Текст книги "Правда фронтового разведчика"

Автор книги: Татьяна Алексеева-Бескина

Соавторы: Игорь Бескин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Полметра и сантиметр

У разведчика – жизнь особая. У стрелка в пехоте есть враг, есть стычка, бой. атака. В разведке – все ожидание. Всегда выслеживание, охота. Результат – позднее. Сутками лежать на подслушивании: вот залаяла собака, а раньше ее не было, послышалось ржание – кони появились, к чему бы это? Пушки ли перетаскивают или еще что? Сутками выбирать место, где можно выйти в тыл или взять – языка». Выходить за линию фронта. И непрерывное балансирование, все время на лезвии ножа. Везение в разведке – это от бога и от природного умения вписаться в ситуацию, найти единственный верный ход в игре «жизнь-смерть».

Теперь Игорь, которому присвоили звание старшего лейтенанта, был назначен начальником разведки полка. Командир полка подполковник Болтакс разрешил подобрать нового командира взвода пешей разведки из числа командиров стрелковых взводов. Командовать взводом разведчиков сам попросился лейтенант Сбитнев, ровесник начальника разведки, а может быть, и помоложе…

Николай Сбитнев родом был из Иркутска, подростком с начала войны – промышлял», используя сноровку сибиряка, – научился на железнодорожной станции, рядом с которой жил. определять по звуку, постучав по вагону, наличие в нем банок с мясной тушенкой. Зачастую это удавалось. С такими же лихими железнодорожниками отгоняли вагон в тупик растаскивали по домам такую вкусную лендлизовскую тушенку. Попались они по-смешному. Вместо тушенки в вагоне оказались банки с пушечной смазкой, такой груз охранялся. Короче, Николая судили – дали восемь лет, но заменили отправкой на фронт в штрафной батальон. В боях Николай отличился, был ранен, оправдан, на фронтовых курсах получил воинское звание лейтенанта и прибыл в наш 312-й полк командиром стрелкового взвода. Был крепок физически, вынослив, метко стрелял, а главное – по-человечески был надежен.

На следующий день после назначения его е разведку командир полка вызвал к себе Игоря и Сбитнева:

– Вот пришло письмо от вашей матери, – сказал Болтакс, обращаясь к Сбитневу, – я ей сочувствую: она получила на вас «похоронку», видимо, тяжко пережила известие, а потом пришло от вас письмо с более поздней датой отправки, чем «похоронка». Бывает! Спрашивает, жив ли ее сын. Давайте так, возьмите «языка», отпущу на десять суток домой, успокоите матушку.

Давно примечено было местечко для удобного взятия «языка». Решили не откладывать. Место, конечно, удобное для прохода-пролаза к передовой противника, да вот одно «но». Как передали предшественники, пару месяцев назад немцы насыпали с самолета на это место тех самых противопехотных мин – этаких 25-граммовых пластмассовых баночек типа вазелиновых. Мины сбрасывались с низко летящего самолета вроде нашего – кукурузника». При ударе о землю такие мины взводятся. Миноискатель их не берет, в снегу их не видно. Наступишь на такой «вазелинчик» – убить не убьет, а пальцы ног оторвет, ступню покалечит, чем, между прочим, пользовались некоторые типы, жаждавшие смыться с переднего края: как самострел такое ранение квалифицировать не получалось. Из соседней части присел как-то человек по делам под кустик – все мясцо с ягодиц снесло, а в госпитале признали ранение за легкое: кости не повреждены – пойди разберись. Короче, коварные баночки. Поэтому немцы этот район считали для себя безопасным и даже часовых не выставляли.

Наши саперы тоже считали это место безнадежным для проделывания прохода в минном поле. Прокатать катками тропы, как это они делали в других местах, – означало наделать шума, привлечь внимание противника к этому участку нейтралки, выбирать баночки из снега руками – тем более бесперспективное занятие, короче, они отказались от участия в деле, которое для них было невыполнимым. Разведчики все же решили брать «языка» именно здесь, «на слабо». Солдат, знавших обстановку, для проделывания прохода не стали привлекать, а поползли делать проход вдвоем, двое офицеров – Бескин и Сбитнев, он и предложил прощупывать снег шомполами. Уж больно заманчива была перспектива взять «языка» в таком неожиданном месте и получить желанный отпуск домой, в Сибирь. А прощупывать предстояло буквально каждый сантиметр проделываемого прохода.

Вышли в глухую ночь, в маскхалатах, автоматы забинтовали, все как положено. Николай, правда, просился сразу в группу захвата, но для первого выхода в разведку назначили его в группу обеспечения. Николай пополз первым, Игорь – командир – чуть левее, на полкорпуса сзади: проход нужен был пошире, если тащить «языка». Остальные – за ними в небольшом отдалении по проходу, проделанному в снегу телами первой пары. Сантиметр за сантиметром, на вытянутую руку прощупывали Игорь и Николай перед собой снег. Баночки попадались – их аккуратно откладывали в сторону. И уж как тщательно ни прощупывали, Николай пропустил-таки мину… Взрыв! Коле снесло полголовы. У Игоря, слегка контуженного, все лицо, очки залило, забрызгало кровью Николая. Ползшие сзади разведчики все видели и, подобравшись к командиру, потащили Игоря за ноги назад по тропе. Немцы немедленно осветили ракетами место взрыва, обстреляли группу, двоих легко ранили. Еле выбрались к своим. Сбитнева в эту ночь вытащить не смогли. На следующую ночь разведчики снова поползли по проложенной тропе за телом Сбитнева, их опять обстреляли, еще одного ранили. Немцы теперь были настороже, даже выползти на нейтралку не удавалось. А еще через ночь полк передвинули левее этого участка. Сдавая район обороны сменяющей части, Игорь специально отметил на карте и показал начальнику разведки сменившей части на местности, где лежит погибший разведчик, просил вытащить, похоронить.

Игорю, писавшему в каждом случае родным, если погибал разведчик, пришлось отправить письмо в Иркутск, сообщить матери о судьбе ее сына. А война катилась дальше.

Минуло двадцать лет со дня Победы. Кто-то из школьных довоенных друзей позвонил Игорю и сказал, что смотрел по телевидению передачу о юных краеведах города Холма, которые разыскивают, если он еще живой, разведчика Бескина, принимавшего участие в боги за город и поднявшего знамя над Холмом при его освобождении. Игорь, теперь подполковник Бескин, написал на ТВ, там дали координаты в Холме, и ко дню двадцатилетия Победы Игорю пришло торжественное приглашение.

9 мая 1965 года в Холм приехало на удивление много однополчан. До этого года войну старались как-то забыть, ветеранов, по мнению руководства страны, в живых было еще слишком много, и войну они знали не по патриотическим фильмам, книжкам и песням, а живьем, с потом и кровью, с дурными подчас решениями военачальников. Мемуары, даже если они были и искренне написаны, никто не брался издавать – не было команды свыше. А тут, на двадцатилетие Победы, все как бы очнулись, вспомнили о войне: Л.И. Брежнев причислил себя к ее героям…

Башкирцева В.П. Партизанка-связная в дни войны. Создатель и директор музея в г. Холм

Праздник в Холме был по-настоящему дружеским, теплым, полным военных воспоминаний. Торжественное заседание, встречи с ветеранами собирали много горожан, приехали и из окрестных сел. Люди старались не пропустить рассказов участников боев под Холмом о недавнем прошлом. Юные краеведы во главе с преподавателем Верой Петровной Башкирцевой, которая и сама ветеран, была в партизанском отряде в годы войны, начали большую работу – собирали историю войны, хотя бы в их небольшом районе. Из этих материалов получился потом интересный краеведческий мемориальный музей города. Местные жители расспрашивали, где в войну проходил передний край, где наблюдательные пункты, откуда командовали – все было интересно. Игорь упомянул и наблюдательный пункт, откуда они выходили на операцию со Сбитневым. Холмичи в один голос сказали, что туда они не ходят: там до сих пор мины…

Оказывается, не раз приглашали саперов, они разминировали, делали вроде все тщательно, сдавали по акту расчищенные поля, а выходили на них трактора – и подрывались. Постепенно заросли те гиблые места кустарником, жители обходили их стороной – пластмассовую мину время не берет. В кустарнике расплодились дикие свиньи, их не трогали, только иногда раздавались взрывы – свиньи перепахивали почву.

Пластмассы, конечно, стареют, но уж больно медленно, не стареет начинка баночек. Опасность сохраняется.

Игорь, помнивший расположение минных полей, подошел к Бол таксу, боевому своему командиру полка, посоветоваться. Решили сходить на тот НП. Пошли Игорь, Башкирцева, ее дочка, несколько однополчан-ветеранов, кое-кто из краеведов. Нашли полуразрушенную землянку НП, оплывшие окопы, а потом по еле приметным даже для Игоря признакам двинулись туда, куда ползли в последний для Сбитнееа поиск. Дальше через густые заросли разросшегося кустарника. Еще, еще немного вперед, поляна. И вдруг как удар пули в грудь! Игорь увидел в молодой майской траве останки – скелет, истлевшие ватник, металлические детали автомата впереди снесенного наполовину черепа – Сбитнев, Николай! Какие-то полметра, и, может быть, тут лежал бы он, Игорь, а пришел бы ты, Николай… Хранитель бесшумно поприветствовал Игоря крылышком из кустов, опушенных первыми зелеными листочками.

Забыв о присутствующих рядом, Игорь, сняв фуражку, застыл молча над этим свидетельством далеких событий, но таких свежих в памяти. В душу снова впилось чувство неизбывной вины перед погибшим. Полметра на тропе, сантиметр, не прощупанный шомполом, и здесь, с ними, был бы Николай, если бы дошагал до Победы… Еще раз прощаясь с павшим, душа просила у него прощения. За что? За безумие войны? За то, что не пустил в группу захвата? За то, что сам остался живым? Много смертей повидал Игорь за войну, но далеко не каждая оставляет шрам на душе. Увернуться от судьбы еще не удавалось никому.

Ну а дальше – появились краеведы, успевшие сбегать в город, за цветами, любительские фотографии, до сих пор лежащие в личном архиве Игоря. Соседняя воинская часть помогла вывезти останки разведчика на бронетранспортере, потом торжественное захоронение на братском кладбище в городе, цветы на свежей могиле, где через двадцать с лишним лет останки обрели упокоение. Жива ли матушка погибшего? Как сообщить ей?

Нейтралка

Январь сорок четвертого, и Северо-Западный фронт, преобразованный во Второй Прибалтийский, ожил. Была прорвана блокада Ленинграда. Волховский и Ленинградский фронты предприняли наступление. Все ждали перемен, понимая, что со дня на день может начаться массовый отход противника. От Старой Руссы, Новгорода немцы уже отошли с боями на новые рубежи. Но! Когда в первой декаде февраля 44-го немцы ушли из Старой Руссы, наши обнаружили это только на третьи сутки. Последовали грозные последствия, вплоть до расстрелов. И не дай бог было упустить немцев из-под Холма! Тем не менее настроение у всех менялось. Вперед! Вперед!

И вдруг… В десятых числах февраля командир третьего батальона, занимавшего левый фланг, доложил командиру полка, что перед ним нет противника. Чертовщина! Болтакс отрядил Игоря проверить донесение. С отделением разведки батальона проделали проходы в минных полях и днем спокойно прошли в немецкие окопы. В окопах – пусто, дно их чисто подметено, стреляные гильзы собраны в аккуратные кучки. Ну, дают! В землянках все опрятно, но ни людей, ни вещей, ни боеприпасов тем более. Ушли? Совсем? Упустили отход?

Вернулись в полк, доложили обстановку. Ранним утром приказ – батальону продвинуться в переднюю линию окопов противника. Батальон свернулся в походную колонну и через проделанные проходы в заграждениях втянулся в первую линию окопов, а затем и во вторую. Комбат доложил, что противника так и не видно. Решено было втянуться туда и всему полку, тем более что на участках справа и слева немцы были, но никак не реагировали на движение. Режим огня был обычный, как всегда.

Полк начал входить в прорыв, вошел уже и второй батальон, начал движение штаб полка, и вот тут-то началось! В четыре часа дня немцы атаковали с флангов, да не как-нибудь, а с танками и бронетранспортерами. Оставшиеся вне прорыва батальон и полковая артиллерия рванулись на помощь атакованным, штабу. Всю ночь творилось черт знает что, удалось все же вынести знамя полка, канцелярию штаба. Но около четырехсот человек головы сложили – жестокая потеря. Почти двое суток ушло на заделывание брешей в своем переднем крае. Танки и бронетранспортеры были столь неожиданными, что того и гляди можно было ждать новых сюрпризов и контрмер. Немцы обороняли «крепость Холм» по приказу Гитлера!

Кто виноват? Разведка?! Плохо разобралась с донесением комбата! Но разведчики взяли нескольких пленных, в том числе офицера, который показал, что «мешок» был задуман для того, чтобы обескровить русских, оставить их без сил для преследования в предстоящем массовом отходе.

Земляк, москвич, старший лейтенант Усиевич, работавший в дивизионном трибунале, успел предупредить Игоря: «На тебя тут дело заводится!».

Через командира полка официально передали приказ явиться Бескину для допроса в трибунал. Болтакс, прекрасно понимая ситуацию, в том числе и свою оплошность, сказал, что старший лейтенант Бескин на НП на нейтралке, выйти оттуда невозможно, прижимает огнем противник, а в связи с большими потерями среди разведчиков отозвать людей с НП он не может. Игорю приказ был короче:

– Немедленно на нейтралку, и не показываться!

Несколько суток отсиживался Игорь на НП, офицеры из трибунала ежедневно наведывались в штаб полка для допроса, но на нейтралку вылезать не решались, хотя Игорь их туда приглашал, подначивал. Командир третьего батальона, которого так же «подловили» немцы, и виновный не менее Игоря, делал все возможное: прикрывал его огоньком и от немцев и от своих, присылал с посыльным поесть-согреться, свои-то все проходы знали. А сидение на нейтралке затягивалось.

На фронте людей можно было разделить на две категории. Одни стремились зацепиться где-то в тылу, вне зоны обстрелов, в любом качестве, в любом месте. Попав все-таки на фронт, и тут цеплялись за тыловые подразделения, сторонясь передовой, как черт ладана. Такие люди забывали одну простую истину – все предопределено, и если тебе предназначен снаряд или бомба, то найдут они тебя и в самом глубоком тылу, и будет это называться шальной снаряд, шальная бомба, а то и просто кирпич на голову с крыши. Бойся – не бойся, от своего не уйти!

Вторая категория – это те, что стремились на передовую и искренне, сердцем рвались защитить тех, кто нуждался в защите. Душе на передовой было свободнее, чище – подальше от начальства, от бытовой суетни прифронтового существования. Лицом к лицу с опасностью для таких людей – самая надежная, безопасная позиция: все видно, можно и увернуться. Особо унизительно для таких людей – сидеть пескарем в щели и дрожать.

Антиподы.

Игорю врезались в память две мимолетные встречи в первую неделю войны: двое его одноклассников, через несколько дней после выпускного бала. Первым на глаза попался Петька Терпсихоров, сын известного художника-баталиста, – с сияющими глазами, весь в спешке:

– Сегодня свадьба, уезжаем в Австралию!

И прокантовался в Австралии до Дня Победы.

Через полчаса навстречу энергичным шагом не шла, а летела Наташа Пешкова, одноклассница с очень непростой судьбой: осталась после репрессий родителей практически одинокой, бездомной, привечали ее в доме подруги, помогали соорудить платьице – всем миром. У Наташки, чьи деды были офицерами русского флота, а равно и родители были непростыми – дворянской косточки, всех слизала советская власть, а как уж она сама уцелела – отдельный рассказ. Так вот эта Наташка бежала в военкомат – на фронт. И провоевала до сорок четвертого. Да не в тылах, а комсоргом танкового батальона, участвовала в форсировании Днепра на Букринском плацдарме, была не раз ранена, контужена. Женщина! Именно поэтому и не получила Звезду Героя, хотя и была представлена. Да и после войны мирную жизнь начинала журналистом в немирной тогда «Комсомолке». В послевоенные годы в ее семье долгие годы провела уже пожилая гражданская жена Колчака – Тимирева. Вся жизнь – фронт.

Одноклассница Бескина И. А. – Пешкова Н.Н. Ушла на фронт добровольцем в июле 1941-го, с фронта вернулась ст. лейтенантом. Воевала комсоргом танкового батальона.

«Май 42-го года… Мама, помнишь, в московской школе училась когда-то вместе со мной некая Наташа Пешкова (она еще как-то пригласила меня на свой день рождения – этот вопрос разбирался на родительском собрании). Так эта самая Наташка – медсестра на фронте, спасла 46 бойцов, награждена орденом Ленина, вступила в партию…»

Вот тебе и два типа в чистом виде. Игорь был третьего типа. Ему больше всего нравилось на нейтралке, на каком-нибудь наблюдательном пункте – вне зоны досягаемости. От начальства – дальше некуда, от тыловых дрязг-интриг вроде кого куда назначили, кому сапоги выдали, кому посылку не дали – и того дальше. Ну их всех! Душа с налетом авантюрности здесь чувствовала себя на месте. Идти в партизанский край – пожалуйста! Свободный поиск, свободный полет, никто тебя не связывает своими приказами – все зависит только от тебя, от твоего умения, находчивости, мужества, способности наступить на себя, когда страшно. Разведка – это была как раз та тяжелая фронтовая работа, для которой Игорь был создан. Но не все так просто, даже если есть кто-то справа за плечом с крылышками.

На фронте Игоря постоянно угнетало одно: состояние незащищенности – от пуль, снарядов – это само собой, но от дождя, снега, от начальства, от противника, негде спать, нечего есть, нельзя помыться, сменять белье. Незащищенность от судьбы, брошенность в ее безжалостные зубы. Незащищенность от самого себя – способности отрешиться от ужаса, преодолеть страх, перебороть себя. Смерть гуляет на каждом квадратном метре – пули, мины, заградотряд, приказ начальства. Самым безопасным местом, спокойным иногда и оказывается самое опасное – нейтралка – ни вашим, ни нашим, а сам по себе.

Давно замечено, что бравада, мат, лихое питье спирта и прочее – допинги, позволяющие ощущать, что ты еще что-то можешь, что есть еще внутри пружина. Чуть ее отпустил – и нездешним холодом ополаскивает душу. И вот у человека потухли глаза, он как будто посерел, съежился, опустился, перестал бриться, двигается как-то вяло, затосковала в нем душа, считай, что это кандидат на очередную пулю, осколок. А судьба выхватывает именно такого. Поэтому лучше всего – хвост пистолетом.

Флаг над городом

Сидение на нейтралке затягивалось. Решающие бои за Холм начались на рассвете 16 февраля сразу и на северо-востоке, и на юго-западе от города. Кое-где удалось прорваться в передние траншеи противника, кое-где доходило и до рукопашных схваток. 17-го после артобстрела наших позиций немцы попытались вернуть передовые траншеи, было предпринято четыре контратаки. Город они сдавать без боя явно не собирались. Нашим на северо-востоке удалось приблизиться к окраинам города. Бои продолжались и последующие два дня. Но ясности, каковы же силы противника в городе, собирается ли он покидать Холм, не было.

Разведчики со старшим лейтенантом Бескиным продолжали держаться на НП западнее города, имея под наблюдением главную дорогу по левому берегу Ловати, по которой только и могли передвигаться части противника. С флангов доносили, что значительные силы противника уже отодвигаются от города. Но что делается в городе? Только ли заслоны или что-то серьезное? Город продолжал держаться крепко.

Вечером 19-го Болтакс послал на НП к Игорю связного с запиской, где сообщал о штурме города утром 20-го и приказывал Игорю с группой разведчиков, находившихся на НП, пробраться в город, взять там «языка», разведать обстановку – что там противник, уходит или закрепился. Для связи и своевременного доклада прислал полкового радиста с радиостанцией. На наблюдательном пункте, кроме Игоря, было еще несколько человек. Болтакс, понимая сложность и остроту ситуации с трибуналом, который спешил заграбастать Игоря до начала наступления, потому что потом – ищи свищи, отправил разведчиков в поиск прямо с НП! Передний край противника разведчикам был знаком достаточно хорошо. Выбрали наиболее безопасное место прохода в тыл – на стыке немецких подразделений. В разведку пошли вшестером: трое разведчиков, радист, сапер, командир – Игорь. Двоих оставили на НП. Когда почти миновали нейтралку, радист поскользнулся, упал, вывихнул ногу и при этом, самое обидное, повредил рацию. Рация – это ни много ни мало ящик весом килограммов десять, на лампах, с сухими батареями – и все в заплечном ранце. Радиста в сопровождении сапера пришлось отправить назад. Но задачу-то выполнять надо – дальше двинулись вчетвером.

Ночь лунная, светлая, но ветреная, хорошо, хоть морозец не поджимал. Перешли Ловать по льду – по натоптанной немцами тропке. Вышли на шоссе – пустынно, тихо. О поимке «языка» не могло быть и речи. Вдруг увидели огонек в будке на мосту! Значит, есть часовой! Но, посовещавшись, решили не ввязываться в захват, вдруг в будке телефон, мало ли что, основная задача – город обследовать, взять «языка» именно там.

Пересекли Ловать по льду второй раз, уже в самом городе, прячась в тени моста, ползком. Выбрались на высокий берег – прямо на городскую площадь с церковью и колокольней. И – удача! Часовой ходит вокруг церкви! Решили – брать!

Подобраться поближе позволил ветер – на церкви под его порывами громыхал большой железный лист с надписью «Заготзерно» – видно было при лунном свете. Часовой ходил по кругу и, когда ушел за церковь, броском прижались к затененным углублениям в стене около колокольни. Часовой приблизился. Бросок! Взял часового Вася Пахомов, человек исключительной силы, взял так мощно, что явно сломал немцу позвоночник. Успели сунуть кляп, но немец так дергался в конвульсиях, что пришлось кончить дело финкой.

Вася сокрушался, но сдержать себя мог не всегда: немцев ненавидел всех люто: дома, на Брянщине, немцы не только разорили его дом, но и убили детей, надругались над женой, так что соблюсти меру для него было испытанием.

Оставалось надеяться, что раз есть часовой, то придет ему и смена. Труп спрятали, перевалив его в приоткрытое окно церкви, сели в засаду, замаскировались, предварительно замели, присыпали снежком кровь, скрыли следы борьбы. Игорь зашел внутрь церкви. А там склад боеприпасов, да какой! Смена часовому не идет. Прошел час, другой, дело к рассвету. Стало совсем светло. На площадь выехала кухня! С кашей! Из всех укрытий, землянок, остатков домов стали вылезать немцы – почесываясь спросонья, оправляясь тут же. К кухне выстроилась очередь, говор, толкотня, звон котелков, запах каши. А разведчики в соборе – в мышеловке! Куда деваться?

Решение было единственным. Захватив пару пулеметов, побольше патронов, гранат, полезли наверх, на колокольню. Прихватили с собой и дымовые шашки – оранжевые, сигналить своим. На глаза попался сверток ярко-оранжевой ткани, потом оказалось – сигнальное полотнище с огромной почти красной буквой Т – для посадки самолетов.

Разместили весь арсенал в проемах звонницы – пулеметы, гранаты, шашки с подветренной стороны… Ждать-то своих можно было долго, позиция на колокольне неприступна, боезапаса хватило бы. Но Игорь понимал, что через час начнется артподготовка штурма, накроют свои же. Своим обстановку не сообщить, рации – нет. Надо сигналить!

И решили. Как только немцев на площади скопилось побольше, ударили сразу из двух пулеметов, шарахнули гранатами. На площади поднялась невообразимая паника – все без оружия, так сказать, в разобранном виде, с котелками. А пальбу подняли разведчики такую, что впору было подумать – прорвались в город крупные силы. Немцы кинулись врассыпную, кашевара с кухней кони понесли, повозка проскочила мимо моста, прямо с откоса в реку.

«Рус, рус, партизан! Аларм!»

Зажгли дымовые шашки оранжевого дыма и, разодрав полотнище сигнальной буквы Т на манер знамени, выкинули его с колокольни. На рассветном небе самодельное знамя по ветру развернулось, заполоскалось. Выглядело это очень красиво, но эффект нужен был не эстетический, главное – просигналить, чтобы наши увидели. Болтаксу доложили, что в городе стрельба, переполох и на колокольне – красный флаг! Понял – дело рук разведчиков. В это время вступила в дело наша артиллерия – туда все-таки успели передать, чтобы по центру города не били: там – свои.

Паника в центре, на площади, свое дело сделала, сопротивление было ослаблено, сражаться пришлось в основном с подразделениями вокруг города. Из самого Холма противник так и не смог отойти, хотя, как потом говорили пленные, город должен был держаться еще пару недель. Немцы не успели взорвать мост, узкоколейную дорогу на Локню, хотя к столбам, опорам, рельсам были уже привязаны толовые шашки.

Гарнизон «города – гитлеровской крепости» был разгромлен, было взято много пленных, трофеев. Дорога на запад была свободна, что позволило дивизии совершить пеший марш – за пять дней бросок более чем на 100 километров и достигнуть очередных немецких оборонительных рубежей лишь в районе Бежаниц.

Как показывали потом пленные, немцы собирались уходить из Холма 24–25 февраля. Силою обстоятельств разведчики во главе со старшим лейтенантом Бескиным ускорили развязку. По существу, они поставили точку, выразительную и эффектную по форме, героическую, на высокой ноте от безвыходности. Другого решения не было. Сам этот рейд в тыл врага на грани максимального риска, выглядевший со стороны молодецким, был шагом именно в «быть или не быть),! Разведчики оказались в нужное время в нужном месте – 20 февраля 1944 года.

Этим эпизодом было завершено многодневное – 945 дней оккупации и даже многолетнее, что еще страшнее, сражение за город – маленькую точку на среднерусской равнине, вокруг которой с тех дней тысячи братских могил – ухоженных, ритуальных, одиночных, забытых, безымянных и без счета душ, сгинувших без вести, еще ждущих упокоения.

В самом начале повествования сказано было об американце Л. Бургдорфе, проявившем интерес к военным событиям в Холме, к Игорю как живому их свидетелю, тем более писавшему об этих днях. Так появилась в доме книга Оскара Перро «Крепость Холм» {Торонто, Канада, 1992., англ.} – латыша, воевавшего у немцев, – о событиях в Холме. Присланы были документы, естественно, копии материалов из архива вермахта и т. п., много интересного – все, что любезно предоставил американец. Многократно связывался он с Игорем по телефону через внучку, донимал дотошными вопросами и т. п., выпросил копии фрагментов книги «Выпало – жить!», над которой еще шла работа. Книга, написанная противником, «с другой стороны окопа», была издана в Канаде, читалась с интересом. Но еще интересней оказались архивные материалы и фотоальбом: немцы в Холме, на передовых, в окопах. Была даже фотография, где Гитлер жмет руку командующему крепостью – Шереру, фото ордена за оборону города. В текстах было смешно читать, что немцы осознали факт – из снега можно возводить укрепления. Немцы с завистью писали, что партизанам хорошо, им сбрасывали самолетами особую «сделанную из шерсти обувь» – они-то валенок не знали и т. д. и т. п. Но самое примечательное – сошлись две книги военных противников, причем написанные ветеранами примерно в одно время, через 50 лет после событий.