Текст книги "Хождение за два-три моря"

Автор книги: Святослав Пелишенко

Соавторы: Сергей Осташко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мне предстояло впервые ознакомиться с пограничной системой лично. Косвенная сила запретов (на пляж ночью не ходить!), слухов (говорят, они снова Каролино-Бугаз закроют!), жалобы моряков (на рейде лишние сутки продержали!), неимоверные сложности для рыбаков-любителей и яхтсменов (причем своих, для болгарских яхт, например, все обстояло куда проще) – все это мне, одесситу, было известно с детства. Сила была неукоснительной и располагалась где-то вне жизни приморского города, над ней. Сила потребляла бумаги и выдавала бумаги же. В людях она как бы и не нуждалась: по-моему, до сих пор я ни разу в жизни и не встречал живого пограничника… Вся сложность сегодняшнего визита была в том, что следующий пограничный пункт – Скадовск. Он лежал в стороне от нашего маршрута; зайти туда означало потерять минимум сутки.

На заставе правил молодой, улыбчивый старший лейтенант Мы нарисовали ужасную картину: яхту бьет о дно, ветер усиливается. Губернатор Железного Порта понимающе хмыкнул.

– Могу дать выход до Черноморского, – сказал он. – Но вдоль берега.

Для нас это означало зигзаг вдоль всего побережья Каркинитского залива. Я развернул документы и победоносно ткнул в маршрутную карту.

– Вот видите: у нас курс прямо на Евпаторию.

На карте пунктирная линия действительно соединяла Гендру с Евпаторией; правда, рисовал линию Сергей и с тем же успехом мог провести ее и через Босфор.

– А где тут печать? – мудро улыбнулся старлей. Я понял, что нас видят насквозь, но сочувствуют – и взглядом остановил Даню, продолжавшего бубнить о киле, якобы бьющемся о дно.

– Вот что, ребята, – сказал старлей после тягостного молчания. – Сам я решить этот вопрос не могу. Будем звонить в отряд.

Он снял трубку и сразу приступил к делу.

– Как быть, товарищ полковник? Тут у меня яхта, в маршруте у них указана сразу Евпатория, – и старлей, улыбнувшись, открыл документы на той странице, где после Железного Порта была указана не Евпатория и даже не Черноморск, а Скадовск. Я покраснел.

Из трубки полился металл.

– Есть, – все тверже выговаривал старлей, приподнимаясь со стула, – есть. Понял. Так. Есть! Почему не понял? Я все понял, товарищ полковник.

Он повесил трубку. Мы с Даней тоже стояли, невольно вытянувшись.

– Вот что, ребята… – выдохнул старлей, и мы втроем, расслабившись, снова сели. – Идти нужно в Черноморск. Это факт. И при этом отметиться в Скадовске.

– Значит, заходить в Скадовск? – спросил я с отчаянием, пока Даня заводил пластинку о киле, ударах о дно и ветре.

– Нет. Заходить не надо, – неожиданно сказал старлей. – Я даю выход до Черноморска. Вы идете мимо Скадовска. Вас замечают, делают отметку: такая-то яхта, проследовала тогда-то.

– Так подходить же к Скадовску… – все равно же надо? – не понимал я. Старлей развел руками, пораженный моей тупостью.

– Ваше дело идти, так? Факт. Наше дело вас засечь. Вы идете себе на Черноморск, – он провел ладонью по столу, показывая, как именно мы идем. – Двухмильной зоны не нарушаете: это – ваша задача. Мы вас засекаем, это наша задача. А если мы вас не засекаем, это уже наша ошибка. Ошибка, понятно? Вы идете на Черноморск…

Я посмотрел на Даню; лицо мастера по парусам выражало неестественную степень хитрости. Потом я посмотрел в серые, чистые, очень русские глаза старшего лейтенанта. До меня наконец дошло.

В пустой неуютной комнате (но и сюда доносился шум прибоя) три человека пожали друг другу руки и улыбнулись – улыбкой посвященных, кроткой и мудрой улыбкой людей, познавших Систему.

V

Вот и Железный Порт растаял за кормой. Вдоль борта тянулась все та же безлюдная желто-зеленая кайма. До оконечности острова Джарылгач, где предполагается ночевка, еще тридцать миль, шесть часов ходу. Странно: не утомляет это однообразие. Оно входит в замысел.

– Данька, уйди с носа! Ты ж взрослый парень!..

– Ой, батя, ничего ж не будет!..

Саша по-прежнему сидел в позе «лотос»: волевой матрос был погружен в изучение книги «Школа яхтенного капитана». Его неподвижная фигура на фоне заката и моря напоминала полотна Рериха. На горизонте собирались грозовые тучи; и по-прежнему гудел, как заевшая пластинка, всепроникающий прибой.

Сумерки загнали меня в каюту. В свете штурманской лампы над картой нависал нос Сергея. Вокруг были разбросаны циркули и штурманские линейки. Шелестели страницы двух лоций: Черного и почему-то уже и Азовского моря.

– В ясную погоду мыс Айя открывается с сорока миль, – с порога сообщил мне Сергей. – Миля – шестидесятая часть градуса долготы. По розе ветров можно прокладывать курс…

– Все ясно, – я взял блокнот и попытался записать впечатления сегодняшнего дня. Событий было много, они теснились, отталкивая друг друга локтями, не желали укладываться в рамки слов. Мне казалось, что с момента выхода из Очакова прошел не день – по крайней мере месяц. Или год. Или, правильней всего, девяносто миль морского перехода.

– В Керчи мы будем восемнадцатого июля, в шесть часов вечера, – с какой-то механической интонацией произнес Сергей. – Ты знаешь, кстати: Лондон-то находится на широте Киева!

Произошло непоправимое. Судовой врач свихнулся на почве навигации.

Глава 4 Принесенные ветром

12 июля.

Переход остров Джарылгач – бухта Узкая. Ветер N.

I

…И вот, как уже было сказано, утро просочилось в каюту вместе с дождем. На койку падали тяжелые холодные капли. Сверху яхта протекала значительно больше, чем снизу.

Дождь уже шел, когда «Гагарин» отдал якорь у оконечности острова Джарылгач. Именно этой ночью меня поднял звон цепей, нас тянуло на отмель, был аврал, сна не было, и именно сегодняшний рассвет возродил естественный вопрос: зачем же все-таки я во все это ввязался?..

– Все-таки согласись, Баклаша: повезло нам, – задумчиво сказал Сергей. Поскольку я молчал, судовой врач поднялся, кряхтя и трудно помещаясь в каютном пространстве, натянул штормовой плащ; скрылся в люке.

Я продолжал лежать с уютным ощущением: имею право. Во время ночного аврала матросы так и не проснулись. Сергей поступил остроумней: когда цепь запасного якоря наконец зазвенела в клюзе, сонно спросил, откуда звон и по ком он звонит. Я с удовольствием прислушался: сверху, с палубы, донесся гневный голос Данилыча. В альпинизме это называется «разбор восхождения». Правда, доставалось – ше такое? – в основном Дане. Меня не касается…

Койка мерно покачивалась. Несмотря на сырость, можно было еще поспать; можно и обдумать возрожденный вопрос о смысле моего здесь присутствия. С момента отхода вопрос этот как-то забылся, подавленный обилием впечатлений. Впрочем, заниматься самопознанием и сейчас не хочется. Хорошо ведь? Хорошо… Эффект палатки: мокро, тесно – и беспричинно уютно, защищено. Палатка, которая движется. Купе, которое плывет. Каюта… Почему это, попытался я подогреть угасающее сознание, почему только в каюте начинаешь понимать, что вне каюты ты был, строго говоря, ненормальным?.. Тендра, «Мгла», простая смерть Володи, шипит за тонким бортом вода, удивительно спокойное лицо тети Пати… как же она-то без каюты обходится? Я начинал задремывать.

– Баклаша! – Лицо Сергея, возбужденное, мокрое, нависло в раме люка. – Поглядел бы, что делается! Дрыхнет он!.. – Судовой врач опять исчез. Из люка пахнуло сырой свежестью.

В крышу каюты по-прежнему стучался дождь. Я встал, надел штормовой костюм и поднялся на палубу.

II

На руле стоял Даня. Его цыганская бороденка мокро топорщилась, в зубах торчала раскисшая папироса, с полей невообразимо-фетровой шляпы лилась вода. Над мастером по парусам плыло небо, налитое всеми оттенками свинца и олова; на горизонте этот припой натекал на бронзу с прозеленью. Угадать, где небо переходит в море, помогала только ниточка далекого берега с едва заметными портовыми кранами. А впереди и горизонт, и небо закрывали паруса.

Меня охватило ощущение праздника. Вдоль Тендры, из-за слабого ветра в сочетании с пограничным «контрольным сроком», шли под мотором; но и сонный полет под парусом на переходе Ильичевск – Очаков был не похож на то, что я сейчас видел. Происходило нечто совсем иное.

Дождь был соленым. С гребней срывалась пена и зависала, с кажущейся неторопливостью плывя по ветру. Из ералаша волн в какой-то неуемной радости вылетали двухцветные тела мелких дельфинов-белобочек и с плеском погружались, проныривая под бушприт. Мы шли фордевинд. Ветер шелестяще выл, и казалось, что этот звук, один звук несет яхту. Паруса гудели, как трансформатор высокого напряжения. Зыбь приходила в корму слева; на гребне нос яхты начинал подниматься, корпус вдавливало в воду, и в этот момент максимальной скорости, когда Даня с трудом удерживал румпель, из-под киля вдруг вылетал водоворот свистящей пены, шипел – и улетал в сторону, расплываясь далеко позади!

– Хорошо идем! – прокричал Данилыч. Его широкое лицо блестело, глаза светились, как у мальчишки перед охотой. – Данька! Давай еще и апсель поставим!

Мастер по парусам с готовностью кивнул, передал руль «бате» и скрылся в носовом отсеке. Вскоре оба матроса тянули какие-то фалы, обменивались репликами типа «отдай штаг»… Мы с Сергеем тупо переминались с ноги на ногу. Обидно чувствовать себя идиотом, но я совершенно не понимал, что такое штаг и кому его нужно отдать.

Трясина парусной терминологии неизбежно засасывает новичка. Перед отъездом я полистал «Школу яхтенного капитана», и в голове бессмысленно засел один из вопросов для самопроверки. Звучит он так: «Отдавать ли топенанту бизани при галфинде?» Полная парусность «Юрия Гагарина» – около ста квадратных метров, самый большой парус – стаксель. Передняя мачта – грот, парус на ней тоже грот. Все это я знал и уже не называл точно такой же парус на второй мачте «задним гротом». Это была бизань; впрочем, мачты имеют одинаковую высоту, иногда сам капитан именовал грот-мачтой как раз заднюю, передняя становилась фок-мачтой, парус на ней – фоком, бизань исчезала, и я невольно повторял фразу одного из коллег-преподавателей, обращенную к студентам:

– Знаете что? Не нужно делать из меня дурака…

Апсель, по форме похожий на лист каштана, взлетел вверх, хлопнул и распустился.

– Хорошо потянул! – Данилыч всем телом навалился на длинное перо румпеля.

Накренившись, яхта полетела еще быстрей.

– Батя! Может, на штурвал руль перевести?! – закричал Даня.

– А?!

– Управление… на штурвал! Легче будет!

– Не надо! Я так лучше лодку чувствую, вот оно! – В двух метрах друг от друга капитану и мастеру по парусам приходилось кричать во весь голос. Негромкие шипящие гласные ветра уносили слова куда легче, чем вчерашний грохот мотора.

– Узлов шесть идем! – закричал Данилыч.

– Шесть?! – Даня вспыхнул. – Какие шесть, когда восемь!

– Шесть, – капитан дернул рулем, оценил взглядом улетающую воронку – и обидно ухмыльнулся. – Шесть, сынок.

– Ну ше ты начинаешь, батя?! Без апселя семь было!

– Шесть. Опять споришь?! – неожиданно побагровел Данилыч. – Ты с мамой своей спорь, со мной спорить не надо, вот оно. Спорим, что шесть?..

Даня капризно затряс головой. Данилыч вдруг бросил руль. «Гагарин» вильнул, слегка изменил курс и, к моему облегчению, ровно пошел сам, а капитан схватил мастера по парусам за плечо – идем! – и потащил на нос. Мне было видно, как оба отчаянно жестикулировали, щупая стаксель. Судя по долетавшим фрагментам, одновременно с количеством узлов обсуждались дела семейные.

Помнится, перед отходом из Ильичевска, узнав о том, что один из матросов капитанский сын, я огорчился – в команде будет любимчик. Что ж, я не ошибся. В качестве «своего» Даня находится на усиленном режиме воспитания. По отношению к остальным Данилыч – терпеливый моралист, склонный к нотации, но Даня обладает способностью мгновенно вывести капитана из себя, сам заводится с пол-оборота, потом так же быстро остывает, и называется у него весь этот ритуал «поцапаться с батей»…

– «Восемь»! Спорит он!

– Ну не восемь. А ше, шесть? – Постепенно затихая, семья Кириченко возвратилась на корму. Перемирие было достигнуто решением «набить еще и кливер».

Лично мне казалось, что узлов – все девять. Норд свежел; в порывах яхту с корнем вырывало из воды и несло по воздуху. Берег Джарылгача давно исчез, мы пересекали широкий Каркинитский залив. Тяжелой синевой наливались скаты двухметровых валов. Дождь по-прежнему лил, и его капли висели неподвижно, летя: по ветру рядом с нами.

Должно быть, прошло несколько часов; я этого не чувствовал. Впереди открылся берег Крыма. Он был похож на срез броневой плиты, разделяющей небо и море.

– Буди штурмана, пускай определится! – весело закричал Данилыч. Это была емкая фраза. Во-первых, судовой врач назначался штурманом: его увлечение навигацией не прошло для капитана незамеченным. Во-вторых, я только сейчас заметил, что врач-навигатор спит, спит сидя. Его нос опустился на грудь, а из рук выпал карандаш и промокший блокнот…

Из путевых записей Сергея

12 июля, ветер N, пять баллов. Переход о. Джарылгач – бухта Узкая. Истинный курс 190. Девиация 10, компасный курс 180 на Межводное. Расстояние: 30 миль. Ориентировочное время движения: 6 часов. Первой откроется нефтяная вышка на Бакальской косе, слева от курса 20. Берег согласно лоции откроется за 8 миль, в 12.30. Створы Ярылгачской бухты: см. «Огни и знаки Черного моря». Затем курс 220, компасный 210, и все это нужно помнить, когда тебя будят!

– Так где мы? – Капитан явно иронизировал.

– Киммерия… – пробормотал Сергей, глядя на стремительно растущий берег. Древнее название Крыма прозвучало античным ругательством. – Где нефтяная вышка?

– Нету, снесли. Твои действия?

Навигатор вопросительно зашипел. Уже были видны фонтаны прибоя. Справа серые скалы понижались перед входом в какую-то бухту. Данилыч сжалился:

– Вот оно! – Он ткнул в карту, и мы впервые оценили своеобразную прелесть этого выражения. «Гагарин» выходил точно к цели.

III

Вход в бухту Узкая довольно широк. Яхта дважды повернула, обходя мыс и каменный мол. Тяжело упали мокрые паруса. В маленькой, со всех сторон укрытой гавани стояла неожиданная тишина. Ветер порвал облака, открылся кусок вымытой синевы. На берегу валялись рассохшиеся рыбачьи баркасы. В воде отражалось кафе стиля модерн и ветхий дом с вывеской «Баня».

– Поздравляю с прибытием в Крым, господа! – торжественно сказал капитан.

– Крым – курорт, – изрек Сергей. – Это не Крым. Стереотип не срабатывает. Логично?

И все же это был Крым. Цвет воды, мягкая настойчивость солнца, белая пыль, которую поднял проехавший в стороне грузовик, – все это было чуть ярче обычного.

Мы пришвартовались к борту единственного в бухте судна – сейнера. Борт был ржавый, в соляных потеках. На палубе громоздились бочонки, в воздухе витали ароматы рыбного промысла.

– Морякам привет! – На сейнере показался вахтенный, такой же мятый и просоленный, как его судно. – Откуда?

– Из Одессы.

– Ну?! Слышь, Витя, опять одесситы! – обрадовался рыбак. Откуда-то из трюма тут же вынырнул Витя. Он был помоложе. Оба уставились на нас с веселым зрительским предвкушением.

– В чем дело? – гордо спросил Данилыч. – Какие одесситы?

– Были тут до вас, позавчера ушли… Веселые! Капитан рыжий такой, молодец! В фуражке с крабом ходит.

– И в черном свитере? – Данилыч поморщился.

– Точно. Ну, выдавал! А вы «Частушки морские» тоже можете?..

– Солярка у вас найдется? – не отвечая, осведомился капитан. Старший рыбак громко засмеялся, решив, видимо, что представление началось.

– Ну дает!.. Как не найдется? Бутылку дашь – по краспицы зальем.

– Вот оно. Вы немного отдохните, – повернулся к нам Данилыч, – а потом горючки наберете. На заставу сам схожу…

Капитан начал собираться. По мере того, как штормовая одежда сменялась парадно-выходной, лицо Данилыча теряло праздничное выражение. Когда он взял папку с документами, перед нами был уже не морской волк, а пожилой человек, которому предстоят неприятности.

– Мне тоже на берег, – вдруг твердо объявил Саша – Письмо могло прийти. От матери. До востребования.

– Дай бате паспорт, – быстро предложил Даня. – Он получит. Возьмешь письмо, батя?

– Спасибо. Я сам, – Саша покраснел и отвернулся от невинно улыбающегося мастера по парусам.

Заправка яхты горючим – процедура сложная. Нацедить канистру в машинном отделении сейнера, из широкого крана в узкое горлышко; подняться наверх, перелезть через борт и леерное ограждение; заползти в кормовой отсек яхты и там, согнувшись в три погибели, фильтровать маслянистую жидкость с помощью лейки, затянутой марлей… Рыбаки, разочарованные уровнем проявляемой нами веселости, издали все же поглядывали с ожиданием на новых одесситов; не отчаивались.

– Сколько вам платят? – неожиданно спросил Витя.

– Как это??

– Ну как… полевые, прогонные?

– Отпуск. Мы отдыхаем, – с канистрой в руках прохрипел Сергей.

– Во дают! Молодец!..

Данилыч вернулся довольно скоро, одновременно с Сашей.

– Ну? Что застава?

– Потом расскажу. Давайте обедать… – Но после еды капитан молча залез в машинное отделение и стал осматривать мотор.

На сейнере тоже отобедали. Старший рыбак вышел на палубу. Он уже значительно меньше нуждался в увеселениях извне.

– Ребяты! Ухи хотите? Юшка нормальная… Мы были сыты; по простоте душевной я начал отказываться. Вмешался Сергей:

– Ну если попробовать, на завтра…

– Кастрюлю тащи.

Даня охотно нырнул в каюту, вынес шестилитровую емкость.

– Да вы чего?.. – Рыбак даже обиделся. Витя вытащил из камбуза и показал их Кастрюлю. Напоминала она гайку, которой крепится на валу главная турбина Нурекской ГЭС. Даня поскреб бородку, достал ведро. Ведро заполнилось до краев.

– А это что? – продолжая проявлять душевную простоту, я указал на объемистый белый кусок мяса, окаймленный нежным жирком. Рыбак пожал плечами.

– Белуга. Без красной рыбы разве уха?

– Белуга, извините, не красная рыба. Красная – горбуша, чавыча. Семейство лососевых, – заявил Саша. Рыбак только еще раз пожал плечами. Мастер по парусам ехидно улыбнулся.

– Саня! Ты письмо получил?..

IV

Странно: Данилыч упорно не желает сообщить, что произошло на погранзаставе.

– Хорошо все, потом… Баки доверху заполнили? Ну вы тогда немного отдохните… – Капитан на секунду задумался. – Компасом надо заняться, вот оно.

О гнусной необходимости время от времени заливать в компас спирт – испаряется, видишь ли! – мы уже были наслышаны. На борту «Гагарина» много компасов. Самый маленький, авиационный, легко может уместиться в кармане случайного гостя; чтобы этого не случилось, он наглухо привинчен в каюте. Несколько шлюпочных, побольше, отражают развитие отечественного компасостроения за последние сорок лет.

Главный же компас «Гагарина» напоминает противотанковую мину, зачем-то установленную на кардановый подвес. Ящик с этим сооружением находится на крышке люка перед штурвалом и при желании легко может быть снят; нужно только, чтобы такое желание одновременно возникло у пяти-шести человек. По ободу котла тянется непереводимая надпись. Возможно, в ней разъяснено, где Данилыч его достал и как дотащил. Достоверно одно: спирта в эту навигационную установку входит много.

Дивный аромат поплыл над бухтой Узкая. Старший: рыбак побледнел.

– Вы что делаете?!

– Хочешь выпить? – напрямик спросил Данилыч,

– Не в том дело… В него, гада, и воду можно заливать, мы всегда так делаем… Вам что, не жалко?! Нам было жалко.

– Даня, – спросил Сергей, а если в тебя влить два литра спирту, ты правильный курс укажешь?

– Да ты ше! Я буду падать точно на север.

Когда мы окончили свое черное дело, уже смеркалось. Кажется, капитан ждал именно темноты. Не придумывая никаких новых работ, он собрал команду в каюте, зачем-то закрыл люк, зажег лампу. Это походило на сходку заговорщиков.

– Вот что, господа… Выхода не дали. У них яхта потерялась.

– А нам какое дело?.. Как потерялась?..

– Дай-ка папиросу, Слава, – неожиданно попросил некурящий капитан. Он неумело затянулся и вдруг закричал:

– Ему что! Пижон! Покривляется, ему все простят и дальше пустят!..

– Извините, Анатолий Данилович, – робко сказал в наступившей тишине Сергей. – Можно я люк открою? Духота невыносимая.

– Им что! Стали где-нибудь и водку пьют! А выпускающий на всех одесситов бочку катит?!

– Знаешь, батя, давай по порядку, – попросил Даня.

Постепенно выяснилось следующее. Потерялся одесский катамаран «Мечта»; по словам Данилыча, «терялся» он каждый год. Вольнолюбивый катамаран обладал интересной особенностью: при виде какой-нибудь уютной бухточки тут же забывал о контрольном сроке. Пограничная строгость «Мечте» нипочем: капитан ее, в миру не то конферансье, не то массовик-затейник, по отзывам рыбаков – «веселый, в фуражке с крабом», по определению Данилыча – пижон, – приноровился давать на заставах шефские концерты. Последние избавляли от законного возмездия его самого, но, естественно, не других: не нас. «Но это же чепуха какая-то получается?» – «Чепуха», – согласился Данилыч. А главное, идет эта самая «Мечта» вроде бы по нашему маршруту, на Волгу… Не точно, но вроде бы…

Некоторое время мы молчали. В желтом свете лампы на лбах экипажа блестели крупные капли пота. Жара в каюте и вправду была невыносимая.

– Во гады… – пробормотал Даня, и тут весьма своевременно прозвучал спокойный, трезвый голос Саши:

– Не совсем понимаю… Чего мы разволновались все?

– Как почему?! Пижон этот впереди… нам же покою не будет, вот оно!

– Следовательно, нужно их обогнать, – спокойна сказал Саша. – В конце концов, дело обстоит просто: как только найдется катамаран этот – отпустят и нас. А когда опять станет, мы его обойдем.

– Логично, – согласился Сергей. – Знать бы только, как они выглядят. А то еще не тех обгоним.

– Ну, это проще простого. Всегда пижоны под рыжим стакселем ходят, – Данилыч уже немного успокоился. – Перегоним. Должны на Волге первыми быть, вот оно!..

На том и порешили. Тревога – не совсем, кстати, понятная, – которую вызвало появление соперника, быстро улеглась. А зря.

Зря.

Я, помню, даже порадовался. В документах похода, в графе «цели и задачи», значится «выполнение спортивных нормативов, а также посещение мест боевой и трудовой славы». Таков общий знаменатель наших устремлений; личные мотивы стройность формулировки досадно нарушают. Вернее, нарушали.

Вот они сидят передо мной в каюте, члены экипажа парусно-моторной яхты «Юрий Гагарин». Наверное, каждый ждет чего-то своего от путешествия. С Даней, допустим, ясно – спортсмен, «мастер по парусам». Сергей натура легкая, нервная, навигационная; для него на первом месте поиск свежих ощущений. Саша загадочен, я… ну что ж, пока будем считать, что моя цель – в ходе путешествия перенять педагогический опыт у Данилыча. Сам же капитан свою сокровенную идею сформулировал совсем просто – должны на Волге первыми быть, вот оно! – и мы, все разные, вдруг все вместе почувствовали обиду при мысли, что «Юрия Гагарина» опередит чья-то «Мечта».

Появление неожиданного соперника сплотило команду; я понял, что окончился один из очень важных этапов путешествия.

Другое дело – знакомство с яхтой и морем. Этот этап продолжался.