Текст книги "Черная барыня"
Автор книги: Таисия Пьянкова
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Никто больше не смел ни охнуть, ни за сердце схватиться. Только все, шаг по шагу, теснили друг дружку, отступали к стенам.
Кто знает, ни принудила ли бы всех их черная барыня полезть на стены, если бы да кому-то не посчастливилось нащупать за собою дверную ручку?
Будучи уже за порогом, счастливец этот вдруг заорал в такой раздор, что Ермолай-дворник, который, после бессонной ночи, малость придремал в своем закуте, с лавки свалился. И почуял тогда Ермолай, что у него даже под коленками вспотело, зато надсадная боль от спины отлегла…
Много чего в ту февральскую ночь было перебито да переломано в Сигарихином доме. Много повысажено дверей, повыхлестано высоких окон. Правда, спасибо очумевшим гостям за то, что они, ненароком, высвободили из-под замка Демьянову невесту, Настену Красикову. Однако ничего не понимающую свободуху ошалевшая толпа тут же закрутила, завертела и прямо раздетой вынесла вон из дому на февральский буран. Хорошо, что Настену какой-то кучер узнал, да в тулуп свой закутал, да в Яровое доставил. А то бы девка вряд ли в Сигарихин-то дом пожелала воротиться.
До крайности задуренные многими в Алефиных хоромах переходами, темными да глухими закутами, гости в ту ночь настолько порастеряли мозги, что и неделю спустя никто из них путем ничего не сумел ответить властям. Зато все в один голос твердили, что будто бы к переполоху в доме добавились еще какие-то завывания да крики, которые явно исходили из каменного Алефиного подполья…
Почему, спросите, власти ввязались в этот случай? Да потому, что пропал Демьян Стеблов. С тех самых Алефиных именин кузнеца никто больше не видел.
Настена от такого горя вроде бы не в себе сделалась. По дворам начала ходить, о женихе у всех справляться. А то и безо всякого спроса шла заглядывать в стайки, в кладовки… даже в колодцы. В ней было столько много горя, что даже собаки и те на нее не рыкали. Эта самая псовая терпеливость и подняла что в Яровой, что в Раздольном нешуточный ропот: дескать, собаки и те страдают за невесту, а отец, чуть ли не главный виновник дочерней беды, сидит сложа руки…
Волей-неволей, а подняться Гавриле Красину пришлось. Пошел он до властей. Ну и что? Покуда у него звенело в кармане, топтали законники Алефин двор, дом Сигарихин сизые молодчики обшаривали, но сколь ни лазили, входу в каменное подземелье так и не нашли. Выспрашивали об нем всех работников, и вместе, и порознь. Те отвечали-указывали: Мартын, как говорится, за овин, Егор за бугор, а что Евмен-егоза – за темные леса… Настена и та ничего определенного насчет подземелья сказать не могла, хотя разговаривала с властями умно, даже рассудительно. Когда же исправник заговорил с нею впрямую о пропавшем кузнеце, она вдруг насторожилась, подумала да и воскликнула себе:
– Чего же это я? Ищу где попадя. Его же только Алефа спрятать могла...
На этом выводе и зачикнуло Настену. Тут она и определилась в том, что ей непременно надо проникнуть в Сигарихин каземат.
За время Демьяновых поисков дом красавицы вдовы почти совсем опустел. Поденщики в нем работать отказались. Особенно после того, как Алевтина Захарьевна упросила Ермолая-дворника разобрать затихшую в угловухе черную барыню. Она хотела кусками посбрасывать Демьянов подарок в глубокий омут. Только Алефина просьба оказалась невыполнимой. Стоило Ермолаю лишь прикоснуться до железной красавицы, как черная вновь ожила и схватилась ловить дворника по всему дому.
После пережитого страха Ермолай неделю поудивлялся над своей увертливостью, а потом и сам взялся всех подряд ловить да орать на всю Сигарихину усадьбу:
– Я – черная барыня! Ха-ха!
С этим диким «ха-ха» Алевтина Захарьевна была вынуждена отправить Ермолая в приют для дураков. А Демьянов подарок так и остался в ее доме. После случая с дворником до черной барыни никто даже и прикоснуться-то не смел. Да и некому было касаться. Сколь ни щедрой сделалась Сигариха, задержался при ней лишь один истопник Кирилл Немец. Да и тот, наверняка, лишь потому остался, что сглуха не мог понять, что же такое в доме творится…
Деревня Яровая располагалась в трех верстах от Сигарихиной усадьбы, однако же это не было гарантией тому, что Настена Красикова, полная отчаяния, не улучит момента да не уйдет туда из-под семейного догляда искать своего Демьяна.
Кроме спущенных впустую денег, Гаврилу Красика принуждала каяться еще и эта забота.
Да. У всякого кота своя маята: одному мышей ловить, другому блох кормить…
Алевтину Захарьевну, знаем, тоже печаль не обошла. Заговорили в народе о том, что беда ее запустением в хозяйстве не кончилась. Будто бы железная барыня вскорости взялась оживать при одном только появлении Сигарихи, а потом и вовсе, по запаху, стала охотиться за Алефою.
Вот где страсти!
А мужик один хожалый, так тот голову на отсечение давал, что когда мимо Сигарихиной усадьбы шагал да стукнул в окошко дома, то увидал: плотная занавеска за стеклом раздернулась и на него, на мужика, глянуло вороненое лицо железной барыни! Однако уверял он, что глаза у нее были живые! А когда он остолбенел от страха, черная барыня захохотала, разинувши огромную звериную пасть…
О батюшки-святы! Со стороны рассказывать и то – мурашки по телу…
Но, может быть, все-таки посмеивались бы люди в мужиковом рассказе. Могли бы подумать: приврал маленько с испугу. Только вот на другой как есть день истопник Кирилл принесся в полном безумии в Раздольное, с криком «ведьма» ляпнулся посреди улицы и… душа вон.
Осталась Сигариха в своем зловещем доме с глазу на глаз с железной барыней.
Что до раздолинских, что до яровских селян – они не то что мимо самого дома, рощею Сигарихиной боялись ходить. Только по дыму из одной высокой трубы и угадывалось ими, что Алевтина Захарьевна все еще терпит тюрьму, все еще не собралась, не укатила к чертовой матери, следом за своими когдатошними любодеями…
– А почему? – возникал в людях вопрос.– Какая беда-забота удерживает ее в логове черной барыни? Не допускает ли железная кукла красавицу вдову до ее золота? Принуждает ли Сигариху терпеть лишения тот гаденыш, что сидит в чреве? Или права Настена? Не покидает Алефа дома своего потому, что столь уж сладко ей пытать Демьяна, упрятанного в каменном подземелье?
В подозрениях своих люди больше всего сходились с неутешной невестою, потому и боялись за нее, потому и остерегали:
– Ой, не вздумай, Настена, идти до Сигарихи! Уж коли власти ничего в доме ее не нашли, где тебе там что откроется? Чего доброго, нарвешься на черную барыню – задавит!
– Нет. Не задавит,– уверяла и всех и каждого Кузнецова невеста.– Не может Демьянова работа принести мне беды…
В том же самом Настена старалась убедить и отца, да только Гаврила повторял всякий раз:
– А вдруг?!
И все-таки не доглядели за нею ни семейные сторожа, ни доброхоты сторонние. Каким-то мартовским предутрием выбралась Настена из разоспавшейся хатенки своей, легко перехрумкала по-льдистому снегу край улицы, выбежала за поскотину и в дымке рассвета уж оказалась в Сигарихиной роще.
Холодно еще. Зима не кончилась. Среди берез снегу по пояс.
Но что? Полезла Настена топкими сугробами, добралась до навеса дровяного, там узкой тропкою направилась до парадного крыльца. Оставалось ей только за угол повернуть.
Повернула. И увидела сыздаля, что на притоптанном у крыльца снегу стоит-приплясывает девчоночка лет пяти-шести, не больше. Приплясывает девчоночка, сама поет тоненьким голоском:
Поет девчоночка, принаряженная в одно лишь только ситцевое платье. Вроде бы для нее на дворе не тот марток, когда надо надевать семеро порток, а полный июнь – одуванчик сдунь.
Настене-то и на ум не пришло, откуда бы у Сигарихина дома столь прыткой веселухе взяться? Одно лишь ее озаботило – прозябнет певунья!
– Ты чего тут голышом хороводы водишь?! – шумнула она да заторопилась на ходу снять с себя теплую жакетку – укутать ситцевую резвуху.
Но та резко обернулась на ее голос, увидела Настену да через крыльцо кинулась в сени.
– Стой! – насмерть перепугалась заботница.– Воротись! Черная барыня поймает!
Где там!
Покуда встревоженная Настена добегала до крыльца, покуда взлетела на его многоступенчатую высоту, веселуха уже успела протопотать сенями и… только подол ее ситцевый мелькнул за порогом страшного дома.
И все.
И затаилась девчонка где-то в сторожной тишине гулких переходов: ни шороха, ни скрипа… Ни души!
Крадется Настена пустым домом. Уже понимает, что ситцевая веселуха неспроста выплясывала на морозе. Это, скорее всего, Алевтина Захарьевна устроила непрошенной гостье встречальный праздник. Знать, в окно разглядела, что Настена правит до ее дома, испугалась – не прошла б стороной, да и выслала вертунью – заманить ее в дом. А вот откуда замануха такая у Сигарихи взялась – это вопрос. Может, случайная родня нагрянула? А может, наваждение? От кого оно исходит: от черной, от белой ли барыни?
Подумывает так Настена, ступает тайком знакомыми ей на сто раз узкими переходами да просторными гостиными, а тут… чужая комната! Откуда? Что за притча? Сигарихин дом Настена за время своей в нем тюрьмы скрозь изучила, а этого места не знает. Тепло в комнате по сравнению с остальным домом, но сумеречно и душно. А кругом что-то булькает, и шевелится и дышит. И, самое страшное, смотрит! Хотя чем? – непонятно. Зато Настене уже ясно, что она никакой не человек, а так себе – завязь, семечко какого-то великого существа, которого еще нет, но может быть, если Настена отдаст себя его возрождению. Ей только остается до конца осознать свое предназначение и покориться…
Но вот досада; ей помешал тоненький девчоночий голосок:
Сей лен, ячмень
в Оленин день…
Надо бы с песнею немного было потерпеть; подождать, когда в Настене распадется ее суть. Поторопилась чужая радость победу праздновать…
Да-а. Торопка – крутая тропка; торопись, да не оборвись…
Повернулась Настена на тонкий голос уже, как показалось ей, подернутым пушком будущих корней лицом – и дрогнула. Опала пелена наваждения. Вместо девчоночки стояла за ее спиною Алефа! Хотя в изнаряженной вдове непросто было сходу признать Сигариху. Вроде бы и прикрытым было ее тело, а вроде бы и нагишом. Как лентами какими цветастыми от самых ступней до подбородка внатяжку была обмотана Алевтина Захарьевна. Волосы вкруг головы, разобранные прядями, похоже, навазеканы были клейстером, поставлены иглами да высушены так. Морда мелкой сеткой занавешана. Зачем?
Вот чучело!
Настена даже фыркнула. Но тут же подумала, что черная барыня, видать, и на самом деле охотится по дому за Сигарихой; оттого-то красавица вдова и вынуждена столь шибко уродовать себя, чтобы той глаза отвести.
Дело, конечно хитрое. Только у Настены не было времени хитрость эту перегадывать. Иная забота одолевала ее. Но все-таки невеста не удержалась, спросила:
– Чой-то ты, Алевтина Захарьевна, вырядилась… дура дурой? Али надеялась, что и я тебя такой не распознаю? А ну отвечай, куда Демьяна спрятала?! Не то я тебе кудлы-то твои сушеные быстро повыдергиваю!
Шагнула она решительно до Алефы, даже руки протянула к ней… А только рук своих и не увидела. На их месте успели когда косматые лапы образоваться.
Мамонька! Да что же это?!
И поняла Настена, почуяла, что и вся она перед Сигарихиным страшным взглядом покрывается плотной шубой. Даже собственным хвостом она уже пошевеливает перёд Алефою: не то злится на вдову, не то покорство выказывает.
Не-ет. Злится!
Вот уже и оскал громадной кошки обнажила Настена, вот и когти в гнездах мощных лап проверила, и спину напрягла. Но Сигариха нежданно повалилась ей под ноги и вытянулась на полу мертвой старухою, собранной, можно сказать, из одних только мощей.
Забыла тут Настена, кто она – человек или зверь. Отпрянула в страхе прочь. Но старуха зашевелилась и поползла за нею следом, пытаясь ухватить ее за подол крючковатыми пальцами.
Не успела Настена ни закричать истошно, ни кинуться опрометью вон. Через шаг-другой сорвалась она вниз и полетела в каменное подземелье…
Слава богу – не разбилась. Нет. Удачно приземлилась Настена. Однако же каждая крутая ступенька, ведущая в Сигарихин каземат, оставила на ее боках по щедрому кровоподтеку, а то и по ссадине.
Когда Настена одолела боль, когда сумела подняться на ноги, Алевтина Захарьевна, успевшая принять первоначальный свой вид, свесилась головою в подполье, захохотала обычным смехом, заговорила:
– Ну что? Допрыгалась?! Вот теперь и поищи тут своего Демьяна. Коли найдешь, выпущу на волю обоих. А нет, так уж не обессудь: не выбраться тебе отсюда и после смерти.
Должно быть, от недавней кошки придержалась в Настене звериная прыть. Вот уж чего Алефа от нее никак не ожидала – всем избитым телом пленница рванулась ввысь…
И ухватила-то Настена красавицу вдову всего лишь за одну тонкую прядь волос. Но Сигариха, знать, сама перестаралась в наклоне. Какой-то миг – и она уже валялась у ног Демьяновой невесты. А в гулкой тишине подземелья, по многим его закоулкам и проходам долго катилось громкое Алефино «о-ой!»
Да. Хлестанулась Сигариха основательно. Куда как надежней Настены. Даже ленты на ней цветастые кое-где собрались полопаться. Видать, отшибла не одну только печенку. К тому ж еще и ногу подвернула. В таком состоянии не до фокусов ей оказалось.
Но Настена не захотела переждать, когда красавица барыня отлежится; затеребила расхлестанную:
– Чего разлеглась?! Вставай! Показывай, где мой Демьян! Не то сщас быстро тебя распеленаю! Свяжу по рукам-ногам, людей побегу звать. Они с твоим казематом быстро разберутся…
От посулы такой Сигариху передернуло, как от касторки, – не понравилось. Поднялась. О стены опираясь, заковыляла в темноту исполнять повеление. Передом пошла. Настена последовала за нею.
Чтобы ведьма ненароком не улизнула от нее в тайный какой закуток, Настена держала ее со спины за волосы, точно за вожжи. Сыграй с нею Алевтина Захарьевна прятанки, из подземных путаных коридоров никакие бы старания ее не вывели.
Сигариха же с умыслом, знать, меняла и меняла направление: то вправо завернет, то влево, а где так и вспять закондыбает. А то вовсе остановится, дыхание затаит, ждет. Чего ждет? Погоню ль выслушивает? На подмогу ли чью надеется?..
Не менее получасу дергала Настену. Наконец, привела: тут стена, тут стена, а тут кирпичная кладка. Дальше идти некуда – тупик. Сама, видать, заплутала красавица барыня.
Это бы ничего, Настена нашла бы в себе упрямства заставить Сигариху поправить ошибку. Только вот догадно ей стало, что Алефа не в себе вроде: шарит по каменному простенку быстрыми руками, а сама то бормочет, то вскрикивает. Да все приказывает кому-то не нашим языком. И торопится, торопится.
Головою, знать, основательно хлестанулась Алефа о крепкий настил подполья!
Вот когда Настена струхнула не на шутку. И еще к ее тревоге добавилась страсть: из глубины каземата послышался явный шорох. Кто-то настигал их в темноте!
Но что-то щелкнуло под Алефиными пальцами, загудело, и вдруг каменный простенок поехал в сторону, непроглядный свет резанул Настену по глазам, Сигарихиной силою развернуло ее вперед спиной и она, брошенная, повалилась навзничь. Но не ударилась путем, поскольку не выпустила из рук Алефиных волос…
Сколь они там барахтались – бог считал. В клочки все поизорвали друг на дружке. Но вдова все-таки оказалась сильней: заломила Настене шею так, что остаться б той без головы… Да только вдруг черные руки перехватили Алефу в локтях, оторвали ее от пола и крепко обняли…
Успела Настена и увидать и услыхать, как в дохлой уже Сигарихе кто-то вдруг затрепыхался, заверещал дурным голосом. На том слух притупился, яркий свет подземелья померк, настил закачался зыбкою, а затем и вовсе куда-то уплыл…
В Яровой еще не успели хватиться Настены. Сама Красиха только что корову подоила, стала цедить по кринкам молоко да подумала: «Заспалась чой-то моя старшона. Будить жалко. Да квашня подоспела».
Шагнула она до полого закута, где обычно спала ее главная помощница, да не успела отдернуть его – шум на улице: брехливая собачня сворою пронеслась мимо двора, покатила злобу свою в край деревни.
Припала Красиха до окна, глядит: метется со стороны Раздольного степным целиком очумелая тройка, пенится вкруг нее алый на восходе снег, огневой на солнце кнут так и рвет конские шкуры. За высокими всплесками грив не разглядеть возницу. Правит тройка прямиком до ее хаты…
Покуда Красиха вдевала пимы да одевку на плечи кидала, тройка у ворот осадила бег. А пока она с крыльца кряхтела да оградой семенила, бешеным вихрем гривастую унесло в уходящую ночь.
Но со спины Красиха все-таки успела разглядеть на козлах того самого мужичка, который пособлял сооружать Сигарихин дом. В санях его просторных сидела черная барыня.
Однако же самым главным удивлением для Красихи представилось то, что на щербатом сугробе у ворот рядком лежали беспамятные Настена и Демьян…
Радость была большая, особенно когда люди узнали об Алефиной смерти.
На том, быть может, вся эта история и притихла б, и забылась, и все. Только близкими днями вдруг да застонал Сигарихин дом, морозной жутью загулял по роще березовой нестерпимый вой.
Разве на такую беду уши заткнешь?
Ребятишки, побывавшие там, домой принеслись вконец перепуганными. И яровским и раздолинским мужикам пришлось подниматься да идти, добывать разгадку. На месте поняли, что муторная тягота исходит из каменного каземата.
Никакими подкопами, никакими ломами кирпичную кладку взять не могли. Пришлось сверху пробиваться, половицы дубовые срывать да раскатывать двухслойное листвяковое перекрытие.
И что оказалось?
Оказалось, что по глухим каменным клетям порассажены бывшие Сигарихины любимцы. Все как есть. Но поведать о том, как они очутились да что делали тут, никто из них не сумел. Всяк из себя корчил нечто великое, чему никакой меры нет…
Отыскалась в подземелье и Алевтина Захарьевна. Вернее, валялась в подземном закуте одна только шкура ее, без нутра… Долго боялись, не придет ли ведьма искать по дворам свою кожу. Не пришла.
А теперь, кто шибко умный, пусть объяснит нам этот случай.
