Текст книги "Поступай, как велит тебе сердце"

Автор книги: Сюзанна Тамаро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

20 декабря

Сегодня утром мы с Баком оправились на чердак. Сколько лет я не открывала эту дверь! Кругом лежала пыль, и густая паутина свисала по углам с балок. Перекладывая картонки и ящички, я обнаружила пару гнезд сурков – они так крепко спали, что даже не пошевелились. В детстве мы любим забираться на чердак, но старикам там бывать тяжело: все, что когда-то было овеяно тайной, сулило открытия, приключения, теперь приносит лишь боль воспоминаний.

Я искала фигурки рождественских персонажей, и покуда нашла их, перерыла гору ящичков и два больших сундука. В одном из них, завернутые в газеты и тряпочки, хранились детские игрушки Иларии, ее любимая кукла.

Еще глубже я нашла снаряжение для отлова насекомых, лупу Августо и всю его коллекцию в превосходном состоянии. Рядом в старой жестяной коробке из-под конфет лежали, перевязанные алой ленточкой, письма Эрнесто. Твоего там ничего нет – ты молода еще, полна жизни, твоим вещам на чердаке не место.

Заглядывая в мешочки, в одном из сундуков я нашла те пожитки, которые удалось спасти из развалин моего родного дома. Они были подпаленные, почерневшие. Я вынула их бережно, будто сокровища. То была большей частью кухонная утварь: эмалированный тазик, керамическая бело-голубая сахарница, несколько столовых приборов, форма для выпечки, разрозненные страницы какой-то книги без обложки. Какой книги – я не могла припомнить. Я осторожно взяла ее в руки, взглянув на первые строчки – и тогда я все поняла. Невероятно: огня избежала не просто книга, а именно та, которую в детстве я любила больше всего, которая увлекала меня мечтами о будущем, – научно-фантастический рассказ под названием «Чудеса двадцать первого века» – история незатейливая, но богатая на выдумки. В конце девятнадцатого века двое ученых, желая узнать, какие чудеса принесут человечеству достижения науки, соглашаются на то, чтобы их усыпили и заморозили до наступления третьего тысячелетия. Ровно сто лет спустя их оживляет некий ученый, внук их коллеги, и на борту маленькой летающей платформы они втроем отправляются в путешествие по всему свету. В книжке нет ни слова об инопланетянах и летающих тарелках, речь идет лишь о судьбах человечества, о том, что люди создали своими руками; но если верить автору, они сотворили немало чудес. В мире не осталось уже голодных и бедных, потому что наука и техника превратили каждый уголок планеты в цветущий сад, и потому что, самое-то главное, дары природы распределялись поровну между всеми обитателями Земли. Разнообразнейшие машины освободили человека от монотонного труда, и у людей появилось много свободного времени, так что каждый мог развивать в себе самые благородные и светлые стороны души: повсюду лилась музыка, звучали стихи, велись мирные ученые беседы на философские темы. В довершение ко всему, летающая платформа могла перенести вас менее чем за час с одного континента на другой. Двое старых ученых остались весьма довольны: все что они предсказывали, свято веря в науку, так или иначе сбылось. Листая книгу, я нашла и свою любимую картинку: два толстячка с дарвинскими бородками, оба в клетчатых жилетах, восторженно глядят вниз с летающей платформы.

В надежде развеять остатки сомнений, один из ученых, наконец, решился задать вопрос, волновавший его больше всего: «А как насчет анархистов и революционеров? – спросил он. – Разве они исчезли?» «Разумеется, нет, – ответил с улыбкой их провожатый. – Они живут сами по себе глубоко подо льдом, в городах на Северном и Южном полюсе, так что при всем желании они не могли бы никому навредить».

«А что с армией? – спросил тогда другой ученый. – Почему не видно ни одного солдата?»

«Вооруженные силы упразднены», – ответил юноша.

Тогда двое ученых издали вздох облегчения: наконец-то человек одумался и оставил путь греха; но провожатый, словно прочитав их мысли, поспешно добавил: «О нет, дело вовсе не в том, что человек не утратил страсть к разрушениям. Увы, он лишь научился держать себя в руках. Солдаты, пушки, ружья безнадежно устарели. Им на смену пришло маленькое, но невероятно мощное устройство – именно поэтому теперь нет войн. Стоит всего лишь взобраться на гору и уронить его с большой высоты – и весь мир разнесет на клочки».

«Анархисты», «революционеры» – какой ужас несли в себе эти слова в годы моего детства! Тебе, наверное, это покажется странным, но не забудь, что мне было семь лет, когда случилась Октябрьская революция. Из перешептываний взрослых я понимала: творилось что-то страшное; одна моя одноклассница сообщила, что вскоре казаки доберутся до Рима, и лошади их будут пить воду из фонтанов у Собора Святого Петра. Дети впитывают ужас, как губки, и эта картина поразила мое воображение: по ночам, засыпая, казалось, я слышала топот копыт где-то вдали, на Балканах.

Кто бы мог тогда подумать, что мы увидим совсем иные ужасы, и куда страшней, чем лошади на улицах Рима! Прочитав ту книжку в детстве, я принялась считать, сколько лет осталось ждать: может, и я увижу своими глазами чудеса двадцать первого века? Дожить до девяноста лет мне казалось хоть и непростой, но вполне посильной задачей. Эта мысль немножко пьянила, я словно бы ощущала превосходство над теми, кого в двухтысячном году уже не будет на свете.

Теперь осталось всего несколько лет, но я знаю, что и меня не будет на свете. Меня это печалит? Я тоскую о прошлом? Вовсе нет. Просто я очень устала. Из всех обещанных чудес на моем веку люди сотворили лишь одно: маленькое и мощное устройство. Не знаю, может в конце жизни так происходит со всеми, может, каждый чувствует, что жил слишком долго, слишком много повидал на своем веку. Не знаю, так ли было в древние времена. И все же, когда я думаю о нашем столетии, большая часть которого прошла на моих глазах, у меня возникает чувство, что каким-то образом время ускорилось. Конечно, в сутках по прежнему двадцать четыре часа, и если день растет, то ночь убывает, или наоборот, в зависимости от времени года. Точно так же было и в каменном веке. Солнце садится и встает. С астрономической точки зрения может и поменялось что-то, но едва ли существенно.

И все же я чувствую, что время ускорилось. В нашей жизни случается столько всего – то одно потрясение, то другое. К исходу дня ты все больше устаешь, к концу жизни ты опустошен. Взять, к примеру, Октябрьскую революцию, коммунизм. Я помню, как все начиналось: от страха, что придут большевики, я не спала по ночам. Потом коммунизм проник во многие страны и разделил мир на две половины, белую и черную, которые боролись между собой, а мы, затаив дыхание, наблюдали за схваткой: ведь маленькое устройство уже взорвалось, и его снова могли сбросить на наши головы. И вдруг, однажды я включаю телевизор и узнаю, что всего этого больше нет: рушатся стены, решетки, статуи вождей. Менее чем за месяц великая утопия столетия превратилась в динозавра. Теперь остов его, недвижим и неопасен, стоит в музее посреди зала, а люди подходят к нему и дивятся: о, как он был велик, как ужасен!

Я говорю «коммунизм», но примеров множество: перед моими глазами прошло столько химер, от которых теперь ничего не осталось. Видишь, поэтому мне и кажется, что время ускорилось. Скажем, в каменный век, что могло случиться в течение одной человеческой жизни? Дождь осенью, снег зимой, солнце весной, нашествие саранчи, кровавые стычки с соседским племенем; ну, может, упадет метеорит и оставит дымящийся кратер. Вселенная неандертальца была: лес, речка, поле; все, что творилось за ее пределами, его не касалось, и потому как следствие время текло медленней.

Кажется, у китайцев есть присказка: «Пусть тебе жить доведется в интересное время». Так желают людям добра? Не знаю, мне кажется, скорее, это пожелание горя. «Интересные» годы – самые беспокойные, полные бурных событий. Мое время можно назвать «интересным», но твое, возможно, окажется еще интереснее. И даже если это не больше, чем условность, трудно избавиться от ощущения, что смена тысячелетий предвещает какую-то катастрофу.

Первого января 2000 года птицы на деревьях проснутся в тот же час, что и накануне, 31 декабря 1999 года – заведут трели, и, напевшись вдоволь, как обычно, полетят добывать пищу. Но для людей все переменится. Быть может, если предреченное возмездие нас минует, мы с усердием примемся строить лучший мир. Вероятно такое? И да, и нет. Много свидетельств «за», но много – и «против». Иногда я думаю: человек – это всего лишь представитель семейства обезьяньих, которым управляют одни только животные инстинкты, но который владеет, увы, опасной хитроумной техникой. А иногда, напротив, мне кажется, что худшее позади, и все духовное в людях начинает проявляться. Где тут правда? Кто знает, может неверно и то и другое, может на самом деле в первую ночь третьего тысячелетия небо накажет человека за все глупости, за бездарную трату даров, которые были даны ему, и на землю упадет страшный дождь из огня и серы.

К двухтысячному году тебе исполнится двадцать четыре года, ты увидишь все своими глазами; а меня уже не будет, и я унесу с собой в могилу неудовлетворенное любопытство. Будешь ли ты готова принять вызов времени? Если бы сейчас с неба сюда спустилась фея и позволила мне загадать три желания, знаешь, о чем я попросила бы? Мне хотелось бы превратиться в сурка, в синичку, в домашнего паучка, в какое-то существо, которое незаметно могло бы жить рядом с тобой. Я не знаю, не представляю, что ждет тебя в будущем, и тревожусь от этого, потому что люблю тебя. Из наших скупых бесед на эту тему я заключила, что будущее видится тебе отнюдь не в розовом свете: с упрямством юности ты уверяла меня, что твой удел – несчастья, и они никогда не оставят тебя в покое. Но я убеждена в совершенно обратном. И на каком же основании, спросишь ты, я питаю эти безумные надежды? Это основание – Бак. Да, солнышко, просто Бак. Тогда, в питомнике, ты думала, что выбрала обычную собаку. На самом деле, в те три дня в ты выиграла невероятно важную битву в своей душе: не прельстившись внешним, поверхностным, без капли нерешительности, без тени сомнения ты прислушалась к голосу сердца.

Я в твоем возрасте выбрала бы породистую, ухоженную, грациозную собаку с лоснящейся шерстью, такую, чтобы мне все завидовали. К тому времени обстановка, в которой я воспитывалась, равно как и моя собственная неуверенность в себе, уже превратили меня в рабу условностей.

21 декабря

Провозившись вчера полдня на чердаке, я снесла оттуда вниз лишь ясли и форму для выпечки, которая осталась после пожара. С яслями все понятно, скажешь ты, сейчас Рождество – а причем тут форма для выпечки? Она принадлежала моей бабушке, то есть твоей прапрабабушке, и это единственное, что осталось в память о женщинах нашего рода. Форма так долго лежала на чердаке, что местами покрылась ржавчиной, но я отнесла ее на кухню, положила в раковину и как следует вычистила ежиком. Подумай, сколько раз ей довелось побывать в печи, сколько печей она повидала на своем веку, сколько рук – разных, но очень похожих – наполняли ее тестом. Я отнесла ее вниз в надежде подарить ей еще одну жизнь: может, она еще послужит тебе, и ты, в свою очередь, передашь ее дочерям, так что этот скромный предмет кухонной утвари станет свидетелем нашей семейной истории.

Когда я увидела эту форму на дне сундука, мне вспомнился тот день, когда нам последний раз было хорошо вместе. Когда это было? Год назад, может, чуть больше. После обеда ты зашла ко мне в комнату, не постучавшись. Я спала, сложив руки на груди, и увидев меня, ты принялась плакать без удержу. Я тут же проснулась: «Что такое? – спросила я, усаживаясь на постели. – Что стряслось?» «Ты скоро умрешь», – сказала ты, и разрыдалась еще сильнее. Я улыбнулась: «О Боже, надеюсь, не прямо сейчас». И добавила: «Знаешь что? Давай я научу тебя готовить что-нибудь эдакое, и потом, когда меня не станет, ты сможешь готовить и вспоминать обо мне». Я поднялась, и ты обняла меня. «Итак, – сказала я, стараясь не выдать, что и у меня ком стоял в горле, – что мы будем готовить?» Вытерев слезы, ты задумалась ненадолго и ответила: «Пирог». И тогда мы отправились на кухню и принялись за дело. Сначала ты заупрямилась, не желая надевать фартук: «Ты еще вели надеть бигуди и шлепанцы, и буду просто тетя клепа!» Потом, взбивая белки в пену, ты жаловалась, что болит запястье, сердилась оттого, что масло не растворялось в желтках, что плита все никак не нагреется. Помешав растопленный шоколад, я облизала ложку, и на носу осталось коричневое пятно. Увидев меня, ты рассмеялась. «В твоем-то возрасте, постеснялась бы! У тебя нос пуговкой как у собаки!»

Над нехитрым пирогом мы колдовали до вечера, перевернув кухню вверх дном. У нас было общее дело, и нам от этого стало просто и легко друг с другом. Но, отправив пирог в духовку и глядя, как он подрумянивается за стеклом, ты вдруг вспомнила, почему мы решили испечь его, и снова принялась плакать. Усевшись рядышком, я попыталась утешить тебя. «Не плачь, – сказала я, – пусть мне суждено покинуть этот мир раньше, когда меня не станет, я по-прежнему буду с тобой. Я оживу в твоих мыслях: ты увидишь деревья, огород, сад и тебе вспомнится то хорошее, что было между нами. Ты почувствуешь, что я рядом, если сядешь в мое кресло, а когда будешь готовить наш пирог, тебе вспомнится мое лицо с носом-пуговкой как у собаки».

22 декабря

Сегодня утром после завтрака я отправилась в гостиную и принялась расставлять по местам рождественские фигурки. У камина, как обычно, я расстелила зеленую бумагу, разложив на ней кусочки сухого моха и пальмовые листья, поставила хижину, в которой поселились святой Иосиф и Дева Мария; вокруг разбрелись бычки, свинки, ослик, толпа пастухов, женщины с гусями, музыканты, рыбаки, петухи, курицы, овечки и козлики. Сверху над ними клейкой лентой я прикрепила небо – холст синей бумаги; потом, сунув в правый карман звездочку, а в левый мудрецов с Востока, направилась на другую половину комнаты и повесила звездочку на сервант; внизу, рядышком, примостилась вереница волхвов и верблюдов.

Помнишь, когда ты была маленькая, ты с настырностью, присущей только детям, требовала устроить все «по-всамделишнему»: звездочка и три мудреца никак не могли очутиться сразу у яслей. Сначала их нужно было поставить подальше, и потом постепенно придвигать – сперва звездочку, и вслед за нею мудрецов. Точно так же ты запрещала класть Младенца Иисуса в ясли раньше времени – мы опускали его сверху, медленно, точно в рождественскую в полночь. Расставляя овечек на зеленом коврике, я вспомнила одну игру – ты придумала ее сама и могла играть в нее с утра до вечера. Наверное, тебе понравился пасхальный обычай – на Пасху, помнишь, я прятала в саду крашеные яйца, а ты их потом искала. На Рождество ты стала прятать овечек: когда я отворачивалась, ты хватала овечку из стада и укрывала в самом немыслимом месте, и потом возвращалась ко мне, жалобно блея. Тогда я бросала все дела и принималась искать – ты шла за мной по пятам, смеясь и блея – а я ходила по дому, приговаривая: «Где ты, заблудшая овечка? Откликнись, я тебя спасу».

И теперь, овечка, где ты? Сейчас, пока я пишу все это, ты далеко, в стране ковбоев и кактусов. К тому времени, когда ты прочтешь эти строчки, мои вещи, наверное, уже перекочуют на чердак. Спасут ли тебя мои слова? Не знаю, не смею надеяться – скорей, напротив, они лишь вызовут в тебе раздражение, только ухудшат и без того плохое мнение обо мне, которое было у тебя до отъезда. Возможно, ты сможешь понять меня, лишь когда станешь старше – когда одолеешь тот таинственный путь, который ведет нас от нетерпимости к сочувствию.

К сочувствию, прошу заметить – не к жалости. Если ты пожалеешь меня, тогда я спущусь на землю, словно маленький злобный дух, и устрою тебе массу беспокойства. Жди беды, если предпочтешь смирению вежливость, если примешься болтать впустую, когда надо молчать: тогда перегорят пробки, тарелки полетят с полок, белье обмотается вокруг лампы – от зари до самой ночи я не оставлю тебя в покое ни на мгновение.

На самом деле, все это неправда, ничего такого я не натворю. Если мне будет позволено побыть рядом, если смогу увидеть тебя, то просто опечалюсь, потому что мне всегда больно видеть жизнь погубленную, в которой любовь ничего не смогла совершить. Береги себя. Всякий раз, когда задумаешь добиться справедливости, не забывай, что самую главную победу нужно одержать, прежде всего, внутри себя самого. Нет ничего опаснее, чем бороться за идею, не ведая правды о себе самом.

Если ты почувствуешь, что потерялась, запуталась – подумай о деревьях, о том, как они растут. Помни, что дерево с густой кроной и слабыми корнями однажды повалит ветром, а дереву с сильными корнями и жидкой кроной не хватит питательных соков. Корни и крона должны расти равномерно, нужно погружаться в круговорот жизни и подниматься над ним – лишь тогда в твоей тени сможет укрыться и отдохнуть усталый путник, лишь тогда со временем ты расцветешь и принесешь плоды.

И когда ты окажешься на перепутье, не зная, какую дорогу выбрать, не полагайся на случай, но сядь и жди. Дыши глубоко, доверчиво, как дышала, едва родившись на свет – вся обратись в слух, и жди. Жди терпеливо, и когда все голоса умолкнут, слушай, что скажет твое сердце. Когда услышишь – вставай и поступай, как оно повелит.