клюкой по столу, чтобы привлечь к себе внимание общества, и гордо заявил, что в свое время варил самогон и настаивал его на мухоморах до такой крепости, что видывал нечисть и почище, и даже некоторые видения осязал и обнимал. При этих словах деда бабка Дорофея издала томный вздох, поразивший ее молодого мужа до глубины души.
Флоднег осторожно прокашлялся и сообщил:
– Уважаемые селяне, успокойтесь. Я не нежить.
Ему, разумеется, не поверили. Народ тут же пришел к выводу, что нормальная нежить ни в жизнь не признается, что она пришла кровь пить и честных людей поедать. Кто-то из женщин испуганно взвизгнул и обмяк в чьих-то крепких мужских руках. Рыжая Алкефа не вовремя вспомнила, как заезжий купец читал ей потертый увесистый том о всяких чудищах. Так там такой же мужик с огромной собакой намалеван был, а купец сказал, что это сам Дикий Охотник, который бродит по лесам и скармливает заблудившихся людей своей собаке.
– Так мы же не заблудились, – возразил было голова.
– Да ведь у нас все лес как свою пятерню знают. Заблудиться только кто-то из пришлых может, а к нам редко кто ездит. Последние-то купцы, почитай, с год назад были. Вот он и вышел к людям. Надоело их в лесу ждать. Сейчас нас всех и схарчит. Небось не побрезгует. Вон у него вид какой… дикий, – сказала и сама испугалась Алкефа.
Она сдавленно пискнула, ноги ее подкосились, и Алкефа бухнулась прямо на колени головы. Панас невольно приобнял красотку и приосанился, но встретил суровый, полный невысказанных обещаний взгляд супруги и попробовал водрузить прелестную женщину на ноги. Получалось плохо. Тогда, чтобы отвлечь медленно наливающуюся праведным гневом Параскеву от кровожадных мыслей о супруге, голова предложил:
– А давайте его на кол осиновый посадим, чтобы не мешал честным людям спокойно предаваться горю!
Идея понравилась всем. Народ одобрительно загалдел:
– На кол!
– Конечно, на кол его!
– Это ж сколько достойных людей из-за него, супостата, протрезвело!
После последнего выкрика народ преисполнился энтузиазма наказать супостата. Селяне похватали со стола все, что можно было хоть как-то использовать как оружие, включая увесистые ложки, памятуя народную мудрость, призывавшую опасаться ложки, один удар которой может привести к тому, что протянешь ножки. Все вскочили на ноги в едином порыве. Стол опрокинулся. Сельчане осерчали еще больше. Флоднег понял, что если сейчас вовремя не сделать ноги, придется драться, что нежелательно. Истребление местного мирного населения ему, может, и простят, но оно ляжет пятном на его карьеру. Можно было спустить на распоясавшихся сельчан вервольфа, но это пришлось приберечь на крайний случай. Лютый полумер не понимал, он порвет в клочья большинство людей, прежде чем его удастся приструнить, остальных заразит ликантропией. Что ж, хорошее пополнение стаи для вливания новой крови тоже не помешает. И маг сделал то, что всегда хотел, только не решался сделать, чтобы не уронить свой авторитет в глазах студентов: он лихо вскочил на человека-волка верхом, заставив нежить удивленно взвизгнуть и присесть от неожиданности, и ткнул пятками в лохматые бока. Лютый взревел, подпрыгнул на месте, как взбесившийся кузнечик, и, вытаращив и без того зверские глаза, помчался прямо на остолбеневших селян.
Народ с воплями ринулся в стороны, кто упал, кто попытался залезть под стол. Умудренные опытом семейной жизни женщины не растерялись и дружным залпом метнули во всадника всем тем, что у них как раз находилось в руках. Импровизированные снаряды преимущественно достигли своей цели. Снайперского умения представительницам прекрасного пола было не занимать, тем более что воевали они за собственных мужчин, трогать которых не позволят даже дракону. Часть импровизированных снарядов, состоящих из различной домашней утвари, Флоднег успел либо перехватить, либо отбить руками. Но тем не менее обзавелся внушительной шишкой на лбу, по которой тут же стукнул край кастрюли с длинной лапшой, опустившейся на голову мага. Одной рукой он ухватил летевшую прямо в лицо скалку, другой судорожно вцепился в железную крышку от сковороды. Получившийся чудо-рыцарь со скрежетом перепрыгнул поверженный стол, словно убиенного монстра, и с грохотом умчался в темноту, распугивая кошек и собак. Местные шавки, в жизни своей не видевшие такого ужаса, быстро рассредоточились по будкам, кто в какую успел, причем в некоторые собак набилось до четырех сразу, и наружу торчали разнокалиберные лапы и хвосты, как перемешанные части конструктора. Шокированные кошки падали со своих заборов и моментально вскарабкивались на крыши и деревья, пугая уснувших в гнездах птиц. Так что по пути следования мага стоял просто невыносимый гвалт.
Селяне очухались, устыдились своего постыдного отступления перед лицом явно малочисленного противника, схватили табуретки, вилы, косы, лопаты, разбили стулья на колья и с факелами наперевес помчались догонять супостата, дабы наказать злодея за испорченные поминки или хотя бы выдворить его из Хренодерок.
Валсидал, осторожно кравшийся по задворкам села, услышал шум и невольно пригнулся, ожидая, что вот-вот из-за поворота выскочат разгневанные селяне с колами наперевес и попытаются его умертвить.
– Догадались, что ли? – бормотал под нос он.
Привыкший в тесной камере к одиночеству вампир часто разговаривал сам с собой, что неудивительно, учитывая, сколько времени он был один. Иногда Валсидал ласково величал себя «моя прелесть», потому что ближе, чем он сам, у него никого не было.
– Но как? Все-таки надо было догнать эту селянку и убить.
Образ бодро улепетывающей во все лопатки рыжеволосой девушки на мгновение затмил в его сознании основную цель. Но тут шум опасно приблизился, и из-за очередного плетня с ужасными звоном и скрежетом выскочил всадник в шлеме и на лихом коне, с ходу перескочил плетень и умчался в ночь, не заботясь о препятствиях на своем пути. Конь, при ближайшем рассмотрении оказавшийся вервольфом в стадии полуволка-получеловека, легко брал случайные барьеры и мчался дальше, не сбавляя темпа. Всадник, оседлавший столь необычное средство передвижения, выглядел весьма экстравагантно, на вкус Валсидала. Кожаные штаны и куртка удивления не вызывали, а вот крепко стиснутые скалка в одной руке, крышка кастрюли в другой и нахлобученная на голову кастрюля, из которой свисали длинные лохмы лапши, не выдерживали никакой критики.
– У них сегодня праздник, что ли?
И только он это произнес, как из-за того же плетня выбежала толпа селян с сельхозорудиями наперевес, что окончательно шокировало совершенно обалдевшего от такого поворота событий вампира. Он метнулся было в сторону, но споткнулся, ударился о чей-то забор, потерял остатки равновесия, рухнул в лопухи и затаился со слабой надеждой, что не найдут. Впрочем, его никто и не думал искать. С грозными воплями:
– Лови нежить проклятую, а то уйдет! Бей его, ребята! – промчались селяне мимо, поднимая дорожную пыль и потрясая своим разнообразным оружием.
Валсидал подождал, пока пыль уляжется, и поднялся на ноги. Знакомиться с местным народонаселением он пока не был готов. Встреча с каждым по отдельности – еще куда ни шло, а вот толпа сначала затопчет, и только потом станет разбираться. Если, конечно, станет. Но как только вампир выбрался из придорожных кустов, он нос к носу столкнулся с босоногим мальцом, чей курносый нос украшала такая густая россыпь веснушек, что вампир ясно видел их даже в темноте. Пацаненок был одет в штаны на помочах и льняную рубашку. Это взъерошенное рыжее чудо, которому на вид было никак не больше пяти лет, не только не мерзло на промозглом весеннем ветру, но еще умудрялось воинственно сжимать в руке внушительную лопату.
– У-у-у, нежить! – угрожающе взвыл ребенок и попытался огреть лопатой вампира, опешившего от такого проявления агрессии в столь юном возрасте, но промахнулся.
Слишком тяжелый для мальчишки инструмент перевесил своего воинственного обладателя и поверг его в дорожную пыль. Ребенок взвыл. Успокаиваться он явно не собирался и уж точно не считал бой оконченным: руки и ноги мальца лупили в разные стороны с энтузиазмом рыбы, выброшенной на берег.
– О! Лопата! Как раз она-то мне и нужна, – радостно оскалился вампир, блеснув клыками в серебряном свете луны. Алукард не без опаски приблизился к воинственному представителю младшего поколения Хренодерок и без каких-либо угрызений совести отобрал грозное орудие у ребенка.
– Лопата детям не игрушка, – назидательно заметил он.
– Убью! – завопило в ответ веснушчатое создание. Малец шустро вскочил на карачки и с невиданной доселе прытью помчался вслед за обидчиком.
Вампир вовсе не желал воевать с ребенком, поэтому счел за благо ретироваться, пока шустрое дитя не впилось молочными зубами ему в ногу. Свой побег с чистой совестью позже можно назвать тактическим отступлением, вызванным острым приступом гуманизма по отношению к местному населению. Вслед ему неслись кровожадные вопли мальца с пламенным призывом к односельчанам вернуться и в клочья порвать наглого умыкателя чужих лопат.
«Куда смотрят родители? Почему не приглядывают за чадом, а гоняются по улицам за ряженым всадником? Ребенок же мог пораниться. И вообще надо запретить психически нездоровым людям размножаться, а уж тем более давать в руки отпрыскам потенциально опасные предметы. Он же мог ранить себя… или, что еще хуже, меня».
