Текст книги "Потапов, к доске!"

Автор книги: Тамара Крюкова

Лучше всех

 
С нашим классом, как назло,
Мне совсем не повезло!
Вероника – растеряха,
Танька – страшная неряха,
Ленка жирная, как бочка,
Светка – маменькина дочка.
 
 
Настя – жадина, а Ира,
Та – ужасная задира.
Ольга тоже лезет в драку.
А Наташка – задавака.
 
 
Нинка – жуткая тупица.
Людка любит подразниться.
Верка – ябеда. Маринка,
Как свинья, болела свинкой.
 
 
Не пойму я, почему же
Меж собой девчонки дружат,
Лишь со мною не хотят!
Я ведь лучше всех ребят.
 

Экстрасенс

Денёк выдался солнечный. Пообедав и наскоро выучив уроки, Женька забежал за Лёхой, но тот был ещё не готов. Пока медлительный Лёха одевался, Женька стал от нечего делать читать газетные объявления.

– Во зажигают! Видал, сколько чудиков колдует? Смотри-ка, на успех в деньгах кодируют. Тебе не надо? – насмешливо спросил он.

– Лучше б меня от двойки по математике закодировали, а то скоро контрольная. Отец на уши встанет, – мрачно изрек Лёха, натягивая ботинки.

И тут в голове у Женьки будто что-то щёлкнуло. Он почувствовал прилив вдохновения, как случалось в те мгновения, когда его посещала очередная сногсшибательная идея.

– Лёха, ты гений! – воскликнул он.

Лёха искоса посмотрел на друга: шутит, что ли? Не то чтобы он считал себя дураком, но, надо признаться, гением его ещё ни разу не называли. Между тем Женька продолжал:

– Мы с тобой тоже экстрасенсами заделаемся!

Нет, не шутит. Сбрендил, понял Лёха, а вслух сказал:

– Бывают, конечно, идиоты, но не настолько же. Какой дурак к нам кодироваться пойдёт?

– А такой, какой двоек получать не хочет. Кодировать будем от плохих оценок, – уверенно заявил Женька.

Помешательство было налицо. Лёха опасливо покосился на друга и осторожно, чтобы ненароком не вызвать приступа буйства, спросил:

– Как же ты станешь кодировать, если ты этому нигде не учился?

– Пусть тупые учатся, а у меня, Лёха, природный дар. Я это прямо чувствую, -

заявил Женька. – Главное, нам нужна реклама.

– Где же мы её возьмём? – на всякий случай поинтересовался Лёха.

– Если повезёт, то во дворе, – загадочно произнёс Женька.

Выбежав из подъезда, ребята увидели возле песочницы Майку Свиридову, которая присматривала за своим младшим братишкой. Майка училась с ними с одном классе и была ходячей энциклопедией «Всё обо всех».

– На ловца и зверь бежит. Вон она, наша реклама, – довольно потирая руки, улыбнулся Женька.

Поравнявшись с песочницей, он небрежно бросил:

– Гуляешь?

– А тебе-то что? – огрызнулась Майка.

Она скользнула по Женьке взглядом и уже собиралась отвернуться, но тот неожиданно спросил:

– Чего это ты на меня так посмотрела?

– Никак я на тебя не смотрела, – отмахнулась Майка.

– Не отпирайся. Ты что, уже всё знаешь? Кто тебе рассказал? – допытывался Женька.

– Что рассказал? – наконец-то начала проявлять интерес Майка.

– Ну что я экстрасенс?

– Не ври, – не поверила Майка, но при этом глаза её от любопытства стали круглыми, точно объективы фотокамер.

– Я вру? – искренне возмутился Женька. – Меня в академии проверяли. Лёх, скажи. Мне на удачу закодировать – раз плюнуть. Был двоечником – стал хорошистом, – распалился Женька и вдруг, будто спохватившись, сник: – Ой, чего это я разговорился. Знаешь что, забудь. Никому ни слова.

– Так вот почему ты отличник, – смекнула Майка, уже не сомневаясь в правдивости Женькиных слов.

Женька многозначительно пожал плечами и попросил:

– Только ты насчёт этого не распространяйся, а то начнут приставать: закодируй да закодируй.

– Не бойся, буду молчать как рыба, – пообещала Свиридова.

Как и предсказывал Женька, у Майкиной «рыбы» оказался довольно бойкий язычок. На следующий день, когда неразлучные друзья явились в класс, их встретили гробовым молчанием. С видом человека, далёкого от мирских забот, Женька прошествовал к парте, нарочито не замечая провожающих его любопытных взглядов. Первой выступила Лена Синицына:

– Жень, а правда ты – экстрасенс?

Будто очнувшись от размышлений, Женька обвёл всех взглядом и, выдержав трагическую паузу, обречённо вздохнул:

– Так и знал, что это просочится. И вообще, что вы все уставились? Экстрасенсов не видели?

Произвести впечатление на Синицыну было не так-то легко.

– Ладно тебе задаваться. Лучше скажи, слабо тебе Шмыгу от двоек закодировать? – с вызовом спросила она.

Маленький, вертлявый Шмыгунов шмыгнул носом, словно оправдывая свою фамилию и кличку, и буркнул:

– Чой-то меня? Других, что ли, нету?

– Да потому что ты у нас самый двоечник, весь класс позоришь, – резонно заметила Синицына.

Женька для важности поводил возле Шмыгу нова руками и заявил:

– Закодировать я могу, только для пополнения энергии мне надо две шоколадки, лучше наши, типа «Алёнки», а не какие-нибудь «Сникерсы» да «Марсы», и… банку пива. Без этого ничего не получится.

– Ты что, пиво пьёшь? – вмешалась в разговор Майка.

– Экстрасенсы, как йоги, вообще ничего не пьют. У нас свои методы, – окинув её презрительным взглядом, парировал Женька.

Класс проявил небывалую заботу об успеваемости Шмыгунова. В единодушном порыве ребята собрали всё нужное для успешной работы экстрасенса.

После уроков все разошлись по домам. Только начинающий целитель и его верный секретарь не спешили уйти со школьного двора. Они сидели на парапете, мрачно пожёвывая шоколадки.

– Может, не надо? – время от времени повторял Лёха.

– Не бойся. Всё путём, – успокаивал его Женька, хотя и сам немного нервничал.

Наконец из дверей здания показался одиннадцатый класс.

– Пора. Сиди здесь. Я скоро, – выдохнул Женька и побежал к школьной двери. Ему не пришлось долго ждать, прежде чем на пороге появился главный школьный качок по прозвищу Конан. У него были такие бицепсы, что Рембо мог отдыхать. Конан был личностью, известной далеко за пределами школы. Его побаивалось полрайона, и не без основания. Улучив момент, Женька подтрусил к старшекласснику и протянул банку пива:

– Конан, это тебе.

– Интересное кино, – с удивлением уставился на него Конан и понимающе спросил: – Что, проблемы?

– Ага, пацан один из нашего класса.

– Надо вздуть? – деловито поинтересовался Конан.

– Нет, не надо. Ты ему просто скажи, мол, дуй домой делать уроки, а не то будешь иметь дело со мной.

– И всё? – удивился Конан.

– И всё.

– Лады.

Когда громадные ручищи сграбастали Шмыгунова и, точно пушинку, оторвали от земли, он в первый миг подумал, не объявился ли в городе Годзилла, но осознав, что перед ним Конан из одиннадцатого, пожалел, что это не монстр.

– В общем, так, малец, дуй домой делать уроки…

Онемев от удивления, Шмыга слушал и по привычке шмыгал носом в знак согласия. Скоро он вновь ощутил под ногами твёрдую почву. Конан неспешной походкой удалился.

Не успел оторопевший Шмыга понять, что бы это значило, как к нему подошёл Женька и, победоносно глянув на клиента, произнёс:

– Понял? Ты теперь закодированный. Иди домой и учи уроки.

– Ха, ничего себе кодирование. Видал я таких экстрасенсов! – обрёл дар речи Шмыгунов.

– Как хочешь, только если завтра схлопочешь двояк, объясняться будешь с Конаном. Фирма веников не вяжет, фирма делает гробы.

Шутка прозвучала зловеще.

– Да ладно тебе, я ж сроду уроков не делал. Пошутили, и хватит, – взмолился Шмыгунов.

– Кодирование – не шуточки, – отрезал Женька.

– Вот я всем расскажу, какой ты экстрасенс фигов, – в сердцах особенно громко шмыгнул носом Шмыгунов.

– Ага, первому Конану расскажи.

Бедный Шмыга понял, что он в ловушке. Понурив голову, он отправился домой набираться знаний.

Валентина Петровна вызвала Шмыгунова, и все затаили дыхание. Шмыга обвёл класс взглядом, точно приговорённый к казни, поднялся и обречённо побрёл к доске. Проходя мимо Женькиной парты, он услышал громкий шёпот.

– Помни, ты закодированный.

Перед мысленным взором Шмыгунова возник кулак Конана, и Шмыга тотчас почувствовал небывалый прилив умственных способностей. Собравшись с духом, он затараторил урок. Слушая его ответ, Валентина Петровна от удивления приподняла очки, а когда он замолк, произнесла:

– Ну, Шмыгунов, ты меня сегодня поразил. За старание ставлю тебе четвёрку.

Шмыга, который в жизни не получал четвёрок, не поверил своим ушам, а когда до него наконец дошёл смысл сказанного, выражение сильного ужаса, не сходившее с его лица во время ответа, вдруг сменилось улыбкой. Класс издал восхищённый вздох. На переменке Шмыгунов был героем дня.

– Слышь, Шмыга, а здорово на тебя кодирование подействовало. Может, и мне попробовать? – решил забубённый троечник Сидоров.

Шмыгунов хотел было сказать всё, что думает по поводу местного целителя, но вовремя сообразил, что быть единственным дураком, попавшимся на эту удочку, ему не хочется, и с энтузиазмом закивал:

– Ага, попробуй, – и, вспомнив кулак Конана, искренне добавил: – Сильная вещь!

Скоро на приём образовалась целая очередь. От желающих не было отбоя, но школьный экстрасенс принимал не больше одного человека в день. Во время записи Женька с важным видом делал пассы руками и только после этого давал добро Лёхе занести счастливчика в список очередников.

– Жень, а ты можешь меня от четвёрок закодировать? – попросила Синицына.

– Нет, девчонок я не кодирую. Поле слишком сильное, не для женского организма, – со знанием дела сказал он.

Когда записываться на кодирование пришёл верзила и первый забияка Юрка Петухов, Женька покачал головой:

– Нет, Петух, с тобой тоже ничего не получится.

– Почему это? – обиделся Петухов.

– У тебя аура не та.

Тщедушный Шмыгунов с завистью поглядел на мускулистого Петухова и бесповоротно решил начать ходить в спортзал, чтобы тоже накачать ауру. Зато, глядя, как остальные записываются на приём, он с радостью думал: «Пускай теперь другие парятся».

Вернувшись домой, Шмыгунов бросил портфель, схватил бутерброд и по обыкновению собрался бежать на улицу, как вдруг его остановил телефонный звонок. В трубке раздался Женькин голос:

– Шмыга, ты там как, не расслабился? Я на всякий случай звоню напомнить, что ты закодирован.

Хорошее настроение у Шмыгунова как рукой сняло. Он с ненавистью посмотрел на телефонную трубку и, молча швырнув её, направился к письменному столу.

Скоро молва о великом экстрасенсе, грозе двоек, выплеснулась за пределы класса. Перед началом урока Валентина Петровна пристально посмотрела на Женьку и спросила:

– Москвичёв, это правда, что ты от двоек кодируешь?

Женька встал из-за парты, пожал плечами и скромно потупился, а вместо него встряла Майка:

– Правда-правда. Он уже и Шмыгунова, и Сидорова, и Туваева закодировал. У них ни одной двойки за последнее время.

– Вот именно. Если бы я сама не видела, ни за что бы не поверила, – задумчиво произнесла учительница.

Слава Женьки достигла апогея. Стали появляться первые ласточки из параллельных классов. Закодированные, все как один, расхваливали школьного целителя, но насмерть молчали, когда их просили рассказать про кодирование подробнее.

Освоившись с обязанностями секретаря, Лёха сдерживал натиск страждущих избавиться от двоек. Шла вторая неделя Женькиной работы на поприще целительства, когда в толпе поднялось необычное оживление.

– На этот месяц записи нет, – привычно отчеканил Лёха, но осаждающие класс почтительно расступились, и перед Лёхой возник Конан.

– Я по льготной очереди, лады? – добродушно сказал он и добавил: – Говорят, тут у вас какой-то пацан от двоек кодирует. Позарез надо.

Лёха на ватных ногах отступил в сторону. Конан вошёл в класс и онемел. Он долго буравил Женьку взглядом, а потом произнёс коротко, но весомо:

– Ё-моё!

По дороге домой Женька был мрачным, как никогда.

– Но не били же! – как мог, старался успокоить друга Лёха.

– Ты только представь, какое дело загубили! – не слушая его, скорбно восклицал Женька. – Я для себя, что ли, старался? Для школы. Всего за десять дней вон как успеваемость повысил.

– Ага. Но не били же, – поддакнул Лёха.

Некоторое время они шли молча, а потом Женька махнул рукой:

– Ничего, Лёха, им же хуже. Нам-то что? Мы ещё что-нибудь придумаем. Дар, если он есть, никуда не пропадёт.

Обида

 
Я обиделся на маму,
Что сказала: «Ты упрямый»
Чтобы маму проучить,
Я решил ей досадить:
 
 
Делать всё наоборот.
Вот тогда она поймёт,
Ей с ребенком повезло.
Буду делать всё назло!
 
 
Отправляясь по делам,
Мне сказала мама:
«Сам Ты постель не убирай.
С полок пыль не протирай.
 
 
И не вздумай мыть посуду».
Я подумал молча: «Буду!»
«И уроков не учи.
Телевизор ты включи,
Забирайся на диван
И гляди весь день в экран».
 
 
С этим мама и ушла.
Бросив все свои дела,
Ей назло убрал постель я
И, не маясь от безделья,
Сковородки я оттёр,
И почистил я ковёр.
 
 
Я прибрал всю обувь в холле.
Я почистил брюки к школе.
Даже выстирал носки,
Лишь бы маме вопреки!
 
 
А она пришла домой,
Покачала головой,
И сказала грустно мама:
«До чего же ты упрямый!»
 

Цена таланта

Пропали выходные, – мрачно заявил Лёха в телефонном разговоре с Женькой.

– А чего такое? – обеспокоился Женька.

– Из Иваново приехала мамина двоюродная сестра с дочкой. Будут по музеям таскаться. Они обе на живописи помешаны. Дочка в художественную школу ходит.

– А ты-то тут при чём?

– Мама велела мне идти с ними. Мол, нечего балбесничать. Прикинь, в такую погоду целый день картинки рассматривать, – сокрушался Лёха.

– Ничего, зато приобщишься к культуре, – подтрунил над другом Женька.

– Смеёшься? Тебе бы так, – буркнул Лёха, и тут его осенило: – Слушай, пойдём с нами? После выставки мы в «Макдоналдс» собираемся.

Последнее замечание значительно усилило желание Женьки приобщиться к искусству. Он согласился, не подозревая, что поход в картинную галерею откроет новую страницу в его жизни.

Первые полтора часа Женька и Лёха прилежно лупились на полотна великих мастеров в ожидании, когда же Лёхиной тётке и её дочке надоест по полчаса торчать возле каждой картины. Постепенно терпение друзей стало подходить к концу. От портретов и пейзажей пестрело в глазах. Некоторое время они развлекались тем, что, переходя из зала в зал, соревновались, кто первый займёт место на диванчике для посетителей, но скоро надоело даже это глубоко интеллектуальное занятие.

Женька понял, что погорячился, согласившись вместе с Лёхой сопровождать его родственников. Воображение рисовало ему, как он мог бы лежать с книжечкой на диване или гонять по улице на велосипеде, а тут нельзя было даже толком поговорить, потому что тишину строго охраняли суровые тётки в синей униформе. Женьку охватила непередаваемая тоска, но именно в момент полной безнадёжности судьба послала ему сюрприз.

Поднявшись по лестнице, они вошли в зал современного искусства, и их взору предстало огромное полотно ядовито-жёлтого цвета, по которому шла жирная чёрная полоса. Вся эта красота называлась «Композиция № 145».

Лёгкое недоумение на лице у Женьки сменилось интересом, а потом он восхищённо выдохнул:

– Видал? Какая фигня!

– А мне старые картины больше нравятся. Там всё как настоящее, – сказал Лёха, не разделявший Женькиного восторга.

– Ничего ты не понимаешь, – с жаром возразил Женька. – Ивана Грозного, который сына убивает, в музей каждый дурак возьмёт. А вот чтобы такую мурню пристроить – тут талант нужен.

С этим было трудно не согласиться. Лёха и сам не понимал, что особенного в этой мазне, чтобы её надо было выставлять на всеобщее обозрение да ещё в картинной галерее.

Другие стены были увешаны не менее содержательными композициями под разными номерами. Но особенно Женьку сразила карандашная почеркушка, вывешенная в рамочке на почётном месте.

– Полный атас! – воскликнул он. – На те картины хоть полведра краски ушло, и ещё малевать надо не меньше часа, а тут каракули, которые я за пять минут накалякаю, и тоже в рамочке висят. Интересно, кто это такой умный?

Женька склонился над табличкой с именем художника и прочитал:

– Пикассо!

Именно в этот миг у Женьки возникла очередная гениальная идея. Он осознал, что создан для искусства. Его так захватила эта мысль, что даже поход в «Макдоналдс» потерял свою привлекательность и прошёл как-то незаметно.

Придя домой, Женька окончательно решил, что станет художником. В его голове теснились мысли о том, как его картины выставят в галерее и вся школа пойдёт смотреть. А Синицына подойдёт к нему и извиняющимся тоном скажет: «Прости, что я не верила в твой талант». А он просто и благородно ей ответит: «Ты никогда меня не понимала. Но я тебя прощаю».

Дело оставалось за малым: нарисовать картины и пристроить их в музей. Женька с головой погрузился в решение этой сложной задачи и сразу же столкнулся с первой трудностью. Оказалось, быть художником – занятие не из дешёвых. Узнав цену масляных красок, Женька понял, что ядовито-жёлтое полотно, занимавшее в галерее чуть ли не всю стену, – это по-настоящему дорогая картина. Исходя из личных сбережений, новоиспечённый талант вынужден был довольствоваться гуашью и углём.

Сделав необходимые приобретения, Женька обложился репродукциями, книгами о современных художниках и даже два раза сходил в музей современного искусства. Две недели Женька трудился не покладая рук. Дойдя до композиции № 39, он перешёл к серии портретов.

Каждый раз, когда Лёха заходил за Женькой, чтобы позвать его на улицу, он неизменно находил друга в процессе создания нового шедевра. Вдохновение не покидало мастера. Вот и в тот день стоило Лёхе переступить порог Женькиной комнаты, как живописец выставил перед ним очередное «полотно».

По сравнению с намалёванной на листе рожей Фредди Крюгер был красавцем. Из квадратной головы торчали квадратные уши. Один глаз находился на лбу, а другой на щеке. Перекошенный рот разинут в судорожной гримасе, то ли смеха, то ли ужаса. Как будто этот урод только что увидел себя в зеркале.

– Ну как? – спросил Женька и, не дожидаясь ответа, положил рядом журнальную репродукцию. – Не хуже, чем у Пикассо, правда?

Лёха посмотрел на страницу журнала и искренне ответил:

– Не хуже.

– То-то же. Дарю. Повесишь над своим письменным столом. Когда-нибудь это будет стоить кучу денег, – щедро предложил Женька.

– Нет, не надо, – отказался Лёха.

Он ни за какие деньги не хотел любоваться этим безобразием. Однако Женька по-своему истолковал скромность друга:

– Бери, бери. Можешь не благодарить. Это по дружбе.

Отказаться от столь бескорыстного дара было совсем неудобно, и Лёха без особого интереса спросил:

– А это кто?

– Вот чудак! Это же ты.

– Я?!

– Ну да. Видишь, синий свитер с красной полоской?

На этом сходство заканчивалось.

– По-твоему, это на меня похоже? – сказал Лёха, и его голос непроизвольно задрожал от обиды.

– Дело не во внешнем сходстве, а в том, как художник это чувствует, – пояснил Женька и, выложив перед Лёхой очередную репродукцию, язвительно спросил: – По– твоему, это похоже на «Обнажённую женщину, расчёсывающую свои волосы»?

– Нет.

– Ну вот, а чего же ты тогда хочешь от меня? Я же не фотограф, а художник. Почувствуй разницу. Я тут, между прочим, почти весь класс нарисовал. Хочешь, покажу?

Просмотрев портретную галерею, Лёха убедился, что он ещё не самый уродливый.

– А это что за петух ощипанный, с мордой алкоголика? – спросил Лёха.

– Это же Петухов! Похоже, правда? – обрадовался Женька. – На выставке все увидят, вот смеху будет.

– На какой ещё выставке?

– На персональной. Сразу в Третьяковке никого выставлять не станут. Для начала художнику надо организовать свою выставку.

– Где же ты её организуешь? – с недоверием спросил Лёха.

– Не волнуйся. Я всё продумал. Помнишь двухэтажку, которая на снос?

Лёха молча кивнул, и Женька с жаром продолжал:

– Из неё всех уже выселили, и сейчас она пустует. Нужно ловить момент, пока её не снесли.

Как всегда, Женькин энтузиазм и вера в успех заразили Лёху. В тот же день они обследовали помещение новой «галереи искусств» и приступили к расчистке территории для персональной выставки.

Следующий день ушёл на то, чтобы написать вывеску:

ГАЛЕРЕЯ СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА.

ПЕРСОНАЛЬНАЯ ВЫСТАВКА ЕВГЕНИЯ МОСКВИЧЁВА.

Женька пририсовал палитру с кистями. Получилось очень здорово. Все «полотна» были развешаны при помощи скотча. Дойдя до портрета Петухова, Лёха предостерёг:

– Знаешь, что? Ты это… лучше его убери.

– Почему? Ведь похоже. Ты же сразу угадал.

– А если Петух тоже угадает? Мало не покажется, – зловеще произнёс Лёха.

– Как ты не понимаешь, это же самовыражение, – распалился Женька.

Лёха по опыту знал, когда Женька приходил в раж, спорить с ним бесполезно, поэтому примирительно сказал:

– Я-то понимаю, но вообще, рисуй лучше композиции. Они тебе больше удаются, – а про себя подумал: «За них хоть в пятак не схлопочешь».

Наконец все приготовления были закончены. Оглядев свою работу, Женька заявил:

– Чтобы всё было по правилам, вход надо сделать платный.

– Скажешь тоже! Кто же за деньги пойдёт на это смотреть? – недоверчиво спросил Лёха.

– Кто надо, тот и пойдёт. Мы с тобой тоже не за бесплатно на разные композиции смотрели. Картинная галерея – это тебе не выставка детского рисунка. Я билеты на компьютере сделаю. Главное, назначить нормальную цену. Как ты думаешь, по рублю продавать или не мелочиться и забабахать по пятёрке?

– За пятёрку как бы ещё не вздули, – высказал свои опасения Лёха.

– Убедил. Билеты будут по рублю. Надо нести искусство в массы, – согласился Женька.

– По-моему, и по рублю не пойдут, – покачал головой Лёха.

– Спокуха! Я всё продумал, – как всегда, не унывал Женька.

Он не зря прочитал столько статей и книжек про художников. Из прочитанного Женька сделал вывод, что по-настоящему гениального художника отличают странности, вроде как у него не все дома. Самый супер был, когда один художник отхватил себе ухо. Может, без этого отрезанного уха никто бы о нём в жизни не узнал. Что и говорить, это было круто, но повторяться не стоило. Приходилось поломать голову, как ещё привлечь к себе внимание.

Женька целый час бился над этой проблемой, когда ему на глаза попалась картинка из детской книжки, где был нарисован художник с шеей, обмотанной длинным шарфом. Прикинув так и сяк, Женька решил, что это как раз то, что нужно. Шерстяной шарф в майскую жару наверняка заметят, а для здоровья это гораздо полезнее, чем отрезанное ухо.

Достав из шкафа мамин вязаный шарф в сине-белую полоску, который покоился с остальными зимними вещами, Женька обмотал его вокруг шеи, придал своему лицу отрешённый вид и отправился в школу. Погода стояла на редкость жаркая. На улице народ поглядывал на него, как на ненормального. Женька ликовал. Всё шло как по маслу.

Однако скоро Женька понял, что по-настоящему незаурядному человеку приходится нелегко. Шарф его порядком достал. Шея вспотела, и временами Женьку одолевал страшный чёс, но приходилось крепиться. Успокаивало только то, что мужику, который оттяпал себе ухо, тоже было несладко, зато теперь его картины знают во всём мире.

Новоиспечённый талант гордо вошёл в школу и, нарочито не обращая внимания на косые взгляды, направился в класс. Его гениальность была замечена достаточно быстро.

– Москвичёв, ты чего в шарфе? – спросила Синицына.

Женька сделал многозначительное лицо, но не успел ответить, как Петухов насмешливо выкрикнул:

– А у него шея мёрзнет.

Женька решил не поддаваться на провокации. Сделав вид, будто только что очнулся от задумчивости, он спросил:

– Что? Вы о чём?

– Шарф тебе зачем? Простудиться боишься? – подтрунила над ним Майка.

– А… это, – протянул Женька, как будто только что заметил болтающуюся у него на шее потную шерстяную колбасу. – В самом деле, откуда он? Я и не заметил.

– Ни фига себе. Морда красная, как из парилки, а он не заметил. У тебя что, шарики за ролики зашли? – засмеялся Петухов.

– Хватит придуриваться, – покачала головой Синицына.

– Вам этого не понять. Бывают люди, которые живут в других мирах, – загадочно заявил Женька.

– Инопланетяне, что ли? – усмехнулась Майка.

– Я тащусь! Москвичёв – лунатик. На Луне колотун, вот он и укутался, – гоготнул Петухов.

Синицына прыснула со смеха. Это не могло не ранить тонкую, художественную натуру Женьки.

– Петух, я сейчас тебе в глаз дам! – воскликнул он.

– Попробуй, – оживился Петухов, который всегда был не прочь помериться силой.

Посмотрев на нависшего над ним верзилу Петухова, Женька быстренько ретировался:

– Я не стану унижаться до драки с тобой. Не доставлю тебе такого удовольствия, – с чувством собственного достоинства произнёс он.

– Чего? – не понял Петухов.

– Струсил, – вставил Шмыгунов.

Синицына криво усмехнулась. Это окончательно добило Женьку, и его понесло.

– Кто?! Я струсил? Да вы хоть понимаете, с кем имеете дело? Некоторые, между прочим, себе уши отрезают. Вы хотите, чтобы я ухо отрезал? Хотите, да? – не на шутку распалился он, широким жестом запахнул шарф и покинул класс.

– Чего это он? – спросил Петухов, покрутив пальцем у виска.

– Художник, – объяснил Лёха.

– Кто? Москвичёв, что ли? Какой он, на фиг, художник? – засмеялся было Петухов, но Лёха вступился за друга:

– Постмодернист, вот какой.

– Иди ты! – не поверила Майка.

– А ухо тут при чём? – не поняла Синицына.

– Один художник, его Иван Гог звали, себе ухо отрезал.

– Зачем?

– Чтоб прославиться, – пояснил Лёха.

– Ой, а вдруг Москвичёв тоже себе ухо отрежет? Видели, как он выскочил? Прямо бешеный, – заволновалась Синицына.

– Да врёт он всё, – заключил Петухов.

– Я вру? – возмущенно воскликнул выросший в дверях Женька и весомо добавил:

– Сегодня в четыре часа всех приглашаю на открытие персональной выставки.

В это время прозвенел звонок на урок, и дискуссию пришлось прервать. Во время переклички Вера Ивановна посмотрела на взопревшего «гения» и сказала:

– Москвичёв, сними шарф. Это что за шуточки?

– А он художник, – выкрикнул Юрка Петухов.

– Кстати, о художествах, Петухов. Ты случайно не знаешь, кто изрисовал твою парту в кабинете математики? – строго спросила учительница.

Под её пристальным взглядом Петухов сник, тотчас потеряв желание говорить на тему искусства. Пока все отвлеклись, Женька с облегчением стянул с себя шарф, решив до конца уроков проявлять свою незаурядность другими способами.

Весь день Женька старался вести себя, как подобает истинному художнику, держался особняком, время от времени напуская на себя задумчивый вид, а на большой перемене даже не побежал в буфет. Но оказалось, что эта жертва принесена напрасно. Никто не обратил внимания на его отсутствие.

– Жень, а где у тебя выставка? – спросила Синицына после уроков.

– В двухэтажке, которая на слом, – объявил Женька.

– А я думала правда, – разочарованно протянула Синицына.

– Между прочим, многие художники сначала выставлялись на чердаках и в подвалах, – парировал Женька и для пущей важности добавил: – Кстати, вход платный.

– Так это по-настоящему, что ли? – спросила Майка.

– А по-вашему, я прикалываюсь? – вопросом на вопрос ответил Женька.

– И почем билет? – спросил Петухов.

Язвительность в его тоне подстегнула

Женьку, и он сам не понял, как выпалил:

– Десять рублей.

– Прикинь? Червонец-то за что? – спросил Петухов.

– Увидишь, что такое истинный художник, – загадочно сказал Женька и в сопровождении Лёхи покинул класс.

– Не понял, он чё, ухо что ли будет резать? – сделав страшные глаза, спросил Шмыгунов.

Стояла чудесная погода, но Женька с Лёхой не пошли гулять. Они сидели на втором этаже пустого, обшарпанного здания, на двери которого значилось: «Галерея современного искусства…»

– Сказанул тоже: десять рублей. Тут задаром никто не придёт, – протянул Лёха, который придерживался мнения, что искусство должно быть доступно для народа.

Женька и сам понимал, что погорячился, но он не любил признавать своих ошибок, поэтому сказал:

– Что поделаешь. Толпа никогда не признавала гениев.

Вдруг у сидевшего на подоконнике Лёхи перекосилось лицо, как от нервного тика, и он пролепетал:

– Толпа.

– Чего? – не понял Женька.

– Там толпа, – сказал Лёха, махнув рукой в сторону двора.

Женька вскочил как ошпаренный, выглянул из окна и обомлел. К «галерее» шло человек двадцать. Среди страждущих приобщиться к искусству были не только одноклассники, но и ученики из параллельных классов.

– Ну, Лёха, продавай билеты, а я пока тут всё подготовлю, – сказал Женька, и они кубарем скатились по лестнице со второго этажа вниз.

Билеты были распроданы в момент. Когда все наконец оказались в здании, Женька повёл экскурсию на второй этаж, где располагалась основная экспозиция. Это был его триумф. Он бойко демонстрировал свои полотна, жалея, что по настоянию Лёхи убрал-таки портрет Петухова. Завершала показ скульптурная композиция под названием «Дружба», представляющая собой две сплющенные банки кока-колы, большими гвоздями приколоченные к фанерке.

– Это всё, – широко улыбаясь, сказал Женька.

Все продолжали глядеть на него. Никто не расходился. На лицах посетителей читалось ожидание. В душе у Женьки шевельнулось нехорошее предчувствие. Лёха понял: будут бить.

– Всё уже, – неуверенным голосом повторил Женька.

– Как всё? А ухо? – напомнил ему Петухов.

– Какое ухо? – пролепетал Женька, всё ещё не понимая, чего от него хотят.

– Как какое? Ты же обещал, что ухо отрежешь, как этот Ваня, как его там.

– Ван Гог, – машинально подсказал Женька.

– Во-во, – поддакнул Петухов.

– Ничего я не обещал, – попятился Женька.

– Говорил, он струсит, – сказал Шмыгунов, особенно смачно шмыгнув носом.

– А за что мы тогда червонец заплатили? – выкрикнул Петухов. – А ну гони бабки назад.

Толпа угрожающе сомкнула кольцо вокруг художника и его верного помощника. Женька мысленно поблагодарил Лёху, что тот настоял убрать портрет Петухова. Благодаря Лёхиной дальновидности обошлось без драки, но с деньгами пришлось расстаться окончательно и бесповоротно.

Скоро Женька и Лёха остались вдвоём в опустевшей галерее.

– Тебе хорошо. А у меня мою собственную двадцатку выгребли, – проворчал Лёха.

– Деньги и творчество – вещи несовместимые, – философски заметил Женька, окинул «галерею искусств» прощальным взором и побрёл прочь.

– А как же картины? – крикнул ему вслед Лёха.

Женька не ответил. Он уже смирился с тем, что не станет гениальным художником, и на аукционах будут продаваться не его картины, а какого-то далёкого Ван Гога. Зато он остался при ушах. Каждый выбирает своё.