Текст книги "Сойка-пересмешница"
Автор книги: Сьюзен Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 4
Вонь немытых тел, застоявшейся мочи и прочей заразы просачивалась сквозь завесу из антисептика. Три фигуры, узнаваемые только благодаря их чересчур яркому выбору образов – на лицо Вении нанесены золотые татуировки. Длинные рыжие спиралевидные локоны Флавия. Упругая кожа Октавии, которая теперь заметно обвисла, словно её тело сдувшийся шарик.
Увидев меня, Флавий и Октавия отступают от кафельной стены, словно ожидают нападения, хотя я никогда не причиню им вреда. Мои недобрые мысли были худшим преступлением против них, да и те я держала при себе, так почему же они мне аукнулись?
Охране было велено выпроводить меня, но судя по доносившимся звукам потасовки, я поняла, что Гейл как-то задержал их. Чтобы заполучить ответы, я пересекаю комнату и подхожу к Вении, которая всегда была самой сильной из них. Я приседаю на корточки и беру ее ледяные руки, тут же сжавшие мои, словно тиски.
– Что случилось, Вения? – спрашиваю я. – Что вы здесь делаете?
– Они забрали нас. У Капитолия, – говорит она осипшим голосом.
Плутарх входит следом за мной. – Какого черта здесь происходит?
– Кто забрал вас? – допытываюсь я.
– Люди, – сбивчиво отвечает она, – ночью, когда ты сбежала.
– Мы подумали, что, возможно, тебе будет удобнее работать с твоей постоянной командой, – говорит Плутарх позади меня.
– Цинна попросил об этом.
– Цинна попросил об этом? – рычу я.
Потому что знаю одно – Цинна никогда бы не допустил такого жестокого обращения с этой троицей, к которой относился с добротой и терпением.
– Почему с ними обращаются так, словно они преступники?
– Я честно не знаю, – что-то в его голосе заставляет меня поверить ему, и бледное лицо Флавия подтверждает его слова.
Плутарх поворачивается к охраннику, только что появившемуся в дверях, а следом за ним – Гейл. – Я лишь сказал им, что они арестованы. За что их они наказаны?
– За кражу еды. Мы должны были задержать их после происшествия с хлебом, – говорит охранник.
Брови Вении сошлись на переносице, будто она пыталась осмыслить услышанное. – Никто и ничего нам не сказал. Мы были очень голодны. И ведь она взяла всего лишь кусочек.
Октавия начинает рыдать, заглушая всхлипы своей рваной туникой. Я думаю о том, как выжила первое время на арене – Октавия тайком, под столом, передала мне рулет, потому что не могла смотреть, как я голодаю. Я медленно подхожу к ее трясущейся от рыданий фигурке.
– Октавия? – прикасаюсь к ней, и она вздрагивает. – Октавия? Всё будет хорошо. Я вытащу тебя отсюда, хорошо?
– Это опасно, – говорит Плутарх.
– А все потому, что они взяли кусок хлеба? – спрашивает Гейл.
– Это уже не первое их нарушение. Их предупреждали. Но, тем не менее, они снова украли хлеб, – охранник на мгновение замолчал, словно размышляя над их судьбой. – Вам не позволено брать хлеб.
Я не могла заставить Октавию открыть лицо, но сейчас она приподнимает голову. Кандалы на ее запястьях сдвигаются на несколько сантиметров, открывая свежие раны.
– Я отведу вас к своей матери, – говорю я и обращаюсь к охраннику: – Освободите их.
Он качает головой. – Я не уполномочен.
– Освободите их! Сейчас же! – кричу я.
Он выходит из себя. Обычные граждане не обращаются к нему таким образом. – У меня нет ордера на освобождение. И ты не имеешь права…
– Сделай это от моего имени, – говорит Плутарх. – Все равно мы приехали забрать этих троих. Они нужны отделу Спецвооружения. Всю ответственность я беру на себя.
Охранник удаляется, чтобы куда-то позвонить. Возвращается он со связкой ключей. Подготовительная команда была вынуждена находиться в одном положении так долго, что даже после того, как кандалы сняли, они с трудом могут идти. Гейл, Плутарх и я помогаем им. Флавий наступает на металлическую решетку над круглым отверстием в полу, и у меня скручивает живот, когда я догадываюсь, для чего в этой комнате нужен сток – в него с помощью шланга смывали с белых плиток пятна человеческих страданий.
В больнице я нахожу свою мать – лишь ей одной я могу доверить заботу о них. У нее уходит меньше минуты на то, чтобы разместить всю троицу, учитывая их нынешнее состояние, но на ее лице застывает маска ужаса. И я знаю, что не из-за вида изуродованных тел: в Двенадцатом Дистрикте она сталкивалась с подобным ежедневно, а от осознания того, что такого рода вещи происходят и в Тринадцатом.
Мою маму пригласили работать в больницу, но воспринимали ее скорее как медсестру, нежели врача, несмотря на ее значительный опыт в лечении людей. Тем не менее, никто не помешал ей определить наше трио в смотровую, чтобы оценить тяжесть их травм. Я сажусь на скамейку рядом с входом в больницу, ожидая ее вердикта. По их телам она сможет понять, насколько серьезные раны им нанесли.
Гейл садится рядом и обнимает меня за плечи. – Она поставит их на ноги, – я киваю, задаваясь вопросом, не вспоминает ли он сейчас о той жестокой порке, которой его подвергли в Двенадцатом.
Плутарх и Фалвия присаживаются на скамейке напротив, но никак не комментируют состояние моей подготовительной команды. Если им ничего не известно о жестоком обращении с ними, тогда почему они не предпринимают никаких действий от лица Президента Койн? Я решаю подтолкнуть их.
– Полагаю, мы все должны взять это на заметку, – говорю я.
– Что? Нет. Что ты имеешь в виду? – спрашивает Фалвия.
– Наказание моей подготовительной команды – это предупреждение, – говорю я ей. – И не только мне. Но и вам тоже. О том, в чьих руках, на самом деле, контроль над ситуацией, и что произойдет, если ее ослушаться. И если у вас имеются какие-либо заблуждения относительно существующей власти, то я развею их прямо сейчас. По-видимому, принадлежность Капитолию здесь не защищает. Быть может, это даже необходимо.
– Нельзя сравнивать Плутарха, который поднял повстанческое восстание с этими… тремя косметологами, – ледяным тоном возражает Фалвия.
Я пожимаю плечами. – Ну если это ты говоришь, Фалвия. Но что случится, если ты окажешься в стане врагов Койн? Мою подготовительнуя команду похитили. По крайней мере, они могут надеяться, что хоть на один день вернутся в Капитолий. Гейл и я сможем жить в лесах. А вы? Куда побежите вы вдвоем?
– Не исключено, что в военной стратегии мы имеем чуть более важное значение, чем ты думаешь, – равнодушно отвечает Плутарх.
– Ну конечно, так и есть. Трибуты тоже были очень важны для Игр. До поры до времени, – говорю я. – И тогда мы стали абсолютно ненужными, ведь так, Плутарх?
Больше мы ничего не говорим. Мы ждем в тишине до тех пор, пока моя мать не находит нас.
– С ними все будет в порядке, – сообщает она. – Нет никаких тяжких телесных повреждений.
– Хорошо. Превосходно, – говорит Плутарх. – Как скоро они смогут приступить к работе?
– Вероятно, завтра, – отвечает она. – Но будьте готовы к некоторый эмоциональной нестабильности, после всего, через что им пришлось пройти. Они были совсем не готовы ни к чему подобному, учитывая их жизнь в Капитолии.
– Как и все мы, – говорит Плутарх.
То ли потому, что моя подготовительная команда была выведена из строя, то ли потому, что я сама была на грани, Плутарх освободил меня от обязанностей Сойки-пересмешницы на весь день. Мы с Гейлом пошли на обед, где нам подали фасоль, тушеный лук, кусок хлеба и стакан воды. После рассказа Вении хлеб застревает у меня в горле, так что его остатки я перекладываю на поднос Гейла. Мы немногословны во время обеда и, как только наши миски пустеют, Гейл закатывает рукав, дабы проверить свой график. – Сейчас у меня тренировка.
Я закатываю свой рукав и подношу свою руку к его. – У меня тоже, – я помню, что тренировка сейчас приравнивается к охоте.
Мое желание уйти в лес хотя бы на пару часов берет верх над текущими проблемами. Возможность отвлечься на зелень и солнечный свет, несомненно, поможет мне разобраться в своих мыслях. Как только мы минуем главные коридоры, Гейл и я, словно школьники, наперегонки несемся к складу с оружием, а когда финишируем, я замечаю у себя одышку и головокружение. Напоминающие мне, что я не окончательно восстановилась. Охрана выдает нам наше старое оружие, а также ножи и мешок, который заменяет охотничью сумку. Я позволяю им прикрепить прибор слежения к моей лодыжке и пытаюсь делать вид, будто слушаю их, когда они объясняют, как пользоваться ручным коммуникатором. Единственное, что я помню – он похож на часы – и мы должны вернуться в Тринадцатый в указанное время, иначе нас лишат охотничьих привилегий. И я приложу все усилия для соблюдения этого – единственного – правила.
Мы выходим наружу, на большой огороженный полигон у кромки леса. Охрана без комментариев открывает хорошо смазанные ворота. Было бы невероятно трудно протискиваться через свою же изгородь – забор тридцати футов в высоту, увенчанный колючей проволокой и постоянно жужжащими проводами с подключенным к ним электричеством. Мы идем по лесу до тех пор, пока забор не исчезает из виду. На небольшой полянке мы останавливаемся и запрокидываем головы, греясь в лучах солнца. Раскинув руки в разные стороны, я медленно кружусь, и окружающий мир непрерывно вращается вокруг меня.
Недостаток дождей, который я наблюдала в Двенадцатом, сгубил также и местную растительность, почти полностью лишив деревья листвы, сотворив из них хрустящий под ногами ковер. Мы снимаем нашу обувь. Моя мне в любом случае не по размеру, на так как в Тринадцатом ничего не пропадает зазря, я ношу пару, из которой кто-то уже вырос. По-видимому, кто-то из нас ходит крайне забавно, потому что изношены они как-то неправильно.
Мы охотимся, как в старые времена, в тишине – для общения друг с другом слова не нужны, потому что здесь, в лесу, мы двигаемся как две части одного целого. Предугадывая движения другого, мы прикрываем друг другу спину. Сколько прошло? Восемь месяцев? Девять? С тех пор как мы были свободны? Но это не совсем то же самое, учитывая все, что произошло, наличие датчиков на наших щиколотках и тот факт, что отдыхать подобным образом мне придется часто. Но в настоящее время это единственно возможное для меня подобие счастья.
Животные тут недостаточно осторожны. Им требуется некоторое время, чтобы понять – этот незнакомый им запах означает смерть. Через полтора часа у нас на руках дюжина разнообразной добычи: зайцы, белки и индейки. И закончив охоту, мы решаем провести оставшееся время на берегу пруда, который, должно быть, подпитывается подземным источником, поскольку вода в нем холодная и сладкая.
Когда Гейл предлагает выпотрошить дичь, я не возражаю. Кладу на язык несколько листьев мяты, закрываю глаза и, оперевшись спиной о камень, растворяюсь в звуках. Позволяю палящему дневному солнцу гулять по моей коже, почти в полном покое, до тех пор, пока голос Гейла не нарушает его. – Китнисс, почему ты так беспокоишься о своей подготовительной команде?
Я открываю глаза, надеясь увидеть, что он шутит, но он с гневным взглядом потрошит зайца. – А почему я не должна?
– Хм. Вот смотри. Потому что весь прошедший год они потратили на то, чтобы заставить тебя убивать? – предполагает он.
– Все гораздо сложнее. Я знаю их. Они не злые и не жестокие. Они даже не слишком умные. Обидеть их – все равно что обидеть ребенка. Они не понимаю… в смысле, они не знают… – я путаюсь в собственных словах.
– Чего они не знают, Китнисс? – спрашивает он. – Что Трибуты – не твое трио уродов, а те почти дети, которые вовлечены во все это – вынуждены сражаться до смерти. Что ты шла на ту арену для развлечения людей? Это страшная тайна Капитолия?
– Нет, но они не смотрят на это так, как мы, – говорю я. – Они в этом выросли и…
– Ты их еще и защищаешь? – одним быстрым движением он срывает кожу с зайца.
Это причиняет острую боль, потому что я на самом деле их защищаю, и это нелепо. Я пытаюсь найти этому логическое объяснение. – Думаю, я буду защищать любого, с кем обойдутся так же, как с ними из-за куска хлеба. Может быть, это напоминает мне о том, что случилось с тобой из-за индейки!
И тем не менее, он прав. И правда странно, что я так сильно переживаю за свою подготовительную команду. Я должна ненавидеть их и желать, чтобы их вздернули на виселице. Но они такие беспомощные, и принадлежат Цинне, а он был на моей стороне, верно?
– Я не хочу спорить, – говорит Гейл. – Но не думаю, что, наказав их за нарушение здешних правил, Койн хотела сообщить тебе что-то. Наверное, она думала, что ты воспримешь это как любезность, – он засовывает кролика в мешок и поднимается. – Нам пора выдвигаться, если мы хотим вернуться вовремя.
Я игнорирую его протянутую руку и, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. – Хорошо.
На обратном пути никто из нас не проронил ни слова, но как только мы оказываемся за воротами, я думаю совсем о другом. Во время Двадцатипятилетия Подавления Октавия и Флавий вынуждены были уйти, потому что не могли перестать реветь из-за того, что я вернулась. И Вения с трудом смогла сказать «прощай».
– Я постараюсь и буду держать в голосе, что они… изменили тебя, – говорит Гейл.
– Постарайся, – говорю я.
Мы отдаём мясо Сальной Сэй на кухню. Её вполне устраивает Тринадцатый Дистрикт, даже несмотря на то, что – по ее мнению – поварам не достаёт воображения. Но женщина, пришедшая с аппетитной дикой собакой и ревенем, высушенном на солнце, связана по рукам и ногам.
Измученная охотой и отсутствием сна, я возвращаюсь в свою комнату и нахожу её совершенно пустой, и только тогда вспоминаю, что мы переехали из-за Лютика. Я поднимаюсь этажом выше и нахожу комнату Е. Она выглядит так же, как и триста седьмая, но с окном – два фута в ширину, восемь дюймов в высоту – по центру внешней стены. Оно закрывается тяжёлой металлической задвижкой, но сейчас она открыта, и кота нигде не видно. Я растягиваюсь на своей постели, луч полуденного солнца играет на моём лице. Следующее, что я помню – моя сестра будит меня для шестичасового собрания.
Прим говорит мне, что о собрании объявили после обеда. Все жители, за исключением тех, кто на важных заданиях, должны на нем присутствовать.
Мы идем в сторону Зала Заседаний, просторной комнаты, в которой легко могли бы уместиться тысячи людей. Могло показаться, что он был построен для большого приема и, возможно, именно здесь состоялось первое собрание перед эпидемии оспы. Прим спокойно тычет пальцем на последствия этой масштабной катастрофы: рубцы от оспы на телах людей, несколько изуродованных детей.
– Они здесь много страдали, – говорит она.
Но после сегодняшнего утра я не настроена жалеть Тринадцатый. – Не больше, чем мы в Двенадцатом, – говорю я.
Я вижу свою мать, возглавляющую группу способных передвигаться пациентов, все так же одетых в свои больничные рубашки и халаты. Среди них находится и Финник, пусть и в полубессознательном состоянии, но он по-прежнему шикарен. В руках у него кусок тонкой веревки, менее фута в длину, слишком короткой даже для него, свёрнутой в удобную петлю. Его пальцы автоматически и очень быстро связывают и развязывают многочисленные узлы, пока он осматривается вокруг. Вероятно, это часть его терапии.
Я подхожу к нему и говорю: – Привет, Финник, – он не замечает меня, поэтому я легонько толкаю его, привлекая внимание к себе. – Финник! Как ты?
– Китнисс, – говорит он, схватив мою руку. Думаю, он просто успокоился, увидев знакомое лицо. – Зачем нас здесь собрали?
– Я сказала Койн, что буду ее Сойкой-пересмешницей. Но я заставила ее пообещать, если победят повстанцы, обеспечить остальным трибутам неприкосновенность, – говорю я ему. – Прилюдно, так чтобы свидетелей было много.
– О, хорошо. Потому что я беспокоюсь за Энни. По незнанию, она может сказать что-то, что будет истолковано как предательство, – говорит Финник.
Энни. Ну и ну. Я совершенно забыла о ней. – Не беспокойся, я позабочусь об этом.
Я сжимаю руку Финника и смотрю прямо на трибуну в передней части зала. Койн взглянула на меня поверх листочка со своей речью, приподняв брови. – Мне нужно, чтобы вы добавили Энни Креста в список неприкосновенных, – говорю я ей.
Президент слегка хмурится. – Кто это?
– Она Финника Одейра… – кто? Я на самом деле не знаю, как ее представить. – Она – друг Финника Одейра. Из Четвертого Дистрикта. Еще один победитель. Она была арестована и доставлена в Капитолий во время взрыва арены.
– Оу, сумасшедшая девчонка. В этом нет необходимости, – говорит она. – У нас не принято наказывать кого-то из-за того, что он слабый.
Я думаю о сцене, которую наблюдала этим утром. Об Октавии, прижавшейся к стене. О том, что Койн и я имеем полярно разные представления о слабости. Но я говорю лишь: – Нет? Тогда не должно быть проблем с тем, чтобы добавить Энни.
– Хорошо, – соглашается президент, записывая имя Энни. – Ты хочешь быть здесь со мной, во время объявления? – я отрицательно качаю головой. – Мне так не кажется. Лучше поспеши и затеряйся в толпе. Я начинаю.
Я возвращаюсь к Финнику.
Слова – ещё одна вещь, которой не разбрасываются в Тринадцатом. Койн призывает публику к вниманию и говорит им, что я согласилась быть Сойкой-пересмешницей, что подготовлю остальных победителей: Пита, Джоанну, Энобарию и Энни, и что их пощадят за любое нарушение, которое они совершат на благо восстания. В гуле толпы я слышу неодобрение. Полагаю, что никто не сомневается в том, что я хочу быть Сойкой-пересмешницей. Так что их разозлила объявленная цена – помилование возможного противника. Я стою, равнодушная к враждебным взглядам, бросаемым в мою сторону.
Некоторое время президент не вмешивается во всеобщее волнение, после чего продолжает в свойственной ей оживленной манере. Только слова, которые вырываются из ее рта, для меня являются полной неожиданностью.
– Но в ответ на это беспрецедентное требование, Солдат Эвердин обещала посвятить себя нашему благому делу. Из этого следует, что любое отклонение от миссии – мотивом или поступком – будет рассматриваться, как нарушение сделки. Неприкосновенность будет отменена, и судьба четырех победителей решится согласно законам Тринадцатого Дистрикта. Как и ее собственная. Спасибо.
Другими словами – стоит мне нарушить правила, и все мы умрем.
Глава 5
Еще одна сила, с которой нужно считаться. Еще один властный игрок, который решил использовать меня как пешку в своей игре, несмотря на то, что ничто никогда не идет по плану. Сначала распорядители Игр превозносят меня до небес, а затем низвергают оттуда из-за горстки ядовитых ягод. Затем президент Сноу, пытается использовать меня, чтобы погасить вспыхнувшее пламя восстания, да только от каждого моего шага оно разгорается все сильнее. Потом повстанцы, вытаскивают меня с помощью металлического гребка с арены и провозглашают Сойкой-пересмешницей, а сейчас пытаются справиться с потрясением, понимая, что я, возможно, не очень-то и хочу обрастать крыльями. И теперь вот Койн, со своей драгоценной горсткой ядерного оружия и слаженным механизмом Дистрикта-13, которая, наконец-то начинает догадываться, что ухаживать за Сойкой-пересмешницей гораздо сложнее, нежели изловить ее. Но она быстро поняла, что я действую сама по себе и не заслуживаю доверия. Она первая всенародно объявила, что я представляю угрозу.
Я пробегаю пальцами вдоль густого слоя мыльной пены в ванне. Хорошенько отмокнуть в воде – всего лишь первый шаг к обретению мной нового образа. Моей команде по подготовке предстоит нелегкая работа по превращению меня в нечто привлекательное, учитывая мои выжженные волосы, обгоревшую кожу и уродливые шрамы, – с тем, чтобы затем вновь выжечь мне волосы, поработать над кожей и нанести шрамы, но уже в более эстетичном варианте.
– Вернемся к ее изначальной красоте, – первым делом утром приказала Фалвия. – Начнем с этого. Изначальная красота – это то, как человек выглядит по утрам, едва встав с кровати, то есть естественно, но безупречно. Это значит, что у моих ногтей идеальная форма, но они не отполированы. Волосы мягкие и блестящие, но не уложены. Кожа гладкая и чистая, но на ней ни грамма косметики. Волосы и синяки на теле удалены, но так, что это не бросается в глаза. Полагаю, в мой первый день в Капитолии в качестве трибута, Цинна давал такие же указания. Единственное отличие – я была участником соревнований. А как мятежнице, думаю, мне нужно больше походить на саму себя. Но, похоже, у всенародной мятежницы есть собственные стандарты, которых она придерживается.
Сполоснув пену со своего тела, я поворачиваюсь и вижу ждущую меня наготове Октавию с полотенцем в руках. Без яркой одежды, тяжелого макияжа, окрашивающих веществ, драгоценностей и безделушек, которыми она раньше украшала волосы, она сильно отличается от той женщины, которую я знала в Капитолии.
Помню, как однажды она пришла с ярко-розовыми локонами, усеянными разноцветными мерцающими огоньками в виде мышей. Она рассказала мне, что у нее дома в качестве домашних животных живут несколько мышей. В то время эта мысль отталкивала меня, потому что, если только мы не умираем от голода – мы считаем мышей вредителями. Но, возможно, Октавия их любила, потому что они были маленькими, мягкими и пискливыми. Как она. Пока она меня вытирает, я пытаюсь привыкнуть к новой Октавии из Дистрикт-13. Ее настоящие волосы на удивление приятного каштанового цвета. Лицо у нее самое обычное, но очень приятное. Она моложе, чем я думала. Ей, быть может, чуть больше двадцати. Без накладных трехдюймовых ногтей ее пальцы оказываются чересчур короткими и непрерывно дрожат. Я хочу сказать ей, что уже все в порядке и я позабочусь о том, чтобы Койн больше никогда не причинила ей вреда. Но разноцветные синяки, раскрасившие ее болезненно бледную кожу, напоминают мне лишь о моей собственной беспомощности.
Флавий тоже кажется бесцветным без своей привычной красной помады и яркой одежды. Однако он, каким-то образом, снова оказался в своих оранжевых кудряшках. Кто изменился меньше всех, так это Вения. Ее волосы цвета морской волны лежат ровно, а не топорщатся в виде спаек и можно увидеть отрастающие серые корни. Тем не менее, в ней всегда больше всего поражали ее золотистые татуировки, а они остались точно такими же золотистыми и потрясающими. Она подходит и забирает полотенце из рук Октавии.
– Китнисс не собирается нам вредить, – тихо, но твердо говорит она ей. – Китнисс даже не знала, что мы здесь. Теперь все обойдется. – Октавия слабо кивает, но так и не осмеливается поднять на меня глаза.
Вернуть мне изначальную красоту оказывается совсем непросто, даже при наличии расширенного арсенала средств, принадлежностей и инструментов, которые Плутарх столь предусмотрительно захватил с собой из Капитолия. У моей команды подготовки все получается просто отлично, но лишь до того, как они пытаются разобраться с тем местом на моей руке, откуда Джоанна извлекает датчик слежения. Ни одна бригада медиков не выглядела бы столь сосредоточенной, пытаясь замаскировать зияющую рану на моей руке. Теперь у меня на руке шероховатый, неровный, бугрящийся шрам по форме и размеру напоминающий яблоко. В обычных условиях его бы скрывал длинный рукав, но в костюме Сойки, который сделал Цинна, рукава оканчиваются чуть выше локтя. Это вызывает у Фалвии и Плутарха такую обеспокоенность, что они начинают спорить. Могу поклясться, один вид моего шрама вызывает у Фалвии рвотный рефлекс. Для одной из тех, кто работает с Распорядителем Игр, она на редкость чувствительна. Но, полагаю, привыкла видеть неприятные вещи только на экране.
– Все и так знают, что здесь у меня шрам, – угрюмо говорю я.
– Знать и видеть – разные вещи, – говорит Фалвия. – И он определенно противный. Мы с Плутархом подумаем об этом за обедом.
– Все будет хорошо, – говорит Плутарх, пренебрежительно махнув рукой. – Может быть, браслет на руку или что-нибудь другое. – Я одеваюсь, чувствуя отвращение; теперь я могу отправиться в столовую. Моя команда подготовки жмется в кучу возле двери.
– Вам принесут еду сюда? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит Вения. – Мы должны идти в столовую.
Я вздыхаю про себя, представляя, как вхожу в столовую следом за этой троицей. Но на меня и так постоянно кто-нибудь пялится. Поэтому это всего лишь небольшое дополнение к тому, что обычно со мной происходит. – Я покажу вам, где находится столовая, – говорю я. – Идём.
Взгляды украдкой и чуть слышное перешептывание, обычно сопровождающие мое появление, ничто по сравнению с реакцией, вызванной причудливым видом моей команды. Разинутые рты, показывающие на них пальцы, восклицания.
– Просто не обращайте на них внимания, – говорю я команде подготовки. Опустив глаза, они автоматически идут за мной вдоль очереди, принимая миски сероватой рыбой, тушеной бамией и стаканы с водой.
Мы занимаем места за столом, рядом с группой из Шлака. Они демонстрируют немного больше сдержанности, чем люди из Тринадцатого, хотя, возможно, просто от смущения. Ливи, которая была моей соседкой ещё в Двенадцатом, осторожно здоровается с ними, а мать Гейла, Хейзел, которая должно быть, знает об их заточении, поднимает ложку с тушеной бамией. – Не волнуйтесь, – говорит она. – Оно вкуснее, чем кажется.
Но самую большую поддержку нам оказывает Пози, пятилетняя сестренка Гейла. Она подбегает к Октавии и неуверенно дотрагивается до ее кожи пальчиком.
– У вас зеленая кожа. Вы больны?
– Все дело в моде, Пози. Как красить губы помадой, – говорю я.
– Предполагалось, что это будет красиво, – шепчет Октавия, и я вижу слезы, готовые упасть с ее ресниц. Пози удовлетворена таким ответом и как ни в чем не бывало говорит: – Я думаю, ты была бы симпатичной с любым цветом кожи.
На губах Октавии появляется крошечное подобие улыбки.
– Спасибо.
– Если вы действительно хотите произвести на Пози впечатление, вам придётся покрасить себя в ярко-розовый, – говорит Гейл, ставя поднос рядом со мной. – Это её любимый цвет. – Пози хихикает и бежит обратно к своей матери. Гейл указывает головой на миску Флавия. – Я бы не стал позволять этому остывать. На консистенции это отражается не самым лучшим способом.
Все принимаются за еду. У бамии не такой уж и плохой вкус, но она определенно слишком густая, с чем сложно смириться. Чтобы проглотить хотя бы одну ложку, тебе нужно как минимум три раза усиленно сглотнуть, прежде чем она соизволит сдвинуться с места. Гейл, обычно неразговорчивый во время еды, прилагает все усилия, чтобы поддержать беседу, расспрашивая о моем новом образе. Я-то знаю, что он таким образом пытается сгладить острые углы. Вчера вечером мы поспорили после того, как он предложил мне не оставлять Койн никакого иного выбора, кроме как принять мое требование гарантировать безопасность в случае нашей победы и так, чтобы это выглядело как ее собственное решение.
– Китнисс, она главная в этом Дистрикте. Она не сможет этого сделать, если это будет выглядеть так, будто она действует под твоим давлением.
– Хочешь сказать, она не выдержит любого несогласия, даже если это справедливо, – парировала я.
– Я хочу сказать, что ты ставишь её в непростое положение. Заставляя ее дать Питу и другим иммунитет, когда мы даже не знаем, какой именно ущерб это может принести – уверенно сказал Гейл.
– То есть я всего лишь должна согласиться с планом и лишить остальных трибутов шанса выжить? Не то чтобы это так уж важно, тем более, мы и так это сделаем! – Сказала я и захлопнула дверь у него перед лицом. Я не села с ним за завтраком, а когда утром Плутарх отсылал его на тренировку, не сказала ему ни слова. Знаю, он так говорил со мной лишь потому, что беспокоится обо мне, но мне нужно, чтобы он был на моей стороне, а не на стороне Койн. Как он может этого не понимать?
После обеда, согласно нашему расписанию, я и Гейл отправляемся в спецотдел по обороне, чтобы встретиться там с Бити. Мы едем в лифте, и Гейл, наконец-то, обращается ко мне: – Все еще злишься. – А ты все еще не извиняешься, – парирую я в ответ.
– Я по-прежнему настаиваю на том, что сказал. Или ты хочешь, чтобы я солгал? – спрашивает он.
– Нет, я хочу, чтобы ты всё переосмыслил и пришёл к правильному мнению, – говорю я ему. На это он лишь смеется в ответ. Нет, так нельзя. Это не дело, пытаться диктовать Гейлу то, что он должен думать. И в этом, если быть честной, основная причина, по которой я так ему верю.
Этаж Спецотдела Обороны находится почти так же глубоко внизу, как и подземелье, в котором мы нашли группу подготовки. Это куча комнат, заставленных компьютерами, лабораториями, научным оборудованием и испытательными полигонами.
Когда мы спрашиваем о Бити, нас отправляют блуждать по лабиринту, прежде чем мы утыкаемся в огромное витринное стекло. За ним находится первая самая прекрасная вещь, которую я вижу в закрытом Дистрикте 13: имитация луга, заполненного настоящими деревьями, цветущими растениями и живыми колибри. В центре луга, в кресле-каталке, неподвижно сидит Бити и разглядывает ярко-зеленую птичку, которая собирает нектар с большого оранжевого цветка. Он провожает глазами улетающую птичку и в этот момент видит нас. Бити приветственно машет нам рукой, приглашая присоединиться к нему внутри.
Воздух прохладный и вполне пригодный для дыхания, а не влажный и удушливый, как я предполагала. Со всех сторон доносится шуршание маленьких крылышек, которые я обычно путала со звуком от насекомых в наших лесах. Мне приходится удивляться, думая о том, какая счастливая случайность поспособствовала тому, чтобы здесь появилось настолько приятное место.
Бити все ещё бледен, но его глаза за неуклюжими очками светятся от радости. – Разве они не прекрасны? Тринадцатый много лет занимается изучением их аэродинамики. Прямой и обратный полёт, скорость до шестидесяти миль в час. Если бы я мог создать тебе такие же крылья, как у них, Китнисс!
– Сомневаюсь, что смогу управляться с ними, Бити, – смеюсь я.
– Одну секунду, сейчас увидишь. Вы можете подстрелить колибри из лука? – спрашивает он.
– Никогда не пробовала. На них не так уж много мяса, – отвечаю я.
– Нет. И вы не единственные, кто убивает ради охоты, – говорит он. – Хотя, уверен, в них не так-то легко попасть.
– Может быть, вы могли бы заманить их в ловушку, – говорит Гейл. Его лицо принимает то отстраненное выражение, которое у него обычно возникает тогда, когда он раздумывает над каким-нибудь решением.
– Возьмите сеть с очень мелкими ячейками. Огородите территорию и оставьте вход в пару квадратных футов. Сделайте внутри приманку с цветным нектаром. Пока они едят, закройте входное отверстие. Они полетят прочь от шума, и тогда угодят в сеть.
– Сработает? – спрашивает Бити.
– Не знаю. Это просто идея, – говорит Гейл. – Они могут перехитрить.
– Могут. Но вы играете на их природных инстинктах – улетать от опасности. Мысли, как твоя жертва… вот тогда ты найдёшь их слабые места, – говорит Бити.