Текст книги "Серебряная ведьма"

Автор книги: Сьюзен Кэррол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 12

Молния зигзагом рассекла небо, вдали послышался гром. Симон поднялся на крыльцо старого дома, надеясь, что здесь им посчастливится переждать ливень. Из-за грозы сумерки наступили очень рано, и Симон почувствовал, что путешествие пора прервать. Они с Мири сильно устали после очередного дня погони за двумя ведьмами и несчастной Моро. За несколько дней после ухода из деревни Лонгпре поиски ничего не принесли, кроме отчаяния. Удалось раздобыть лишь сомнительные сведения. Возможно, что старый лесник видел таких женщин, проходивших через земли его хозяина. Одна крестьянка не сомневалась, что видела троицу, но так была занята кормлением цыплят и воспитанием непослушных ребятишек, что едва могла вспомнить что-то путное.

Если им не удастся настичь Моро и ее компаньонок до того, как они затеряются в толпе обитателей парижского лабиринта, они их никогда не найдут. Симон был уверен в этом. Растирая ноющий затылок, Симон не мог отделаться от предчувствия неудачи, которое преследовало его уже три месяца. Только теперь это чувство было особенно тяжелым, потому что он не оправдывал надежд Мири. Он обещал, что найдет Кэрол Моро, убедится, что девушка в безопасности, но было бы лучше искать другой ключ, который Темная Королева дала ему в отношении того дня, когда исчезла «Книга теней».

«Поройтесь в своих воспоминаниях и тех записях, которые вы вели. Вспомните, кто еще был в гостинице «Шартр» в ту ночь и у кого была возможность украсть книгу, тогда сможете разоблачить Серебряную розу».

Но десять лет – слишком большой срок, чтобы вспомнить все детали конкретного дня, даже такого яркого. Симон был так увлечен собственным планом захвата графа Ренара, что мало обращал внимания на все остальное. В те годы он вел дневники, но они были заперты в надежно спрятанном сундуке.

Если вернуться к тем дневникам, то придется прекратить поиски ведьм и Моро. Такое решение сильно расстроит Мири. А она была такой терпеливой за последние дни, ни разу не пожаловалась на жару, изнуряющие часы и седле, бесконечное молчание мужчины, привыкшего хранить свои мысли при себе. Он даже не предупредил ее о намерении остановиться на ночлег в этом старом сарае.

У Симона было странное ощущение, что в последней деревне, через которую они проходили, за ними кто-то следил, – подсказала интуиция, которая помогала выжить во многих ситуациях. Объяснить это было трудно. Другой человек может посмеяться над ним, подумать, что он не в себе, но Мири сама была не от мира сего, она лишь кивнула с полным пониманием, безоговорочно приняв его решение сойти с большой дороги. Через лесную чащу и поля он привел их к ферме Мейтланов.

Супруги Мейтлан были тихие, скрытные люди, обязанные Симону за услугу, которую он им однажды оказал. Сам он не любил об этом вспоминать. Мейтланы достаточно настрадались. Симону не хотелось доставлять им новые неприятности, но с наступлением грозовой ночи он, прежде всего, заботился о том, чтобы найти для Мири какой-то кров.

Поскольку в доме Мейтланов было полно народу, месье Мейтлан с сожалением мог предложить месье Аристиду и его молодому попутчику для ночлега только сарай. Симона это совершенно устраивало, им с Мири было лучше находиться поближе к лошадям, чтобы никто не заметил, что она женщина. Мейтланы были хорошими людьми, но очень щепетильными в вопросах благопристойности. Для них было бы чудовищно узнать, что Симон путешествует с переодетой женщиной.

Сверкнула еще одна молния, осветив дом и невысокую каменную ограду вокруг него. В доме все было спокойно, месье Мейтлан и его семья уже улеглись спать Но у калитки сторожили два огромных мастифа, готовые разразиться громким лаем при малейшей попытке вторжения на их территорию.

Довольный тем, что охрана у него надежная, крестьянин ушел в дом. Несмотря на то, что гроза обронила им землю всего несколько капель дождя, воздух стал холодным, и в сарае не было душно.

Сарай был ухоженный, но очень маленький. Симон вышел наружу, чтобы дать Мири возможность привести себя в порядок и умыться водой из колодца, которую он для нее принес. Не желая застать ее в неловком положении, он позвал:

– Мири!

– Я здесь, – послышался ее голос.

Фонарь, висевший на крюке, проливал мягкий свет внутрь сарая. Дойная корова жевала пучок сена, глядя на Симона большими спокойными глазами. Лошадь Мейтланов спала, как и огромный конь Мири.

Симон нашел девушку в последнем стойле вместе с Элли. Ее волосы были распущены и спадали на плечи, Мири заплетала в косы черную гриву лошади. И они, и лошадь казались совершенно умиротворенными. Симон почувствовал, как напряжение дня покидает его, но к стойлу подошел с насмешливым грозным видом.

– Женщина, что, в самом деле, ты делаешь с моей лошадью?

– Заплетаю ей гриву. Это отвлекает ее от грозы и… – Мири от усердия сжала губы, заканчивая заплетать косичку, – и я подумала, что хотя бы одна из нас должна выглядеть красиво.

– Я охотник на ведьм. Я должен вселять страх в сердца неблагонадежных. Тебе когда-нибудь приходило в голову, как глупо буду я смотреться на лошади в косичках?

Мири виновато улыбнулась ему:

– Господь простит нас за то, что мы делаем с твоей грозной репутацией, месье Ле Балафр. Постараюсь расплести все косички, когда мы отправимся в путь утром, хотя Элли может возражать. Ей нравится новая прическа.

Элли фыркнула и тряхнула головой, словно гордилась собой, заставив Симона неохотно улыбнуться. Он прислонился к перегородке соседнего стойла, наблюдая, как Мири продолжает забавляться. Перед грозой Элли часто нервничала, но теперь казалось, что она совершенно равнодушна к раскатам грома.

Он не удивился, увидев, как спокойна Элли под руками Мири. Девушка всегда умела обращаться с четвероногими, а также с теми, кто ходил на двух ногах, неохотно признал Симон.

Одно только присутствие Мири рядом снимало с него все напряжение и усталость. Кожа ее светилась нежно-розовым светом, белокурые локоны, мерцая, струились по спине.

– Ты сильно ошибаешься, – тихо произнес он. – Элли не единственная, кто здесь прекрасен.

Зардевшись от его комплимента, Мири только засмеялась и осуждающе покачала головой. Она наклонилась к Элли, потерла ее нос и стала тихо напевать ей на ухо песенку, которая проникла до самых костей Симона. Это был какой-то странный язык, который он не понимал, но Элли ответила ей тихим ржанием.

Следовало бы насторожиться от невероятной способности Мири общаться с животными, но Симон начал привыкать к ее способностям, даже благоговейно наслаждался ими.

– Какие же у вас секреты, дамы? – спросил он игривым тоном, чтобы скрыть свое восхищение.

– Ничего особенного. Так, женские сплетни.

– Конечно же, про меня. Полагаю, Элли жалуется, какой я ужасный грубиян, не так ли?

Мири рассмеялась:

– Нет, я бы об этом и слушать не стала. По крайней мере, от Элли. – Глаза ее смягчились, когда она добавила: – Твоя лошадь обожает тебя, Симон. Она готова умереть за тебя.

– Бедная глупая дама, – произнес Симон, но вошел в стойло и погладил Элли по шее.

Лошадь легонько ткнулась в него носом. Он потер пальцами между ее глазами, отчего лошадь всегда встряхивала головой от удовольствия. Лицо его расплылось от восхищенной улыбки, но он быстро понял, что Мири, отойдя в сторону, наблюдает за ним. Грозные охотники на ведьм не должны так нежно относиться к своим лошадям. Продолжая ласкать Элли, он откашлялся и хрипло проговорил:

– Извини, не смог найти ничего лучше для ночлега, чем этот сарай. Надо было…

– Боже милостивый, Симон, – прервала его Мири звонким смехом. – Неужели ты совсем забыл, с кем имеешь дело? В детстве я с радостью спала рядом со своим пони, если мама разрешала. Я вообще считаю, что сараи – просто райское место.

– Особенно по вечерам, – уточнил Симон. – Когда животные отходят ко сну, когда чувствуешь, что заслужил отдых в конце тяжелого дня. Полный покой, конец пути. Даже если это всего лишь иллюзия.

Мири кивнула в знак согласия:

– Люблю ночные звуки, крик совы в темноте, шелест сена и стук копыт в стойлах.

– Тихое ржание и фырканье…

– И сладкий запах свежего сена.

– Запах теплой лошади и кожи…

Симон замолчал, слегка смущенный проявлением собственной сентиментальности. Мири тоже смолкла, застенчиво улыбаясь ему. Его взгляд на мгновение замер на ней, и между ними воцарилось полное взаимопонимание, чувство глубокого созвучия, которое, казалось, все ближе притягивало их друг к другу.

Симон почувствовал, как его сердце дрогнуло от ее близости, с чем он всегда боролся. В свете фонаря ее глаза и волосы мерцали особенным светом. Она казалась такой нежной и доступной, льняная рубашка облегала ее женственные формы, соблазнительно подчеркивая овал груди.

Симон напрягся всем телом от желания обнять ее, крепко прижать к себе и вдохнуть ее теплый женственный аромат. Он успел отвернуться, с огромным усилием подавив в себе желание, которое Мири возбуждала и нем в те дни, когда все его мысли должна была занимать охота на ведьм, а чувства нацелены на выявление приближающейся опасности.

Но когда они были наедине, в такие тихие моменты он опасался, что Мири сможет вопреки рассудку проникнуть ему под кожу и даже глубже, в самое сердце.

Хотя Мири отлично вычистила Элли, Симон схватил щетку и начал с усердием растирать лоснящуюся спину лошади. Послышалось мяуканье, и пестрая деревенская кошка стала тереться о ноги Мири. Взяв ее на руки, девушка спросила:

– Так кто же эти Мейтланы? Твои друзья?

– У охотников на ведьм друзей не бывает, Мири.

Его ответ ей не понравился. Почесывая кошку за ухом, она нахмурилась:

– У меня сложилось впечатление, что месье и мадам Мейтлан были очень рады предоставить тебе ночлег.

– Только потому, что чувствуют себя обязанными. Прошлой осенью я оказал им небольшую услугу.

– О?

Симону не хотелось обсуждать событие, но он знал, что Мири ни за что не отстанет от него. Она никогда не надавала ему вопросов и не требовала ответов. Она просто ждала, вопросительно глядя на него. Он вздохнул и продолжил чистить Элли.

– Кто-то совершил акт вандализма в местной церкви, залив свиной кровью алтарь. Подозрение пало на семью Мейтлан, и пьяная толпа из деревни заявилась сюда, чтобы расправиться с ними. Я… э-э… смог убедить добрых людей, что они ошибались, и уговорил разойтись но домам.

– Как, черт побери, тебе удалось это сделать?

– Я выхватил меч, поднял Элли на дыбы в темноте посреди дороги прямо перед ними. – Симон сжал губы, с удовольствием вспомнив трусливые лица в свете факелов, вытаращенные глаза, открытые от страха рты. – Мы с Элли иногда можем напустить страху, если захотим. Жаль, ты не видела, как она умеет щелкать зубами, бить копытами и вращать глазами, словно ночной демон, выпрыгнувший прямо из пасти ада. По крайней мере, когда она не в бантиках и косичках, – сухо добавил Симон.

Мири подошла ближе к стойлу. Элли с любопытством фыркнула на кошку в руках Мири, и та обиделась. Вырвавшись, она вскарабкалась на столб и убежала из сарая. Мири едва заметила это, слушая Симона.

– И это ты называешь небольшой услугой, которую ты оказал Мейтланам? Те злые люди могли поджечь их дом, сжечь их заживо вместе с тобой.

Симон пожал плечами:

– Это были простые трудяги, которых полно в каждой деревне. Но, должен признать, ситуация была очень неприятной. Даже обычные люди могут стать опасными, если их отвагу подогреть вином, плохим настроением и яростью. Надругательством в церкви была возмущена вся деревня.

– Почему все заподозрили именно Мейтланов? Я видела их мельком, но они показались мне очень добрыми, тихими людьми.

– Но они также известны как сторонники реформированной веры.

– И… и ты это знал, когда заступился за них? – удивилась девушка.

Симон понял ее недоумение. В то лето, когда он повстречал Мири, он помогал своему старому хозяину ле Визу охотиться на гугенота капитана Николя Реми. Приступив к вычесыванию холки Элли, он сказал:

– Я защитил Мейтланов потому, что они были не виноваты в том, что случилось в церкви. Это было сделано кем-то из сторонников Серебряной розы. Возможно, не случайно. Эти гарпии стараются сеять страх и разрушение в каждой деревне, где появляются, стравливают людей друг с другом, особенно гугенотов с католиками. Я обнаружил, что одна из них вырезала на алтаре некое подобие розы. Когда я показал это священнику, на следующий день настроения поутихли, я сумел убедить всех, что это работа колдуний и что Мейтланы невиновны.

– Невиновны? – Мири прикусила губу и неуверенно продолжила: – Прости, Симон, но… но я не ожидала услышать из твоих уст это слово. Особенно в отношении гугенотов. Разве Вашель ле Виз не учил тебя ненавидеть тех реформаторов, считать их еретиками?

– Он пытался.

Симон перестал чистить Элли, разволновавшись от воспоминаний тех далеких дней, когда он был учеником ле Виза, стараясь угодить тому, кто спас его жизнь, но не соглашаясь со многими его учениями. Выйдя из стойла, он рассеянно провел рукой по заросшему щетиной лицу.

– Как добрый христианин и истинный католик, он говорил, что я должен презирать всех еретиков, проклинать, чтобы они горели в аду. Он меня так расстраивал, что я часами молился за него. – Симон грустно засмеялся. – Хочешь верь, хочешь не верь, я до сих пор молюсь о тех днях. Хотел быть хорошим христианином, как проповедовал господин ле Виз, но его догматы очень отличались от умеренных доктрин, которым учил меня мой отец. Он невероятно терпимее большинства людей в нашей деревне, возможно, потому, что у него было больше опыта. Он часто рассказывал, как мой дедушка воевал в Испании и как его спас один добрый искусный врач-мавр. А однажды, когда мой отец ехал на ярмарку в другую деревню, на него напали бандиты, а купец-еврей спас его. Евреи и мавры… Господин ле Виз проклял бы их всех, вместе с гугенотами, какими бы добрыми и отважными они ни были. Но отец говорил, если к такому городу, как Париж, ведет столько дорог, то сколько же дорог должно вести в рай! Не обязательно следовать по одной и той же дороге, чтобы в итоге попасть туда.

Симон вдруг ясно представил себе Жавьера Аристида, сидящего у камина и вещающего свои простые истины. Это был большой человек с натруженными руками, которые всегда что-то строгали. Руки отца никогда не бездельничали, всегда что-нибудь создавали: новую ножку для сломанного стула, деревянную миску для мамы, какого-то забавного зверька для Лорены. Впервые за многие годы воспоминание было скорее ясным, чем горьким.

Он не понял, что позволил себе забыться, пока Элли не толкнула его носом, призывая продолжить чистку.

Мири пристально смотрела на него нежным взором, который ему хотелось заслужить.

– Не смотри на меня так, Мири Шене, – предупредил он.

– Как – так? – спросила она.

– Словно думаешь, что я похож на своего отца. Вовсе нет. Я помог Мейтланам потому… потому что мне так было надо. Вряд ли удастся разделаться с Серебряной розой, если в ее злодеяниях будут осуждены другие. Я вовсе не герой.

– Сомневаюсь, что Мейтланы согласятся с этим. Когда я думаю, что с ними могло случиться… – Мири содрогнулась. – Эти религиозные конфликты ужасны… Серебряная роза пытается их разжечь, тогда она просто чудовище. Когда же закончится бессмысленно жестокое противоборство между гугенотами и католиками? Я… я так боюсь за Габриэль и ее семью.

– Хотелось бы сказать, что у тебя нет причин волноваться, – ответил Симон мрачно. – Но из того, что я услышал ночью в Шенансо, война только усиливается. Если Темная Королева не сможет ограничить амбиции герцога де Гиза, он возьмет под полный контроль королевскую армию и двинется на Наварру, попытается разбить гугенотов раз и навсегда. Ты должна предупредить сестру.

– Уверена, Реми все знает об опасности и постарается защитить семью, но я пошлю им весточку при первой же возможности… – Мири замолчала, предательски покраснев. Опустив голову, она прошептала: – Я бы предупредила Габриэль, если бы знала, где она. А я… я этого не знаю.

Мири была плохой обманщицей. Но в мире, полном людей, гораздо более изощренных в обмане, Симон находил прозрачную честность Мири одним из ее самых очаровательных качеств.

– Можешь отправить им весточку в дом на берегу По, – предложил он.

Мири вскинула голову, посмотрев на него огромными глазами, и он добавил:

– Я давно знаю, где живут Габриэль и ее капитан-гугенот, но преследовать их мне не хотелось. Мне нужны были Хозяйка острова Фэр и ее супруг-колдун.

– Теперь, когда ты знаешь, что «Книга теней» не Ренара, у тебя нет повода искать его, верно? – спросила она.

– С книгой или без нее граф все еще опасно осведомлен в черной магии.

– Ренар никогда не воспользуется своими знаниями и недобрых целях, – сказала Мири, подняв к нему лицо и глядя на него умоляющими прекрасными глазами. – Ты должен мне верить.

Как ему хотелось верить ей! Он пожалел, что упомянул Ренара. Подобно камню, брошенному в тихий пруд, это нарушило гармонию, возникшую между ними. У Симона набралось бы немного спокойных моментов в жизни, особенно с Мири. Тем драгоценнее были эти мгновения. Он сжал губы и вдруг понял, что совершает признание, которое никогда бы не сделал.

– Если мне снова придется встретиться с Ренаром, и… я постараюсь уйти и оставить его в покое. Ради тебя.

– Он очень хороший человек, Симон. Ты бы лучше сделал это ради него.

– Ах, ты просишь слишком многого. Он внук знаменитой Мелюзины, колдуньи, которая причинила так много зла своим колдовством, включая чуму, уничтожившую мою деревню.

– Нельзя за это обвинять Ренара. Это все равно что… все равно как если бы я обвинила тебя в том, что тебя вырастил охотник на ведьм.

– Ле Виз не вырастил меня, – огрызнулся Симон. – Он спас мне жизнь.

Защищая ле Виза, он сильно переживал. Он отчаянно питался оправдаться перед Мири, а также перед самим собой за то, что так долго служил этому сумасшедшему.

– Считаешь, ле Виз был чудовищем, и у тебя есть повод так думать. Были времена, когда приступы бешенства у него были такие, что я сам… – Симон замолчал, прогоняя мрачные воспоминания. – Но бывали и такие моменты, когда он был самым терпеливым учителем. Он научил меня латыни и греческому, научил читать, писать и считать, научил тому, на что простой крестьянский мальчик не мог надеяться. Кроме образования, я еще обязан ему своим существованием. Я… я не знаю, кто заразил колодец в ту ночь, но чума разразилась с такой силой, что расползлась по нашей деревне и всей округе, включая замок, в котором я работал в конюшне. Мы были оторваны от остального мира, когда свирепствовала чума. Подойти можно было только к ближайшему холму, где оставляли пищу, но мало у кого были силы поесть, люди умирали один за другим.

Симон с трудом сглотнул, возвращаясь в свои самые мрачные воспоминания, туда, куда он редко заглядывал.

– У меня в семье первым умер отец, затем мама. Лорена была последней, она просто сходила с ума от страха и боли, она даже не узнавала меня, и я держал ее в своих объятиях, пока она не умерла.

Элли коснулась губами его рукава. Он рассеянно погладил ее, отошел в сторону, сев у противоположной стены, и закончил свой рассказ:

– Сам я так ослаб, что рыть могилу пришлось до конца дня, а она… она была такая маленькая девочка. Похоронив сестру, я просто свалился в канаву у дороги. Почему-то чума меня пощадила.

Мири слушала молча, только глаза ее наполнились печалью. Она подошла ближе и легонько притронулась к его руке.

– Так иногда бывает, Симон. Моя мама, которая прекрасно умела лечить чуму, часто говорила о том, как чудесным образом некоторые люди совершенно не поддавались этой болезни. Даже при всех своих знаниях древней медицины она никогда этого не понимала. Мама только благодарила Бога за то, что это случалось.

– Не знаю, Бог или дьявол позволил мне выжить, знаю только, что валялся в канаве у дороги в ожидании смерти, пока ле Виз не нашел меня. Никто не отваживался приблизиться к месту, проклятому колдуньей. Ом единственный посмел.

– Моя мама смогла бы, хочешь верь, хочешь не верь, и Ренар тоже. – Мири сжала его руку. – Рада, что ле Виз спас тебя, Симон. За это я благодарна ему, но как бы мне хотелось, чтобы тебя нашел кто-нибудь другой, а не он.

– Поверь, дорогая, я тоже хотел бы этого, – ответил Симон.

Он впервые признался в этом кому-то и самому себе. В последние несколько дней, проведенных с Мири, он заметил, как стал анализировать свое прошлое, которое держал под замком в течение многих лет. Ее волшебные глаза проникали глубоко в его душу, освещая самые мрачные уголки его сердца помимо его желания.

Казалось, она почувствовала, как трудно ему делиться с ней всем этим. Когда он замолчал, она не стала расспрашивать подробности. Подойдя еще ближе, она осторожно провела пальцами по его лбу, убрав локон волос так же ласково, как успокаивала его лошадь во время грозы.

Мири провела пальцами по его волосам, еще влажным после того, как он пытался смыть с лица дорожные нот и грязь. Он сморщился, представляя, каким чудовищем смотрелся со шрамом на лице, нечесаной бородой и спутанными черными волосами. Натолкнувшись на колтун в волосах, она терпеливо стала его распутывать.

После грустного разговора Симон попытался немного развеселить ее:

– Надеюсь, ты не собираешься приукрасить меня так же, как Элли. Тебе это не под силу, дорогая.

– Не собираюсь приручать тебя, месье Аристид.

Когда Мири прикоснулась к тесьме, державшей повязку на глазу, чтобы снять ее, он напрягся и схватил ее за запястье.

– Нет.

– Но, Симон, неудобно же все время носить повязку. Кожа должна дышать, а твою рану я видела и раньше. Помнишь, тогда, в Париже, ты показывал мне, помнишь?

– Только потому, что пытался напугать тебя, заставить почувствовать себя виноватой.

– Это сработало. Очень хорошо, я бы сказала.

Она попыталась засмеяться, но смех получился тихий и грустный, и ресницы опустились, скрывая печаль в ее глазах. Еще одна тень, причиной которой стал он.

Симон ослабил хватку и взял ее руку в свою ладонь.

– Я действительно был ужасным грубияном с тобой. Что бы я тогда ни говорил, все это было от отчаяния и досады. Ты ничего не сделала для меня такого, чего можно было бы стыдиться.

– Я вмешалась в вашу дуэль, именно поэтому меч Ренара настиг тебя.

– Но это я вызвал его на дуэль. Если мужчина обнажает меч, ему следует быть готовым к любым последствиям. Вполне возможно, что в тот день ты спасла миг жизнь. Ренар тогда владел оружием гораздо лучше меня. Если бы ты не остановила дуэль, он бы просто убил меня.

– Или ты его. Он тогда сильно ослаб после заточения в Бастилии. Тот день – самый мрачный в моей жизни, Я… я никогда не испытывала гнева и ярости. У меня просто душа разрывается, а смотреть, как вы с Ренаром бьетесь, было невозможно. Я не хотела, чтобы кого-то из вас ранили. Ты даже не представляешь, как это тяжело.

Он и не мог представить, по крайней мере, тогда. Ему только что сообщили, что его хозяин мертв, жестоко убит графом де Ренаром. Ле Виз, человек, который стал для него всем, его единственной родней, защитником, учителем. Симон почувствовал себя тогда таким же одиноким, как после чумы в деревне, уничтоженным, потерянным, испуганным и злым. Пытаясь дать выход своей ярости и страху, он выбрал колдуна Ренара, которого уже обвинил в попытке настроить Мири против него.

Но Симон справился с этим самостоятельно. Терзаемый темным вихрем собственных страданий, он совсем забыл про Мири, о том, какую боль причинит ей, воюя с тем, кто ей дорог, заставив ее принять чью-то сторону, разрывая ее сердце на две половины.

Он сжал ее руку:

– Мири, прости. Никогда не поступлю с тобой так снова. Клянусь.

Весьма поспешное обещание, такое же поспешное, как объятие. Но, казалось, он не способен оставить тяжелые воспоминания, прогнать эту боль из ее глаз. Он сделал то, о чем тосковал все эти дни: обнял и прижал девушку к себе. Она сопротивлялась всего мгновение и растворилась в нем, спрятав лицо у него на плече.

Она прижались друг к другу, и слышны были только шорохи животных в сарае да отдаленный раскат грома из темноты. Симон удивился, что так было всегда, с того момента, как они впервые повстречались, – всего несколько украденных мгновений тишины, перед тем как разразится новая гроза над их головами.

Это был один из таких моментов, и он еще крепче обнял ее. Наконец Мири пошевелилась, подняв голову. Когда она дрожащими пальцами попыталась снять повязку с глаза, он не остановил ее.

Было трудно ни скрыть эту часть лица в темноте, ни отвернуться от внимательного взгляда девушки. Он давно не видел себя в зеркале, но в юности гораздо больше переживал по поводу утраты красоты, чем глаза, и пристально изучал свое отражение, запоминая форму шрама. Уродливая складка на выбитом глазу разгладилась.

Он пользовался этим уродством, чтобы наводить страх на окружающих. Но с Мири этого делать не хотелось. Не хотелось вызывать в ней и жалость. Он вздрогнул, когда она осторожно прикоснулась к шраму на виске.

– Надо приготовить тебе одну из моих примочек, – прошептала она.

– А ты не думаешь, что немного поздно заниматься моим лечением?

– Постоянно раздражая кожу этой повязкой, ты только ухудшил ситуацию. Хочу, чтобы ты снял ее совсем… хотя бы когда мы вместе.

– Хорошо, – согласился он, пытаясь говорить равнодушно.

Тщеславие. Это было всего лишь глупое тщеславие, в котором ле Виз упрекал его очень часто, то немногое, в чем его покойный хозяин был абсолютно прав.

Он задохнулся, когда она прижалась еще сильнее и потерлась губами о его щеку, а потом о веко и лоб. Он почувствовал, как увлажнилось его лицо, и застонал.

– О Мири, пожалуйста, не делай этого. Не плачь. Ты уже пролила слишком много слез из-за меня, а я не стою пи единой твоей слезинки.

Он отстранил ее, взял лицо в ладони и поцеловал глаза и щеки. Просто хотел, чтобы она не плакала. Он готов был поклясться, что не желал ничего другого, только остановить слезу в уголке ее глаз, и поймал ее губами, не задумываясь. Их губы слились, и соль ее слез смешалась со сладостью ее дыхания.

Симон сделал слабую попытку оторваться от ее губ, но она зарылась пальцами в его волосах, крепко обняв его, и гостеприимно раскрыла губы. Сопротивляться он больше не смог. Поначалу он целовал ее нежно, но язык его проникал все глубже и глубже в теплую бездну ее губ, Мири охотно отвечала ему, прижимаясь все сильнее.

Через ткань рубахи он почувствовал тепло и нежность ее груди и услышал биение сердца, такое же неистовое, как его собственное. Напряжение в нем достигло предела, захотелось поднять ее на руки и отнести…

Куда отнести? Положить ее на грубые половые доски сарая, словно какой-то солдат-мародер, желающий позабавиться с молочницей? Не было ни кровати, ни достойного места, чтобы любить ее. Негде было спокойно уединиться вдвоем. Этого никогда не было и никогда не будет.

Он со стоном оторвал свои губы от нее, хотя все еще был не в силах разомкнуть объятия. Обхватив ее за талию, он прижался лбом к ее лбу, и дыхание их слилось. Она погладила его по щеке, и рука ее скользнула вниз к открытому вороту его сорочки. Сердце его бешено забилось от нежного прикосновения ее пальцев к обнаженной коже. Симон схватил ее за руку, прижал к сердцу.

– О боже, Мири. Это… это неразумно.

– Знаю, – прошептала она. – Но почему у меня чувство, что именно так правильно?

– Не знаю. Никогда не понимал этого сумасшествия между нами.

– Сумасшествия? – печально повторила она. – Да. Думаю… это так.

Она оттолкнула его, и он неохотно отпустил ее.

– Прости, – сказала она, покраснев. – Не знаю, что со мной было. Мне… мне так стыдно.

– Не надо стыдиться. Это скорее моя вина, чем твоя. Я обещал, что никогда не поцелую тебя снова.

Мири вздохнула:

– Если ты не заметил, Симон, я тоже целовала тебя.

Она провела пальцами по серебристой цепочке на шее, что часто делала, когда тревожилась или пугалась. Впервые он заметил, что на цепочке висит замысловато гравированный кулон.

– Что это? Какой-то амулет, отгоняющий демонов? Похоже, он не помогает.

Он старался снять напряжение между ними. Мири казалась виноватой, когда отвечала ему:

– Это подарок друга. Ты встречался с ним, когда останавливался в гостинице «Шартр», хотя вряд ли ты его помнишь. Его зовут Мартин Ле Луп.

Симон поморщился. Он очень хорошо помнил красивого, стройного юношу, который волочился за Мири, словно щенок.

– Ах да, уличный вор из Парижа. Не знал, что ты все еще дружишь с ним.

– Я… я должна была сказать о нем раньше. Не знаю, почему не сделала этого. Столько всего произошло, и помню, как ты его невзлюбил…

Симон сухо усмехнулся:

– Насколько помню, неприязнь была взаимной. Мальчишка всегда наскакивал на меня, словно хотел оторвать мне голову и пронести ее на копье.

– Мартину захотелось бы оторвать тебе еще кое-что, если бы он видел, что у нас с тобой было сейчас. Он посчитал бы меня самой отвратительной потаскухой…

– Мири, ты не сделала ничего плохого. Мы просто обменялись несколькими горячими поцелуями. Мы с тобой вместе днем и ночью в необычных условиях, оба и напряжении, немного расслабились. Неудивительно, что немного увлеклись. Такое случается, но мы остановились и не зашли слишком далеко. Это был просто глупый миг слабости, ничего, о чем твоему Волку стоит беспокоиться.

Вместо того чтобы успокоить, слова эти только еще больше опечалили ее. Но она кивнула, сделав попытку улыбнуться. Указав на кулон, он спросил:

– Можно взглянуть?

Мири неохотно показала ему большой серебряный овал с выгравированным на нем волком, воющим на луну. Он открыл кулон и постарался равнодушно прочесть надпись: «Твой до скончания времен». Вместо этого он сосредоточился на изящных часах и тихонько присвистнул.

– Дорогая штучка. Э-э… прости, что спрашиваю, но ты уверена, что твой друг не украл это?

– Конечно, уверена, – с негодованием произнесли Мири. – Кем бы он ни был в юности, Мартин больше не вор. На службе короля Наварры он много преуспел и стал настоящим вельможей. Он пользуется огромным успехом у придворных дам.

Симон в этом не сомневался. Он обожал женщин и, возможно, еще не утратил своей красоты и обаяния, Будь он проклят! Симон ощутил нечто похожее на ревность, но постарался скрыть свое чувство.

– Несмотря на ухаживания за другими дамами, он, вероятно, по-прежнему предан тебе, – заметил Симон.

– Он безнадежный романтик и относится ко мне, словно я неприступная богиня, называет меня своей Лунной девой и вечно стремится совершать отчаянные поступки в мою честь, чтобы завоевать мое сердце, – грустно улыбнулась Мири. – Порой мне хочется, чтобы он старался не так сильно и помнил, что… что…

– Что ты женщина с очень земными потребностями?