Текст книги "Гибель постороннего"
Автор книги: Святослав Рыбас
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Раздался долгий звонок междугородной. Васильев, прикрыв трубку ладонью, почему-то шепотом сказал:
– Юганск.
– Спроси Ширяева, – распорядился Краснов.
Бурынькина исподлобья глядела на командира, и он ощущал неловкость.
– Нет Ширяева. Он с Акимовым уже в Мушкине.
– Передай ему: есть возможность перебросить отряд?
Васильев передал.
– Что, Таня? – спросил Краснов. – Или меня не видела? Ясно сказано ступай в университет.
Бурынькина покачала головой:
– Нельзя перебрасывать!
– У них вчера человек погиб, – мрачно сообщил Краснов. – Сегодня будет телеграмма.
3
ЛИ-2, допотопный самолет, доживающий свой век на местных линиях, ровно тянул к северу. В исцарапанном иллюминаторе была видна серо-зеленая масса деревьев, извивающиеся ленты рек, круглые сверкающие озера. Последние пятнадцать минут перед посадкой самолет шел над сплошной водой. Верхушки деревьев торчали из мутноватого речного разлива.
В аэропорту на Акимова словно обрушилась стена горячего влажного воздуха. От яркого света он нахмурился и, пересиливая резь в глазах, огляделся. В тени одноэтажной постройки стоял командир Юганской зоны Ширяев. Куртка на нем была распахнута, рукава засучены, веснушчатая кожа рук покрыта золотистыми волосами.
– Ты в курсе? – сипловато спросил он, пожимая руку. – Тогда сразу летим.
Подул ветерок, шевельнул песчаную пыль. Жара донимала и в тени. Рыжеватая лайка лежала возле стены с разинутой пастью и шумно дышала. Вдали тускло блестел самолет, и над ним дрожал воздух.
– Начали расследование? – спросил Акимов. – Это я направил парня к вам, понимаешь?
– Да чего ты оправдываешься! – сказал Ширяев. – Раньше надо было думать, когда ты мне его сунул.
В ответ Акимов, разгневавшись, заговорил официально и учинил ему разнос за то, что не выполняются элементарные требования ТБ, что позволяется ездить на необорудованных для перевозки людей грузовиках, что, вообще, начинать сезон с несчастного случая – идиотизм.
Набыченный вид Ширяева напомнил о Краснове. Наверное, тот уже распорядился и Гриша выкинут из списка.
– Откуда вы только беретесь? – перебил Акимова Ширяев.
– Что?!
– Грамотные такие! – повторил Ширяев. – Если Бегишев посторонний, при чем тогда техника безопасности? Скажи уж прямо: приехал замять дело. Чего юлить?
Похоже, Ширяев не принял распоряжения Краснова. И Акимову сделалось неловко за свою риторику. Но самоуверенность Ширяева его раздражала, и он не стал извиняться.
Тем временем Ширяев сообщил, что милиция не обнаружила прямых виновников и не стала открывать дело. Акимов посмотрел в сторону городка, где возвышались среди деревянных домиков несколько многоэтажек. Наверное, там находилась больница, в подвале которой лежало замороженное тело Гриши.
Ширяев повторил предложение лететь в Мушкино, разбираться вместе. Неожиданно он замахал рукой, крикнул:
– Мы здесь!
На обочине взлетной полосы стояла девушка в голубой форменке и, приставив ладонь козырьком, смотрела против солнца в их сторону. Она заметила Ширяева и постучала пальцем по блеснувшим на мгновение часикам. На минуту-другую ее не стало видно, ее окружила группа мужчин, по виду геологов. Приблизившись, Акимов услышал их уговоры и требования, но Ширяев заметил, что у мужиков ничего не выйдет, он сам еле выбил два места, и то лишь потому, что отряд здесь строит новый аэропорт.
И снова потянулась тайга, половодье Югана, торчащие из воды верхушки деревьев. В вертолете стоял грохот. Ширяев прокричал, что снабженческие неувязки уже разрешились, но Акимов промолчал. Сегодня им еще предстояло узнать, что нехватка строительных материалов имела отношение к Гришиной смерти.
...Два вертолета сели в поселке. Винты еще вращались, но на землю уже спрыгивали молодые люди в куртках защитного цвета.
К вертолетам подъехал грузовик, из кабины выбрался сухощавый парень в такой же, как у всех, куртке, бригадир квартирьеров Стерин. Он пожимал протянутые руки, кое-кого хлопал по плечу, но, выражая радость встречи, держался как старослужащий о новобранцами.
– Лагерь поставили? – спросил его командир отряда Данилов, оглядывая маленький поселок вдоль реки.
– Кто это? – кивнул Стерин на паренька с реденькой бородкой. – Взяли трудновоспитуемого?
– В областном штабе навязали. Говорят, до Сибири сам добрался, чтобы в какой-нибудь отряд попасть. – Данилов улыбнулся пареньку. – Я и взял.
– Сколько тебе лет? – спросил Стерин.
– Скоро шестнадцать исполнится. А тебе?
– Двадцать два, – ответил Стерин. – Рановато ты в Сибирь подался. Как бы не пожалел.
– Ничего, поддержим, – возразил Данилов. Он уловил, что квартирьер недоволен его решением приютить в отряде подростка.
Три года подряд командиром этого отряда был Стерин. А Данилов только нынешней весной сменил его. И самое главное – Стерин был против назначения Данилова, считая его мягкотелым.
На той стороне реки клубился над подлеском белесый туман. Над тайгой стояло низкое солнце. В темной воде струилось его отражение. Студенты устраивались в палатках, о Грише забыли.
...Гриша не знал, чего ждать, и хотел прежде всего условиться о заработке. Когда все собрались в дощатом бараке-столовой, Данилов кивнул на него и озабоченно спросил!
– Кто его возьмет? Чья бригада?
Все молчали.
– Ну? – поторопил Данилов. – Кто добрый? – Он оглядел бригадиров, Воронова, Железняка, Яроша, но и те ему не ответили.
Гриша наклонился к столу, с трудом сдерживая слезы.
– Все это хорошо, – сказал Воронов. – Только в отряд был конкурс четверо на одно место...
– Эх, Воронов! – вырвалось у Стерина.
И неожиданно для всех он взял Гришу к себе, хотя и не знал, для чего это делает.
Поселок располагался между вертолетной площадкой и речной пристанью; снабжение шло и по воздуху, и по воде.
Здесь надо было построить школу, три двухквартирных деревянных дома, склады на пристани и проложить теплотрассу.
Стерину выпало работать на бетонном узле. Когда командир объявил свое решение, ему было трудно поднять на Стерина глаза. Но потом Данилов поборол свое замешательство и, должно быть, подумал так: "От бетономешалки надолго не оторвешься". Стерин же улыбнулся, словно его такой поворот устраивал больше всего.
Квартирьеры шли по пустырю. Дзюба насвистывал грустную мелодию, размахивал длинными руками.
– Бетонный узел – это плохо? – спросил у него Гриша.
– Хорошо, Григорий, – сказал Дзюба. – Это знак особого доверия руководства к ветеранам.
– Ты что умеешь, Гриша? – поинтересовался Стерин.
– Фотографировать.
– Будет тебе непыльная работенка, – пообещал Стерин. – Не волнуйся.
– Мне бы заработок был приличный, – признался Гриша. – Вы за меня не бойтесь, я выносливый.
– Во, мужичок! – обернулся к нему Кузьмин. – Где тебя такого откопали? Сколько ты хочешь заработать?
– А сколько вы? – спросил Гриша.
– Тысячи хватит? – предложил Кузьмин. – Или мало?
– Хватит.
Подошли к высокому строению, с его плоской крыши свисали черные сосульки подтаявшей смолы. За складом началась каменистая дорога с высокими грядами засохшей грязи вдоль обочин. Отсюда студентам стала видна небольшая стройка. Из котлована поднимались щиты опалубки, под навесом лежали бумажные пакеты с цементом, несколько человек возилось возле бетономешалки. Там работала шабашная бригада.
– А что будет? – спросил Гриша у Дзюбы.
– Одолжили людям бетономешалку, сейчас заберем обратно.
– Привет, ударники! – сказал Стерин шабашникам. – Пора долги возвращать. – Гляди, полфундамента залили, молодцы!
Он поискал взглядом бригадира.
Маклаков, черноволосый рослый человек, нес на плече мешок с цементом, исподлобья смотрел на Стерина.
– Ну чего? Душить нас пришел? – Маклаков сбросил мешок и отряхнул руки.
– Самим нужна, – объяснил Стерин.
– Чего вам не терпится? Обождите денек-другой. У вас цемента с гулькин нос.
– Чужое отдавать надо, – заявил Гриша. – Нам время дорого. Мы приехали сюда не сено косить, а выпить и закусить!
– То дело хорошее, – согласился Маклаков. – А ты, малый, тяжелее ложки что-нибудь поднимал?
– Ты его не обижай, – улыбаясь, сказал Стерин. – Что слышно с материалами?
– Вообще-то могу обрадовать, – сообщил Маклаков. – Но до завтра оставишь мешалку?
– Так что с материалами?
– Точно слышал, скоро придут баржи. Оставляешь агрегат?
– Можно, – согласился Стерин. – Дай бог, чтоб скорей пришли.
К вечеру стало известно, что бригада Воронова успела больше всех, уложила первые венцы будущей школы. Другие смогли меньше. Ярош проковырялся в траншее для теплотрассы, открыв на метровой глубине вечную мерзлоту. Железняк тоже промучился, роя котлованы фундаментов.
Комиссар Абакумов прикрепил к дощатой стене столовой листок. "Молния"! Бригада Петра Воронова первой среди всех бригад отряда "Искра" начала практическое строительство объекта – поселковой школы. Мо-лод-цы!"
Абакумов поглядел на окошко выдачи. Поварихи Медея и Нина, обе в белых косынках и легких халатах, накладывали в миски кашу.
– Медея, твой друг сегодня отличился, – с застенчивой улыбкой сообщил комиссар. – Мы выпустили "Молнию".
– Кто это? – подняв красивые черные глаза, удивилась девушка. – У меня все друзья.
– Воронов, – сказал он. – Хочешь посмотреть?
– Подожди, – Медея вышла через маленькую дверь, прочитала листовку и пожала плечами. – Что такое "практическое строительство"? Другие делали теоретическое, да?
– Школа уже существует. Разве не ясно? Стены на три венца подняты.
– Ну и что? – спросила Медея и ушла на кухню.
Она открыла дверь, попала на яркий свет, и на миг халат просветился. Абакумов увидел контуры ее тела. Дверь закрылась.
Комиссар вышел, отыскал взглядом Воронова и, как будто впервые, внимательно рассмотрел его.
Тот, чуть прихрамывая, прохаживался перед своими людьми и, жестикулируя, что-то рассказывал. Абакумова почему-то поразило, что студенты слушают его, точно заранее готовые засмеяться. Но лицо Воронова с широким, крепко очерченным ртом и выпуклыми глазами было едва ли оживленнее обычного. Было видно, что этот человек привык к тому, что его слушают. Красавцем его трудно было назвать, потому что в общем впечатлении, которое он производил, преобладало чисто физическое ощущение мощи. Как ни странно, хромота лишь подчеркивала это ощущение, придавая походке Воронова стремительность и, как подумал Абакумов, хищность.
На ужин опоздала бригада Стерина, она перевозила бетономешалку и устанавливала ее на новом месте.
Ужинали наскоро, ели остывшую гречневую кашу, заправленную свиной тушенкой.
В углу музыканты настраивали электрогитары, и динамики время от времени потрескивали, точно улавливали грозовые разряды.
Вечер был светлый, спокойный и теплый. Стерин сидел напротив двери и видел чистое небо.
– Смотри! – Кузьмин показал на лист бумаги в простенке.
– Трескай, – ответил Стерин. – Ничего особенного.
Эту скороспелую листовку он уже заметил, как успел заметить и недовольный взгляд Данилова. Стерин отодвинул пустую миску, выпил холодного чая и вышел из-за стола.
– Кажется, ты хочешь мне что-то сказать? – спросил он Данилова.
– Да нет, – ответил Данилов. – Ничего...
– Если что-то не нравится, лучше говори прямо. Не обижусь.
– Пока терпимо, – сказал Данилов. – Я ведь не думаю, что ты начнешь мне палки вставлять в колеса...
– Хорошо, мы с тобой как-нибудь поладим, – произнес квартирьер. – Я боюсь, что ты со своими же однокурсниками не сладишь. Эта "Молния" задевает Яроша и Железняка. Они не виноваты, что у них вечная мерзлота. Поторопились шуметь. Успеху вороновской бригады грош цена. У него лучшие условия, всем же это ясно.
– Конечно, можно без "Молний", без оркестра, без флага, – сказал Данилов. – Будем вкалывать, как и вкалывали. По сути, мы приехали вкалывать, жрать и спать. Для стройки безразлично, как мы живем. Только для нас самих небезразлично.
– Ты все это правильно говоришь. А делаешь неправильно. В тебе могут увидеть пустобреха.
...Работа для Гриши казалась скучной. Его поставили к бетономешалке, чтобы он включал и выключал ее. Готовый бетон, булькая и шипя, выливался в кузов самосвала. Студенты снова наполняли мешалку цементом, гравием и песком, и Гриша включал рубильник. Ребята не успевали передохнуть. Труднее всего приходилось, по-видимому, Антону Дзюбе. Когда он нес носилки, то сильно раскачивался влево и вправо, откидывал назад свое несильное длинное тело. Казалось, шедший впереди Стерин тянет за собой и носилки и Дзюбу. Сухощавое лицо Дзюбы было напряжено. Опорожнив носилки, он на мгновение закрывал глаза. Остальные парни были намного крепче, но они словно не замечали, что их товарищу трудновато.
– Давай я поработаю, – предложил Гриша Дзюбе. – Надоело рукоятку крутить.
Ему было страшновато становиться к Стерину. Он знал, что долго не выдержит, и измученный вид Дзюбы как будто должен был его насторожить, но, сказав так, Гриша вдруг почувствовал облегчение и радость. Он распорядился всем, чем мог, распорядился собой, и радость человека, пришедшего на помощь другому, возможно, впервые родилась в нем.
– Рано тебе носить тяжести, – сказал Дзюба.
– Давай! – повторил Гриша. – Я хочу попробовать!
Студенты собрались в тени цементного сарая, закурили. Гриша выключил бетономешалку и подумал, что для них работа была такой же скучной и однообразной, как и для него. Здесь не могло быть загадки. Но то, что они были оживлены и не ощущали тяжести своей жизни, – вот это казалось ему странным, почти фальшивым. Его хотели убедить в том, чего нет на самом деле. В действительности же существовал этот сарай, эти горы нагревшегося на солнце гравия, эта безжизненная, развороченная земля.
В этот день Гриша пять раз переносил груженые носилки, Дзюба не позволил больше. К концу люди устали, на лицах держалась смешанная с потом корка цементной пыли.
Перед ужином они искупались в речке и переоделись в хлопчатобумажные поношенные брюки и куртки. Лишь один Стерин надел синие джинсы и клетчатую рубаху, потому что он работал в своей старой куртке, на которой стояла надпись: "Не кантовать! При пожаре выносить первым!"
У Гриши запасной одежды не было, и он, завернувшись в простыню, пошел от реки к палатке.
– Эй! – окликнул его Кузьмин. – Сходи к Данилову, пусть даст форму.
– Даст? – не поверил Гриша.
– Попросишь – даст.
В штабной палатке сидел Данилов и писал в тетради, склонив голову. Напротив него сидел Абакумов. На дощатом столе лежали фотоаппарат и электробритва.
– Дайте форму, – сказал Гриша. – А то ходить не в чем.
– Садись, – Абакумов усмехнулся и повел головой сначала в сторону Данилова, а затем в сторону Гриши, словно приглашал командира поглядеть на забаву.
Данилов, однако, сказал вполне серьезно:
– Скажи Стерину, пусть в хозпалатке возьмет на тебя комплект.
– Спасибо, – улыбнулся Гриша. – А можно взять фотоаппарат?
– Возьми.
– Постой, – остановил Абакумов шагнувшего к выходу парня. – Русский генерал Драгомиров говорил: "Солдат воюет животом". В том смысле, что сытый здоровый человек всегда сильнее. Это ясно? А я говорю: "Студент строит для души, а не для кармана". Неясно?
– Ясно, – Гриша запахнул простыню и вышел.
Гриша побывал в фотолаборатории и направился к кухне, на ходу расчехлив висевший на груди аппарат. Впервые за все эти дни он чувствовал себя уверенно и улыбался сам себе.
Медея и Нина, обе в белых косынках, с обнаженными по локоть руками, мыли алюминиевые миски. В открытые двери косо падал предзакатный свет. Гриша остановился на пороге, его тень длинно легла на пол.
– Идите за мной, – позвал он.
– Что с двумя делать будешь? – усмехнулась Нина.
– Фотографировать.
– О! – Нина сдернула косынку и тряхнула своей светлой аккуратной головкой. – Это я люблю.
Гриша привел девушек на берег реки, они сбежали к воде и почему-то обе засмеялись на бегу. Здесь было светло и тихо. Солнце стояло над кромкой темной тайги, его отражение лежало поперек реки огненным столбом.
Он фотографировал девушек, не зная, для чего это делает; но он не хотел фотографировать ни Абакумова, ни Воронова, ни Дзюбу – вообще никого из студентов: он от них зависел. Поэтому, когда он возвращался вместе с девушками и Нина предложила ему зайти на кухню, чтобы выпить кружку компота, Гриша обиделся – он не желал ничего взамен.
У Гриши не было ни дома, ни отца, ни матери. Все это как будто бы и было, и существовало вполне реально, но только в каком-то уродливом виде дом разделили, и в одной половине жили отец со своей новой женой, а в другой – мать со своим новым мужем. Гриша по месяцу жил на каждой половине, презирал этих людей и не любил себя за это презрение.
...Пока неурядицы снабжения прямо не касались отряда, Гриша о них почти не думал. Он крутил штурвал бетономешалки, включал и выключал рубильник и томился от пустой работы, на которую ставят убогих или слабосильных.
"Надоело!" – сказал себе Гриша и отошел от бетономешалки. Он сел на кучу гравия и опустил голову, исподлобья разглядывая студентов.
Стерин ждал напарника, ссутулившись и уперев кулаки в бока. Гриша встал, взялся за ручки носилок.
– Давай-ка! – скомандовал он Стерину.
Они прошли несколько шагов. Гриша крепко держал ручки. Первые десять ходок он одолел хорошо. Подъезжали самосвалы, увозили бетон.
Гриша ждал передышки, поглядывал через дверной проем на дорогу. Стерин молчал. Они подгребали в сарае цемент. Три дня назад здесь его было много, к задней стенке была навалена гора; теперь горы не стало. Лопаты уже чиркали по полу. Было пыльно, душно.
"Ничего, выдержу", – ободрял себя Гриша.
Стерин поднял свою сторону носилок.
Гриша помедлил, вздохнул и быстро поднял свою.
На него было больно смотреть: мокрый, грязный от пота и цементной пыли, волосы прилипли ко лбу.
Но Стерин молчал. "Он выдержал", – скажет потом квартирьер Акимову.
В том, что квартирьеры первыми узнали об остановке работы, не было ничего удивительного. Но то, что они при этом остались спокойными и, похоже, равнодушными, казалось странным. Цемент к вечеру кончился, соскребли в сарае на последний замес и выключили бетономешалку.
Они пришли в лагерь, купались в речке, стирали спецовки. Потом, переодевшись, лежали в своей палатке на кроватях и ждали ужина.
Данилов был обескуражен их подчеркнуто будничным поведением. Он решил, что Стерин отказался от попыток изменить положение "Искры".
Данилов обошел все палатки. Студенты как будто забыли, для чего они приехали сюда. Он ждал негодования, расспросов, шума, а ничего подобного не произошло. Лишь несколько человек спросили о материалах, он ответил, что скоро все наладится, и ему поверили. У Яроша собрались играть после ужина в футбол: бригадир накачивал насосом мяч, прижав его к кровати. Тут же был и комиссар Абакумов.
– Завтра будем стоять, – мрачно произнес Данилов.
– Значит, передохнем, – послышалось в ответ.
Он не заходил к Воронову, только заглянул и, увидев лежащих на кроватях людей, понял, что они устали.
Прихрамывая, Воронов бежал наперерез Ярошу. Всем было видно, что он опаздывает, что у него не хватает скорости, и Ярош это тоже видел, приостановился и, улыбаясь, готовился ударить по мячу. Воронов прыгнул, повернулся в воздухе ногами вперед, но Яроша не достал и проехал юзом по сухой земле.
Теперь он захромал заметнее, лицо его сделалось злобным. Когда к Воронову попадал мяч, он бежал по прямой линии, не сворачивая и не обводя игроков из команды Яроша. Он сталкивался с ними, бил плечом в грудь, прорывался, падал, и у него в конце концов забирали мяч.
Вид Воронова был жалок и одновременно обнаруживал что-то жестокое, что невозможно сломать.
Бригада Яроша выигрывала, ее игроки казались умнее и ловчее, но за них не болели.
Закатное солнце чертило по бугристому полю тени, поднималась под ногами пыль.
На Воронова налетели сразу трое, оттеснили его, он оступился и, исказив лицо гримасой боли и изумления, упал.
Гриша выскочил на поле, кинулся поднимать Воронова и громко ругнул Яроша. Потом он начал ругать и всех остальных: за то, что из-за нехватки цемента и вообще плохого снабжения студенты сделались злыми.
* * *
Вот и все, что узнал Акимов о последних днях Гриши Бегишева.
В тот день Гриша, проходя мимо конторы стройуправления, случайно услышал, как радист пересказывал кому-то содержание только что полученной радиограммы: утром ожидается прибытие барж. И, обрадовавшись, Гриша кинулся в лагерь. Мимо по дороге шел грузовик. Паренек ухватился за борт, влез в кузов. На повороте машину сильно тряхнуло на рытвине и выбросило его на землю. Наверное, он даже не успел испугаться...
"Отряд должен быть безукоризнен, – вспомнил Акимов напутствие Краснова. – Ты без огласки вычеркнешь постороннего из списков".
От Гришиных родителей пришла телеграмма: "Вылететь не можем. Разрешаем хоронить".
Дело получало новую окраску. С покойным уже простились, отвезли тело в Юганск, теперь же требовалось доставлять его обратно в поселок.
Но у причала стояли пять барж с цементом, досками, кирпичом. Надо было и работать. При разгрузке студенты время от времени вспоминали о Грише, однако работали быстро. Паренек все больше и больше превращался в воспоминания. При жизни он никому не был нужен, а после смерти – тем более. Эту мысль меланхолически выразил Дзюба: "Если мы вычеркнем его, он умрет бродягой. Если оставим – бойцом отряда". Правда, в ней скрывалось некоторое смещение оценок, даже умозрительность, на что обратили внимание трезво мыслящие студенты. Они возразили: этот вопрос начисто лишен практического значения. Не надо было брать малолетка!
– Мы же люди? – спросил у них Дзюба.
И, конечно, это никто не оспорил.
В его желании дать Грише, или, точнее, Гришиной памяти, какой-то цельный образ было простое сострадание. Гриша не успел стать ни студентом, ни бойцом отряда, хотя его и занесли в список под неуклюжим определением "трудновоспитуемого", и не совершил ничего значительного. Лишь рванулся поскорее обрадовать товарищей...
И мысль Дзюбы сделалась общей, Гриша навсегда стал бойцом.
Его торжественно похоронили во дворе строящейся школы. Все испытывали скорбь и недоумение, оттого что прощались со своим товарищем, который был моложе и слабее их. Обе девушки-поварихи плакали.
Спустя двенадцать лет Акимову пришлось побывать в Юганске и Мушкине. В школьном дворе он увидел небольшой памятник над могилой: босоногий мальчишка в буденовке поднял трубу и вот-вот затрубит. Внизу была табличка: "Гриша Бегишев, боец студенческого отряда "Искра". 1954-1970".
Акимов вспомнил юность и многих людей, бывших тогда рядом с ним. Но лицо Гриши ускользало, замещалось лицом каменного мальчишки. Уже почти забытое ощущение вины вернулось к Акимову снова.
