355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Такэси Кайко » Награда солдату » Текст книги (страница 2)
Награда солдату
  • Текст добавлен: 19 сентября 2016, 13:39

Текст книги "Награда солдату"


Автор книги: Такэси Кайко



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Не знаю, Уэст, может быть… может быть…

Осторожно поднявшись с кровати, я прошел в ванную и снова открыл кран с горячей водой. Погрузившись в зеленоватую теплынь, стал размышлять, где бы сегодня поужинать. Вчера мы были в китайском ресторане, может, сегодня пойти во французский?… Буйабес[4]4
  Суп из рыбы или креветок с пряностями (франц.)


[Закрыть]
в «Продале» не очень хороший, но зато «бонапарт» из лангустов у них отличный. Вообще в этом городе очень вкусные лангусты и крабы. А с белым вином – просто объедение. Мясо у них плотное, белое, как ляжки метисок. Уэст будет доволен. Я не знаю, отчего они такие вкусные… Уж не оттого ли, что пожирают трупы, которыми буквально забиты здешние болота и речки…

День третий

На рассвете, получив в висок очередь из автомата, я вскочил, встрепанный, и сел в постели. В темноте басовито гудел агонизирующий кондиционер воздуха.

За окном бледно мерцали люминесцентные фонари на берегу реки Сайгон. Три тяжелых броневика «М-133», шедших в сторону военно-морского министерства, сотрясали землю. Под фонарями асфальт блестел, как лента из вороненой стали. Все тело было липким и мокрым от пота. Ноги, сведенные судорогой в тот момент, когда пули пробили мой висок, окаменели и затекли. Может быть, я кричал? Я включил настольную лампу и закурил. Наверно, проезжавшие мимо «М-133» были виновниками моего кошмара…

Под ураганным огнем минометов одна стена нашей треугольной крепости рухнула. Из мрачного утреннего тумана, раздвигая колючую проволоку, вынырнули и хлынули в пролом тощие восемнадцатилетние мальчики. На них были черные рубашки и черные трусы. На ногах – резиновые сандалии. Кажется, кто-то кричал: «За гуманизм!.. За гуманизм!..» Черные крестьянские рубашки, черные трусы, резиновые сандалии, самодельные гранаты, автоматы, из которых мальчики беспорядочно – на бегу – стреляли, – все было американского производства и имело клеймо «Сделано в США» и номер. Как только я выскочил из окопа, мальчики с кошачьей ловкостью меня настигли. Упав ничком, я начал извиваться и царапать землю ногтями. Наверно, мне хотелось зарыться глубоко-глубоко, провалиться сквозь землю. Один из мальчиков подошел вплотную и приставил к моему виску дуло автомата. В тот самый миг, когда я выкрикнул единственные известные мне вьетнамские слова «Той ло виджя нипон!» («Я японский корреспондент!»), дуло изрыгнуло огонь…Он был совсем молоденький…

Я уронил голову на влажную подушку.

…Он был совсем как школьник…

Зажав в зубах сигарету, я слегка потрогал ранку на животе – укус лесного клеща. Ранка затянулась, на ней образовался маленький пупырышек, который был горячим и чуть-чуть болел.

…И он еще ни разу в жизни не брился…

Я знал этих мальчиков. Их однажды привели в наше укрепление на границе зоны С. Мальчики, которых арестовали правительственные войска, когда они во время новогоднего отпуска удрали в свою деревню, находившуюся неподалеку от зоны Д. Одному было семнадцать, другому – восемнадцать. Со связанными за спиной руками они сидели на корточках в темной лачуге. Очень худые, светлолицые, с нежной, едва тронутой первым пушком кожей, не отравленной еще ни табаком, ни алкоголем. Они дрожали и пугливо озирались.

– Почти все вьетконговцы такие вот дети. Эти зеленые птенцы легко меняют свои убеждения. Зато люди постарше – твердые орешки. Те, уж если вобьют что-нибудь себе в голову, ни за что от этого не отрекутся. Говорить с ними – бесполезная затея. Слова от них отскакивают, как от стены горох. «Потрясающая вера и убежденность!» – объяснил мне лейтенант Хьюз, выпускник Уэстпойнта.

Когда я спросил, расстреляют ли их, он пожал плечами п сказал, что у американских военных советников нет полномочий решать подобные вопросы. Этим занимается правительственная армия. Мальчишек, скорее всего, не расстреляют, а отправят в штаб дивизии после допроса. Что сделают с ними там – неизвестно.

Я шагал по раскаленному добела краснозему и, обливаясь потом под нестерпимо жарким предполуденным солнцем, думал. Мне стало не по себе, когда я увидел людей, которые рано или поздно пристрелят меня как собаку. Мальчишки, еще не брившие бороды, – и они солдаты, мои будущие убийцы?! Во имя чего я должен умереть? Почему я, не вьетнамец, не американец, жду смерти здесь, на опушке джунглей? Зачем я сюда приехал? Ведь я мог жить где угодно – в Сайгоне, Гонконге, Париже, Нью-Йорке… А еще лучше – в Токио. Сидел бы сейчас в кабачке на углу улицы Юракутё и болтал бы обо всяких пустяках с сослуживцами из отдела зарубежной информации. Так нет, потянуло меня сюда! Из чистого бахвальства. Я ведь трепался и в Токио и в Сайгоне, что прямо-таки жажду «увидеть лицо воюющей Азии». Я не Аллан Поп и не Лоуренс. Самый обыкновенный трус из Токио, один из тех, кто с великим удовольствием ругает чужую трусость. Я ведь не получил приказа главной редакции отправиться в район боевых действий. Наоборот, Токио мне запретило это. А потом махнуло на меня рукой. Добывать информацию непосредственно в бою – такая игра не стоит свеч, Вьетнам и без того слишком опасная страна. Я полез сюда из чисто личных побуждений. Это я точно знал, но не знал зачем. Совершенно не понимал. А по ночам, сидя в лачуге, полной шороха и писка летучих мышей, и ожидая, когда обрушится на голову минометный ливень, и вовсе переставал что-либо понимать. Сейчас я получил хороший урок. Воображение – вот что меня сюда толкнуло. Нет ничего опаснее для человека, ничего страшнее, чем собственное воображение. Это многоголовая гидра с неиссякаемой энергией, и, сколько ни руби ее головы, они сейчас же вырастают вновь, сейчас же возрождаются бездумно и бесцельно. Солнечное сплетение изошло криком непомерной боли и атрофировалось, потому что все его нервы попали под напильник и в конце концов перетерлись. Огромная, наполненная бесчисленными звуками субтропическая ночь рушилась на мой череп. Как только смолкал бешеный вопль стопятидесятипятимиллиметровок, ночь наползала на меня и пропитывала все тело липким страхом. Ночь въедалась в мои ногти, ночь грызла мой позвоночник.

Затушив сигарету и обтерев потное тело полотенцем, я снова укрылся одеялом и заснул. Проспал несколько часов как бесчувственная скотина. Меня разбудил телефонный звонок. Сплюнув от досады, я взял трубку и услышал – очень далекий, едва различимый, заглушаемый треском – голос сержанта Уэстморленда. Он сказал, что звонит из «Жизели».

– А что, собственно, случилось?

– Сейчас отбываю…

– Куда?

– В укрепление…

– Почему?… Ведь твой отпуск кончается завтра. Завтра и поезжай. Утром. Или завтра не будет «доставки молока»?

– «Доставка молока» бывает каждый день. Но я еду. Сегодня… Спасибо за роскошное угощение, было чертовски здорово… Ты к нам больше не приедешь?

– Подожди, – сказал я. – Подожди меня в ресторане. Я сейчас…

Я кинулся в ванную, сполоснул лицо, почистил зубы, надел свежую рубашку. Запер номер, сбежал вниз по лестнице. У выхода купил газеты «Сайгон пост» и «Сайгон дэйли ньюс» у той самой девочки, у которой всегда покупал. Миновав улицу Тюдор, свернул за угол, быстро зашагал по улице Ле Руа. Тамариндовая аллея была прохладной, светлой. Легкие, прозрачные лучи утреннего солнца весело плясали, отражаясь в каждом листике. Парень из харчевни, где кормили лапшой, засучив рукава грязной пижамы, просеивал муку через мелкое сито. Старуха, торговавшая сигаретами, поставила на край застекленного ящика длинную курительную палочку и зажгла ее. Войны не было и в помине.

Я вошел в «Жизель». В воздухе плавал аромат кофе, исходивший из кофеварки «эспрессо». Уэст сидел за столиком задумчивый, рассеянный. Перед ним лежал большущий бумажный сверток с несколькими блоками сигарет – наверно, он купил их в армейском буфете. Вчера мы провели вечер тихо, мирно. Разошлись довольно рано, отдав должное лангустам и белому вину. Но сержант был явно не в своей тарелке: плечи опущены, затуманенные глаза смотрят куда-то вдаль, сквозь стеклянную дверь. Интересно, что он видел в этот момент на улице Ле Руа? Улица Ле Руа – это сайгонские Елисейские поля. Утром – веселая толчея. Поток велосипедов. Звонкие голоса девушек, одетых в национальные костюмы. Японский язык куда грубее вьетнамского. Когда говорят по-вьетнамски, кажется, что слышишь песню. А голоса разговаривающих между собой девушек напоминают утреннюю разноголосую перекличку птиц.

Заказав кофе со сливками и коньяк, я опустился на стул. Уэст, какой-то пришибленный, потянулся к стоявшему перед ним стакану лимонада.

– Так что случилось, Уэст?

– Ничего… Возвращаюсь в укрепление.

– Перебрал вчера?

– Нет. Вчера, как расстались, я сразу пошел к себе, в «Тюннам». Ни глотка больше не выпил. Ты ведь тоже пошел прямо в отель… Ну и я потопал к себе в номер.

– Но чего ты так спешишь? У тебя же еще целый день впереди! Стоит ли до срока лезть в могилу?

Уставившись рассеянным взглядом в пустоту, Уэст заговорил. Неторопливо, упрямо. Его волосатые толстые пальцы размазывали по столу лужицу лимонада.

– В Сайгоне мне делать нечего. Понял?… Противный город, паршивый город… Богачи да нищие. Американцы только и знают, что накачиваются виски. А газетчики как психи бегают за девчонками. И ни черта не знают… Плевал я на ваш Сайгон!..

– Но газетчики, между прочим, бывают и в укреплениях, и на военных базах.

– Знаю, видел таких. Прилетят на вертолете, сядут, почешут языки часок-другой и снова в воздух. «Операция Дикий орел» называется. А еще – «Операция прыг-скок». Потом уж они стараются, в поте лица работают. Такого понапишут, что диву даешься. Сволочи.

– А тебе-то что?

– Я еду…

– Убивать едешь?

– Скажи уж лучше – умирать…

Официант подал коньяк и кофе. Вид у кофе был неаппетитный, потому что сливки не взбили. Сделав глоток, я расплатился. Уэст бросил на меня быстрый взгляд, и его губы дрогнули в усмешке. Как большинство американцев, он был ярым противником всего французского. «Французский кофе, французский хлеб, французские шлюхи…» – бурчал он, бывало, с презрительной миной. Сейчас Уэст прищелкнул языком и буркнул: «Третий сорт!» Слава богу, ожил, подумал я. Но Уэст перевел взгляд на застекленную дверь и мгновенно помрачнел. Застыл.

– Уэст… Позавчера вечером, придя ко мне в гостиницу, ты сказал: «Бравый солдат прибыл в Сайгон». И еще сказал, что этот самый бравый солдат, пробыв целый месяц в укреплении, только и живет мечтой о столице. А теперь ты не знаешь, куда девать эти жалкие три дня. Что происходит? Почему ты удираешь до срока? Ты что – шагу не можешь ступить без приказа?

– Ты это серьезно?

– Уэст… Ты сказал, что у тебя в Сайгоне нет друзей и девушки нет. Сегодня день спокойный, не стреляют, и я свободен. Давай побродим вместе по городу, или посидим в ресторане, или просто поболтаем… А если я тебе мешаю, что ж, могу смыться…

– Ну и проваливай!

– Уэст! Неужели мы больше не встретимся?

Молча, не глядя на меня, он поднялся. Его глаза, пасмурные, суровые, застывшие, глядели в пустоту. В них была ненависть к несложившейся жизни, к раздавленной, как хрупкая скорлупка, мечте, а больше всего – к самому себе. Под оливково-зеленой полевой формой с неудержимой силой бушевала тоска последних минут отпуска. Казалось, стоит прикоснуться к напряженным, твердым как сталь желвакам мускулов, и брызнут искры. И все-таки он был ужасно несчастным, испуганным. Словно потерпевший поражение великан сжался в комочек и, как малый ребенок, оробел перед дверью, за которой был мрак. Уэст взял под мышку сверток с сигаретами, протянул мне руку и медленно произнес:

– Прощай, Арни!

– Прощай, Уэст!

– Спасибо тебе, все было очень здорово…

Толкнув стеклянную дверь, он вышел. Ни разу не оглянулся. Побрел по улице, пришибленный, закованный в непробиваемую броню тоски. Его широченная спина мелькнула несколько раз в толпе и исчезла, растаяла – в ослепительных лучах солнца, в колеблющейся тени тамариндов, в хаосе велосипедов, в дыму курительных палочек, зажженных торговцами контрабандными сигаретами. Бравый солдат… Несчастный солдат, целый месяц рисковавший жизнью на краю света в джунглях и получивший за это ничтожную награду – пепел разочарования «Мне стало невыносимо грустно. Я закурил, допил остывший кофе. Поеду ли я еще когда-нибудь в укрепление? Быть может… Если на меня вновь обрушится эта неодолимая сила, страшная, жестокая, не имеющая названия, одним ударом отсекающая доводы разума…

Прошло минут десять после того, как ушел сержант Уэстморленд. И вдруг меня словно что-то хлестнуло. Перед глазами поплыли радужные круги. Руки застыли и покрылись мурашками, будто коснулись обжигающего холодом льда! Это было предчувствие. Тупица! Идиот! Как же я сразу не понял! Не обратил внимания на ужас, который бушевал в его напряженном, окаменевшем теле!.. Да, да, конечно… Тут и сомневаться нечего!

…Он пошел убивать…

Я поднялся из-за стола.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю