355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Таня Винк » Нет ничего сильнее любви » Текст книги (страница 2)
Нет ничего сильнее любви
  • Текст добавлен: 26 мая 2020, 21:00

Текст книги "Нет ничего сильнее любви"


Автор книги: Таня Винк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Это было время полного блаженства. Начиналось все с того, что ранним утром, когда дворники еще не шуршали метлами или не скрипели лопатами для уборки снега, она просыпалась, завтракала, и… и если видела сон, то записывала его, а если не видела, то записывала все, что приходило в голову. В девять она заглядывала в почту – Жорик мог прислать срочную работу. До пяти она честно работала на Жорика – редактор из нее пока был никакой, многое забылось, и работала она медленно. В пять она быстренько перекусывала, и снова за компьютер, и так до полуночи. Все чаще она забывала поужинать, а есть в полночь – это ж прямой путь к шестидесятому размеру, поэтому ложилась голодная. Похудела, в глазах появился лихорадочный блеск. Кажется, я превращаюсь в «трудоголичку», подумала она и поделилась этой невеселой мыслью с Ленкой.

– Может, походить на курсы самопознания? – неуверенно сказала «трудоголичка».

– Еще не хватало финансировать разных шарлатанов! – взвилась Ленка. – Ты мне скажи – тебе сейчас как? Нормально?

– Да, очень даже, – кивнула Галка.

– Тогда заведи будильник, чтобы время ужина обозначить, и посмотришь, как оно будет. А курсы – это для идиотов. А о чем ты пишешь?

Галка рассказала.

– Отлично, продолжай в том же духе, – подружка помолчала и добавила, – на языке астрологов это называется программированием Вселенной на свое счастье. Или несчастье. Черт их знает, что они мелют…

Галя не отходила от компа часами, до жгучей боли в плечах, не могла дня прожить без того, чтобы не писать. Ей казалось, что впереди, вон там, в размытом будущем, ее что-то ждет и уже ручкой машет – привет! привет!.. А оказалось, вот что ждало в обозримом будущем – очень скоро она волшебным образом успокоилась и перестала расстраиваться из-за прошлого. И еще она перестала расстраиваться из-за того, что от довольно высокой зарплаты ей ничего не перепадает. А также из-за того, что родной брат с нею почти не общается – звонит редко, а приезжает еще реже, хотя они живут в двух остановках метро друг от друга. Лена говорит: мол, сама пойди к нему в гости. Ходила. Посидели, вина выпили. Особой радости от общения не получила. Наверное, потому, что она почти на десять лет старше. Если считать по школе, то другое поколение. Хорошо, что он маме деньги посылает, а то вообще впору удавиться.

Да, от зарплаты ничего не оставалось – в галопирующей инфляции она таяла как снег в лучах яркого солнца. А чтобы отдать долг, Галка должна была покупать триста долларов в месяц, а доллар, ясное дело, все время рос. Это при том, что кредитор, коллега Вадима, отсрочил долг на полтора года. Может, он еще отсрочил бы, но язык не поворачивался просить его об этом. После такого тяжелого морального удара по семье, когда многие от них отвернулись, ей не хотелось терять последних надежных людей.

То, что оставалось, пожирала коммуналка, и в итоге Гале оставались «вши». Вот эти «вши» она проедала и еще умудрялась купить обновку и недорогой крем для лица – не превращаться же в тридцать с небольшим хвостиком в старуху-оборванку! Мама с тетей Зиной привозили из села продукты – тогда огород тети Зины еще был настоящим украинским огородом, с кукурузкой, подсолнухом, картошечкой, огурчиками и тыквой, а не европейской лужайкой.

Время, когда продукты не только в холодильнике, а и в шкафах закончились, не заставило себя ждать, и на сильно голодный желудок Галка обнаружила, что ей нравится написанное – редактор она или нет?! Она удовлетворенно хмыкнула – неужели она раскопала-таки в себе писательский талант, о котором говорила еще учительница литературы? Прищурившись на экран компьютера, она дала себе слово довести текст до ума. Пока доводила, мама с тетей Зиной умчались в льготный санаторий по неожиданно подвернувшимся путевкам от сельского головы, так что о дарах сада-огорода можно было тихо мечтать.

Ленка не только одолжила необходимую сумму, но и приволокла торбу с продуктами.

– Сдается мне, ты действительно сошла с ума, – сказала подружка таким тоном, что Галка бросилась ее обнимать.

– Да, сошла! – Она чмокнула Ленку в пухлую щеку, радуясь родственной душе.

Мама тоже родственная душа, но Галка ни ее, ни тетку не поставила в известность о писательских завихрениях в голове. Пусть они спокойно живут, пусть мама набирается сил, ей надо Вадима дождаться.

– И что будем делать? – Ленка сдвинула густые нещипаные брови, придававшие ее лицу детскую наивность.

– Сначала раздевайся, – Галя помогла ей стащить дождевик с плеч, метнулась в ванну, стряхнула и повесила на веревку. Быстренько вернулась в коридор – Ленка еще пыхтела, как паровоз, наклонилась и вытащила тапки из гардеробной, потому как подружке наклоняться сложно, уж очень она полненькая, да и давление скачет. Пока Ленка приводила себя в порядок, Галя перетащила торбу в кухню.

– Ты там ничего не трогай, а то прольешь. – Подружка вошла в кухню, быстро закатала рукава вязаной кофты, такая же кофта есть у Гали, подарок тети Зои – вязание тоже входило в японский курс, – и распахнула дверь холодильника. Пару секунд она разглядывала пластиковую тарелку с жалкими остатками соевого соуса, покрутила носом, захлопнула дверь и нежным материнским голосом поинтересовалась, когда та ела последний раз.

– Вчера, – Галка прикусила ноготь указательного пальца и скосила глаза, – вечером… Нет, – подняла глаза к потолку, – ночью тоже ела… доела мюсли.

Ленка тяжко вздохнула и опустилась на табуретку:

– Галинка, ну, что ты делаешь? Зачем вот так с собой, а? Ты же отлично знаешь, чем это может закончиться.

Галка отлично знала, о чем говорит Лена – стоит ей перетрудиться или понервничать, как температура раз – и подскакивает. Еще герпес может обсыпать губы, почки могут заныть и дефект суставной сумки крестцового позвонка может заявить о себе нестерпимой болью. Но не об этом она сейчас думала, не это главное – главное, среди голода и безденежья ей хорошо! Она посмотрела на подружку и скорчила смешную рожицу – скосила глаза к переносице, надула щеки, а нижнюю челюсть задвинула назад. Рожицы они еще в школе корчили, когда тройки получали или нагоняй. Чтоб приободриться.

– Галочка, – подружка положила руку поверх ее руки, – пожалуйста, не нужно, так нельзя. Ты просто не выдержишь.

– Да я не такое выдерживала, – Галя растянула рот в улыбке.

– Ага… знаем… Кстати, улыбка у тебя какая-то кривая, – фыркнула Ленка и отвернулась к кофеварке, – кофий у тебя есть?

– Есть, – Галя недовольно скривилась – она уже столько его напилась, что пару дней ни видеть, ни нюхать не могла. Но по-прежнему пила – жить-то надо.

Лена снова смерила подружку вопросительно-недовольным взглядом и поджала губы.

– Ты давно на себя в зеркало смотрела?

Галя отрицательно мотнула головой:

– Не хочу я никуда смотреть, – она сотворила на лице невинное выражение, – не ругай меня. Понимаешь, я не знаю, что это, но, когда пишу, я будто ловлю что-то ускользающее, что-то очень дорогое, настоящее. То, что не удержала… Впервые за эти годы я счастлива, честное слово. Я не помню, когда вот так себя чувствовала, – она запнулась и остановила на подружке немигающий взгляд. – Понимаешь, у меня такое ощущение, что вот-вот все встанет на свои места, все прояснится.

Лена прищурилась.

– Что прояснится?

– Не знаю, – Галка пожала плечами, – но скоро узнаю. Скоро я во всем разберусь, нужно только записывать.

– Записывать? – Лена вытаращилась на подружку. – Что записывать?

Подходящие слова никак на ум не приходили.

– Ну… – в желудке образовалась пустота, и стало немножко не по себе, потому как Ленка смотрела на нее как никогда пристально, будто высматривала в ней что-то подозрительное. – Ну… это… я тебе говорила. Я это… сны записываю, – она шумно глотнула. – Благодаря этому я учусь на все смотреть под другим углом, – Галя запнулась и уставилась на подругу, как кот, нагло нашкодивший прямо перед носом хозяйки.

Ленка скосила взгляд и почесала взъерошенный затылок:

– Под другим углом, говоришь? – она наклонилась к торбе. – Борщ с салом и чесноком будешь?

С того дня пошло-поехало… Чтобы освоить довольно хитрое искусство доведения текста до ума, Галка упражнялась на статьях о том, как сохранить молодость и красоту, и чтоб это были не нудные статейки, а веселые и остроумные. Дело плевое – ройся в книжках, в Интернете, добавляй собственный опыт, болтовню с подружками и строчи себе… Получилось тридцать связанных между собой статеек. Галка перечитала, насмеялась вдоволь, подправила и две статьи отослала в женский интернет-журнал, особенно не веря в успех, а наутро едва не потеряла дар речи: в ящике лежал ответ с предложением о сотрудничестве и стоимостью тысячи знаков. Мол, коль цена устраивает, давайте, пишите, мы рубрику сделаем. Стоимость такая, что перестанешь себя уважать – в два раза меньше, чем расценки на работе, но согласилась – руку набить страсть как хотелось, и лишние деньги не мешали. Вернее, лишних денег не бывает.

– А ты Андрею скажи, пусть часть долга на себя возьмет, – взывала к справедливости Ленка, – в долге этом, как ни крути, он виноват.

Галя с подругой соглашалась, но говорить об этом с братом, да еще в таком ключе, не станет. Никогда не станет. Спасибо, что он маме помогает, могло быть гораздо хуже – уж слишком глубоко в нем засела обида на маму, обида за то, что она не спросила у него, тогда семилетнего, хочет ли он покидать папочку, а молча посадила их с Галкой в такси и увезла. Разное было – слезы из-за немногочисленных игрушек, ссоры в подростковом возрасте из-за отсутствия брендовой одежды и карманных денег. Упреки, что к восемнадцати годам ему не купят автомобиль – раз родители развелись, то папа от своего давнего обещания отказался. М-да… Такой вот у них с Галкой папа. Свинское, иначе не скажешь, поведение брата сильно расстраивало Галку, хотелось наорать на него, все высказать, но мама твердила «не обижайся на Андрюшу, он не виноват», и Галка стискивала зубы. Иногда она внушала себе, что он действительно не виноват, а виновата кровь отца, человека мрачного и недоброго, к тому же Андрей родился недоношенным, много раз в больницах лежал, операцию на щитовидке сделали, узелки удалили. Из-за щитовидки его настроение менялось по часам, он плохо себя чувствовал, но, извините, уже двадцатилетний и почти двухметровый парень в состоянии контролировать себя и не устаивать скандалы, как последняя истеричка. Кстати, в жилах Галки течет такая же кровь, но она истерик не устраивает. Правда, родилась доношенной.

– Если не будет хватать денег, возьму на квартиру студентку, – отвечала Галка, – или двух.

– Квартиранты тебе все поломают и загадят. Бросай свою редактуру и давай к нам в цех, у нас высокие заработки, – предлагала Лена, – у нас половина баб с высшим образованием.

– Нет, – Галка мотала головой, – я не могу упустить все это… – она делала рукой неопределенный жест.

– Что все это?! – кипятилась подруга. – Знаешь, пока ты будешь упражняться в литературных изысках, потеряешь бухгалтерские навыки. Тогда вернись к бухгалтерии!

– Нет, – упрямо твердила Галка.

– Слушай, так нельзя! – Ленкины щеки тряслись от возмущения. – Ты понимаешь, что сидишь за компом по двадцать часов в сутки, а?

– Понимаю.

– Ты видишь, что у тебя глаза как у вареного рака?

– Вижу.

– А то, что ты можешь заболеть? Я не про глаза, я про более серьезные вещи, про которые имею право говорить?

– Понимаю, – кротко соглашалась Галка, и ее кротость вводила подругу в ступор.

– Нет, это невыносимо, ты упряма как осел! – Ленка негодующе взмахивала руками.

– Это невыносимо, – соглашалась Галка, – но я не могу быть ослом, я женщина.

– Ты издеваешься?

– Нет, – проникновенно отвечала Галка и заискивающе улыбалась.

– Хм… – Лена смотрела настороженно и с любопытством, потом тяжело вздыхала. – Вот что я тебе скажу, дорогая подруга, я поговорю с твоим братом, он обязан помогать тебе.

Обязан… Царапучее слово. Если б Гале кто сказал, что она обязана неважно кому и неважно чем, она бы возмутилась до глубины души. Да, она обязана маме, Вадиму, Вере Петровне, но нет на свете человека, имеющего право сказать ей это, ну разве что мама… А собственный брат ей ничем не обязан, как и она ему.

Тьфу, «собственный»… Нехорошее слово. Нет, ужасное. Галка его ненавидит. А отец обожает: мой собственный сын, моя собственная дочь, моя собственная жена, дом, машина, дача. Да, когда-то они были его собственностью, предметами, окружавшими его жадное до чужих вещей и мыслей существование. Жадное и непримиримое. Сколько раз он мертвой хваткой впивался в маму с вопросом «о чем ты думаешь?». О! Не дай бог Инне услышать этот вопрос, потому как правдивый ответ его не устраивал, а устраивал один-единственный: «Я думаю о…» Тут, правда, возможны варианты: начальнике, соседе, продавце на базаре, бывшем однокласснике, друге. Стоило Инне сказать, что она думает о работе – она могла о ней думать днем и ночью, будучи женским закройщиком с хорошим вкусом и богатой фантазией, как Сергея накрывала дикая, патологическая ревность. И он ее бил или душил – тут тоже возможны варианты. Или продолжал допытываться, пока Инна не кричала: «Да, я думаю о мужчине!» Называть имя, тут же подсовываемое Сергеем в соответствии с его подозрениями, было нельзя. Однажды не выдержала, назвала, лишь бы отцепился, и Сергей помчался к этому человеку выяснять отношения.

Долгое время Сергей пребывал в шоковом состоянии – он был ошеломлен побегом супруги и окончательно сбит с толку тем, что она не предъявляет ему никаких имущественных претензий.

– Квартира моя, она не имеет на нее права! – орал он на весь подъезд, стоя на пороге квартиры Веры Петровны.

– Успокойтесь, Сергей Павлович, – речь Петровны текла невозмутимо, как река по привычному руслу, – говорю вам, Инна не будет предъявлять права на вашу жилплощадь.

– Как не будет?! – он аж подпрыгивает, в глазах растерянность и непонимание.

– Так, не будет, – Вера Петровна пожимает плечами.

Его глаза лезут из орбит:

– А мои собственные дети? Она подумала о детях? Где они будут жить?

– Простите, – улыбается Вера Петровна, – но у меня картошка на плите горит.

– Тогда передайте Инне, что я подаю на развод! – спохватывается Сергей и заглядывает в коридор за спиной Петровны.

– Непременно передам, – Вера Петровна одаривает его презрительной улыбкой и, вскинув гордую, украшенную седой копной голову, захлопывает дверь перед его носом.

На плите ничего не горело, и пока Сергей, стоя в подъезде, переваривал услышанное, Вера Петровна с Инной шептались в кухне, а Галка все это время громко читала Андрею сказку, только бы он не слышал голос отца. Сергей приходил еще много раз и, стоя в дверях – Вера Петровна в квартиру его так и не пустила, – требовал, чтобы жена с ним поговорила, но Инна так и не вышла. А если он караулил ее возле дома, то круто разворачивалась и бежала прочь. Иногда он прятался в арке напротив подъезда и выскакивал перед ней неожиданно, как черт из табакерки, но это ничего ему не дало – на улице, среди людей, он был труслив и робок, и ничего, кроме бульканья и шипенья, выдавить из себя не мог.

Галя тоже к отцу не выходила, а вот Андрей выбегал. Выбежит, и они отправятся в парк погулять. Андрюша вернется, закроется в комнате и до ужина не выходит. Вот так однажды он вернулся, посидел в своей комнатке – квартира у Веры Петровны, дочери знаменитого психиатра, а ныне физиотерапевта на пенсии, была пятикомнатная, переделанная из четырехкомнатной, так что места хватало всем, – вышел к ужину и спрашивает:

– Мама, а почему на тебе клейма ставить негде?

Инна едва не давится таблеткой для повышения кислотности желудка, а Андрей продолжает:

– Папа сказал, что ты спишь с милиционерами и кавка… кавка… ну, они апельсины на базаре продают, – и глупо улыбается.

Почему взрослый мужчина сказал ребенку эту чушь – понять невозможно. И почему выбрал представителей именно этих профессий – тоже загадка. Хотя, зная Сергея, нельзя не заметить его робко-трусливую ненависть к ментам и завистливую к торговцам… А ведь в девяностые сам обувью торговал.

– Ты говоришь глупости, – спокойно произнесла Вера Петровна, больше всего опасаясь, чтобы эти глупости не застряли в мальчишеской голове, – жаркое добавить?

Но они таки застряли. И преобразовались сначала в тихое и боязливое, а со временем обретшее голос, но по по-прежнему боязливое неуважение к матери.

Инна терпела, но препятствовать общению сына с бывшим мужем не могла, да и не хотела, видя в разводе преимущественно свою вину. Галка считала, что мама совершенно не виновата, но, видимо, такая уж у Инны жертвенная душа… Когда Инна вышла за Вадима, Андрею было четырнадцать, и к неуважению добавилась агрессия, очень похожая на медленно просыпающийся вулкан, булькающий и внушающий окружающим ощущение неотвратимой опасности. В чем это проявлялось? В Андреевом красноречивом молчании. В скрытой враждебности. В стремлении поскорее выпорхнуть из гнезда, вернее, переехать к отцу – тот все еще жил со своей матерью в просторной квартире. Но Сергей не спешил принять сына: мол, после моей смерти все тебе останется, а пока не мешай наслаждаться свободой. Да, он был свободен – женщины в его доме не задерживались. Уходили не оборачиваясь. Некоторые – с громкой руганью, отскакивающей от стен подъезда, о чем Инне докладывала бывшая соседка. А от обязательств перед детьми его освободила сама Инна – не подала заявление на алименты. Адвокат говорил, что она поступает крайне глупо: мол, двое детей, вы имеете право на часть его недвижимости. Инна же любого присутствия Сергея в своей жизни избегала. Бывший и его мать таким поведением были крайне озадачены и знай себе повторяли: ничего, придет время, и эта тварь приползет на коленях. Но время шло, а «тварь» не приползала – она раз и навсегда закрыла за собой дверь. Для Инны Сергея больше не существовало. Откуда вчера еще слабая, забитая женщина нашла в себе силы распрямить плечи и взлететь, неизвестно, но даже в самое трудное время, когда она голодала в прямом смысле, а у детей в тарелке во что бы то ни стало золотилось хорошо прожаренное куриное крылышко, у нее и в мыслях не было искать помощи у бывшего.

Андрей был в шоке – не мог понять, почему отец и бабушка не хотят с ним жить. Но шок растаял, не оставив и следа, а вот злость на мать – она во всем виновата! – зашла на очередной виток и за короткое время расцвела пышным цветом. Что удивительно, злость эта разгоралась или утихала в ответ на Иннину радость и боль. Андрей мог зависеть от количества йода в организме, от погоды или атмосферы в доме, но его злость на мать жила отдельной жизнью. Если Инна была здорова, весела, смеялась, Андрей стремился как можно быстрее стереть улыбку с ее лица. Но стоило Инне заболеть или расстроиться, и Галя с удивлением обнаруживала в брате доброго, нежного, внимательного мальчишку, который все реже и реже в нем проявлялся.

Однажды Вадим договорился со знакомым психиатром, и тот пришел к ним домой. О том, что гость психиатр, Галя не знала. Все вместе пообедали, побеседовали о работе, об Андрюхиных отметках, о природе, погоде, политике, и друг ушел. А на следующий день Вадим, улыбаясь, признался, что это был психиатр, и добавил, что его друг не увидел в юноше никаких психических отклонений, мол, парень здоров.

«…Здоров? Э, нет, он весь в отца», – подумала тогда Галка и испугалась своей жестокой, но правдивой мысли.

Пришло время, когда нежный и внимательный мальчишка «проявился» и застрял в Андрее на несколько дней. Случилось это в палате, в отделении с табличкой «Реанимация» на дверях, куда Инна попала с инфарктом после вынесения приговора Вадиму. Андрей сидел на стуле, впившись взглядом в бескровное лицо матери, совершенно опустошенный, потерянный, а Галя готова была убить брата – это же он во всем виноват! Но, конечно же, не убила. Пришел врач, попросил оставить больную в покое, хотя мама никак не реагировала на их присутствие. Они вышли в коридор и впервые за много лет обнялись. Галка ни жива ни мертва таращилась поверх плеча согнувшегося брата на дверь реанимации и молилась впервые в жизни. Через несколько дней они снова стояли у постели мамы. Врач сообщил, что ей уже значительно лучше, что она обязательно поправится, и Галя увидела в глазах брата тот самый недобрый блеск, короткий и яркий, как молния. Увидела и отвела взгляд – наивная, она уже поверила, что болезнь мамы навсегда вернула в этот мир доброго вихрастого мальчишку, с радостным криком кидающегося к маме каждое утро и каждый вечер, как только она возвращалась с работы… Держа маму за руку и всматриваясь в бледное неподвижное лицо, в трубки, торчащие из носа и горла, как же Галка хотела высказать Андрею все! Но мама давно запретила:

– Не трогай его, он твой родной брат!

Этим все было сказано.

Когда Инна поправилась окончательно, рассказала, что видела во сне свою давнишнюю мечту…

…Она смотрит в окно на новенький автомобиль с огромным бантом на крыше и числом «25» на капоте, стоящий возле их подъезда. Цвет автомобиля синий, в свете яркого солнца бант отливает серебром. Посреди комнаты стоит праздничный стол, за ним Андрей, Вадим и Галка. Перед Андреем синяя коробочка, точь-в-точь под цвет машины, перевязанная серебристой ленточкой. Дрожащими от волнения пальцами он развязывает ленточку, открывает коробочку. Внутри ключи. В его глазах вспыхивают тысячи солнц.

– Машина возле подъезда, – Инна улыбается.

Андрюха вскакивает и с криком «Спасибо, ты лучшая в мире мама!» обнимает ее. От этих слов она чувствует легкое, а потом все более настойчивое покалывание в кончиках пальцев, подрагивание щек, губы растягиваются в улыбке, и скулы сводит судорога… она просыпается.

– Все это сказки, – хмыкнул Андрей.

Инна грустно усмехнулась, а Гале захотелось дать брату по голове – ему было десять лет, а мама уже мечтала о таком вот подарке, хотя денег в то время едва хватало на еду и скудное существование. Уже когда они вышли из палаты, она прошипела:

– Нельзя так говорить! Нельзя обзывать мечту сказкой! Надо мечтать, и все сбудется!

– Ты меня всякими новомодными практиками не зомбируй, – хмыкнул брат, – я живу в реальности. Мы никогда не выберемся из нищеты из-за… – он запнулся.

– Из-за кого? – взвилась Галка.

– Да ну тебя!

Он махнул рукой и, не попрощавшись, пошел к лестнице. Галка за ним не побежала.

Странно, но она не могла долго сердиться на брата, как не могла понять, откуда это? Что это – сила крови или разума? Может, алая липкая жидкость течет не только в ее жилах, но и в чувствах и мыслях? Почему она прощает ему самую горькую обиду, самую жестокую боль и десятки, сотни раз терпит и надеется, что больше такого не будет, хотя прекрасно понимает, что Андрей упивается своей властью над ней и над мамой. Кем и для чего мы наделены этой самоедской, самоубийственной способностью терпеть нестерпимое? Где та граница, за которой нужно разорвать родственные связи, чтобы не погибнуть? Глядя на маму, она приходила к неутешительному выводу – у каждого своя граница, но бывает, что ее нет вовсе. Особенно у матерей.

…Галка была подростком, когда произошла трагедия. Дедушка и бабушка, родители Инны, умерли давно, Галка их не помнит, и на каникулы ее отправляли к тете Зине. «Родовой» дом, как называли его мама и тетя Зина, стоял в середине центральной улицы, напротив сельсовета, а через два дома жила тихая старушка. Может, она была и не старушка вовсе, но Галке тогда казалось, что лет ей очень много. Муж ее утонул, сын, запойный алкоголик, дошел до того, что стал выносить вещи из дома и продавать за бесценок. Не только на базаре в райцентре покупали, а и соседи охотно выменивали бутылку плохой самогонки на хорошую лопату, верстак, постельное белье, консервацию. Сын забирал у матери нищенскую зарплату уборщицы в поликлинике и такую же нищенскую пенсию. И вот пришло время, когда деньги закончились и вынести из дома больше нечего – последнее ведро свеклы продал. Но даже в пьяном угаре сынок помнил, что мама припрятала деньги на смерть, а это святое. У пьяницы, как известно, ничего святого, кроме бутылки, нет, и он припер старуху к стенке.

– Не дашь – отрублю руки, – угрожал он ей топором, который не продавался по причине сколотого острия.

– Нет у меня денег, – твердила несчастная.

– Клади руки на стол! Рубить буду!

Положила – и снова к сыну:

– Нет у меня денег…

Она не верила, что сын исполнит обещание, но он исполнил. Его посадили на восемь лет, а она все эти годы ездила к нему в тюрьму с едой, которую готовила одной правой рукой…Успела отдернуть, и отлетели только крайние фаланги пальцев, а левую сынок оттяпал по сустав большого пальца.

Где была граница Инны, и была ли она вообще? Поначалу казалось, что ее нет – растворилась в самоедском чувстве вины и воспоминаниях об укорах свекрови: мол, мальчик никогда не простит, что она лишила его отца. И еще свекровь упрекала Инну в том, что Андрей родился недоношенным. Да, так и сказала: «Ты сама виновата! И операцию на щитовидке ему из-за тебя сделали!» О!.. Людмила Дмитриевна прекрасно разбиралась в людях, с филигранной точностью нащупывала слабину и давила на нее, давила… Инна же тогда принадлежала к категории молчаливых и уступчивых, которых чем больше упрекаешь, тем виноватей они себя чувствуют. Для истеричной свекрови это было бальзамом на истосковавшуюся по власти душу – муж, которого она поедом ела, давно сбежал. Инна свекра живьем ни разу не видела, только на фотографиях. Сергей был подростком, когда его отец подал на развод и написал отказ от всего имущества, кроме автомобиля, на котором в одно весеннее утро уехал на работу и больше не вернулся. Даже костюмы и рубашки не забрал, так ему осточертела супруга. Несколько лет он пытался наладить отношения с сыном, но свекровь сделала все, чтобы Сергей возненавидел отца. Казалось бы, раз у тебя так сложилось, то уж постарайся сам стать хорошим отцом, но Сергей не стал…

Уже после развода, после обретения уверенности в себе, спасибо Вере Петровне, женщине абсолютно одинокой, отдавшей ей неистраченную материнскую любовь, Инна сказала бывшей свекрови, что считает ее психически больной: нормальному человеку совесть не позволит так себя вести. Слова эти поставили крест на дальнейшем общении, а потом Инна случайно узнала от общей знакомой, что Людмила Дмитриевна превратилась в озлобленное на весь мир существо и что своим одиночеством Сергей целиком и полностью обязан матери, не пожелавшей делить сына ни с кем.

Почти за год до знакомства с Вадимом Веры Петровны не стало. Она забыла наставления коллег ни при каких обстоятельствах не наклоняться и подняла с пола вилку. Тут в кухню вошел Андрей и увидел, что с Верой Петровной что-то не так – странный взгляд, невнятная речь. Это был инсульт. Скорая приехала быстро, в больнице пролечили, но женщина умерла накануне выписки. В доме стало пусто. Это был ее дом, и он осиротел. Инна позвонила в Киев единственной родственнице, двоюродной сестре, с которой Вера Петровна почти не общалась, и сообщила печальную новость. Кузина на похороны не приехала. Инна уговаривала: мол, можете приехать, когда захотите. Но кузина не смогла. Или не захотела. Наверное, не простила Вере, что та оставила квартиру чужим.

Инной снова овладело отчаяние: опять одна. Нет, она была с детьми, но разве им расскажешь то, что Петровне? И вот приходит к ней новая клиентка, пожелавшая платьем затмить невесту на свадьбе, а с ней брат, Вадим. Инна с трудом верила, что может стать счастливой, но Вадим сделал все, что мог сделать настоящий мужчина для любимой женщины. А вот к чему она привыкала долго – уж не сон ли это? – Вадим относится к ее детям как к родным. И больше всего боялась, что Вадим оставит ее… из-за детей. Его бывшая жена с сыном к тому времени уехали в Германию на ПМЖ, так что желание иметь родное дитя для мужчины было более чем естественным. А Инна не могла его дать.

После инфаркта Инна поправилась довольно быстро – болеть было некогда, нужно было работать, поддерживать мужа, ездить к нему в тюрьму. Дождаться его возвращения через целых пять лет. В свободные минуты она сидела в своей комнате у окна, увитого густым диким виноградом. Смотрела в окно и не видела ни живописного тополя, ни купола Дворца бракосочетания, ни даже дома напротив. Воспаленный мозг сверлила одна-единственная мысль: к возвращению Вадима она должна решить самую главную задачу – в их семье больше никогда не будет ссор, даже если ради этого придется сказать Андрею всю правду. Ту, которую он упрямо не хочет видеть. Но… не придется – та самая граница еще существовала. Пусть зыбкая, в виде коротеньких пунктирных линий, но она была, и в каждой линии таилось слово, а складывались эти слова в главное желание Инны, желание этой правды, потому что без нее не может быть примирения.

Галка поставила тетрапак с томатным соком в холодильник и окликнула идущий часовой механизм в коридоре:

– Эй, колобок, может, дома тебя оставить, а?

Ответом ей было едва слышное тиканье.

– Без тебя будет не так весело, – пробурчала она себе под нос, шаря глазами по холодильнику в поисках чего-нибудь перекусить, – а с тобой… с тобой, дружочек, очень даже невесело.

Взяла огурец и сыр, быстренько сварганила два бутерброда, положила на тарелку и только села за стол, как услышала барабанную дробь о подоконник – неужели дождь?.. Медленно и с опаской, будто за ее спиной было не окно, а ухмыляющийся монстр, она повернулась и уставилась на ветви клена, раскачиваемые ветром, – в этом районе тополей не было, и по весне пух, от которого у Галки краснели глаза и щекотало в носу, слава богу, не летал. Разноцветные, от желтого до сочно-багряного, листья подрагивали под ударами крупных капель, а небо, еще минуту назад приветливое, быстро затягивалось большой свинцовой тучей.

– Хм… – Галя скривилась, – в спортклуб я сегодня не пойду. Эй, колобок, тебе повезло!

Хотя, может, вынести его на улицу и положить возле мусорных баков? Кто-то обязательно приберет к рукам. А… а вдруг решат, что это бомба? Вот незадача! Так можно нарваться на крупные неприятности – на востоке страны идет война, в декабре прошлого года было объявлено военное положение, тут уж не до шуток. Может, огреть «колобка» молотком по голове, чтобы Галкина голова болела меньше? Нет, это жестоко – пусть возвращается в спальню. Пусть все остается как есть. Пока.

С такими мыслями она направилась к входной двери, протянула руку к тикающему пакету, но взять не успела – зазвонил смартфон, лежавший тут же, в коридоре, на стеклянной полочке, прикрепленной к зеркалу. «Настя» – высветилось на экране.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю