Текст книги "Предвестник землетрясения"

Автор книги: Сюзанна Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Глава 09

– Тэйдзи, я хотела бы кое-что сделать. – Я нажала кнопку на его CD-плеере, чтобы запустить музыку, которую он любил слушать, – электронный джаз. – Хочу пойти с тобой на вечеринку.

Не особо люблю вечеринки, хоть и наслаждаюсь громкой музыкой и алкоголем. В студенческие годы я ходила на гулянки только затем, чтобы найти мужчин, достаточно пьяных, чтобы переспать со мной. Я ненавидела кухонный треп и очередь в туалет. Слезы и истерики отвергнутых – пустая трата энергии – навевают на меня скуку. Люси ходила на вечеринки с четко поставленной целью. Все обстояло достаточно просто. Или выиграешь, или проиграешь, а если проиграешь, попробуешь снова в следующий раз. Мои чувства не изменились, и я тем паче не была склонна ходить на вечеринки в Токио, но думала, что Тэйдзи может этого пожелать. С Сачи он проводил на вечеринках вечер за вечером.

Тэйдзи у кухонной раковины мыл свою единственную чашку – бледно-зеленую, со сколотым краем. Тщательно прополоскав ее, он обернулся, чтобы поглядеть на меня, держа чашку обеими руками, как будто нечто ценное.

– Или в клуб? – Я уже начала накручивать себя.

– Если хочешь. Можем пойти в клуб сегодня вечером. Какого рода заведение тебе по душе?

– Не знаю.

– Надо подумать, куда ты хочешь отправиться, прежде чем предлагать пойти туда, – рассмеялся он.

– Я думала… куда-то же ты ходил раньше.

Со вздохом подхватив чайное полотенце, он принялся вытирать чашку. Помолчал минутку, а потом подошел туда, где я на коленях стояла у CD-плеера.

– С Сачи. Понимаю. Я больше не хочу ходить в те места. Ее здесь нет, и будет как-то странно. И вообще, не хочу. Если тебе хочется куда-нибудь выбраться, у меня есть идея. Я знаю новый джаз-клуб не слишком далеко отсюда. Один из наших клиентов всегда туда ходит. Говорит, маленький и уютный, чуточку необычный.

– Прежде ты об этом не упоминал.

– Услышал о нем всего пару дней назад. Я и не знал, что тебе будет интересно.

– Мне интересно. Идея хорошая.

Мы с Тэйдзи впервые по-настоящему планировали куда-нибудь вместе выбраться, и это напоминало свидание. Я не пользуюсь косметикой, и у меня нет шикарных вещей, но перед уходом я бросила взгляд в зеркало, пригладила волосы и нагло подмигнула своему отражению.

* * *

Наш вид не играл ни малейшей роли. В клубе было так темно, что сев, мы едва различали остальные столики. Стены терялись в иссиня-черных тенях, и, хотя зал был невелик, разглядеть, где он кончается, было затруднительно. В тусклом пыльном свете играли фортепиано и саксофон. Хотя они были всего в нескольких метрах, в этом свете они казались очень далекими. Меланхоличная ласковая музыка согревала меня, как горячий тодди, наделяя чувством, заставляющим мое лицо расплыться в улыбке даже прежде, чем я осознаю, что счастлива.

Кожа Тэйдзи мерцала в свете нашей крохотной свечи, как поверхность тающего льда, и мне вспомнилась наша первая встреча, когда он казался сотканным из воды. Одна лишь эта мысль наполнила меня острым трепетом. Тэйдзи, мое ледяное изваяние. Отхлебнув джина, я смаковала вкус и ощущение стеклянного стебля между пальцами. Моя другая рука скользнула под стол, погладив штанину Тэйдзи. Я ощутила, что он возбудился.

Ласково погладив, я пригубила еще джину. Тэйдзи с кривой улыбкой наклонил голову ко мне, провел губами по моему лицу и поцеловал в щеку. Сунул кончики пальцев в мои джинсы, в меня, так, что я чуть не проглотила язык, а затем мы поцеловались, соскользнули с наших мягких стульев на темный пол, где Тэйдзи лег на спину, зазывно подняв ко мне руки, и я трахнула его. Остатки моего джина пролились ему на лицо, и я слизнула их под заунывные причитания саксофона в ушах. В этом темном углу никто нас не заметил или не потрудился нас прервать. Сдается, чуть ли не так и было задумано, что в этом-то и суть тьмы этого клуба, невидимых услуг официантов. Признаюсь, я отчасти надеялась, что нас подловят. Я думала, что Сачи наконец-то ушла, и хотела, чтобы весь мир знал: Тэйдзи только мой.

* * *

Я до сих пор не могу отчетливо расслышать в голове голос Тэйдзи, так что я подделываюсь под его речь, но есть слова, которые никогда не забудутся, потому что они повторялись столь живо, так много раз после их произнесения. На следующее утро Тэйдзи сказал нечто с такой отчетливостью, что мне не стереть этого из памяти. Когда я проснулась, он лежал рядом, созерцая меня. Аппарата поблизости видно не было.

– Ты малость странная, – сказал он.

Сказал он это по-английски или по-японски? Если по-английски, то словцо «странная» не так уж плохо. В индивидуалистическом обществе это можно принять за комплимент. Но если он говорил со мной по-японски, то, наверное, сказал, что я хэн, а это не так мило. Английский или японский. Чем больше я думаю, тем меньше помню. И сомневаюсь, что вообще можно быть только малость странным. Уж наверняка ты или странный, или нет. Выражение его лица встревожило меня. Он выглядел нервозным, чуть ли не напуганным. Ответа у меня не было – ни на каком языке.

Люси говорили, что она странная, лет с пяти. Быть странной для Люси было нормально, так что она не понимала ни что такое странность, ни почему она наделена этим качеством. Но в то утро она поняла, что потеряет Тэйдзи. По выражению его лица она поняла, что он не чувствует такой близости к ней, которую она считала за данность. Она не пыталась спорить или опровергать его мнение. И не спросила, что он имел в виду. Можно было поспорить, что Тэйдзи, к примеру, и сам далек от шаблона, слоняясь по ночам, снимая ничто и не показывая снимки никому, и уж не ему тыкать пальцем. Но в тот момент это Люси в голову не пришло, потому что Тэйдзи был просто Тэйдзи. Вопрос не о нормальности или странности. Она могла бы засмеяться, чтобы посмотреть, засмеется ли он вместе с ней, не шутка ли это. Но это не казалось шуткой. Закрыв глаза, она притворилась, что спит.

Много позже она пошла домой и не явилась вечером к нему на квартиру, опасаясь, что его там не будет или что он окликнет ее с балкона и велит убираться прочь, потому что она там внизу такая странная.

* * *

Я вынашивала свои планы насчет острова Садо и решила, что увижусь с Тэйдзи снова по возвращении, чтобы попытаться исправить нанесенный ущерб. Видите ли, свое замечание Тэйдзи сделал не без причины. Его реплика «Ты малость странная» возникла не на голом месте. Он не проснулся рано утром с внезапным осознанием, что женщина рядом с ним до ужаса оригинальна. Люси спровоцировала реплику сама, тем, что поведала ему предыдущей ночью, когда мы вернулись из джаз-клуба, с настроем эротичным, но также скорее минорным. Полагаю, именно этот рассказ и заставил Тэйдзи провести всю ночь без сна, уставившись на меня, пока я, сбросив бремя, спала, как дитя. Утром, когда я проснулась, он посмотрел на меня и сказал: «Ты малость странная», и я не поняла, что он имеет в виду.

Выбрала я, чтобы с ним поделиться, свой самый первый половой контакт, первый укус запретного плода. А поведала ему это потому, что, лежа в постели с ним рядом, снова думала о Сачи и своей краже ее секретов. Думала, могу вернуть часть уверенности, похищенной мной в тот вечер, с помощью саморазоблачения. И еще я была уверена, что он уснет, как в прошлый раз, когда я вела рассказ, и не услышит ни слова.

В юности Люси была даже менее привлекательна, чем теперь, и играла перед более враждебной аудиторией; мальчики за ней не бегали, да она от них этого и не хотела. Ее интересовала лишь собственная виолончель и собственные секретные языки. Она пришла к осознанию, что иметь возлюбленного одним девушкам дано, а другим нет. Точно так же Люси знала, что носить макияж и модные вещи – не ее жребий.

Однажды воскресным днем, когда Лиззи лежала на одре болезни с ипохондрией, Люси обнаружила себя перед дверью другой одноклассницы. Девушку звали Кэролайн, и у Люси, как она сейчас считает, имелись основания постучаться к ней в дверь по поводу географического проекта.

Учительница географии вечно ставила бессмысленные задачи вроде расчета количества пшеницы, необходимой, чтобы напечь хлеба на весь Восточный Йоркшир. Люси считала свое образование убогим, утилитарным и бесполезным. Ее никогда не учили карте мира, названиям стран и тому, что там увидишь при посещении. Единственное, почему она знала атлас настолько хорошо, что могла перечислить столицы всех стран в возрасте тринадцати лет, так это потому, что не один час посвятила их изучению по ночам. Остальные ученики в ее классе не отличили бы остров Уайт от Австралии и все же получали высокие отметки, потому что могли без запинки отбарабанить отличия между четырьмя породами свиней. Люси учила главные города, малые городки, языки, музыку страны за страной, но из принципа уделяла местным сельскохозяйственным вопросам минимальное внимание. Ее удовлетворяло собственное самообразование, хоть она и чуточку расстроилась, много лет спустя обнаружив, что атлас у нее под кроватью был устаревшим. Сказочные края вроде Цейлона, Формозы, Персии и Сиама теперь фигурировали под другими, менее экзотическими названиями[26]26
  Шри-Ланка, Тайвань, Иран и Таиланд соответственно.


[Закрыть].

Войдя в дом, она последовала за стеснительной Кэролайн по пропахшему беконом коридору в заднюю комнату. Вошедший из сада отец Кэролайн сердечно поприветствовал их. Он был иностранец. В деревушке детства Люси это была самая отличительная черта. Иностранцев в округе было раз-два и обчелся, а он тут как ни в чем не бывало. В магазине она слыхала, что он русский, но, перебравшись в Британию, взял английское имя – Брайан Черч. Кэролайн упорно твердила, что он чистокровный британец, несмотря на его предательский акцент. Люси читала о России и считала, что настоящее имя Брайана Черча – Борис Чехов. Она иногда слышала, как он говорит в местных лавках скрипучим голосом, голосом шпионов и водки. Она слушала с другой стороны прохода в супермаркете, как он беседует с другим покупателем о цене на хлеб. Жаждала услышать, как он говорит о России, но не довелось. Так что она с волнением сидела в его задней комнате с географическим проектом под мышкой, отвечая на его привет.

Он тотчас же вышел, а глаза Люси обшаривали комнату в поисках русских кукол, балетных тапочек, медвежьих шкур – хоть чего-нибудь.

Дальше в рассказе зияла лакуна, где Люси не могла в точности припомнить, что происходило, но предполагает, что трудилась над проектом вместе с Кэролайн. Должно быть, они обсуждали пшеницу или кукурузу, нашли что-то, чтобы записать. Возможно, нарисовали план фермы. Зато она знает, что случилось после этого.

Она была наверху на лестничной площадке, перед ванной. Подергала за ручку, но дверь была заперта. Зашумела вода в смывном бачке, и отец Кэролайн вышел, вытирая ладони о брюки. Улыбнулся сквозь масляно-желтые зубы и извинился. Она улучила этот момент, чтобы уставиться на него своим пронзительным взглядом, в его русские зрачки, и узрела другую жизнь и страну.

Она хотела видеть его жизнь, прочесть ее, как книгу.

Он озадаченно поглядел на нее в ответ. Его густые брови нахмурились, губы поджались. Над самыми бровями начали набегать капельки пота. Он последовал за ней в ванную и, покряхтывая, избавил ее от девственности, тяготившей ее так давно. Когда Люси покинула дом двадцать минут спустя, ей было больно, а на бедре татуировкой отпечаталась форма водопроводного крана.

Следующие пару недель я думала, что стала наполовину русской. Тайком называла себя Ольгой, а дитя, как я думала, росшее во мне, – Наташей. Это были тягостные и волнующие дни. Но однажды утром Кэролайн в школу не пришла, и я узнала, что в предыдущий день ее отец вышел в море на своем каноэ. Грести обратно он не потрудился, и вечером его тело вынесло на берег. Из полурусской я стала полумертвой. И никакого ребенка внутри. Вообще ничего. Когда же об инциденте сообщили местные газеты, Люси открыла, что Брайан Черч прибыл вовсе не из России, а из Нидерландов.

Пока я рассказывала, Тэйдзи одной рукой обнимал мою голову. Легонько терся носом о мою щеку, так что его волосы щекотали мою кожу. Когда же я дошла до места о самоубийстве Брайана Черча, он чуточку отстранился. Я не заметила почти ничего, только что лицу стало холоднее. Я гадала, не наболтала ли лишнего, но потом уснула.

* * *

На следующий день между нами был холодок. Он старался не выказывать, что я шокировала его, но я знала. Когда мы днем шли к станции, он сфотографировал меня, но это было уже не то. Тот щелчок затвора не был естественной частью его движения, его обычным бессознательным действием. Он вглядывался в видоискатель, озабоченно перемещался, раздраженно хмурился, а потом, махнув рукой, сделал снимок.

– Тэйдзи, – сказала я. Но больше у меня слов не было.

Я не знала, что ему сказать, потому что не представляла, о чем он думает. Может быть, о том, что я была такой юной, а Брайан Черч таким старым, что я довела человека до суицида, что я трахалась с отцом школьной подруги, что Тэйдзи не мог смириться с фактом, что я спала с другим мужчиной. А мог думать, что Брайан Черч, подобно Сачи, принадлежит прошлому и негоже вызывать его из небытия. Теперь уж от него не избавиться.

Тэйдзи остановил взгляд своих карих прозрачных глаз на моем лице – быть может, уповая на откат ко вчерашней ночи, на некое чудо, способное вернуть мой рассказ туда, откуда я его выудила. Но это Люси уже было не по силам.

Глава 10

Остров Садо расположен на несчастном северо-востоке и столь же несчастном северо-западе, смотря где ты находишься и кто ты. В давние времена, когда Киото был столицей, все исходившее с северо-востока от города могло принести несчастье, включая и остров Садо. Этот факт я узнала от госпожи Като, покинувшей мужа и сына на острове, чтобы отправиться в Токио в поисках удачи. Остров, расположенный столь несчастливо, укреплен против злых духов многочисленными храмами. Я частенько об этом думала. Быть может, неустанное хихиканье госпожи Като тоже было крепостью против дурного. А может, она начала смеяться, только-только прибыв в Токио или когда нашла госпожу Ямамото и дом с глицинией над дверью и музыкой внутри. Но для меня дело обстояло иначе. Если отправляешься из Токио, Садо находится на северо-западе, а для Люси это направление более несчастливое. Она читала «Золотой храм»[27]27
  Роман Юкио Мисимы (1956).


[Закрыть] и отождествляла себя с трагическим монахом, которому предсказатель не велел путешествовать на северо-запад, потому что это навлечет несчастье. Туда-то он и отправился. Меня северо-запад не страшил; если уж на то пошло, несчастье так и влекло меня туда. Подобно герою Мисимы, уродливому заике Мидзогути, я нутром чуяла некую связь с местом, пронизанным лихом.

Лили ждала меня на платформе станции Токио. Мы должны были синкансэном[28]28
  Высокоскоростной поезд.


[Закрыть] добраться до Ниигаты, чтобы там сесть на паром до острова. Я сказала Тэйдзи о наших планах, но не ожидала, что он поедет. Насколько мне известно, Тэйдзи не бывал за чертой Токио с самого приезда в возрасте четырнадцати лет, чтобы впервые встретиться с дядюшкой Соутаро. Да и зачем бы ему? Со своим аппаратом долгими одинокими ночами на улицах он начал воспринимать Токио как безграничную субстанцию, голос, зовущий его, а потом убегающий и прячущийся. Для Тэйдзи каждая улица, мост или река были очередным звеном спирали, по коей он был вынужден следовать все дальше и дальше вовне, не находя конца. К чему же опровергать эту истину столь комично, сев на поезд и поехав за физические границы города и дальше, видя четкую линию, где кончается Токио и начинается загородная местность? И конечно, я думала, он не захочет быть со мной. Я слишком странная.

Какая-то часть умопостроений Люси была ошибочна, ибо через две минуты после встречи с Лили, ведя ее в нужный конец платформы, я углядела Тэйдзи. Он как раз прошел через билетный турникет и махал мне. От радости я аж подскочила. Лили сжала мое запястье.

Когда он приблизился, я обняла его. Это не были нормальные объятья, потому что Тэйдзи не отреагировал, как обычно. Не обнял меня в ответ, но и не стоял холодно, словно его облапила старая тетка. Вышло нечто среднее, даже не пойму, что именно. Я обхватила его руками, прижав к себе лишь легонько – ровно настолько, чтобы ощутить уникальный отпечаток его тепла и мышц, – и отстранилась, чтобы не рисковать доставить ему неловкость.

– Вот уж не думала, что ты придешь.

– Скучаю по морю. – Он глубоко вдохнул, словно уже обоняя его. – Я любил океан, но больше там не бывал. И не хотел, чтобы ты отправилась без меня.

При этом я улыбнулась, и по-моему, эти слова продолжали звучать всю дорогу до Садо.

Путешествие увлекало нас прочь от индустриального пульса Японии к зеленым заливным полям и холмам сельской местности. Я заставляла Лили изучать японский, указывая попутные виды и требуя, чтобы она повторяла японские названия. Поначалу она упиралась.

– Это слишком трудно. Погляди на меня. Я даже не смогла сдать экзамен по французскому.

– Не играет роли, это японский, а экзамены ты сегодня сдавать не будешь. Посмотри вон туда. Видишь? Это мори.

– Где, что?

– Угадай, – вступил Тэйдзи, сидевший по другую сторону от прохода.

Он повернулся в кресле, чтобы подключиться к уроку, закинув ногу на ногу. В этих мешковатых брюках вид у него был такой, будто ног в штанинах не было вовсе, один измятый хлопок.

Лили залилась румянцем. При мне она незнания японского не стыдилась, но перед носителем языка испытала острый приступ застенчивости. У Люси этот синдром проявился шиворот-навыворот. Я никогда не смущаюсь, делая ошибки в разговоре с урожденным японцем, но если слушает не-японец, я предпочитаю, чтобы от зубов отскакивало.

– Это – гора? – она неуверенно нацелила палец на одну из множества высоких вершин, протянувшихся до самого горизонта.

– Гора – яма. – Тэйдзи был деликатным учителем. Он поправлял так хорошо, что запоминались оба слова – и ошибочное, и правильное – и уже никогда не забывались.

– Яма. Значит, деревья. Мори означает дерево?

– Почти. Очень близко. Попробуй еще. – Я наслаждалась уроком. Будто наблюдаешь за ребенком, учащимся называть простые предметы впервые.

– Листья на деревьях?

– Не-а. Листья – это ха.

– Это запомнить легко. Ха-ха, это листок. – Мысль пришлась ей по душе, и Лили улыбнулась своей сообразительности.

– Но ты можешь забыть и сказать: ха-ха, это ветка, – ухмыльнулся Тэйдзи.

– А может, ни то ни другое? – По-моему, Лили это ничуть не помогло. – С равным успехом можно сказать «ха-ха, это тротуар» или «ха-ха, это автобусная остановка».

– Не путай меня. Ветка. Мори – это ветка?

– Ветка – это эда.

– Яма, эда, ха. Лады, это я ухватила. Сдаюсь. Что значит мори?

– Не скажу. Ты должна сама разобраться.

Горы покрывали густые леса, темно-зеленые и кудрявые. Больше ничего и не видно. Может, у Лили неладно со зрением?

– Я дам подсказку. – Тэйдзи начал шарить по карманам, потом в рюкзаке.

– Что ищешь?

– У тебя есть ручка или карандаш и бумага?

– Нет, – развела Лили руками. – Я никогда ничего не ношу, кроме сумочки и лака для волос. И исподнего, конечно, когда выбираюсь из дома. И зубной щетки, и…

– Вот, – я сунула Тэйдзи обгрызенный карандаш и магазинный чек.

На обороте чека Тэйдзи выписал кандзи, обозначающий мори, – двенадцать простых, но искусных, аккуратно проведенных штрихов.

– Вот как мы пишем мори. Что это тебе напоминает?

– Японскую букву.

– Посмотри на форму.

Лили уставилась на иероглиф – три фигуры, образующих треугольник.

– Деревья. Три деревца.

Накрыв пальцем два дерева, Тэйдзи оставил на виду только верхнее.

– Вот этот один – дерево. Так что означают три вместе?

– Много деревьев. Лес?

– Ты хорошая ученица, – с этими словами Тэйдзи вернул карандаш мне.

По-моему, мы оба испытали облегчение оттого, что у нее получилось.

После этого я вздремнула, слушая, как Лили повторяет новые слова, пока вещи пролетают мимо.

– Яма, хаси, ки, эда, эки, ха, мори.

Гора, мост, дерево, ветка, станция, листок, лес.

* * *

Холмы сменились крутыми горами, и мы в конце концов прибыли в Ниигату. Направились прямиком в порт и сели на паром. Нас охватило настоящее праздничное настроение, и мы бросились бегом, чтобы найти на палубе лучшее место, чтобы проводить взглядами исчезающую вдали крупнейшую сушу Японии. Покинув Хонсю, мы направлялись в сторону несчастий, к истерзанному штормами клочку земли изгнанников. Я была вне себя от счастья.

Путешествие продлилось более часа. Море было спокойным. На Садо мы прибыли уже под вечер. Паром причалил в рыбацком городке Рёцу, и мы сошли на берег. Лили во все глаза смотрела на темные горы, возносящиеся за городом. Поглядела налево, потом направо, потом снова налево, чтобы наполнить их суровой красотой свои большие пустые глаза. Тэйдзи обернулся назад, к морю, к дыбящемуся волнами заливу, через который мы только вошли. Он рассмеялся, пятясь пьяной походкой. Порыв ветра качнул его, и он развернулся, раскинув руки. Внезапно оступился, и казалось, вот-вот упадет, но прежде чем его колени врезались в землю, снова подскочил, напомнив мне Страшилу из «Волшебника страны Оз». Я засмеялась над ним.

В Рёцу мы пошли по тесным захолустным улочкам, вдыхая пропахший рыбой воздух. Забегали за углы, заглядывали в окошки деревянных домишек. Подняв брошенный обрывок рыболовной сети, Тэйдзи гонялся за мной по сонным улочкам. Люди улыбались, глядя на нас. Похоже, его мелкая кража никого не волновала.

– Не бросай это на нее! – крикнула Лили следом. – Она будет вонять рыбой. Не обижай ее!

Убежав, я спряталась между двумя домами. Когда Тэйдзи двинулся в мою сторону, я поняла, что он потерял мой след, но не знала, что делать. Сеть по-прежнему была у него. Я набросилась на него сзади, пытаясь вырвать ее у него из рук. Он вдруг повернулся с улыбкой на лице, широкой, как никогда, накинул сеть нам на головы и мягко толкнул обратно в мое укрытие. Я отталкивалась, но он был слишком силен для меня.

– Теперь я тебя поймал. Тебе ни за что не сбежать.

Он попытался меня поцеловать, но что-то отвалилось от сети у него над головой, скользнув по щеке и коснувшись плеча. Должно быть, он решил, что это какое-нибудь животное или насекомое, потому что подпрыгнул с воплем ужаса и несколько раз хлопнул себя по шее. Предмет упал на землю – тоненькая веревочка. Я так хохотала, что повалилась на землю, увлекая Тэйдзи за собой. Примчавшаяся во весь опор запыхавшаяся Лили застала нас барахтающимися на земле в попытках между взрывами смеха выпутаться из сети. Зардевшись, она попятилась.

– Извините.

– Да все в порядке. Мы ничего не делаем, – отозвалась я.

– Мы просто смеемся.

Щеки Тэйдзи были залиты слезами, и я, промокнув их, втерла в ладони, чтобы сберечь для себя.

Лили помогла нам, и мы вернули сеть на место. Мы планировали взять для турне по острову автомобиль напрокат и, следуя указателям, отправились туда, где можно было взять его подешевле. Придя, мы поймали себя на том, что смотрим на соседнюю контору, выставившую на обозрение мопеды и велосипеды.

– Это было бы забавно, – заметила Лили.

– Сидеть в машине малость клаустрофобно. – Тэйдзи не мог отвести глаз от мопедов. – Я не против, если нет альтернативы, но…

Мне хотелось насладиться удовольствием ехать по равнинам острова, вдоль прибрежных дорог в одиночку, а не дышать в машине одним воздухом с двумя другими людьми. Люси, ве́лик на горе и морской воздух. Двое ее друзей едут вместе с ней, но тоже сами по себе.

Так что мы арендовали мопеды и покатили из Рёцу по дороге, ведущей на побережье Сотокайфу. Оттуда ехали вдоль моря, пока не добрались до Нюукавы. Проехали вперед еще немного и остановились у северного мыса, достигнув цели своего странствия.

* * *

Я забронировала места в минсюку – простом традиционном постоялом дворе. Из нашей комнаты открывался вид на Японское море, и, побросав сумки и сбросив туфли, мы поспешили к скалам и песку. Мы решили увидеть море, а когда увидели, решили поплескаться. Вечер был темный, но край моря освещали несколько уличных фонарей у берега. Мы зашлепали по мелким волнам прибоя. Холодная вода плескалась вокруг наших усталых ног. Песок между камнями был мягким и расплывался под нашими стопами, как своего рода вода.

Лили побежала, расплескивая воду, и я со смехом последовала за ней. Не помню, где был Тэйдзи. Я закатала штанины своих джинсов, но вода, плескавшаяся на бедра, промочила меня. Я захохотала. Лили мне что-то кричала, но я не уловила, что именно. Она обернулась на бегу, чтобы повторить, но тут же запнулась о собственную ногу и шлепнулась спиной в воду. Не в силах сдерживаться, я давилась от смеха, пока не показалось, что грудь вот-вот лопнет. Я не осмеливалась поглядеть, как там Лили, потому что знала, что даже если она и пострадала, то перестать смеяться я не в силах. Потащилась на пляж, но едва повернулась спиной к воде, как позади раздался громкий всплеск, и меня потащило в море. Ухватив за плечи, Лили сделала так, что я попятилась на пару шагов. Потом, обхватив меня обеими руками за талию, швырнула вниз. Закашлявшись, я выплюнула соленую воду обратно в море и поглядела вверх на Лили. Она ухмылялась.

– Вот будешь знать! – заверещала она и побежала, приглашая погнаться за ней.

Море пригладило ее рыжий хохолок, прежде ни разу не шелохнувшийся на ветру. Лицо ее выглядело по-другому – не таким глупым, более взрослым. Она бежала, вздымая воду пинками, чтобы я не могла ее нагнать. Я и не пыталась. Я просто перевернулась и прошлась колесом по мокрому песку, потом еще раз. Ласковые волны лизнули мои руки, ноги, потом снова руки. Я была в восторге, что до сих пор могу держать ноги прямыми после перерыва лет в двадцать пять.

Не помню, как остановилась, но знаю, что чуть позже мы с Лили шагали вдоль пляжа бок о бок. Мы что-то мололи скороговоркой охрипшими голосами. Лицо и руки так саднило от холода, что им было почти тепло.

Вытянув руку, Лили заставила меня остановиться. Я поглядела в том направлении, куда она молча указала. На пляже в нескольких футах от нас высилась кучка одежды. Конечно, я тотчас же узнала мешковатые хлопчатобумажные брюки и белую футболку Тэйдзи. А поверх придавленные гладким серым камнем трусы.

Я оглянулась на море. Во всех направлениях, сколько видел глаз, мерцали мелкие волны в блеклом свете луны. А потом я углядела Тэйдзи, белым невыразительным штрихом медленно двигавшегося по воде. Он приседал среди волн, время от времени поворачиваясь то спиной, то лицом. Он упивался прикосновением воды к голой коже.

Зрелище было такое красивое, что я стояла бы на берегу и смотрела на Тэйдзи, пока он не выбрался бы, но Лили вынырнула сбоку от меня, хихикнув.

– Правильно сообразил. – Голос ее был полон трепета.

Она помахала Тэйдзи, хоть он ее и не заметил, потом стащила трусики и замахала ими с улюлюканьем. Расстегнула молнию платья и сбросила его одним движением. Ступив из него, она смущенно вздрогнула и, повернувшись к воде, замялась. Я поняла ее дилемму. Вода была слишком холодной, чтобы зайти прямиком по шею, но она вдруг слишком остро ощутила свою наготу, чтобы входить осторожно, погружая конечность за конечностью. Она решительно забрела по колени. Белизна ее кожи слепила глаза, будто флюоресценция. Она казалась не обнаженной женщиной, а скелетом в ярмарочной комнате страха. Потом она скривилась и бросилась вперед, закричав, когда все тело погрузилось в ледяную воду. У меня на глазах она исчезла. Темное море разгладилось в том месте, где она только что была. Она вынырнула в нескольких местах, все дальше и дальше, и поплыла, делая сильные, ритмичные гребки, пока не расслабилась и не принялась вертеться и изгибаться в воде, удаляясь от берега. Скоро уже было невозможно разобрать, какая из двух подпрыгивающих фигурок принадлежит Лили, а какая Тэйдзи.

Я тоже хотела поплавать, но уже наигралась, и мне нужно было побыть наедине с водой и ночными небесами. Прошла чуть дальше вдоль линии прибоя, туда, где луна залатала море желтыми лоскутками. Холодная вода плескалась вокруг лодыжек. Оставив одежду на песке, я забежала по плечи. Вода облекла все тело, и я, оттолкнувшись ногами, поплыла прочь от берега, за источенные волнами скалы, торчавшие из моря.

* * *

Каждый гребок и толчок оборачивался новым шоком. Море терзало плоть, как острозубая голодная рыбина. Держа голову над поверхностью, я смотрела на воду перед собой – Японское море. Наверное, я плыла на северо-запад от острова. Интересно, а если бы сейчас отдалась на волю волн, позволив воде унести мое замерзшее тело, где я окончила бы странствие? Следуя в своем несчастливом направлении, могла бы угодить во Владивосток или Находку. А если бы меня понесло севернее, то оказалась бы в промерзшем Охотском море. Я задыхалась от холода, чувствуя на губах соль. Это бодрило, но от мысли о Сибири вода казалась еще холоднее. Развернувшись, я сделала несколько гребков на юг, к Южной Корее, Шанхаю, теплым водам Восточно-Китайского моря.

Конечности коченели. От холодной воды между ног и под мышками каждый следующий вдох был короче предыдущего. Казалось, дальнейшее плавание убьет меня, и в то же время я еще никогда не чувствовала себя столь восхитительно живой, столь воспарившей духом. Ощущение было скоропреходящим, я сознавала это, но хотела запомнить его, приберечь где-то внутри, чтобы отыскать после, когда оно мне понадобится.

* * *

Разумеется, это не сработало. Было и сплыло. Оно мне требуется, но я не могу отыскать даже привкуса свежего воздуха на языке. Могу живо представить воду, помню, что она была холодная, но я заперта в душной комнатке в большом здании в Токио. Без толку вспоминать что-либо, если не можешь пережить это заново. Мало знать, что была так счастлива. Больше я этого в себе не нахожу.

* * *

Впрочем, в то время мне казалось, что этого достаточно. Так что, усердно посмаковав момент, отсканировав его в память для будущего использования, я поплыла обратно к берегу. Лили и Тэйдзи бок о бок на пляже поднимали свои мокрые вещи, чтобы натянуть их на мокрые тела. Содрогаясь от холода, они больше не тряслись из-за своей наготы.

Я надеялась, что ночью Лили будет спать крепко. Надеялась, что смогу подвинуть свой футон к футону Тэйдзи, а когда Лили задышит ровно, я перекачусь на него, и очень тихо, в теплом уюте белого хлопка, мы займемся любовью. Я скучала по нему.

Кто развернул футоны и положил их на татами? Каждый свой, или это сделал один из нас, пока двое других чистили зубы или раздевались? Должно быть, у меня слипались глаза, потому что я и не заметила, что Лили занимает средний футон, пока мы все не улеглись. Перебраться ночью к Тэйдзи, не рискуя наступить на нее, нечего было и думать. Винить Лили я не могла, потому что оплошность могла допустить и я сама, первой выбрав свою постель, а может, мы все устроились одновременно. Я смирилась с ночью без Тэйдзи, утешив себя тем, что сплю ближе всех к окну. Потянулась к шпингалету и толкнула раму. Окно легко распахнулось. Я легла и глубоко уснула под ритм волн, набегающих на берег.