Текст книги "Чокнутая будущая (СИ)"
Автор книги: Тата Алатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 12
Бледная Лиза, кто бы мог подумать, добралась до меня уже через полчаса. К сожалению, мы находились не на пышном застолье, где все смиренно сидели на своих местах и слушали тамаду, а скорее фуршетной вечеринкой, где гости перемещались от одного столика к другому с бокалами в руках.
– Арина хочет на море, – заявила она с таким видом, будто от этой информации я должна была подпрыгнуть, достать из кармана волшебную лампу и начать судорожно ее натирать.
– Должно быть, это ужасно – иметь детей, которые все время чего-то хотят, – пожала я плечами, пытаясь отделаться от нее.
Однако она следовала за мной по пятам как жадная тень.
– Господи, только послушай себя, – раздраженно прошипела Лиза, потом все же вспомнила, что это ей от меня опять что-то нужно, а не наоборот, и сбавила обороты. – Антон не отвечает на мои звонки.
– Могу его понять.
– Так и будешь себя вести? – она повысила голос, и на нас уже оглядывались те, кто поближе. Вот-вот соберется весь зал, мерзкая женщина, мерзкая сцена. – Зачем вообще было выходить замуж за мужчину с обязательствами, если ты даже не пытаешься ему хоть немного помочь? Чего ты добиваешься? Чтобы Алеша бросил своих детей ради тебя?
Это было настолько несправедливо, что я потерялась под шквалом этих обвинений.
Римма Викторовна уже материализовалась рядом, насмешливо глядя на меня. Она мне нисколько не сочувствовала, а скорее – злорадствовала. Мол, знай сверчок свой шесток, ну, вы понимаете. Нечего было выходить за ее Алешу, терпи теперь, стрекоза.
– Почему Алеша сам не может позвонить брату? – спросила я едва слышно. – При чем тут я?
– У мужчин своя гордость, знаешь ли. Ты хоть раз задумывалась, каково ему, в его возрасте, с его известностью, просить денег?
Суммой, вбуханной в сегодняшний ресторан, как мне кажется, можно было оплатить половину путевки. Но кого тут волнует мое мнение?
Никто не собирался ничем жертвовать, ну, кроме Антона, само собой.
И тогда я увидела, что он направляется к нам.
Я собиралась этим вечером быть Ростовой, восторженной девочкой, никак не базарной бабой, спорящей с бывшей мужа, но мне просто не давали такой возможности.
Мне вовсе не хотелось, чтобы Антон вмешивался в это безобразие и тем более – принимал чью-то сторону. И тем более – мою.
Образ девы в беде не шел этому наряду.
Эта свара была совершенно лишней, и ее следовало заканчивать как можно быстрее.
– Хорошо, – собравшись с силами, проговорила я высокомерно, – в понедельник ты позвонишь Антону, а он возьмет трубку. А теперь перестань путаться у меня под ногами.
Развернувшись, я оглядела зал. Алеша танцевал со старушкой, отвечающей за реквизит. Смеялся. Антон притормозил, чтобы избежать столкновения со мной. Смотрел вопросительно.
Возможно, он чувствовал себя ответственным и за меня тоже – ведь я здесь только из-за него. Не может же он не понимать этого.
Но больше я не собиралась быть просительницей.
Не сегодня.
Не в этом платье.
– Эта женщина, – я пренебрежительно махнула куда-то в сторону бледной Лизы и улыбнулась. Как жаль, что у меня нет ямочек на щеках, всю жизнь об этом жалею, – опять хочет твоих денег. Дай ей их.
Я почти написала «прочирикала», мне бы очень хотелось почирикать хоть немного, но я понятия не имела, что это такое. Что-то птичье, но при этом легкомысленно-очаровательное? В романах героини то и дело чирикают, и я даже репетировала несколько раз, но у меня получался только писк.
Хороший звук, если кого-то надо обратить в бегство.
Поэтому я просто улыбалась.
Антон насмешливо вскинул бровь, поражаясь внезапной вспышке моей наглости, а потом вдруг склонил голову.
– Конечно, – смиренно согласился он, – как скажешь.
Звонко засмеялась Римма Викторовна, но эти колокольчиковые переливы доносились до меня, как сквозь слой ваты.
Я стояла напротив Антона, улыбалась и таяла, таяла.
Таяла, как весенний снег, как эскимо, как пенка капучино.
Алеша был так доволен вечером, что до поздней ночи не разрешал мне переодеться.
Я сидела в его двухкомнатной хрущевке на кухонном столе, а он все кружил вокруг меня, целуя то руки, то шею, то плечи.
Пыльный розовый шелк надоел мне до ужаса, но я не рыпалась.
Мне почему-то было так грустно, что в груди, под розанами в корсаже, разливалась тоска.
Все дело в том, что я уже скучала по Антону.
Я уже хотела вернуться обратно на свою кухню, опять кормить его окрошкой и смотреть на родинки на его щеке.
Теперь он не скоро попадется мне на глаза – где-то мы сегодня пересекли ту невидимую границу, которую пересекать не следовало.
Наверное, это случилось в моих сенях – когда я поймала его в углу и смотрела прямо в глаза.
Ах, Мирослава.
Наутро к нам заявилась Римма Викторовна с пончиками и кофе.
– Очень хочется чего-то вредного, – она всучила мне бумажные пакеты. – Ну, девочка, ты произвела вчера фурор.
– Красавица, – с гордостью правообладателя подхватил Алеша, благодушный и выспавшийся.
– Красоток вокруг – хоть вагоны грузи, – пренебрегла его комплиментом Римма Викторовна, – но девочка поставила на место эту тощую моль, как ее там. Я тебе говорила, не женись на ком попало!
– Мирослава, – изумился Алеша, – когда ты успела сцепиться с Лизой?
– Даже не говори со мной об этом, – я тут же рассердилась. – Ты должен перестать жить на широкую ногу и вешать на Антона своих детей.
– Что? – изумился Алеша.
Римма Викторовна, мурлыча себе под нос, устроилась в углу между столом и холодильником и попивала кофе.
К выпечке она, разумеется, не прикоснулась. Это был реквизит, а не еда.
– Все очень просто, – я достала из пакета жирный, покрытый шоколадом пончик и отгрызла от него солидный кусок. – Если у тебя нет денег и на ресторан, и на море для дочери – ты выбираешь море для дочери. Едешь не на такси, а на троллейбусе. Ешь не креветки, а картошку.
– И что, – насупился Алеша, – я должен до старости во всем себе отказывать? Я уже жил в нищете, больше не хочу.
– Да живи ты как хочешь, – не стала возражать я. Шоколад, сахар и прочие углеводы уже превращали меня в добрую жену. – Просто избавь меня от финансовых переговоров с твоим братом. Лично мне ничего от него не надо, ни денег, ни моря. Так почему я вечно вынуждена клянчить то одно, то другое?
– Ты не понимаешь, – оскорбленный Алеша даже покраснел, потеряв свою привлекательность, как по волшебству, – мужчине унизительно быть в роли просителя.
– И еще более унизительно ставить в подобное положение свою женщину.
Он заерзал, не зная, что ответить.
– Напрасно вы поженились, – невинно заметила Римма Викторовна. – У Алешиных жен должна быть одна ценность: сам Алеша. А ты, Мирослава, если и не ставишь себя выше, то как минимум – вровень. Его эго не выдержит такого.
– И чему вы так радуетесь? – спросила я. – Сами бы и жили с ним, если критикуете остальных.
– Мое эго в три раза больше его эго, – хмыкнула она. – К тому же, он слишком стар для меня.
Просто для справки: эти двое были ровесниками.
Старели, но не взрослели.
Это побочка таланта или что?
– Мы все – всего лишь декорации, а вы – главные герои, – согласилась я саркастически.
– Но ты очень красивая декорация, – подхалимски вставил Алеша, который не умел долго дуться и терпеть не мог ссоры.
Комплименты, если подумать, у него тоже выходили так себе.
– Да ну вас, – рассмеялась я и потянулась за новым пончиком, а заодно чмокнула Алешу в нос. – У меня даже ревновать вас друг к другу не получается, уж больно вы несерьезные.
– И правильно делаешь, я не сплю с мужчинами старше сорока пяти, – уведомила нас Римма Викторовна.
– А я – с женщинами старше сорока, – бросился наперегонки Алеша.
И только я делю постель с тем, кому исполнилось пятьдесят.
Поняли, да, кто здесь главный неудачник?
– Поэтому веди себя хорошо, милый, – ласково сказала я мужу, – пока я тоже не взялась за арифметику.
Он снова покраснел и полез целоваться.
В августе Алеша уехал на гастроли, а я погрязла в делах огородных. Помидоры, перцы, баклажаны и кабачки сами себя не уберут, знаете ли, не заморозят и в банки не закатают.
В монотонной повседневности этой работы было некое отупляющее спокойствие. По ночам я просто падала без сил в кровать, днем принимала клиентов, а по утрам и вечерам что-то резала, сушила, варила и собирала.
Мне нравилось так жить: ни о чем особо не думая и ни с кем, кроме клиентов и соседей, особо не разговаривая.
Гамлет Иванович приходил несколько раз в неделю, приносил то суп, то мясо, но и у него не хватало времени на болтовню. Зимой наговоримся.
Я отдавала ему взамен овощи и зелень, и мы были полностью довольны друг другом.
Было пасмурное воскресное утро, я закатывала лечо, краем глаза поглядывая в сериал про священника-детектива. Все вокруг кипятилось и булькало, я двигалась плавно и автоматически, полностью погрузившись в процесс.
Мне не нравился август тем, что в это время все заканчивается. Я была человеком мая, когда все только начинается, и в это предосеннее время всегда погружалась в легкую хандру. Дни становились все короче, ночи все холоднее, и мир потихоньку готовился к долгой зимней спячке.
Трели телефона за шумом воды я услышала не сразу, а когда посмотрела на экран, то обнаружила семь пропущенных звонков от матери.
Сердце испуганно трепыхнулось: никто не будет звонить так настойчиво, если ничего не случилось.
Поэтому я торопливо приняла вызов.
– Привет, – голосом совершенно здорового и совершенно недовольного человека сказала мама, – ну наконец-то. Не надоело меня игнорировать?
– Да не очень. Но я просто не слышала, если честно. У тебя все в порядке?
– В полном. А ты как? Еще замужем?
В конце концов, это даже оскорбительно.
Я понимала, что мамочка была не самого высокого обо мне мнения, но даже я не смогла бы разрушить свой брак за пару месяцев.
– Все еще замужем, – ответила я как можно сдержаннее.
– И это прекрасно, – одобрила она энергично. – Значит, ты по-прежнему живешь с мужем, а бабушкин дом пустует и приходит в упадок без хозяев.
Ох, и не понравилось мне то, куда она клонит.
Прямо-таки в глазах потемнело от бешенства.
Или должно краснеть?
Ну как у быков в мультиках – алое марево.
Были бы копыта – обязательно разбила бы ими старые половицы.
– Дом не продается, – ледяным голосом отрезала я и скривилась, пройдясь ножом по пальцу вместо перца.
Больно.
Но не так, как от маминого звонка.
– Ну же, не будь такой букой, – весело воскликнула мама, – для чего тебе эта развалюха на окраине?
– А тебе? – кровь лилась в раковину, я смотрела на этот поток и не могла заставить себя пошевелиться, чтобы достать пластырь или бинт.
– Я уже не так успешна, как прежде, и по правде говоря, немного денег мне не помешает.
– Мне тоже они не помешали бы, когда ты была успешна. Но почему-то мы жили на бабушкину пенсию.
– Мирослава, – теперь она говорила строго и грустно, – зачем ворошить прошлое?
– Бабушка оставила дом мне, и срок исковой давности как наследника первой степени у тебя давно прошел. К тому же завещание всегда приоритетнее, чем…
– Ну при чем тут эти формальности. Я говорю о жесте доброй воли.
– Нет.
– Мирослава!
– Пока.
Я бросила трубку, задыхаясь.
Выключила воду, замотала ранку салфеткой, чтобы не залить кровью пол по дороге к аптечке.
Криво заклеила порез – руки дрожали.
Можно ли ненавидеть свою мать?
И почему эта ненависть всегда будет прямо пропорциональна любви?
Я бродила по комнатам, поглаживая стены и выпрашивая у них прощения.
Моя бабушка – моя потеря – горе, которое не собиралось становиться меньше.
Год за годом я берегла этот дом, потому что это все, за что мне оставалось держаться.
За детские воспоминания и запах старомодных духов, за свою тоску и оглушительное одиночество.
За любовь, равной которой никогда не будет.
Повинуясь своей печали, хлынувшей так мощно, что вот-вот накроет меня с головой, я выключила плиту и, оставив полный разгром на кухне, надела яркое платье с принтом из роз и хризантем. Пригладила волосы. Нарезала целую охапку белоснежных гортензий.
Бабушка моя бабушка.
На кладбище дул прохладный ветер, остужающий мои слезы.
Я долго стояла, положив ладонь на гранит, шептала свои новости, выдергивала сорняки.
Ждала, когда дышать станет легче.
Потом сообразила: а ведь где-то здесь еще есть две могилы, которые мне хотелось бы навестить.
Алеша не брал трубку, наверное, был на репетиции. Дав себе пару секунд на сомнения, я набрала Антона.
Он ответил не сразу. Как будто смотрел на имя на экране и медлил.
– Мирослава?
Учтивый.
Равнодушный.
Не то чтобы позабытый, но очень далекий.
Неважно.
– Как мне найти ваших родителей?
Голос чуть охрип от долгих слез и торопливого шепота.
Пауза.
Долгая.
– Ты где? – спросил он резко. – На кладбище? Подожди меня на центральной аллее, я буду через десять… нет, через семь минут.
– Зачем тебе приходить?
– Ты в жизни не отыщешь их сама.
Это могло быть правдой.
Люди умирали каждый день, и кладбище расползалось во все стороны. Как понять, где хоронили двадцать лет назад?
Я купила еще два букета у торгашки возле входа. Дошла до аллеи, разглядывая незнакомые лица и годы жизни.
Как они жили?
Кем они были?
Глава 13
Антон пришел через восемь минут.
– Привет, – он кивнул мне так, будто мы виделись только вчера и вообще надоели друг дружке еще накануне, – пойдем?
– Привет, – растерянно пробормотала я, не ожидая такого равнодушного приема. – Пойдем.
Некоторое время мы молча топали по дорожкам, потом он спросил:
– Ревела?
– Что еще остается делать в таком-то месте, – вздохнула я.
– Я вижу плачущих людей куда чаще, чем смеющихся.
– Я тоже. К тарологу от хорошей жизни не ходят. Ко мне обращаются, когда напуганы или растеряны, или преисполнены надежд, или несчастны.
– Смешно, но я до сих пор не знаю, как вести себя на могилах родителей. Что ты делаешь, навещая бабушку? Я просто стою столбом с глупым видом.
– А я трещу, как сорока.
Странный это был разговор.
Мы вели себя, как чужие люди.
Мы и были, по сути, чужими людьми.
Но говорили первое, что в голову придет, не задумываясь и не выбирая слов.
– Ты часто сюда приходишь?
– Не знаю. Когда начинаю очень скучать по бабушке. Или когда расстроена. Или когда меня обидели и хочется, чтобы кто-то пожалел.
– А сегодня?
– А сегодня все сразу. Что ты делаешь на работе в воскресенье?
– А где мне еще быть?
– Не любишь свой дом?
– Это просто дом. Четыре стены, пол, потолок. Скукота.
– Ну да. На твоей-то работе настоящее веселье, жаль пропускать.
Он ухмыльнулся.
Я улыбнулась.
Вот уж не думала, что способна сегодня на улыбки.
Двойная могила родителей Алеши и Антона была настолько роскошной, что только младший из братьев был способен поставить им такой памятник.
Я положила цветы на белый мрамор, вглядываясь в каменные лица.
– Ты мог бы просто сказать: самое пафосное место на кладбище, я бы не прошла мимо, – тихо сказала я, потом прибавила громкость: – здравствуйте. Меня зовут Мирослава.
– Серьезно собираешься вещать тут? – не поверил Антон.
– Тсс, – я наступила ему на ногу. – Я жена вашего другого сына, хорошего. Четвертая, но первых трех вы, наверное, уже и так знаете.
– Не помню, чтобы хоть одна из них сюда приезжала, – вставил Антон.
Я не обратила на него внимания.
– Алеша верит, что я его последняя жена, но это вряд ли. Римма Викторовна права, не больно-то мы созданы друг для друга.
– И зачем ты расстраиваешь моих родителей?
– А что в этом такого? Зачем-то ведь мы поженились, а значит, тут должен быть некий смысл. Не бывает ничего случайного и ничего ненужного, ведь правда? Встречи, расставания, радости, печали… Люди просто живут себе и живут, пока не умирают.
– Вот тебе и философия от таролога.
– Уж какая есть. Но вы не переживайте, ваш старший сын живет так, как хочет. И он заботился об Антоне раньше, а теперь Антон заботится об Алеше. Они оба хорошие люди. Я бы тоже хотела, чтобы у меня был брат. Или хоть кто-нибудь.
– У тебя есть муж и три его бывших жены.
Ехидство Антона было защитной реакцией, я понимала его. Наверное, поняли бы и родители.
– Он зубоскалит от неловкости, – пояснила я им на всякий случай, достала из рюкзака чистую тряпку, полила водой из бутылки и начала протирать мрамор, смывая пыль, – люди то и дело говорят глупости. Вот я, например. Мне вообще противопоказано общаться с другими – как ляпну так ляпну. Поэтому у меня нет друзей. И до пятого класса я еще и заикалась… Может, это наследственное? От отца. Я ведь про него ничегошеньки не знаю, он случайно не среди ваших уже?
– Ты только послушай себя, – возмутился Алеша, – бедная несчастная сиротка Марыся.
– Отстань от меня. Кому мне еще жаловаться? Кто меня пожалеет?
– Пойдем выпьем. Кажется, ты хвасталась, что у тебя целый подвал наливок.
От неожиданности я уронила тряпку, подняла ее, надеясь, что мои глаза размером поменьше блюдец.
Осторожно покосилась на Антона.
Он стоял, разглядывая ветки деревьев.
Как будто его рот жил отдельно, а он сам – отдельно.
Двуличный и двойственный.
Фальшивый притворщик.
– Сегодня из меня жалкий собеседник, – предупредила честная я. – Меня развезет, и я снова начну реветь.
– Да хоть уревись. Я же сказал, что привык к слезам.
– Ну, ты сам напросился.
– Что ты собираешься делать с машиной? – спросила я, когда мы пробирались на его черном танке по узким хитросплетениям деревенских улиц.
– Брошу за твоим огородом. Потом заберу как-нибудь.
– Оставь возле рынка.
– А меня не разуют?
– А мои соседи?
– От кого тебе прятаться, Мирослава? Леха всенепременно порадуется тому, что мы подружились. Он обожает все семейное.
– Подружились, – повторила я, пробуя на зубок это определение. Ну пусть так. Ладно.
Никаких грехопадений в состоянии алкогольного опьянения средней тяжести в программе, стало быть, не значилось.
И почему мне так сложно пасть в пучину порочного разврата?
Что со мной не так?
Нельзя просто так взять и начать пить, если у тебя на кухне томатно-перечный взрыв.
– Что произошло? – недоуменно спросил Антон, оглядываясь по сторонам. – Ты резала себе овощи, когда ощутила непреодолимое желание бежать на кладбище?
– Вроде того, – я запихивала все в пакеты для заморозки. – Мама хочет, чтобы я продала дом.
– В этом есть смысл, – подумав, протянул он. – Если ты продашь дом, а Леха хрущевку, то вы сможете переехать в квартиру поприличнее.
– Никогда.
– Ах да, ты же вышла замуж не всерьез и ненадолго.
– Я четвертая жена. Надо же хотя бы попытаться сравнять счет. Достань из холодильника блинчики с зеленью, пожалуйста. И там еще есть сыр с мятой, Гамлет Иванович сам делает.
– Ты готовишь, даже когда живешь одна? Я просто заказываю доставку.
– Потому что у тебя дом – четыре стены, а мой дом – вся моя жизнь. На что ты тратишь свободное время?
– На племянников.
Видеть Антона, который передвигался на моей кухне, было хорошо.
Как будто в этот дом вернулась прежняя жизнь, когда всегда было, с кем поговорить.
Я, наконец, завершила уборку и притащила бутыль вишневки. Налила себе в большую чайную кружку, чтобы не размениваться на рюмки, и уселась на сундук, покрытый пестрым пледом, у стены. Скрестила лодыжки, расправила подол, ощутила потертую мягкость ковра с оленями под лопатками.
– Сам себе наливай и сам себя корми, – сказала лениво, прикрывая глаза.
Он повторил мой маневр с чайной кружкой, сбросил на стул пиджак и сел рядом. Я ощутила тепло его плеча своим плечом.
– Я посмотрел несколько выступлений твоей матери, – проговорил он без всякого выражения, – это смешно? Люди за такое платят?
Я сделала пару глотков.
Как вкусно, с ума сойти.
Как сладко.
– Не знаю, у меня нет чувства юмора.
– Она просто поливает родных и знакомых грязью со сцены.
– А теперь хочет продать мой дом, потому что ей нужны деньги.
– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о родне, которой нужны деньги, – согласился Антон со смешком.
– Ты был очень крут, когда согласился заплатить Лизе, – припомнила я с удовольствием. – Рыцарь без страха и упрека.
– Она бы все равно меня достала, так или иначе, – небрежно обронил он, отсекая взмахом клинка все мои благодарности.
Рыцарь.
Не мой.
Очень чужой.
– Зачем ты приехал? – спросила я угрюмо. – Мне казалось, ты намерен избегать меня.
– Я избегаю всех Лехиных жен без исключения. Но это не значит, что я хоть одну из них оставлю блуждать по кладбищу в одиночку.
Ширк! Ширк!
Клинки уже шинковали меня, как капусту.
Возможно, мы действительно слились для него в один безликий гарем.
Но его плечо все еще невесомо касалось моего плеча, и я грелась, как могла, от этого ненадежного источника тепла.
– Где ты нашел деньги, чтобы купить ритуальное агентство? – спросила я, не желая окончательно превратиться в кочерыжку. Возможно, стоило просто сменить тему разговора? – В этот бизнес не так-то просто войти, там своя мафия.
– Непросто, – согласился он небрежно. – Сначала я подрабатывал похоронным агентом. Потом перебрался в администрацию. А потом стал спать со вдовушкой, которая держала агентство до меня.
– Ого, – удивилась я. – Вот это воля к победе.
– Тогда меня просто переклинило на деньгах. Казалось, что если бы они у нас были, то Римма бы не ушла от Лехи. Он ведь после первого развода долго был один, лет десять, наверное. Все ждал, что она вернется.
– Но почему именно ритуальные услуги?
– Наверное, потому что мы занимали на похороны родителей у родни. Я был маленьким, но помню. Никогда не думал, что все это так дорого.
– И что твоя вдовушка?
– Нет-нет, – он вдруг встрепенулся, встал, лишив меня своего плеча, плеснул себе еще вишневки. – Не говори о ней с такой насмешкой. Она была потрясающей, знаешь. Я быстро стал ее правой рукой с приоритетным правом выкупа долей. Изначально бизнес принадлежал ее мужу, а он его отжал у кого-то на волне лихих девяностых. Если подумать, то его смерть была вполне закономерной – инфаркт в сауне с девками.
– И что в ней было такого потрясающего? – спросила я, пропустив мимо ушей все про мужа и зацепившись только за нежность в его голосе.
Антон стоял у окна, глядя на яблоню за окном.
Начался дождь, и на кухне стало темнее.
В меланхоличном освещении его профиль казался очень грустным.
– Мне было двадцать пять, ей столько же. Блондинка в стиле Мерилин, с первого взгляда и не поймешь, что под этими кудряшками спрятаны мозги, а под пышными сиськами – характер. Она судилась с родственниками мужа, разруливала все его бизнесы, вгрызалась в бухгалтерию и менеджмент, давила конкурентов – и все, не слезая со шпилек и не вылезая из коротких юбок.
– Ты любил ее.
Приведи Алеша домой молодую красотку и объяви, что она теперь будет жить с нами, то я бы и глазом не моргнула. Работающим женам самим нужны жены, а рук в огороде всегда не хватает.
Так почему же сейчас, слушая о женщине давно минувших дней, я истекала кровью от когтистых лап метафорического чудовища?
Он засмеялся. Ну вы представляете, как смеются люди, которым совсем не смешно. Как будто кто-то ходит в кирзовых сапогах по битому стеклу.
– Любил – это не совсем точное определение, – с неприятной злостью, которая ранила больше ревности, ответил он. – Я был готов умереть за нее. Что не помешало ей выскочить замуж за испанского миллионера и покинуть страну. Через пять лет я окончательно выкупил агентство и утратил надежду на ее возвращение.
– Хорошо, что у тебя есть мы, – старательно прикидываясь беззаботной дурочкой, воскликнула я, – безликие Алешины жены. А то бы ты совсем зачах от тоски.
Это была пассивная агрессия, уловили?
Нас, обиженок из гарема, хлебом не корми – дай только отчебучить что-нибудь этакое.
– Безликие Алешины жены, – эхом повторил Антон. – Да такое себе удовольствие.
– Почему ты сегодня такой ядовитый? – напрямик спросила я. – Этак от меня и вовсе скоро останется одна кочерыжка.
– Что? – не понял он.
– Ты зачем-то ранишь меня. Зачем?
Антон молчал, так и глядя в окно.
Превратился вдруг в истукана.
– Скажи хоть, намеренно или случайно так выходит, – попросила я. – Ну, вдруг пробелы в воспитании или характер там скверный. Или неделя тяжелая, всякое ведь бывает. Голова болит, не выспался.
– Случайно, – ответил он самым лживым голосом в мире. – Плохо воспитан, не выспался и голова болит.
А потом вернулся ко мне – остановился так близко, что я могла бы схватить за карманы его пиджака и дернуть их как следует, чтобы оторвались.
Он носил такие отвратительные костюмы, что так и хотелось их сжечь.
Или раздеть Антона.
Впрочем, последнее может быть никак не связан с элегантностью кроя.
– Послушай, – я подалась вперед, закрутив его пуговицу в пальцах, – пожалуйста. Я тебя очень прошу. Практически, умоляю.
Мой горячий шепот произвел странное впечатление – зрачки у Антона расширились, а дыхание замедлилось.
– Что? – отозвался он непривычно низко, тихо.
– Разреши мне снять с тебя мерки!
– Что?
Ему понадобилось какое-то время.
Сначала – чтобы моя просьба достигла глубин его разума. Пробралась там по лабиринтам и всяким закоулкам.
Потом – чтобы отразиться изумлением на лице.
А потом – чтобы Антон перехватил мою руку, спасая пуговицу.
Простое прикосновение не должно же так обжигать?
– Что? – повторил он уже обычно, без всяких там взволнованных интонаций.
– Я умираю от желания сшить тебе нормальный костюм. Правда, я никогда не шила для мужчин, но наверное, это не сложнее, чем для женщин. Выпуклостей меньше там и тут… Не знаю. Надо обязательно попробовать.
У него стало странное выражение лица – такое бывает перед особо злостным чиханием.
Вы замечали, что только мужчины чихают со всей оглушительность, на какую способны? Так, чтобы воробьи взлетали на соседней улице, а все, кто в помещении – подпрыгивали до потолка от испуга?
Женщины себе никогда такого не позволяют, если только им уже не исполнилось шестьдесят.
Но Антон не стал чихать – он расхохотался.
Да так, что даже слезы брызнули у него из глаз.
Натурально, как у клоуна.
– Прости, – всхлипнул он, – прости, пожалуйста.
После чего вдруг успокоился, как будто верховный главнокомандующий его психики отдал такой приказ, и оторвал мою руку от пуговицы.
– Прости, – снова сказал он, присаживаясь передо мной на корточки, теперь я смотрела на него сверху вниз, что было куда приятнее, чем задирать голову.
Впрочем, голову мне сейчас можно было смело рубить с плеч – вряд ли я обратила бы на это внимание.
Мне было очень некогда: я тут сходила с ума.
Ну серьезно.
Разве меня прежде никто не брал за руку?
Что вот началось?
Отчего все это так мучительно-сладко, и хочется больше, и сразу понятно, что всего будет мало?
– Я действительно стал плохо спать, – продолжал Антон с раскаянием человека, который совершил страшное преступление. – И я устал разгадывать твои загадки, Мирослава.
Ми-рос-ла-ва.
Слышите мягкие перекаты надвигающейся грозы в моем имени?
Чувствуете, каково это – глядеть в око бури?
– Какие еще загадки? – пролепетала я заворожено.
– О женщине, которая выберет меня. О том, почему ты все же пришла на чертов Лехин день рождения.
– Я могу ответить на каждый твой вопрос, Антон, – мягко сказала я.
– Пожалуйста, – попросил он расстроенно, – не надо. Зря я сегодня пришел, но нельзя же просто бросить женщину, которая рыдала среди могил. Посмотри, куда нас привело обычное сочувствие.
И он встал – клинком по груди, – и отошел – ударом наискосок.
– Я пойду, – сказал торопливо. – Не провожай меня.
– А мерки? – только и могла обронить я.
Его рот дернулся.
– Остановись, Мирослава, я тебя очень прошу: остановись, – рявкнул он и сбежал, подлец.
А я осталась – оглушенной и нашинкованной в лоскуты.
