Текст книги "Переодетые боги (СИ)"

Автор книги: Татьяна Мудрая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Мудрая Татьяна Алексеевна
Переодетые боги

ПЕРЕОДЕТЫЕ БОГИ

Зайдя в денник, Одноглазый поднял одну переднюю ногу жеребца, другую – и так по очереди, включая все задние. Сокрушённо поцокал языком: люди говорят, что конь-де о чётырёх ногах, и то спотыкается. Насколько чаще будет путаться в ногах его подобный пауку Слепень?

– Уж точно не вдвое, – буркнул в жёсткую бороду. – Рысишь ты, старина, и в самом деле шустрей кого угодно, только вот засекаешься, теряешь подковы и путаешься в конечностях так, что умножь на семь – и то мало получится. А лечить постоянные мокрецы! А расчищать стрелки! Я вам конюх, что ли?

Слепень (таково было его интимное прозвище) с виноватым видом протянул ногу, предъявляя хозяину очередную болячку над копытом. Словесное волшебство её не брало – требовалась по крайней мере одна пара нежных и ласковых рук... И вовсе не прислужников, их-то как раз толклось вокруг, как мошки по весне, особенно когда не нужны.

– Ладно, все беды в одну корзину. – старик выпрямился, нахлобучил покрепче широкополую шляпу, похлопал коня по холке – поправляйся, мол. – Ничего не попишешь, придётся искать тебе замену.

Колесница стояла у каменной стены вверх оглоблями – он успел убедиться, что её даже не думали снаряжать. В неё полагалось заводить сразу обоих упряжных котов – пышная шерсть как дымка над утренним морем, глаза цвета ранней весны, стройные ноги, длинный хвост, рысьи кисточки на ушах.

Но у пышущего багряным жаром очага уже седьмые сутки возлежал лишь один из них – и явно грустил по сотоварищу.

– Экипаж она понятно с чего не взяла – дороги малопроезжие, – буркнул Одноглазый, почёсывая за ухом величиной в пиршественное блюдо. – Пешком, стало быть, умотала. Чтобы заметных следов не оставлять. А вот отчего разделила пару? Вы же близнецы.

Кот заметно для глаза усмехнулся.

– Ну да, ну да! Не на колёсах, так с устатку верхом усядется. А если и твой братец притомится – не пёрышко же она – и подседлать более некого, тогда как? Туши котёл, сливай воду?

Откуда хозяин добыл сие затейливое присловье, он и сам не знал, но кот снова распялил пасть от уха до уха.

– Мр-это мр-ты кому сочувствуешь, Одди? – спросил кот с ужасающей дикцией. – Ингигерде или себе самому?

– Ингигерде, – машинально ответил тот. И прямо сейчас понял всю абсурдность ситуации:

– Ты что, говорить умеешь, котяра?

– Ага, учёные монахи в Линдисфарне выучили. Только не проси меня чертить руны, – фыркнул кот. – Футарк мне по причине толстых лап давался весьма погано. Всё когтями по коже да когтями, а иначе никак.

Одноокий почуял в его словах недвусмысленную угрозу. "Э, справлюсь, терять-то нечего, – подумал про себя. – И уж чем-чем, а мистикой меня не ошеломишь по куполу".

– Тогда тем паче, раз ты такой учёный кот, – вздохнул он. – Возьму-ка я тебя на поиск пропажи. Авось устроите перекличку с братцем. А то, право, впору кабана в повозку запрячь.

– Золотую Щетинку Гуллинбурсти или Боевого Кабанчика Хильдисвина, – поддакнул кот. – Бьюсь об заклад, что второго она точнёшенько прихватила – верхом по-дамски подсёдлывать.

Про Боевого Свина вовсю сплетничали, что это оборотень в человека и в последнем качестве любовник прелестной Ингигерд – так что, можно сказать, никакой зоофилии. Однако собеседник Кота вспылил:

– Будешь насмешничать – моим чёрным воронам скормлю. Клювы у них крепкие и, между прочим, много всяких слов сказать умеют.

И поискал взглядом Хугина с Мунином. Взгляд его оставшегося глаза мог при надобности просверлить дырку в дубовом частоколе, но стены чертога были каменные.

– А будешь грозить – съем и не подавлюсь, – парировал кот, азартно постукивая хвостом по бёдрам. – Пока одна твоя вещая птичка издалека смотрит, а другая растолковывает ей, что именно она увидела.

Кот встал и потянулся. Внешность его менялась стремительно, как во сне: тело поднялось, морда вытянулась, уши и ноздри скруглились, шерсть стала словно снег, и эту смертельную белизну подчеркнули пятна – золотистые в тёмной обводке, словно тысяча несытых глаз. Уже не рысь, а некто более крупный и грозный из племени кошачьих. Вороний хозяин, какой ни был храбрец, попятился.

– Но вот что я полагаю, – промолвил зверь, облизываясь чёрным, как адский огонь, языком. – А не помочь ли тебе на самом деле? Сыграть, к примеру, в Сфинкса и царя Эдипа. Только навыворот: хоть вы оба в шляпе с полями, но у тебя остался один глаз, а тот бедолага под конец жизни выколол себе оба. Да и я не сфинкса какая-нибудь, а снежный леопард по кличке Ирбис. Короче говоря, придумай мне загадку, какой я не слыхал за всю мою вечную жизнь, тогда, так уж и быть, помилу... помогу.

"Эдип по незнанию женился на родной матери, – мелькнуло в уме Одноглазого. – Хорошо, что монахи не одним пройдошливым котам античные мифы пересказывают".

И ещё кое-что зашевелилось в глубине его бездонной памяти.

"А ведь не одна моя красавица ездит на кошках. Был на Олимпе такой бессмертный пьяница, сводящий с ума, – пардусов запрягал в колесницу и того чаще одному из них узду в пасть совал. Ручаюсь, его зверь нашего и подменил".

– Вот моя загадка, – решительно произнёс он. – Госпожа Инги – моя супруга той поры, когда владел я обоими своими очами, и она же моя старшая дочь. Чтобы привлечь меня, пустилась она прочь за неким сокровищем. В четыре пары рук ковали сокровище, четыре силы берегли его ложе, четыре стихии убаюкивали, пятая же есть и сокровище, и ограда сокровища, и его колыбель. Откуда это взялось и как такое могло получиться? Если ты тот, за кого себя выдаёшь, то нет для тебя особенной тайны в моих словах. А если некто другой – думаю, понять суть дела и отыскать ключ к тайне будет тебе до крайности любопытно.

– И мне тоже интер-ресно, – каркнул некто под самым сводом палат, а был этот свод немногим ниже небесного.

На холку кота шумно спланировал здоровущий ворон – крылья походили на гигантский боевой веер заморских ниндзя, клюв был окаймлён узкой полоской лунного света, а сквозь иссиня-чёрное оперение просвечивал рыжий огонь. В довершение ко всему, лап у него было три.

"Полтора Хугина, – подумал северный циклоп. – Или Мунина. Неполный боекомплект обоих. Хотя и об этом самом чудище я кое-что припомнил".

– Так в чём суть? – повторил удивительный ворон.

– Вот именно, – поддакнул кот. – Ну, сдаюсь я, если это так важно для того, чтобы вскрыть тайну. Только не цепляйте на меня кожаную сбрую и не суйте железо в зубы, мне одного стального клюва в черепушке хватает.

– Сам толком не знаю, в чём она, эта суть, – ответил им Одноокий. – Но кое о чём намекну. Почему звалась Ингигерд моей дочерью, причём старшей? Поставил я её предводительницей панцирных дев, которые рождались от меня у смертных женщин, и была она отважней всех тех, кто поднимал погибших героев с поля боя и приносил мне в Вальгаллу, а ей в дворец Фолькванг. И из них она выбирала достойнейших, чтобы брать в свиту во время охоты и возводить на ложе после неё.

– Помесь Афины с Афродитой, – понимающе кивнул Пятнистый Кот. – И Артемида в прикупе.

– Отчего госпожа сражений считается моей женой? Нетрудно сказать, только долго уж очень. Сами видите: стар я и потерял один глаз в обмен на мудрость и тех воронов, которые отчего-то стали одним – или не стали.

Ворон насмешливо скрипнул клювом.

– Вот милая моему сердцу дева и не хотела на меня даже глянуть. Тогда решил я выйти из своего чертога и родиться в серединной земле мощным мужем битв по имени Од. Оба глаза у меня сохранились, хотя драться приходилось немало; а смерть не брала, и слыл я самым удачливым из храбрейших. Вот и приметила меня юная госпожа в своих странствиях. А поскольку не торопился я в небесные покои, стали мы нежными супругами на земле. У нас родились дети, двор наш был полной чашей, и в набеги на строптивых соседей ходили мы вместе.

Шли годы, слагаясь в десятилетия, и с ужасом заметил я, что не старею: даже седина, даже шрамы, которые получал я во множестве, лишь оттеняли молодость моего лица и стройность осанки.

Тогда решился я покинуть семью, потому что вскорости ожидало мою милую куда большее горе: она-то старела или ей такое казалось. Ведь её род считался куда древнее моего и был моим побеждён – поэтому посещали мою жену сомнения в том, что краса её по-прежнему победоносна.

А когда я ушёл в последний поход и не вернулся, затеяла Ингигерд бродить по всей Срединной земле и выкликать моё имя – без малейшей пользы, ибо я поднялся сюда наверх. Горючие слёзы лились из её светлых очей, впиваясь в землю и насквозь прожигая камень, и сплетались прядями уже на изнанке мира. Попав же в море, обращались они в янтарь. Так безуспешно странствовала она годы, пока не поднялась, наконец, в свой вечный дом. В нём пыталась Ингигерд утешиться, но не преуспела – и пришло ей на ум, что оказалась в чём-то недостойна своего супруга. Я, будучи калекой, ведь не спускался с небес и ей не открывался.

"Вот именно, калека на всю голову", – ругнулся Одноглазый – в мыслях, ибо не хотел портить лад эпического повествования.

– Однажды дошла до моей госпожи весть, что подземные гномы собрали застывшие ручьи да искристые капли её слёз и куют драгоценность, красивее которой не бывает. Драгоценность будет волшебной – кто её наденет, будет притягивать к себе все сердца и изливать в мир неземное очарование. Все мы отговаривали Ингигерд от поездки непонятно за чем, но, должно быть, не слишком усердно...

Старик прервался, вздохнул и подвёл итог:

– Вот и вышло под конец то, что вышло. Ищи теперь нашу любительницу приключений.

– Тоже мне, – недовольно промурлыкал Пятнистый Кот, – с пафосом прибавил к невнятице непонятицу и думает, что конец. Загадка стала куда обширней и включает не один культурный слой. Помнится, с древней Иштар тоже приключилось похожее. Насчёт малышки Персефоны уж и не говорю. А что до разгадки и ключа...

– Разве я не высказался в том роде, что до ключа ещё доискаться надо? – возразил бывший Од. – И что именно в том ваш главный интерес?

– Наш интер-рес в собственных бедах, – ответил Огнистый Ворон.

"Конечно, на первый взгляд не стоило бы сходу вербовать и грузить обоих, будто заурядных эйнхериев, – подумал Одноглаз. – Только вот тактика в корне отличается от стратегии, а политика от знания души. Думаю, в конечном итоге я надавил на нужный рычаг".

– А что за беда у кота? – спросил он, нарочито минуя ворона с его необоримым нахальством.

– Ничего такого, просто хозяин побывал на оргии с менадами и возвратился слегка не в себе, а когда он не в себе, то нередко во мне. В смысле переворачивается, – ответил кот. – Вот я и решил: почему бы кстати не отлучиться и не помочь другому доброму чело... э, богу.

– Про меня не забудьте, – вклинился в беседу ворон.

– Твой треножник и не захочешь – так заметишь, – хмыкнул леопард. – Носишься с таким видом, будто его сам Гефест выковал. Заодно со шнобелем.

– Не выковал. Я от прир-роды выдающаяся личность, – возмущенно каркнул ворон. – Нас таких было девятер-ро, и у каждого была сияющая колесница, но ездили мы на них по очереди. И вот однажды решили мы устроить парад планет. Или там звёзд. Выкатились все в ряд – то-то небу жарко стало! И матери-земле тоже. Только вот нашёлся лучник – испор-ртил веселуху. Всех моих бр-ратьев подстр-релил, кроме одного, да ты его знаешь – Гелиос. И всех, кроме меня, досмер-рти. Полный невер-рмор, одним словом.

– Зато ты метишь красивым собой все одеяния восточных императоров, – возразил Пятнистый.

Но Одноглазому уже надоело слушать разборки. Он надел на Пёстрого Кота мягкую кожаную шлейку, вывел из палат, сел на него верхом и подманил Солнечного Ворона, чтобы тот сел ему на плечо.

Верхний и Средний миры соединяет радужный мост, который способен нехило покрасить лапы, а то и обжечь их своим красным цветом. Но наша троица одолела его безо всяких, что ещё раз доказало трансцендентальную природу всех троих. А возможно, только густую шерсть на чьих-то подошвах.

– Куда теперь путь дер-ржим? – спросил Ворон.

– Тебе видней, где тут у вас обретаются пигмеи, – ответил Кот. – А если не учён, спроси о мелких рукастых умельцах у нашего всадника или медитируй на мои пятна. В них, собственно, записано всё, что существует на трёх уровнях девятимирья. Карта такая: называется "Письмена бога по Борхесу".

– В гор-рах, – ответил Ворон. – Цвер-рги живут в горах. Правда, в стране нор-рвегов, где мы находимся сейчас, кроме них и нет ничего. Горы – зубы, которыми земля кусает небо, а фьорды – клыки, которыми суша сосёт горькую кровь моря.

– Вот и слетал бы туда, поразведал, если уж ты такой умный, – посоветовал Кот. – И за море кстати бы перелетел.

– Стану ещё кр-рылья мозолить. Посылали меня как-то искать землю поср-реди бесконечного океана, чтобы можно было причалить Ноев ковчег. Нашёл из последних сил, упал, поднялся, снова упал, гнездо свил, чтобы как следует отдохнуть и поправить здоровье. Да за всеми хлопотами не уследил, как пройдоха голубок вытащил оттуда прутик и отчитался за меня перед хозяевами.

– Кончай перебранку, – поморщился Одноглазый. – Ясно же – где кузня, там и пламя, где пламя – там и дым. Ищите самую большую огненную гору: авось мимо жерла не промахнётесь.

Постоянно действующие вулканы в Исландии (куда троица, почти не заметив того, перемахнула по льду) велики, но не выше их названия, если написать его торчком. Пока Леопард гигантскими скачками преодолевал гигантский выпуклый щит, а Ворон ритмично помавал крылами, то и дело задевая широкополую шляпу, Одноглаз тихо ругался и с печалью вспоминал восьминогого иноходца. Но когда они упёрлись лбом в лавовую лестницу со ступенями, поставленными почти вертикально, даже порадовался тому, что всё сложилось так удачно. Ибо отряд легко перестроился: Кот карабкался на саженных когтях с ухваткой бывалого скалолаза, Ворон работал в качестве мощной подъёмной тяги, а единственный в отряде двуногий цеплялся за хвост четвероногого, стараясь не стянуть остальных вниз.

"Непонятно, почему моя волшебная мощь здесь не срабатывает, а ведь я пробовал, – думал Одноглазый, карабкаясь из последних сил. – Может быть, потому, что я временно стал смертным, ищущим смертную? Но нет: ведь мой второй глаз по-прежнему в бегах".

Возможно, сокрушался он с непривычки: вряд ли простые жители Срединной Земли могли приблизиться к пламенеющей вершине вплотную. Не говоря о том, чтобы стоять на самом краю чаши с лавой и, отдуваясь от недавних усилий, изучать кашу, что там варилась.

– Без всякого спору, это в самом деле вход, коли уж имеется выход, – размышлял Пятнистый, время от времени поплёвывая на трепещущую пелену лавы и меланхолически наблюдая за тем, как внизу, шипя, расплывается тёмное пятно. – Не парадный – вроде тех, через какие рабы доставляют мясо и зелень на кухню. Госпожу вряд ли заставили нырять в каминную трубу, тем более нечищеную.

– Так что, теперь будем глазеть на каждую из сковородок по очереди? – каркнул Ворон. – Уж лучше мне туда сразу нырнуть и проверить: я ведь огнеупорный.

– Полагаешь, кальдеры соединяются подземными ходами? – спросил Леопард на полном серьёзе.

– Я думаю, что внутри тебя скорей пошлют куда полагается. Не заметил, чтобы по окрестностям слонялись толпы зевак с путеводителями, – ответствовал его сотоварищ.

Одноглазый тем временем принюхался и решительно сказал:

– Ингигерд, во всяком случае, где-то близко. Сами того не понимая, мы двигались по следу её несравненных благовоний. Я помню, какой аромат источали её разгорячённая кожа и доспех после упражнений с оружием, а около жерла он в семь раз сильнее.

Остальные со значением переглянулись.

– Должно быть, внизу жарковато, – пробормотал Снежный Кот.

– Ну да, примерно как в твоём Гадесе, – ехидно согласился с ним Ворон, – аж в пот бросает и уретра расслабляется.

Тем не менее, нужно было на что-то решаться.

– Если вы оба мне доверяете... – начал Трехногий.

– С чего бы это? – ответил Пятнистый.

– По крайней мере, если не знаете, что делать. Я ведь и в самом деле могу изобразить саламандру. Огненную или ледовую. И проникнуть.

– Побереги силы. Кажется мне, что под нами морок. То есть не так много расплавленного базальта, как видится.

Кот перегнулся через ободок кальдеры и внезапно пустил изо рта широкую тёмную струю, которая мигом сбила пламя. В воздухе запахло лавром, лимоном, корицей, терпкостью гроздьев и роскошными пиршествами.

– Это ж вино, – ахнул Одноглазый, более всех богов знавший толк в пирушках. – Даже не наше родимое пиво.

– Глинтвейн, – хвастнул Пятнистый редким словцом. – То есть первичное сырьё смешалось в желудке и вскипятилось, будучи извергнутым.

– Стой. А сам виноград откуда? И травки всякие?

– Знал бы, как часто мне приходилось отрезвлять старого хозяина – не спрашивал бы, – ответил Ворону Кот.

Спустились они буквально на крыльях смерти. Одноглазый схватился за две, Пятнистый – за одну ногу, удалой птиц широко распустил оперенье и почти завис во встречной струе тёплого воздуха, медленно и плавно опускаясь на дно.

Ещё в свободном парении перед ними открылась панорама недавнего побоища. Ибо пол сумрачной залы был сплошь устлан мелкими телами разной степени оцепенелости, залитыми тёмно-бордовой жижей.

– Мёртвые, – печально пробормотал Одинокий.

– Мертвецки пьяные, – хихикнул Ворон. – Я знал, кого приманить.

– Не похоже, друг, ох как не похоже, – откликнулся Леопард на несколько загадочные слова. – Судя по всему, добрая половина не шевельнулась, когда их заливало кипятком. А недобрая попыталась было утереться, да еле размазала капли. Сдаётся мне, то был первый предел неких таинственных заклятий. В загадке говорилось о какой-то четверне или четверице.

В этот момент над головами что-то фыркнуло, хлопнуло, и из множества невидимых огнемётов выбились и схлестнулись струи перекрёстного артогня. Пути к отступлению были отрезаны.

– Похоже, нам дают знать, что нет смысла оставаться здесь надолго, – заметил Пёстрый Кот. – Как насчёт прогуляться?

Ворон махнул крылом вдаль:

– Единственный выход – вон в ту просеку, если не считать кротовых нор. Их категорически не советую: войдешь во вполне приличном месте, а выйдешь в таком, что и выразить невозможно.

Троица поспешно двинулась в указанном направлении, тем более что сверху начинало порядком припекать.

– Гномятина в винном соусе – не самое плохое блюдо, – философски заметил Ворон. – Вот нашим братом можно питаться разве что во время осады.

– Козёл ты, братец, – укоризненно произнёс Леопард.

– Это ты на что намекаешь – Ворон на самом деле съедобный, как козлиная упряжка Тора? – уточнил Одноглаз.

– Какие вы жестокие, – посетовал Ворон, – только и думаете, как бы подхарчиться за счёт товарища.

И шумно вздохнул.

Всем остальным немедленно захотелось сделать то же – в затылок подталкивала жаркая волна, зато впереди, в рамке окаменевших стволов и гигантских папоротников, высветилось подобие лазурного кристалла.

Но стоило им убыстрить ход – оттуда рванул яростный ветер, ударил щебнем и пылью.

Троицу неуклонно и безостановочно сносило назад. Одноокий прикрыл лицо рукавом, защищая остатнюю зеницу, Кот беспорядочно бултыхал лапами, словно меся шквал, а Ворон...

Ворон растопорщил перья, отчего показался вдвое крупней прежнего, и распластался поперёк воздушного потока. Казалось, он зацепился где-то в воздухе и застыл – прочно, как пробка в узком горле амфоры, подумал Кот. Мимоходом он отметил, что не так уж товарищ чёрен мастью – нечто яркое, алое мерцало сквозь его тьму изнутри, высветляя оперение.

Внезапно буря стихла, точно обрубленная острым ножом. Все трое попадали наземь.

– Вторая стихия, – с лёгкой рассеянностью сосчитал Одноглаз, вставая на одно колено и отряхиваясь.

Похоже, он понимал в ситуации больше, чем признавался себе сам.

Далее шли, выстроившись цепочкой – Ворон, Одноглаз, Кот – и с куда большей оглядкой: под ногами хрустел песок и чьи-то мелкие кости, сбивая аллюр Трехногого. Лететь он с самого начала опасался: в коридоре был тесновато для такого размаха крыльев, как у него.

– Мы, собственно, куда надо идём? – поинтересовался Кот, оборачиваясь через плечо. – Проход чем дальше, тем теснее, скоро будет впору на брюхе ползти.

"А ведь ход не просто так сужается, – вдруг сообразил Одноглазый, – но прямо на глазах и вот сейчас. Словно собрался выкрутить нас и выжать, как хозяйка мокрое бельё".

Не успел он додумать мысль, как произошло множество вещей: со всех боков зашелестело, неожиданно малорослый кот резко рванул в светлому пятну, что стойко маячило впереди, а сзади Одноглаза кто-то шипнул, как змея:

– Иссвините покорно – такая вот возникла неотложная надобноссть.

Тут он почувствовал, как его пребольно ужалили в ногу, стены и потолок вмиг отпрянули, Кот вырос до прежних размеров, а какой-то пернатый змей (или, быть может, гигантская рыжая саламандра) подхватил его зубами за одежду и перебросил на спину. Все трое со сверхъестественной скоростью помчали к серебристой голубизне, что засияла сотней утренних звёзд. Сзади них поспешно схлопывался лаз, клубясь пылью, – но им было почти всё равно.

Когда трое стали под высоченным сводом, уже невозможно было отыскать точку входа, не говоря о точке сборки. Кости Одноглаза натужно скрипели, жилы будто кто натягивал на лиру: возвращение к прежним размерам было куда чувствительней предыдущего процесса. Леопард слегка порыкивал – должно быть, испытывал то же самое. Но Ворон как обратился в ящерицу, так и остался ею, разве что уголёк, которым стало его туловище, слегка потускнел.

– Третья стихия, – машинально подсчитал Одноокий. И возвёл упомянутое око горе, тотчас опустивши долу. Ибо даже его проняло.

По стенам крутого купола изумительной красоты блуждали широкие блики и сполохи, как будто источник сияния вначале отражался в мерцающей влаге и лишь потом это сияние перебрасывалось на всё остальные предметы.

Вещество, в котором трое погрязли, не заметив того, явно обладало ипостасями. Старец и Великий Кот стояли по колено в том, что не могло быть жидкостью, и по шею одного и холку другого окутывались парами, которые нельзя было назвать ни туманом, ни изморосью. Этот сгущённый свет было возможно и в то же время невозможно вдыхать – так он обжигал ноздри и гортань. Свет концентрировался в виде сгустка, что находился в центре и мог быть уловлен лишь краем глаза – или когда крепко прищуришься. Солнце здешнего мира имело форму вытянутого пятигранного кристалла, положенного набок, и слегка покачивалось на подобии паутинных нитей.

Крылатый Саламандр, что почти достиг размеров прежнего Ворона, распростёрся поперёк спины Кота, поэтому и хлебнул горячего поменьше. Он и добавил к сказанному Одноглазым:

– Ты прав, владелец Восьминогого. Три вечных силы мы одолели – огонь, воздух и землю – и они, если вникнуть, лишь мешали вам прийти туда, где любого ждёт погибель. Есть четыре главных стихии, но четвёртая сама делится натрое. Три лика имеет вода: туман, бегучая струя и лёд, – и все они здесь перед нами. И все три, ручаюсь, не таковы по свойствам, как в Срединном и даже в Верхнем Мире.

– А какой смысл стоять столбом и вещать об этом? – спросил Одноглаз.

– Правильно, – подтвердил его мысль Ирбис. И невольно шевельнулся.

Жгучая паутина опутала его точно проволокой – и в то же мгновение сверху сыпанул дождь вперемешку с градом. Град был величиной с яйцо.

– Страусиное, – ругнулся Леопард по-древнегречески, и все его на удивление хорошо поняли.

– Тяжёлая вода изнутри рванула. Чуток поцарапало осколками, а так ничего, – лаконически сообщил Одноглазый. – Вы там как?

– Не всё ли равно? Это было предупреждение. – Пернатый Ящер сделал вид, что распускает крылья, которых у него вроде не было, но прямо вот сейчас появились, и зашипел с досады. – Держу пари, во второй раз ни перелёта, ни недолёта они не допустят.

– Кто – они? – спросил Большой Кот.

– Безличная форма предложения. Наплюй. Хотя ой...

Мерцание слегка прояснилось, и стали видны четыре сидящих фигуры на одном уровне с нашими героями и ещё четыре скрюченных в три погибели – рядом прозрачной колыбелью.

– А ведь я так и думал, – проговорил Пернатый тихо. – Если признаться.

– Что ты думал?

– Наш старикан недаром помянул четверых златокузнецов. Вот они, возле главного источника магии: карлики Альфригг, Берлинг, Двалин и Грер. Четыре стихии: Альфригг – пламя, Берлинг – земля, Двалин – вихрь и Грер – влага. Все они были нужны, чтобы, раздувая мехами горн, выплавить из руды металл, отковать и закалить до невиданной крепости.

– Закалить? Разве металл этот – не золото? – спросил Пёстрый.

– Но разве руда для него – не рдяные слёзы? – возразил Одноглазый.

– А само сокровище – что это? – спросил Кот. – Оружие, ожерелье или, может быть, пояс, как у нашей Афродиты?

– Все они три и более того, – снова вмешался Саламандр. – Вглядись хорошенько в кристалл. А если свет очи застит – в тех, кто стережёт самих стражей кристалла, чтобы не наделали худшей беды. Авось от твоего пристального взора хмарь поразвеется.

– Оба Ворона, и Хугин, и Мунин, – ахнул Снежнопятнистый.

– Да, – кивнул Одноглаз. – И оба верховых животных Ингигерд. Значит, и она здесь. Воистину верно мною сказано – сокровище, и ограда сокровища, и его колыбель. Что же здесь на самом деле произошло?

Ящер усмехнулся:

– Мудрец просит у неучей совета, могучий у слабых – помощи, а тот, кто загадал, – прорицания? Но и верно: вы были далеко, я же слышал и видел, находясь поблизости.

Итак, – начал он с пафосом, – когда ваша госпожа, оставив верных кошек у порога, явилась в самое горнило бездны, ожерелье только что сошло с наковальни. Впрочем, той, чей стан стройнее ивы, оно могло послужить поясом. Звалось оно Брисингамен, ибо сами гномы звали себя Брисингами.

– Не продадите ли мне это чудо? – спросила Ингигерд.

– Никакого добра во всех девяти мирах не хватит выкупить сей огонь руки, – ответил Альфригг.

– Тогда не обменяете ли на что-либо сходное по цене?

– Нет ничего в трёх землях, Верхней, Срединной и нашей Нижней, чтобы стояло вровень с застывшим расплавом тигля, – сказал Берлинг.

– Может быть, вы просто разрешите мне поносить его некое время, хотя бы месяц?

Гномы безмолвствовали.

– Или неделю?

Громкое молчание в четыре голоса.

– Или хотя бы день – после того, как я выйду отсюда без вреда для себя? – Госпожа отчаялась, и в голосе её были слышны слёзы.

– Если ты вынесешь огненную бурю в Срединные Земли хоть на мгновение, тотчас же разгорится буря мечей и стрел, – ответил Двалин. – Может быть, именно это придётся тебе по вкусу, королева броненосных дев.

Госпожа покачала головой и уже было повернулась, чтобы уйти.

– Но отчего бы нам просто не подарить тебе змею потока? – сказал Грер и усмехнулся.

– Чтобы тебе, погонщица кошек, уже никогда с ней не разлучаться? – продолжил Двалин.

– И в обмен на тебя саму, отрада владыки птиц битвы, – зло расхохотался Берлинг.

– А наидостойнейшей ценой, что уплатят за Огонь Слёз, будет расточительница сего огня, с этой самой поры с ним неразлучная, – завершил заклинание Альфригг. Ибо речи их были заклинанием, которое они сплели все четверо.

Когда же карлы перестали говорить, узорчатая золотая цепь с янтарями поднялась и намертво замкнулась на стройной женской шее.

По счастью, дело одним этим не закончилось. Не стоило Берлингу поминать всуе волшебных кошек и мудрых воронов, которые, как я понял, следили за благородной всадницей издали. Все четверо тотчас ворвались в чертог, а поскольку гномы вложили всю оставшуюся у них силу в заклятие, – сумели одолеть последних без большого труда.

– Их, но не заклятие, поскольку оно уже вступило в силу? – прервал эту речь Снежный Кот.

– Нет, не его. Магические слова изменили суть и обратились вовне, пленив и Брисингов, и их победителей, а госпожу Ингигерд вместе с её новым сиянием заключив в хрусталь, – ответил Саламандр без видимой досады. – "Не сойти живым мне с места: в том гробу твоя невеста".

– Я вижу! – воскликнул Одноглазый, не отозвавшись на цитату популярного скальда, которого, впрочем, он не знал и знать не мог по причине того, что скальд вовсе пока не родился. – Брисингамен своей красой затмевает всё, но не богиню опущенных ресниц, что заключена в солнце и лёд. И она много прекрасней Ингигерд, которую я потерял.

Он рванулся было вперёд, но не смог двинуться с места.

– Не обижай госпожу, ибо это как раз она и есть, – предостерёг бывший Ворон. – И теперь стала так сильна, как вам и не снилось. Да и у Брисингамена есть своя воля и свои чары помимо всех и всяческих заклятий. Ему всё равно, как и от кого охранять свою владелицу, но пока она спит и не может сама себя защитить, Дочерь Ванов по сути недосягаема.

– Зачем ты разглагольствуешь и заговариваешь нам двоим зубы? – возмутился Пардус и гневно чихнул. – Ждёшь, пока мы задохнёмся этим переливчатым киселём?

– Жду, пока вы меня не выслушаете, а я сам тем временем не наберусь сил, – ответил Саламандр. – Иначе никак не получалось.

На этих словах он заметно съёжился и вообще умалился, скользнул с живого насеста, пробил дыру в тумане и вгрызся в толстый хрусталь, как гусеница в незрелое яблоко, – с вкусным хрустом. След его продвижения ещё висел в изумлённом пространстве наподобие капель росы или полых бусин, когда он оказался бок о бок с прекраснейшей из женщин.

А так как она по-прежнему находилась в забытье и никак не отвечала на суматоху, ящер выбросил длинный алый язычок и кольнул искрой в точку повыше ключиц – как раз там, где начинался срез массивного ожерелья с недреманными змеями. Спящая передёрнула плечами и села, по-прежнему не открывая глаз, водопад белокурых волос упал на плечи, золото Брисингамена заструилось по груди радужными струями, янтарные очи рептилий мигнули, смаргивая с век хрустальную крупку: прозрачный штоф гроба как бы сам по себе разбился в дрезину и выпал в глубокий осадок.

– Теперь твоя сдача, Одинокий, – скомандовал Белый-в-Крапину Леопард. – В конце концов, ас ты или не ас, пан или пропал?

– Та, кого я знал, слыла неукротимейшей из валькирий, – тихо ответил Один. – Да и супругу Ода никак не удавалось приручить... приучить к домашнему хозяйству. Но это безусловно она в обоих своих ликах: аромат я узнал много прежде лица и стана. И вот теперь страшусь её как распоследний дурак. Что надо сделать?

– Изобразить фавна с вакханкой. В смысле "Бей в барабан и не бойся, целуй маркитантку смелей", – ответил Леопард и хитренько, совсем по-кошачьи, облизнулся.

Один подкрался к дремлющей богине, слегка удивляясь, что никакие катаклизмы больше ему не мешают. И слегка коснулся её рубиновых уст своими.

Ингигерд распахнула глаза как ставни, даря миру щедрые охапки внутреннего света. Окрестный пейзаж скинул с себя морозное оцепенение. Карлики, коты и вороны поднялись с пола и в восторге забили в ладоши.