Текст книги "В стране «Тысячи и одной ночи»"
Автор книги: Тахир Шах
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Удивительно. До той поры я был уверен: традиция рассказывать притчи не выдержала натиска египетских мыльных опер, наводнивших арабский мир.
Видя отразившееся на моем лице явное недоверие, пожилой хирург ткнул в мою сторону указательным пальцем.
– Притчи сделали нас такими, какие мы есть, – сказал он. – Благодаря им мы – марокканцы.
Допив кофе, он продолжил:
– Сказители не дают пламени нашей культуры погаснуть. Благодаря им мы знаем, кто были наши предки, а наши дети растут на примерах чести и благородства. Сказители учат нас отличать добро от зла.
На мгновение мне почудилось – передо мной сидит отец, ведь он говорил нам то же самое.
Доктор Мехди в задумчивости свел пальцы домиком. Прикрыл глаза, вдохнул полной грудью висевший в кофейне сигаретный дым и сказал:
– Притчи о Марокко все равно что зеркало. В них отражается наше общество. Можно прожить в Марокко сто лет, но так и не понять страну. Если вы в самом деле хотите узнать нас, вам придется найти сказителей и послушать их. Видите ли, именно они и охраняют сокровища. Они готовы передать знание, но при условии, что человек к этому готов. Чтобы услышать их, закройте глаза и откройте сердце.
Глава третья
Спустя пять дней я уже стоял на огромной центральной площади Марракеша. Ее название, Джемма аль-Фна, переводится как «место казни». Сразу за площадью начиналась старая часть города – медина: лабиринт узких крытых улочек, по обеим сторонам которых словно соты в улье лепились лавки. А в лавках чего только не было: и медные лампы, и пестрые, как узоры в калейдоскопе, шелка, и ковры, и специи, и ароматические масла, и сласти, даже сушеные хамелеоны для колдовских ритуалов… На улочках медины царил полумрак, площадь же заливали потоки солнечного света. Лишь отчаянные смельчаки да безумцы оставались под палящими лучами. Они сидели на корточках и шепотом переговаривались, чего-то ожидая.
Я заметил нескольких музыкантов-гнауа, потомков чернокожих рабов с юга Сахары – в темно-синих джеллабах и украшенных раковинами-каури шапочках. Рядом устроился странствующий зубодер с жестяной коробкой, в коробке – выдранные им зубы. И еще – знахари всех мастей, торговавшие снадобьями от всех болезней, страусиными яйцами и тощими бурыми хомячками, связанными бечевкой.
Пересекая площадь, я обходил лужицы расплавленного на жаре битума: как посреди такого пекла мог возникнуть цветущий город? Мне вспомнились слова Османа о том, что я слеп и страны толком не видел.
Вдруг я заметил краем глаза, как к центру площади ведут старого осла с седой мордой и белым, причудливой формы пятном на крупе.
Погонщик накинул капюшон запыленной джеллабы на голову, намотал поводья на руку и изо всех сил тянул осла вперед. В конце концов тот ступил в лужицу битума. Копыта почернели и стали липкими. Животное насторожилось, низко опустило голову. Погонщик ладонью надавил ослу на лоб, не давая ему двигаться дальше. Затем переплел пальцы, будто разминаясь, наклонился и с натугой взвалил осла себе на спину.
Осел бешено взревел – эхо разнесло рев над площадью.
Я живу посреди городских трущоб, так что к ослиным крикам мне не привыкать. Но истошный рев этого осла поднял бы и мертвого. Погонщика с ослом тут же обступили туристы, знахари, торговцы апельсиновым соком, мелкие воришки и жители Атласских гор, пришедшие в город на день. Мною завладело любопытство, я стал протискиваться через толпу. Осел дико озирался со спины погонщика, чья джеллаба вся потемнела от пота.
– Что происходит?
– Сейчас он начнет, – сказал кто-то.
– Что начнет?
– Рассказывать притчу.
Укладывая детей спать, я всегда читал им сказку, а сам при этом поглядывал на них. В их глазах неизменно светился интерес – выходит, волшебство действует. Некоторые из этих сказок я и мои сестры слышали еще от отца – он оставил нам рукопись, которую по моей просьбе назвал «Расскажи мне сказку». В детстве отец часто рассказывал нам сказки по мотивам древних арабских притч. После его смерти многие из этих сказок были изданы отдельными иллюстрированными книгами.
– В нашей семье из поколения в поколение рассказывали сказки, истории, притчи… – шептал нам отец перед сном. – Помните об этом. Это наш дар. Берегите его, а он убережет вас.
В своих многочисленных книгах отец познакомил западных читателей с сотнями поучительных историй, многие из них я читаю детям на ночь. Истории эти пошли от суфиев – братства мудрецов, известного не только в мусульманском мире, но и за его пределами. По мнению самих суфиев, их знание много старше ислама и доступно любому, кто дорос до него. Желая донести те или иные мысли, суфий облекал их в форму доступного для восприятия слушателей рассказа. Персику, например, тоже нужна вкусная мякоть, чтобы из спрятанной под ней косточки однажды выросло дерево.
Вернувшись из Марракеша домой, я застал прислугу столпившейся у входной двери – они возбужденно переговаривались. Едва завидев в конце улицы мой старенький дребезжащий «джип», все как в рот воды набрали. Медведь прислонился к двери и широко расставил руки, будто прикрывая что-то спиной.
Я вышел из машины и поинтересовался, что тут у них происходит.
Осман уставился в пол, покачивая головой из стороны в сторону.
– Ничего, месье Тахир, – ответил он. – Ровным счетом ничего.
Служанка Зохра всплеснула руками и поправила платок на голове. Она была женщиной волевой и могла нагнать страху на нерешительных мужчин. Мы бы давно уволили ее, но ни у меня, ни у Рашаны не хватало духу.
– Он все врет, – спокойно заявила Зохра. – Трус, вот и врет.
– Он боится, – сказал Хамза. – Да и не только он, нам всем страшно.
– Боитесь? Чего?
Медведь неохотно отошел в сторону: я увидел начертанные мелом на входной двери геометрические фигуры и цифры.
– Опять детские шалости, – сказал я. – Соседские мальчишки балуются, только и всего.
Хамза вытер испарину со лба.
– Никакие это не детские шалости, – сказал он, – это…
– Что же?
Все, как один, сглотнули и замолчали.
– Так чья это писанина?
– Сехуры, – сказал Осман, – колдуньи.
Раз в неделю я навещал могилу Хишама Харасса, похороненного на южном склоне холма на окраине Касабланки. Садился в траву возле надгробного камня, слушал далекие крики чаек и рассказывал Хишаму обо всем, что произошло за неделю.
В Марокко друзей у меня хватало, но всем им было далеко до Хишама, человека исключительной мудрости. Лачуга Хишама стояла посреди трущоб, на задворках небольшой беленой мечети. Хишам был страстным коллекционером – он собирал почтовые марки. Время от времени я заглядывал к нему пообщаться и приносил гашеные марки. Мы говорили почти обо всем, как закадычные друзья. Было в этом что-то волшебное.
И вот сердечный приступ, и Хишама не стало. Его жена уехала из города, забрав с собой хромую собаку. На душе у меня стало пусто. Я вспоминал рассказанные другом притчи и представлял, как маленький Хишам сидит на коленях у своей бабушки и слушает. Ничто не занимало его так, как притчи. Он был талантливым рассказчиком, овладев этим искусством в совершенстве. Однажды Хишам сказал: сказитель, приводящий в движение души слушателей, сродни кукловоду – оба добиваются желаемого едва заметными движениями. В жизни он опирался на незыблемые ценности, усвоенные, по его словам, из бабушкиных притч. Хишаму больше нравилось живое общение, он с неизменным презрением отзывался о телевизионных сериалах.
Однажды воскресным летним днем я отправился на могилу друга, захватив с собой Тимура. Жара стояла невыносимая. Пока мы взбирались по крутому склону, все взмокли. Тимур капризничал и просился на руки – ему было жарко.
Я глянул наверх: далеко ли еще? И заметил у могилы Хишама коленопреклоненного мужчину. Он был в черной джеллабе из дорогой ткани, с капюшоном на голове; соединив ладони перед собой, мужчина молился.
Мне это показалось удивительным – раньше я никого не видел у могилы Хишама. Тот не раз говорил: друзей у него нет, а родителей своих он не помнит – маленьким ребенком его отдали торговцу утилем.
Заканчивая молитву, незнакомец провел ладонями по лицу и обернулся.
– Ас-саламу ‘алейкум, – сдержанно приветствовал он нас. – Мир вам.
И вот мы втроем сидим у могилы и слушаем крики чаек. Тимур просил сводить его к морю – поплавать, но я оставлял его просьбы без внимания.
Незнакомец помолчал немного, а потом спросил: откуда я знал Хишама? Я рассказал, что раз в неделю мы встречались и вели беседы, своеобразной платой за которые были мои почтовые марки.
– Хишам был очень мудрым человеком, – сказал незнакомец.
Я согласно кивнул. И в свою очередь спросил: откуда он знал Хишама? Ведь он не здешний? Что-то не припомню, чтобы мы раньше виделись.
Незнакомец в задумчивости оперся подбородком о руки с переплетенными в замок пальцами.
– Я обязан Хишаму всем, что у меня есть, – сказал он и умолк.
Я было собирался уже спросить, каким образом, когда он продолжил:
– Двадцать лет назад я был наркоманом – все в моей жизни вращалось вокруг кифа, гашиша. Целыми днями я курил, а ночами шатался по улицам, высматривая незапертое. Забирался в дом и тащил, что мог. Грабил и зажиточных людей, и бедняков, а добычу сбывал, покупая на вырученное киф.
– Но вы совсем не похожи на наркомана, – возразил я.
– Так и есть. А все благодаря тому, кто покоится в этой могиле.
– Что же произошло?
– Однажды, – продолжил незнакомец, – я угнал машину и отправился в Эль-Джадиду. Незадолго до этого я подслушал разговор двух воров: один говорил другому, что в Эль-Джадиде есть чем поживиться. Как только стемнело, я вышел на едва освещенную улицу жилого квартала и стал высматривать окна. Долго искать не пришлось. Одно окно показалось удобным, под ним даже стоял стул. Сейчас мне порой кажется, будто хозяин дома ждал меня.
Незнакомец помолчал, и, закатав рукава джеллабы, продолжил:
– Я бесшумно проник в дом. В доме все было тихо. Тогда я включил фонарик и стал шарить. Но ничего достойного не нашел, разве что большой кляссер в кожаном переплете – он лежал раскрытым на столе. В кляссере было полно марок. Обычно я брал золото или серебро, но альбом показался мне ценной вещью, так что я опустил его в сумку.
– И тут же из дальнего угла комнаты кто-то ко мне двинулся. Беззвучно, как тень. Я метнулся к окну, но тень опередила меня: окно с шумом захлопнулось. Я крикнул, угрожая свернуть противнику шею. И произошло то, чего я никак не ожидал: человек вдруг обратился ко мне с приветствием. Назвавшись Хишамом, сыном Хусейна, он сказал, что ждал меня. И пригласил сесть.
– Я сел, в любую минуту готовый вскочить, если он вздумает позвать на помощь. Хозяин дома спросил, как меня зовут. Я ответил: Оттоман. Я признался, что я – наркоман и что мне очень нужны деньги, а еще попросил прощения за то, что залез к нему.
– Вместо того, чтобы накинуться на меня с бранью, Хишам спокойно выслушал, дал мне горячего чаю с мятой и предложил переночевать у него.
Оттоман снова замолчал. Наклонившись вперед, он потрепал Тимура за щеку и в порыве чувств поцеловал детскую ручонку.
– Утром Хишам приготовил мне завтрак, достойный короля, – продолжил Оттоман. – Я ждал, что с минуты на минуту в дом ворвется полиция. Но радушие Хишама тронуло меня – я не мог сбежать. И остался у него на весь день. Он же предложил мне дальнейший план действий.
– И что это был за план?
– Моя новая жизнь.
По словам Оттомана, Хишам отправил его к своему доверенному человеку, который вылечил Оттомана. А потом ссудил деньгами, чтобы тот открыл портняжную мастерскую. Каждую неделю Оттоман и Хишам встречались и вели беседы.
– Хишам побуждал меня не останавливаться на достигнутом, – рассказывал Оттоман. – Он вселил в меня уверенность, внушил, что я ничем не хуже других. «Чтобы преуспеть, – говорил он, – ты должен метить высоко, дать волю воображению – оно подскажет дорогу».
Я спросил у Оттомана, почему прежде не встречал его: ни в городе, возле дома Хишама, ни здесь, у могилы?
– Дела в мастерской шли хорошо, – сказал Оттоман, – а все потому, что каждую неделю Хишам подбадривал меня. Я целиком отдавался работе и вскоре открыл еще пять мастерских: в Касабланке, Марракеше и Фесе. Спустя три года у меня появилась первая фабрика по пошиву одежды. Еще через два года – фабрики в Таиланде, а там и в других странах. Так вышло, что большую часть времени проводил за границей, а в Марокко бывал лишь наездами.
Оттоман поднялся; он выглядел безутешным.
– В какой-то момент я потерял связь с Хишамом, – сказал Оттоман. – Он уехал из Эль-Джадиды. Я искал его повсюду, но так и не нашел.
– Хишам жил в старом городе, неподалеку от нас, – сказал я.
– Теперь-то я знаю, – сказал Оттоман. – Мне больно думать, что он нуждался, что лишился своего дома. Ведь это он помог мне выбиться в люди.
– Как вышло, что он лишился дома в Эль-Джадиде?
Оттоман посмотрел на могилу.
– Я слышал, он отдал все свои сбережения какому-то незнакомцу – тому необходима была операция на сердце.
– Хишам забывал себя ради других, – сказал я.
– Да, – согласился Оттоман, – и никакие земные радости его не волновали.
– Никакие, за исключением почтовых марок.
Переезжать в другую страну все равно что привыкать к новым туфлям. Поначалу они немного жмут, но модель вам нравится, и вы терпите неудобство. Чем больше вы носите туфли, тем вам удобнее. И в один прекрасный день вы перестаете их замечать – как будто туфель и нет на ногах. Чем сильнее они снашиваются, тем милее становятся вам, и вот вы уже не представляете, как будете обходиться без них.
После переезда в Касабланку то же происходило и с нами. Непривычный дом, истории с джиннами, обезглавленная кошка в саду, обряд заклинаний… Все это сказывалось на нас. Я боялся, как бы Рашана не заявила, что с нее хватит. Она воспринимала трудности не так, как я. Однако пережитые неприятности лишь сблизили нас, стремление к новой жизни объединило. В Доме Калифа было нечто притягательное – мне и в голову не приходило искать другое жилье.
Прошло несколько месяцев, и мы уже не представляли себе жизни вне этого особняка. На меня снизошло умиротворение, я почувствовал себя дома. Однако кое-что меня до сих пор смущает. Взять хотя бы устои марокканского общества.
Казалось бы, с первого взгляда все понятно: есть культура, и есть традиции, и они тесно переплетаются. По происхождению я человек восточный, но долго жил на Западе. Это помогает мне глубже проникнуть в тайны арабского мира. Но и для меня тут загадок хватает. Чего стоит одна история с решетом.
Как-то Зохра, наша служанка, случайно услышала мои жалобы: стоит мне появиться на овощном рынке, продавцы облепляют меня как назойливая мошкара. Зохра, как любая жительница Марокко, уверена: у нее огромный житейский опыт, уж она-то знает, как найти управу на мужчин. У Зохры на все есть ответ.
– Ай, ай, ай!.. – запричитала она. – Ну, конечно, торговцы не оставят вас в покое. Они ведь видят: вы – турист.
– Но откуда в Касабланке туристы?
– Так ведь торговцы об этом не знают.
– И что же мне делать?
Зохра протянула мне что-то круглое размером с суповую тарелку.
– Носите с собой решето.
– Зачем?
– Ни одному туристу не придет в голову таскаться с решетом, – пояснила Зохра.
В пятницу, после знакомства с Оттоманом, я решил заглянуть в «Мабрук»: выпить кофейку и поболтать. Место доктора Мехди еще пустовало, а вот его закадычный друг Хаким уже сидел за нашим общим столиком. Улыбнувшись, он поздоровался со мной. Я занял свое обычное место. Старый водопроводчик Хаким отличался невероятной чуткостью – таких людей я не встречал ни до, ни после. Стоило ему поговорить с вами, как у вас появлялось невероятное ощущение собственной значимости – словно в ваших руках судьба всего мира. Хаким с доктором были лучшими друзьями, однако по-настоящему счастливым старый водопроводчик чувствовал себя лишь тогда, когда доктора рядом не было – он мог вдоволь поразглагольствовать на свою излюбленную тему. Дело в том, что Хакима страстно интересовало все, что связано с черной магией, а доктор его интерес нисколько не одобрял.
Едва только мы познакомились, Хаким тайком шепнул мне, что вообще-то родился девочкой, но ведьма с гор превратила его в мальчика.
– Когда же это случилось? – спросил я.
Хаким вытащил из кармана водопроводный кран и почесал им макушку.
– Давно, – ответил он.
– Ну а все же?
– Да вас тогда и на свете-то не было.
И вот, пока мы были одни, я решил спросить Хакима о писанине на дверях дома.
Хаким заказал еще кофе: Абдул Латиф увечной рукой поставил на столик чашечку.
Прищурившись так, что глаза превратились в щелочки, он сказал:
– Похоже на проделки джинна.
– Не может быть! – возразил я. – Да, в нашем доме водились джинны, но мы приглашали заклинателей, резали козла. Каждая комната буквально пропиталась кровью и молоком. Заклинатели дали слово, что теперь все чисто.
– А когда совершался обряд?
– Полгода назад.
Хаким снова прищурился.
– Придется повторить, – сказал он.
Я вспомнил, во что тогда превратилось наше жилище. Заклинатели прошлись по всему дому – ни дать ни взять «Охотники за привидениями» на марокканский манер, – чиня погром и повергая нас в ужас. Мы долго потом не могли привести дом в порядок; Рашана до сих пор нет-нет, да и припомнит мне.
– Никаких заклинателей, только не это! – запаниковал я.
Хаким уставил палец вверх:
– Но есть и другой способ, – провозгласил он. – Правда, необычный, зато действенный. Слово даю.
– И что нужно делать?
– Поезжайте за город, в район Бускура, раздобудьте там горшок лесного меда и измажьте им все двери в доме: снаружи и внутри.
Прибежавшая из школы Ариана похвастала: она теперь знает про Робина Гуда. Она нарисовала его в Шервудском лесу, вокруг порхали бабочки. Ариана спросила: а он настоящий?
– Что значит «настоящий»?
– Ну, были у Робина Гуда мама и папа?
– Наверняка, – ответил я.
– А как их звали?
– Ариана, ну какая тебе разница? Ты пойми: в сказках все не так, как в жизни, тут неважно, было ли это на самом деле или нет. Важно, какие чувства они вызывают.
– Баба, так значит ты можешь говорить неправду?
– Тут другое, я бы назвал это вольным изложением фактов.
Откинув волосы назад, Ариана уставилась на меня с подозрением:
– Тогда можно я назову их Генри и Исабель?
– Кого?
– Папу и маму Робина Гуда.
– Конечно, можно.
– И как будто они жили здесь, в Касабланке?
– Ну, пусть так.
– Баба?
– Что, дочка?
– А когда я вырасту, можно мне выйти за Робина Гуда замуж?
На следующей неделе я сел за руль своего старенького «джипа» корейской сборки и отправился за город. Я много чего слышал про лес, примыкавший к южной окраине Касабланки. Огромное покрывало зелени простиралось от шоссе на восток. Зохра утверждала: место заколдовано, деревья в лесу когда-то были воинами на службе у злокозненного правителя – его земли находились к югу от Сахары. Опасаясь, что полчища воинов вот-вот завоюют Марокко, добрый джинн превратил их в деревья. Я рассказал Зохре о меде, и она подтвердила: да, мед действительно чудодейственный, особенно против злых духов. Сторожа также одобрили совет Хакима. Ввиду возможного нашествия джиннов они заметно оживились. Думаю, их радовала перспектива безнаказанно бездельничать под предлогом борьбы с силами тьмы.
Въехав в лес, я повел машину вдоль длинной дороги, обсаженной елями. В конце концов я приехал к питомнику служебного собаководства. Деревья тут росли часто – и впрямь похоже на армию. Чем дальше я углублялся в лес, тем правдоподобнее казались россказни Зохры, в которые сама она искренне верила.
Я надавил на газ и вскоре очутился в тупике – дорога кончилась. На выструганной из бревна скамейке сидел сухонький старичок в тонкой джеллабе светло-зеленого цвета. Казалось, ткань светится, и этот свет отражается на лице старика.
Я вылез из машины, поздоровался и спросил: не знает ли он, где здесь можно купить мед? Старик показал на хижину, едва видневшуюся за хвойными деревьями.
– Только берегитесь пчел! – предупредил он.
Тропинка была усеяна сосновыми шишками – ни дать ни взять, иллюстрация к «Красной Шапочке». По обе стороны группами по шесть стояли огромные белые ульи. Воздух буквально кишел их обитателями.
Я шел очень медленно – когда-то меня научили этому шу-ары, индейское племя с верховий Амазонки. Пчелы жалят только тогда, когда чувствуют опасность. Сами они носятся как молнии, так что если идти медленно, примут вас за дерево на ветру.
Я дошел до лачуги и постучал.
Дверь отворилась: на пороге стоял все тот же старик в светло-зеленой джеллабе. Обнажив зубы в улыбке, он пригласил меня войти. Я тем временем ломал голову над тем, как старик оказался здесь раньше меня.
Войдя, я увидел на столе разномастные пластиковые бутылки из-под минералки и пустые банки. Старик не моргая посмотрел на меня, словно обжигая взглядом.
– Вот только мед горьковат, – предупредил он.
Я выдержал его взгляд.
– Ничего, мне не для еды, – ответил я.
Мои слова прозвучали как пароль – старик понимающе кивнул. Он вполголоса назвал цену, и я взял со стола пять бутылок. Через четверть часа я уже несся на своем тарахтящем «джипе» по шоссе в сторону Касабланки.
Солнце зашло. На дороге было темно – фонари вдоль шоссе давно уже не зажигали. Я вглядывался в темноту, следя за дорогой, и вдруг мотор заглох. Как любой владелец корейского «джипа» я знаю: в самый неподходящий момент машинка может показать норов.
Свернув на обочину, я мысленно умолял железного коня сжалиться. Бесполезно. Я перепробовал все, что раньше помогало. Впустую. А ведь нет ничего опаснее, чем оказаться посреди ночи в заглохшей машине на дороге в Касабланку. Никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным и одиноким. Бросив «джип», я нагрузился бутылками с медом и стал голосовать. С огромным трудом мне удалось поймать попутку.
Ночью я видел сон. Темнота перед глазами сменилась желтым и красным – мы оказались на верблюжьем рынке около Гулимина, на самой границе Сахары. Отец собирался показать нам верблюдов. Он сказал: чтобы узнать пустыню, надо узнать этих животных, а чтобы узнать их, надо узнать тех, кто их растит. По его словам, верблюды, жители Сахары и песок неразрывно связаны друг с другом.
Но верблюды мне не слишком понравились – от них воняло, а песок раздражал – набивался в обувь, скрипел на зубах. Отец рассказал притчу о маленьком мальчике: тот сбежал в пустыню и мечтал превратиться в рыбу. История показалась мне занятной, с еще более занятным концом. Мы все тогда здорово смеялись.
– Ну что, Тахир-джан, понравилось?
– Да, баба.
– А ты уловил смысл?
– Наверно.
– Вот и не забывай. Пройдут годы, и история предстанет перед тобой в ином виде.
– Как это, баба?
– Ты глубже проникнешь в ее смысл. И тогда случится нечто прекрасное.
– Что, баба?
– Вызреет плод.
Утром я решил снять со счета все деньги и купить новенький «Лэнд-Крузер». До сих пор я ездил только на подержанных машинах – новый автомобиль всегда казался мне непозволительной роскошью. Но проторчав полночи на шоссе, я изменил свое мнение.
За завтраком Зохра заметила, что я в костюме, и спросила: куда я собрался?
– Покупать новую машину, – смущенно ответил я.
– Ай, ай, ай!.. – запричитала она. – Если пойдете в костюме, заплатите втридорога. Уж поверьте мне. Я знаю, что говорю.
Я вернулся в комнату и переоделся в побитый молью свитер и драные джинсы. Вышел из дома и направился к дороге. Ожидая такси – небольшую машину красного цвета, – я услышал свое имя. Обернулся и увидел Зохру. Размахивая решетом, она со всех ног мчалась ко мне, чуть не теряя домашние тапочки.
– Решето возьмите! – донесся до меня ее хрипловатый голос. – И сделайте так, как я учила!
Спрятав решето в сумку, я сел в такси и отправился в самый большой автосалон, продававший «Тойоты». Дома сторожа, до которых донесся слух о том, что я покупаю машину, настояли на «Тойоте». Все трое, как один, заявили: только люди недалекие ездят на «джипах», а вот «Тойота» – для смелых и решительных.
В автосалоне я вынул из сумки решето и начал им угрожающе поигрывать.
Освободившись, продавец подошел ко мне. Я тут же сунул ему под нос решето, заявив, что не имею ничего общего с туристами, а потому рассчитываю на существенную скидку.
– Месье, – ответил мне продавец, поправляя галстук, – туристы у нас и не покупают. Они берут напрокат.
Стараясь держаться как можно непринужденнее, я поинтересовался моделями «Лэнд-Крузеров».
– Месье, я так понимаю, вам укомплектовать по полной?
Взяв рекламный буклет, продавец нацарапал в уголке сумму.
– Нет-нет, – возразил я, – только базовая модель. Без всяких там наворотов.
Озадаченный продавец нахмурился.
– А кожаные кресла, стабилизатор скорости, турбонаддув, подушки безопасности, колесные диски из легкого сплава? Что, ничего из этого не нужно? – от удивления он едва не поперхнулся.
– Нет, никаких там глупостей. Лишь бы машина довезла меня куда надо. И не сломалась в дороге.
– Но, месье…
– Что такое?
– Месье, если вы возьмете базовую модель…
– …то что?
– …чем же все будут восхищаться?
