Текст книги "Темная сторона города (сборник)"

Автор книги: Святослав Логинов

Соавторы: Наталья Резанова,Далия Трускиновская,Дмитрий Колодан,Владимир Аренев,Мария Галина,Тим Скоренко,Андрей Сенников,Надежда Штайн,Василий Щепетнев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Мы любим не то, что полезно, думает Ивана, а то, что красиво… Польза некрасива, неживописна, не романтична, в конце концов. Никому не приходит в голову украшать шляпки, скажем, картошкой и луком, а ведь в быту это гораздо более уважаемые растения. Но люди не хотят думать о картошке и луке, они хотят жить так, словно бы картошка и лук не существуют, вместе со всеми остальными бытовыми заботами. Торговать цветами – шикарно, а картошкой и луком – нет. Не пошла же Анастасия работать в овощную лавку. А вот в цветочную – это пожалуйста. Ивана какое-то время стоит, сжав в руках сумочку, круглый лоб перерезает вертикальная морщинка, потом поворачивается и решительно идет на трамвайную остановку. Ехать недалеко, но проталкиваться сквозь толпу веселящихся и галдящих туристов ей сейчас не хочется.

* * *

В Ботаническом саду Ивана не была с самого детства, с того лета, когда мама водила ее в розарий, на летнюю выставку роз, и Ивана навсегда запомнила розовато-желтое, алое, пурпурное буйство. Чувственность вытянутых тугих трубочек-бутонов и бесстыдно распустившихся зрелых цветов тогда была ей, маленькой, непонятна и тем не менее ощутима, словно что-то скрытое, волнующее и даже опасное. Тогда было жарко, и над розами гудели одуревшие от яростного розового духа пчелы и бражники, которые так быстро работали крыльями, что те сливались в серое гудящее облачко. Сейчас, думала она, розы если где и есть, то только в теплицах, впрочем, клумбы ботсада радовали ранними крокусами, намекая на грядущее великолепие. Но крокусам, белым, желтым и нежно-лиловым, никто не радовался, потому что народу на посыпанных аккуратным гравием дорожках совсем не было…

В будке у ворот, стилизованной под средневековую караулку, Ивана купила билет (пройти без билета, сославшись на срочное дело или на какое-то несуществующее знакомство, ей и в голову не пришло), а заодно и план-проспект, где говорилось, что городской ботанический сад имеет почтенную историю и основан более полутора веков назад профессором Почаевским на базе старого сада монахов-тринитариев, что коллекция его насчитывает 851 вид растений (подозрительно точное число, подумала Ивана) и что теплицы его не только поставляют цветы для городских торжеств, но и ведут большую научно-исследовательскую работу по изучению и сохранению родной природы. Последнее Иване особенно понравилось, и потому она направилась прямо к теплицам, не слишком задерживаясь, чтобы полюбоваться крокусами.

В теплице солнце проламывалось сквозь стеклянные граненые своды, и зелень кругом так торжествующе буйствовала, что казалась уже даже какой-то страшноватой и опасной, словно бы при начале времен, или, напротив, ближе к их концу, когда и человека уже на земле не будет, а будет только вот такая зелень, и тишина, и запах торфа и жирного чернозема, а больше ничего.

Что-то вдруг прыснуло из-за огромных разлапистых листьев и тонкой струйкой обдало Иванин рукав. Она испуганно отпрянула, но тут же сообразила, что это просто автоматическая поливальная машина. Душный влажный воздух обнимал Ивану, как никогда ни один мужчина, и серое пальто с розовыми буфами отяжелело и обвисло, так что в конце концов Ивана, поколебавшись, сняла его и перебросила через руку, порадовавшись, что и под пальто она одета достаточно пристойно и элегантно… Впрочем, людей никаких тут и впрямь не было, словно бы конец времен уже наступил, и Ивана растерянно озиралась по сторонам, пока, наконец, в дальнем углу этого заповедного сада не расслышала еще какое-то шебуршание и не увидела, двинувшись на звук, мрачную девушку в синем сатиновом халате, обрезающую старые листья какого-то огромного пальчатого растения. Ивана опять подивилась тому, как можно ходить с таким мрачным лицом в таком замечательном месте, но людскую природу не переделаешь…

– Посторонним сюда нельзя, – голос у девушки был таким же сердитым, как лицо, а на носу выступили капельки пота, – это служебное помещение.

– А я по служебным делам, – сказала Ивана, – я веду расследование. И дело мое серьезное.

– Вы что, из полиции? – удивилась девушка. Ивана походила на кого угодно, только не на полицейского сотрудника.

– Я приглашенный консультант, – Ивана кивнула головой как бы в подтверждение своих слов. – И мне требуется определить кое-какие растения… Ну, – она сбилась с ученого тона, – как они называются и все такое…

– Я вообще-то лаборант, – девушка привирала, поскольку никаким лаборантом не была, а числилась садовником третьей категории, – это к специалисту надо.

– Очень хорошо, – сказала Ивана с достоинством, – и где мне его искать?

– Как выйдете отсюда, налево будет такой маленький розовый домик, – все так же сердито сказала девушка, – там он и сидит, специалист. Не в этой же духотище он будет париться.

Это она сердится на специалиста, что не ему, а ей приходится работать в теплице, поняла Ивана, а ведь, в сущности, чем плохо? Всегда тепло, зелень, даже когда снаружи темнота, холод и снег… разве что, если кому не по нраву вечное лето.

Специалист оказался немолодым и лысоватым и тоже в синем сатиновом халате. Он походил скорее на бухгалтера в средней руки конторе, и даже нарукавники у него были, черные, тоже сатиновые. Впрочем, отметила зоркая Ивана, ботинки у него были хорошие, добротные, и очки в дорогой оправе, а это уже очень много значит, когда хочешь составить впечатление о человеке.

Специалист сидел за столом, заваленном книгами, чьи названия были сплошь на латыни, и рассматривал в лупу сухой корешок с таким вниманием и интересом, что Иване даже стало завидно.

Ей пришлось кашлянуть, чтобы он отвлекся от своей работы.

– Мне сказали, вы можете помочь, – Ивана вдруг почувствовала робость, потому что специалист мог и отказать ей в ее просьбе, – определить растения. Ну, цветы. Я могла бы, конечно, цветочный атлас взять в городской библиотеке, но это долго, потому что я не знаю, где их там искать, понимаете?

– Давайте, – сказал специалист, не отрывая взгляда от растительного корешка.

– Что – давайте?

– Ваши растения, – он удивился непонятливости Иваны.

– У меня их нет… – Ивана торопливо полезла в сумочку за блокнотом, – только рисунки… Но я думаю… я старалась…

Она никогда не рисовала цветы, только платья, но ведь, в сущности, это одно и то же – только цветы уловляют пчел и бабочек, а платья – двуногих… И правда, специалист вовсе не смеется над ее рисунками, он рассматривает их с тем же доброжелательным интересом, с каким только что разглядывал свой корешок.

– Ну да, – говорит он наконец, – вот это – акант.

– Погодите, я запишу, – Ивана пишет название цветка на обороте квартирного счета, потому что ее блокнот лежит на столе у специалиста. Стол, машинально отмечает она, выглядит так, как будто на него сто лет подряд ставили кружки с горячим чаем, попутно проливая немножко… – Надо же, а я думала, что это люпин.

Специалист не сердится, и Ивана чувствует себя свободней.

– Что вы, это совсем другое семейство. Акант, он же медвежья лапка. Тропики, субтропики.

Ивана задумчиво разглядывает набросок. Акант ей решительно не нравится. Так себе растение. Ни красоты, ничего.

– А это?

– Молюцелла гладкая. Она же ирландский колокольчик. Теплолюбивое однолетнее.

– Не слишком красивый цветок, вы не находите?

– Дорогая моя, – специалист поднимает голову и смотрит на Ивану с тем же доброжелательным интересом, – некрасивых цветов не бывает. Ну как может такой шедевр природы быть некрасивым? Каждый в своем роде – совершенство. Да вы присядьте, что ж вы так, как на уроке, ей-богу.

– Спасибо, – говорит Ивана, – большое спасибо.

Усаживаясь на старый расшатанный стул, она вдруг чувствует, как устала, как ноют ноги в ботиночках, которые, страдая за убеждения, всегда покупает на размер меньше, чем требуется. Но вот как специалист угадал, что она устала, раньше, чем это поняла она сама? Наверное, он очень хороший специалист, раз замечает всякие не относящиеся к делу подробности.

– Наверное, приятно работать в таком почтенном месте? – Ей, Иване, очень хочется сказать ему что-то, польстить специалисту. – Все-таки более чем полуторавековая история…

– Почему полуторавековая? – обижается специалист. – Кто вам это сказал?

– Ну как же, вот в путеводителе написано… основан более полутора веков назад профессором Почаевским на базе старого сада монахов-тринитариев.

– Черт знает что пишут… Этому саду по меньшей мере на сто лет больше… И основал его никакой не Почаевский, хотя он тут работал, что да, то да. Его основал частный владелец, бусский воевода, граф Лайош Грабовец. Откупил участок у епископата, с аптекарским огородом, свое имение отдал под посадки… Очень просвещенный человек, между прочим. Интересовался ландшафтным дизайном, специалистов в Вену посылал, в Версаль… Тут великолепный каскад прудов был, великолепный… в войну разрушили, до сих пор не восстановили, жаль. Куда городские деньги идут, непо-нятно…

– И не говорите, – соглашается Ивана поспешно. – А вот этот? Это какой цветок? Василек, верно? И вот это – ну это просто, это хризантема. Белая хризантема, так и запишем. А это вот что?

– Плющ.

– Не хмель?

– Нет-нет. Видите, совсем другие листья. И, кстати, совсем другая символика. Хмель – безумие… радость жизни… буйство. А плющ – траурное растение.

– Кстати, насчет символики, – Ивана рада, что разговор на эту тему зашел сам собой. – Одна моя знакомая… ну, неважно… врала, что есть такой язык цветов. Что можно составлять целые послания, если знаешь – как.

– Почему – врала? – Он опять поднимает глаза и смотрит на Ивану, глаза у него то ли серые, то ли зеленые, увеличенные очками. – Язык цветов и правда существует… вернее, существовал. Каждому цветку приписывалось свое символическое значение. Но он, конечно, подзабыт. Кому в наше время нужно столь сложное изъявление чувств? Но это как бы… вне области научного знания. Это куртуазный язык. Тайный язык влюбленных. Шифр. Ну, хм… признаваться в любви, назначать свидания или там, напротив, давать от ворот поворот… Он больше ни на что не годен, честно говоря.

– Вы думаете? – задумчиво говорит Ивана. – Ладно, положим. А где можно узнать про этот самый язык цветов? Поподробней?

– В городской библиотеке наверняка что-нибудь есть. Только зачем вам?

– Я хочу проверить одну теорию, – говорит Ивана, и специалист смотрит на нее с уважением. – А это что?

– Лядвенец.

– Вы что, шутите?

– Да нет, он и вправду так называется, – у него хорошая улыбка, – лядвенец рогатый, семейство бобовых. Кормовое и декоративное растение. Хороший медонос. Это вы сами рисовали?

– Да… Я хотела сами цветы, но их нельзя. Следователь говорит, это улики.

– Очень неплохо, знаете ли.

Улики специалиста не интересуют. Он живет в мире, где нет места убийствам и следователям.

– Благодарствую, – сдержанно кивает Ивана.

– Мы тут как раз каталог составляем. Иллюстрированный. А у вас, я смотрю, твердая рука. И чувство цвета хорошее. Если бы вы согласились… У нас, конечно, гонорары скромные. Но зато обстановка приятная. Даже среди зимы лето, знаете… оранжереи, все такое.

– Спасибо, – говорит Ивана, – я, в общем-то, не против.

Она представила себе, как сидит с Каролиной в кондитерской, потом смотрит на свои часики (маленькие дамские часики, никакой позолоты, никаких сердечек) и говорит: «Ну, я побежала, меня ждут, они там, в ботаническом саду, без меня как без рук…» И Каролина остается одна сидеть за столиком, удивленно раскрыв круглый рот.

И это совсем не то, что цветочный магазин, думает она. Гораздо, гораздо лучше, потому что в ботсаду цветы умирают только естественной смертью.

Она встает, и специалист тоже встает, потому что он вежливый человек, что для ученых, думает Ивана, нетипично. Она всегда полагала, что ученые кроме своей науки вообще ничего не замечают, потому что представления об ученых у нее в основном складывались из тех же детективов Агаты Кристи.

– Ну замечательно! – специалист мнется и даже от растерянности сует руки в карманы. – Послушайте, а вы сегодня вечером что делаете? Как насчет того, чтобы нам с вами немножко посидеть в кофейне? Обсудить предстоящие обязанности? Я скоро тут закончу, а поблизости есть такая кофейня, ну прекрасная просто кофейня, там подают прекрасный венский штрудель. Вам должно понравиться. Вы не подумайте чего, я, знаете ли…

Ему явно неловко. Ивана понимает, что он не привык ухаживать за женщинами и боится грубого отказа.

– Я сегодня не могу, – осторожно говорит она, – у меня очень важное дело. Очень срочное. Но вот возьмите, – и она пишет в блокноте свой домашний телефон, отрывает листочек и сует его в карман синего сатинового халата сотрудника ботсада. А поскольку тот по-прежнему держит руки в карманах, то пальцы их сталкиваются, и оба они, Ивана и сотрудник, как по команде краснеют.

А и правда жаль, думает Ивана, что сегодня никак не получается. Он, кажется, приличный человек. Вдовец – вон, кольцо на левой руке. И никого себе до сих пор не нашел, нарукавники носит, потому что рукава ему чинить некому, но аккуратный, ботинки, вон, начищенные, не дает себе распускаться, а я и правда люблю венский штрудель… Если два одиноких человека любят венский штрудель, они всегда могут договориться меж собой. Словно бы прощальный привет от Анастасии, словно бы в благодарность за то, что Ивана не оставила ее лежать одну, никем не узнанную, в холоде и мраке, та косвенным образом пытается оттуда, из своего далека, где она там теперь находится, устроить ее, Иваны, личную жизнь и стабильное финансовое будущее. Ну ладно, это Ивана, пожалуй, слишком уж размечталась, но хотя бы раз в неделю сходить с приличным человеком в кафе – это ведь уже неплохо, верно? А уж как иззавидуется Каролина! Эта мысль греет Ивану всю дорогу до библиотеки.

* * *

– Как ваш радикулит?

– Ох, пани Ивана, и не спрашивайте. Я бы сказала, он в расцвете. В самом расцвете сил. Это я чахну, а ему хоть бы что.

– Это все сырость, – сочувственно говорит Ивана, – сейчас самое паршивое время для нашей сестры. Вот, возьмите, можете ставить обратно, я уже прочла что надо.

Вообще-то Ивана любит городскую библиотеку, ее неспешный ход жизни, запах старых книг и мастики, запах газет и новых книг, которые только-только из типографии и даже оставляют, когда их листаешь, черные следы на пальцах, но сегодня у нее нет времени наслаждаться привычной обстановкой.

– Что-то вы с детективов на куртуазную литературу переключились, – задумчиво говорит пани Валевска. – Уж не появился кто на вашем одиноком горизонте? Весна время бурное. И не только в смысле радикулита.

– Личная жизнь – очень тонкая материя, – загадочно говорит Ивана, – чуть тронешь ее грубой рукой, а она раз – и рвется… Но книга мне была нужна не в плане куртуазных намерений. Это как бы исследование.

– Железные у вас нервы, пани Ивана, – неодобрительно говорит библиотекарша. – Буквально сегодня вашу бедную жиличку какой-то маньяк удушил, а вы тут про цветочки читаете.

– Ее удушили в выходные, – сухо говорит Ивана, – скорее всего, в субботу вечером. Я могу позвонить отсюда, пани Валевска?

– Вообще-то это служебный телефон, – говорит библиотекарша, которая исключительно редко звонит по служебным надобностям, но довольно часто по своим личным нуждам, – но если недолго…

– Я недолго. – Ивана предпочла бы, чтобы пани Валевска не присутствовала при разговоре, и не знает, как бы это сказать, чтобы было без обиды, но тут, на Иванино счастье, аптекарша приходит поменять один любовный роман на другой, точно такой же. Ивана остается одна за конторкой и разворачивает бумажку с телефоном полицейской управы.

– Соедините меня с Орестом, будьте любезны. Ну с тем следователем, который ведет дело об убийстве. Что значит «какое убийство»? Не морочьте мне голову, это срочно. Орест, это опять я… ну, Ивана, по поводу жилички… да, я знаю… но у меня новости, я хочу сказать, очень важные… очень.

Она прикрывает ладонью трубку и оглядывается, но пани Валевская увлеченно обсуждает что-то с аптекаршей. Очевидно, свой радикулит.

– Знаю, что заняты. Я много времени не займу. Вот, прямо по бумажке. Акант – искусство, василек – изящество. Изящное искусство получается. Ирландские колокольчики – удача. Плющ – зависимость, сотрудничество. Дурман – обман. Лобелия – злоба, недоброжелательность. Хризантема – правда. Лядвенец – месть. Месть! Я думаю, она знала, что он найдет записку, если она ее напишет, и времени у нее было совсем немного. И она составила букет. Язык цветов, понимаете? Я думала, она врала, ну, цену себе набивала, а она и правда… Почему – чушь? Ну вот…

Она стоит, растерянно сжимая в руке трубку и вслушиваясь в короткие гудки.

Потом поворачивается к пани Валевской, оживленно описывающей аптекарше какую-то чудодейственную мазь…

– Поговорили? – Валевская, казалось бы, поглощенная разговором с аптекаршей, за Иваной тем не менее наблюдала и даже, кажется, прислушивалась.

– Да, благодарю вас, – говорит Ивана, – исключительно полезный разговор. А вот не знаете, пани Валевска, кто у нас сегодня в музее в зале шедевров дежурит? Пани Эльжбета? Ну отлично, просто отлично!

– Не тревожься, Анастасия, – шепчет Ивана, выходя из библиотечных дверей, – я этого так не оставлю!

* * *

– И не говорите, пани Ивана. Такой ужас, такой ужас! Можно сказать, гордость музея. Жемчужина.

Пани Эльжбета всплескивает руками, и вязанье падает с колен на пол. Ивана думает, что, если бы был конкурс на звание идеальной смотрительницы музея, пани Эльжбета бы его выиграла. Музейная смотрительница в пенсне и крупновязаной шали сама до какой-то степени музейный экспонат, без нее и музей не музей.

– Еще повезло, что без человекоубийства обошлось, – заметила Ивана осторожно.

– Ну так этот мерзавец все рассчитал. День города, фейерверк ровно в полночь, прямо на ратушной площади… Шум, гам… Кто там заметит, что какой-то бессердечный, бессовестный! И ведь даже из рамы как следует не вынул, обрезал ножом по краям, и все. Три сантиметра полотна утрачено! Три! А это Вермеер, их во всем мире сорок, считая украденного, нашего!

– А разве день города не в сентябре был? Я вроде помню, тоже салют и тоже на ратушной площади.

– Нет, в сентябре праздновали победу над турками. Ну, когда дворянин этот пробрался во вражеский стан и поджег пороховой склад… Он еще захватил мешки с кофе и первую в городе кофейню основал, знаете, ту, что на углу, в подвале. С тех самых пор ровно в этот день пускают фейерверки в память о поджоге! А день города у нас как раз на солнцеворот, это символично, можно сказать, и, кстати, Магдебургское право нам было пожаловано как раз именно в этот день…

– Плохо мы знаем свою историю, – соглашается Ивана. – Только я вот чего не понимаю. У вас что, сигнализации нет? Как этот мерзавец ухитрился в музей проникнуть?

– У нас, пани Ивана, честно говоря, сигнализация так себе, особенно на втором этаже. А Вермеер как раз на втором этаже и висел последние десять лет. Но техник говорит, что если разбить стекло, то сигнализация среагирует, а если аккуратненько вынуть, то, может, и нет.

– И он, естественно…

– Вынул. И так аккуратно вынул, понятное дело… Нигде не звякнуло.

– А что полиция говорит, он как, один был, не знаете, пани Эльжбета?

– Полиция говорит, один. Следов не оставил, в перчатках работал. У нас тут дома, можно сказать, плечом к плечу стоят, и он с какого-то из соседних по крышам перешел. Полиция говорит, по водосточной трубе.

– Наверное, со двора, – предполагает Ивана. – На улицах народу много было, фейерверк ведь.

– Ну да, со двора. Перелез на крышу музея, а у музея тоже водосточная труба имеется. И он по ней как раз в окно и залез. Картину из рамы вырезал – и обратно… Следователь, молодой такой, Пилад, кажется его зовут, нет, Орест, точно, Орест, так вот, он сказал, что, похоже, преступник долго обстановку изучал, да и в музее не раз был, потому как чисто сработано. Такая утрата, такая утрата, как мы будем без Вермеера? Граф Потоцкий, даритель, если бы узнал, в гробу бы перевернулся.

– А разве его Потоцкий музею подарил, Вермеера? Я вот сегодня в библиотеке была, специально читала, так там в путеводителе написано, что его австрийский посол подарил курфюрсту. Как бы компенсация за то, что костел сакрекерок разрушили прямым попаданием… А уж курфюрст…

– Нет-нет, путеводители врут все, а каталог музейными работниками пишется. Граф Потоцкий этого Вермеера приобрел на аукционе в Бельгии, в тысяча восемьсот сорок девятом, и преподнес городу. Были же щедрые люди. И всегда народ вокруг нее, всегда народ. И просто зрители, и люди искусства. Это же… чистейшей прелести образец, можно сказать. Тут одна копию с него писала, так она почти месяц ходила. Говорит, так он свет писал, никто так не умеет. Что камерой-обскурой пользовался, это понятно, это модно было в его время, а вот свет… Никак у нее не получалось, жаловалась. Чистый свет… Жемчужный, можно сказать. Она так и говорила – жемчужный.

– Кто?

– Из Венской академии. Стажировка тут у нее была. Так она целый месяц с утра и до закрытия. Только поесть-попить выбегала. Мольберт вон тут ставила и работала.

– Надо же, какой энтузиазм, – восхищается Ивана. – Знала я одну, такая беленькая, худенькая… Ноги такие… ну, кривоватые немножко. Всегда в коротком ходит. Эта?

– Нет, эта чернявая, плотная такая, крупная. Но одета богемно, очки, косынка так на затылке узлом… Блуза такая, полотняная… Но видно, что пышненькая. Не могу оторваться, говорит, волшебная картина. Этот холодный жемчужный свет…

– Высокая?

– Ну, высокая вроде. Крупная такая девушка. Кость широкая.

– Ну, не всем же быть аристократками, – задумчиво говорит Ивана, глядя на свое тонкое запястье.

* * *

На улицах уже королевствует вечер, духовой оркестр на площади у фонтана наигрывает что-то военное, и смеющиеся туристы валом валят в кафе «Зеленый пес» на углу Соборной и в ресторацию «Ленивый кот» на углу Тенистой.

Ивана торопится домой. Ей неспокойно. И чем дальше, тем больше.

Лампочку в парадной так и не вкрутили, вдобавок фонарь на улице почему-то тоже погас, так что Ивана поднимается по лестнице ощупью, стараясь отвлечься мыслями о еде. Сначала она думает о венском штруделе и о замечательной, уютной кофейне, где так хорошо сидеть вдвоем, потом – о том, что вообще не успела пообедать как следует, только перекусила в музее буфета кофе с пирожным, и это смех один. Она думает о том, что как придет домой, сразу переоденется и поджарит себе гренки с тертым сыром и помидором. Можно еще открыть баночку зеленого горошка и нарезать окорок, у нее в холодильнике есть прекрасный кусочек вестфальского окорока, он немножко заветрился, но его можно чуть прижарить, так даже вкуснее получится, а потом сварить кофе и…

Тут она наконец добирается до своей площадки и роется в сумочке, доставая ключи и попутно ругая себя за то, что не успела занести наброски и смету расходов молодому Янеку. Ну ничего, думает она, сегодня тяжелый день, да и вообще, если делаешь заказанную работу слишком быстро, это производит на клиента плохое впечатление. Он может подумать, что ты отнеслась к заказу поспешно и несерьезно. Или что у тебя нет других заказов, следовательно, ты, как профессионал, не востребована.

Она очень нервничает, потому что темно и ей кажется, что кто-то вот-вот бросится на нее сверху, с чердачной лестницы, но ключ наконец находит замочную скважину и проворачивается в ней.

Ивана с облегчением захлопывает за собой дверь и зажигает свет.

Ее прекрасная, аккуратная квартира!

Плюшевая скатерть со стола сорвана, и чайные розы, выпав из разбитой вазы, рассыпались по мокрой столешнице. Вышивка, изображающая девочку с букетом, выдрана из рамы, а сама рама висит на одном гвозде. Этажерка, резная, точно фрагмент убранства костела сакрекерок, лежит на боку, и альбомы с выкройками валяются рядом, распластав листы, точно подбитые птицы.

В спальне Иваны точно такой же беспорядок – шкаф чернеет нутром наружу, пестрые платья, красные пояса, серые пиджаки вывалились, точно внутренности из распоротого тела, с кровати сдернут матрас, и не просто сдернут – распорот ножом, и конский волос из него торчит в разные стороны… Что творится в кухне, Иване и представить себе страшно, но она, преодолевая себя, идет туда, чтобы увидеть выпотрошенный буфет, битые чашки, которые хрустят под ногами, кухонный столик с отвалившимся, точно сломанная челюсть, выдвижным ящиком.

Ивана мечется по квартире, точно хомяк по разоренному гнезду.

В комнате Анастасии такой же разор, с той только разницей, что разор там был и раньше, а потому выкинутый на пол матрас и разбросанные диванные подушки уже не производят такого впечатления.

Только тут она спохватывается. Ладислав или кто там, устроивший такой разгром, что не пожалел мамину чашку, любимую чашку Иваны, не пожалеет и ее – если он еще здесь. А она, Ивана, совсем-совсем беззащитна. Ей некого звать на помощь, некуда бежать. Если меня убьют, никто этого даже и не заметит. Разве пожилой вдовый специалист из ботанического сада будет удивляться, чего это я не беру трубку, почему не отвечаю… А я даже не спросила, как его зовут…

Мелко семеня по осколкам и обрывкам, разбросанным по паркету, она бросается к телефону, но телефон молчит, потому что трубка остается в пальцах у Иваны, а шнур беспомощно болтается в воздухе.

В зеркале, где чернеет звездообразная дыра, Ивана видит себя, бледную, раздробленную на несколько несовпадающих фрагментов, и за спиной – еще что-то, встающую из полумрака тень, огромную и живущую как бы самостоятельной жизнью.

* * *

– Так и будешь молчать, старая ведьма? Где она?

А странно все же, думает Ивана, что и он, вслед за Анастасией, назвал ее старой ведьмой. Видно, они давно работали вдвоем и, наверное, научились думать одинаково… Несмотря ни на что… Ну да, плющ на языке цветов – сотрудничество. Зависимость.

– Кто – она? – Ивана приподнимает аккуратные брови. – Анастасия? Это я у вас должна спрашивать.

– Не заговаривай мне зубы. Где картина? Где Вермеер?

– Понятия не имею. Разве… – Ивана не удерживается и ядовито спрашивает: – Разве вы не увезли его в багажнике своего прекрасного красного автомобиля?

– Стерва подсунула мне фальшивку, – говорит Ладислав.

Он точно такой, каким Ивана его себе представляла, – крупный, темноволосый, с большими руками. Она представила себе, как эти большие руки смыкаются на полной шее Анастасии, и вздрогнула.

– Подсунула мне фальшивку, копию, она, оказывается, с самого начала готовилась меня кинуть, а оригинал где-то спрятала, и если ты мне, паскуда, не скажешь, где…

– Оба хороши, – говорит Ивана сухо, – вы, значит, заказали ей Вермеера, а когда она вам его принесла, когда выполнила ваш заказ, решили от нее избавиться? Еще бы – и картина у вас, и денежки целы.

– Ну, – угрюмо соглашается Ладислав.

– А она вас, значит, надула.

– Ну.

– Зря вы ее убили, получается. Поторопились. Когда убивали, получается, еще не знали, что она подсунула вам копию.

– Ну.

– Поспешишь, – наставительно говорит Ивана, – людей насмешишь. Не убили бы, может, выследили, где она прячет настоящего Вермеера.

– Он должен быть где-то здесь, – Ладислав сжимал и разжимал пальцы, костяшки которых поросли густым темным волосом, – должен. Где еще ей его прятать было? Она хитра была, но я ее перехитрю. И если ты не скажешь мне, где Вермеер, я задушу тебя этими вот руками.

Ивана думает, что, как только он найдет Вермеера, он все равно ее задушит. Кому нужны лишние свидетели, особенно свидетели позора?

– Мертвые, – задумчиво говорит она, – тоже могут говорить. И не всегда то, что вам нравится. Уж они-то найдут способ. Например, язык цветов… Владея языком цветов, можно очень многое сделать.

– Что ты несешь, старая курица?

– О, это замечательная штука – язык цветов. Считается, что это язык влюбленных. Но, понимаете, это не совсем так. Он годится почти на все случаи жизни. Я думаю, это потому, что любой язык – язык влюбленных. Что может быть важнее любви? Ну вот бальзамин, например, означает нетерпение. А лютик – богатство. Вам не терпится получить свое богатство, верно? – она поджимает губы и какое-то время молчит, раздумывая, потом поднимается со стула, на который ее толкнул мощной рукой Ладислав. – Что ж, пойдемте. Я думаю, я знаю, где она его спрятала.

– В твоей спальне? – Ладислав стоит посреди разоренной комнаты и недоуменно вертит круглой головой.

– Ну не в ее же. В ее спальне вы, вон, все перерыли, и даже дважды. Вы ведь уже рылись тут вчера… А ключ вы где взяли? У нее из сумочки вынули?

– Ну…

– Она знала, что в ее сумочке будут рыться. Потому и не оставила никакой записки.

– Точно. Не оставила. Я все перерыл. Так где Вермеер?

– Я ж говорю, я так думаю, он у меня в спальне.

– Я там уже искал, старая ты дура..

– На то и тайник, чтобы его не нашли посторонние, – презрительно говорит Ивана.

– Тайник? – От Ладислава пахнет каким-то противным одеколоном. И, поскольку он потратил много физических сил, да еще нервничает, вдобавок от него несет каким-то специфическим мужским запахом, терпким и опасным, так, наверное, пахнет тигр в зоопарке, если кто-то отважится подойти к нему достаточно близко, чтобы убедиться в этом. И сам он, Ладислав, очень крупный, очень большой, очень плотский. Ивана всегда боялась таких вот больших мужчин. И правильно боялась, как выяснилось.

– А она откуда знала? Про тайник?

– Я ее однажды застукала у себя в комнате. И вид у нее был… ну такой… вороватый. Она профессионал, не то что, извиняюсь, вы. Она знала, где искать тайники.

Ладислав пропустил шпильку мимо ушей.

– Показывай.

Ивана решительно направляется в спальню, Ладислав топает за ней, на всякий случай положив лапу на ямочку между ключицей Иваны и основанием ее же, Иваны, шеи. Эта же рука, думает она, лежала на шее Анастасии, и чем это кончилось?..

– Вон там, в кладовке, лестницу возьмите, – сухо говорит она.

– Вот эту? – Ладислав легко, как перышко, вынимает из кладовки стремянку. В кладовке он тоже успел порыться, и теперь на полу лежит ворох старой одежды, которую Ивана обычно пускала на тряпки.

– Да. Приставьте ее к шкафу. И придержите. Я сама достану.

Она скидывает ботики и легко карабкается на стремянку, думая о том, что очень удачно надела сегодня совершенно новые чулки и на пятках у нее нет дырок. Даже при убийце нельзя распускаться. Особенно при убийце.

– Ну? – Ладислав нетерпеливо топчется внизу, его голова находится на уровне Иваниных бедер. Еще ни один мужчина не оказывался к ней так близко. Нет уж, думает Ивана, и не надо, благодарю покорно.

– Тут, наверху, доска должна отходить. Но что-то… не… получается, – Ивана устало сдувает со лба выбившуюся из прически прядку, – она приколотила там, что ли… Мне эта нужна… как она называются? Стамеска? Или клещи. Что-то, чтобы подцепить.