Текст книги "Девятый дом"

Автор книги: Светлана Яркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

И семя сомнения прорастает в огромный куст, если его регулярно поливают к тому же. Именно поэтому я давно перестал советоваться с кем-либо перед прыжком через очередную лужу. Вот перепрыгну, тогда скажу. И с тобой бы не стал советоваться, хотя ты отличаешься от остальных.

– Ты, наверно, просто привык уже доказывать другим, что у тебя все должно получиться. И даже если рядом никого нет, ты на автомате доказываешь сам себе, что сможешь. В этом и ошибка. Доказывая себе, ты допускаешь возможность провала. Не нужно доказывать даже себе. Ты же сам сказал: вот перепрыгну, тогда скажу. Просто бери и прыгай. Просто иди и настраивай арфу. Не думай как, просто делай. Решение сложных вопросов обычно оказывается намного проще, чем предполагаешь, – сказала Миа.

– Но ты тоже пока не настроила свою скрипку, – поднял брови Монг.

– Нет, но здесь ключевое слово «пока». Нет ничего невозможного. Все упирается в силу желания и время. Времени у меня целая вечность. И у тебя, кстати, тоже.

– Целую вечность я здесь торчать не собираюсь, – ухмыльнулся Монг. – Меня Монг зовут, кстати.

– Да знаю я, – улыбнувшись, ответила Миа, – если ты не против, сегодня могу составить тебе компанию на обеде.

– С удовольствием, – Монг тоже улыбнулся, как оказалось, впервые за сегодняшний день, – я буду здесь рядом. – Он как будто побоялся, что она его потеряет.

Миа кивнула ему и принялась вслушиваться в звуки скрипки, такой непредсказуемой и своенравной. Монг опять остался один.

Он часто оставался один еще в детстве, да и во взрослой жизни тоже, перед неразрешимыми вопросами. В детстве, когда бабушка уже умерла, его проблемы никто не воспринимал всерьез: какие могут быть проблемы у ребенка. И никто не мог ответить ему на вопросы: в чем разница между «в земле» и «под землей», инопланетяне называют нас тоже инопланетянами или как-то по-другому, и почему море и небо голубого цвета, когда на самом деле вода и воздух прозрачные. Взрослые отшучивались и говорили, что меня интересует какая-то ерунда. Но разве это ерунда? Они просто не знали ответа.

Во взрослом возрасте сфера интересов Монга сместилась, и его стали интересовать другие вопросы: где кончается бесконечность? она ведь где-то должна заканчиваться, где находится наша Вселенная? очевидно, что в каком-то пространстве, а оно где? если Вселенная все время растет, как говорят ученые, значит, раньше она была меньше, значит, ее границы были ближе к центру, значит, они где-то были, что тогда за этими границами?

И Монг искал ответы сам. Находил не всегда, но искал. Иногда ему встречались люди, такие же ищущие, с таким же открытым всему новому сознанием. Но их было крайне мало, не все из них надолго задерживались в его жизни. По большей части он был один. Вокруг были семья, друзья, но чувство одиночества, непринадлежности именно к этому миру не покидало его на протяжении всей его жизни. Ему всегда казалось, что его дом где-то в другом месте. Когда-нибудь он туда обязательно попадет, а пока придется пожить здесь.

А как жить, если ты совсем один, если тебе не с кем поговорить о том, что тебе интересно, а другим – неинтересно? А разговаривать о том, что интересно другим, а тебе нет, неинтересно вдвойне, пресно, скучно. Такое чувство, что из тебя вытягивают сознание и заполняют пустоты тягучей липкой массой, которую потом сложно выковырять.

Грусть – то чувство, которое часто испытывал Монг. Грусть от банальности мира, от нежелания людей бороться с этой банальностью. Лучший друг Монга, – если, конечно, можно назвать лучшим единственного, он ведь заведомо становится таковым, – как-то предложил ему отправиться на весельной лодке в другую страну практически без денег. Целью такого путешествия было посмотреть, смогут они выжить и насладиться красотами других мест или нет. По расчетам мероприятие должно было занять один месяц. Все неотложные расходы были посчитаны, маршрут построен, отпуск на работе согласован. Но за неделю до предполагаемого путешествия Монг засомневался в его безопасности, действительной необходимости и сомнительности игры, которая явно не стоила свеч.

– А вдруг нас убьют, ограбят, посадят в тюрьму? Или мы умрем с голоду? Или утонем не доплыв? – спрашивал он у друга, грызя ногти. Так он делал всегда, когда боялся.

– Ну, у других же получилось, – убеждал друг, – почему у нас не получится? Мы можем не плыть, но через год ты об этом будешь жалеть. А когда тебя дети или внуки будут спрашивать о твоих приключениях молодости, тебе нечего будет им рассказать.

– У нас не получиться, – напирал Монг.

– Откуда ты знаешь? – не сдавался друг. – Чтобы узнать, нужно попробовать.

Друг, как мог, пытался переубедить Монга, приводя все возможные и невозможные аргументы, но корень застарелых убеждений, в который уже успело прорасти зерно сомнения, выдернуть из земли не удалось. В итоге они никуда не поплыли.

Потом друзья больше не возвращались к этой теме, хотя Монг иногда ловил во взгляде своего товарища не то укор, не то ту саму грусть от банальности мира и нежелания людей бороться с этой самой банальностью. Похоже, что и сам Монг был теперь причислен к числу таких людей.

«Надо было все-таки поплыть тогда, – подумал про себя Монг, вспомнив моменты своего давнего сомнения. – У нас бы все получилось. Получилось бы. – Монг стал бесцельно ходить вокруг арфы. – А не это ли сомнение мешает мне понять, как устроен инструмент, и настроить его? Что мне мешало тогда отправиться в путешествие? Страх. Страх, что мы утонем или умрем с голоду. Но сейчас я и так мертвый. Значит мне нечего бояться. Страх – это всего лишь помеха, которая встает на защиту того старого, что так боится потерять. Страх может быть только от неизвестности. Если исход известен, то боятся уже глупо и неразумно. Исход можно или принять, или бороться с ним, но не бояться. Сомнения возникают от неизвестности, неизвестность – от незнания. Но всем великим открытиям предшествовало незнание, а сделаны они были путем наблюдения за объектами. Нужно просто наблюдать и ждать».

Монг не торопился к арфе, а стал прислушиваться ко всему оркестру. Надо сказать, что звуки были по большей части отвратительные, как будто мычит стадо разновидных животных. Но иногда проскальзывали чистые звуки, как будто происходила кратковременная настройка и снова рассыпалась. Это было похоже на настройку каналов телевизора. Телевизор начинает искать каналы, двигаясь по частотам снизу вверх. На экране в это время серая рябь и шипение. Как только антенна улавливает частоту канала, на секунду на экране появляется четкое изображение и четкий звук. Зафиксировав эту частоту, тюнер передвигается дальше по шкале, и на экране снова появляется рябь и шипение. Примерно то же было и в настроечном зале. Только телевизор по завершении настройки начинал показывать все каналы четко, здесь же такого не происходило.

«Получается, что инструменты улавливают чистые ноты, но зафиксировать их не могут. В чем причина? – размышлял Монг. – Если они их улавливают, значит, музыканты, то есть люди, в это время играют музыку чисто, как объясняла Габорна. Значит, люди могут играть чисто. Могут, но не всегда. Почему не всегда? Не умеют? Не хотят?»

Он зашел внутрь арфы, закрыл глаза и застыл в неустанной надежде услышать хоть что-нибудь. Откуда-то издали, еле слышно нарастал звук, похожий на дребезжание каких-то металлических предметов. Когда дребезжание стало слишком громким, чтобы слушать его спокойно, Монг открыл глаза и увидел, что это дребезжит самая тонкая струна арфы. Струна была из дерева, как и все струны эоловой арфы, но звенела и дребезжала, как будто была металлической и на нее были нанизаны мелкие металлические предметы.

Монг схватил струну рукой, и на секунду дребезжание прекратилось, словно она не ожидала силового воздействия, но потом с новой силой возобновилось. Монг схватил струну обеими руками, она сопротивлялась, желая вырваться из плена его рук.

– Не нужно думать как, нужно просто настраивать, – Монг повторял про себя слова Мии, нарезая круги то в одну, то в другую сторону.

Монг совсем потерял счет времени, хотя прошло уже часа два, а может, и больше.

– Монг, – окликнула его Миа, – ты пропустил обед.

Она смотрела на него с удивлением, немного растерянно.

– Ах да, прости. Я думал, что успею, – замялся он, – хотя, по правде, я вообще забыл. Извини. Я занимался арфой.

– Можешь не объяснять, – опустила глаза Миа, – сегодня обед был не очень вкусный. Ты ничего не потерял.

Она взяла свою скрипку и принялась подкручивать колки.

Монгу стало неудобно, что обещание совсем вылетело у него из головы.

– Если прекрасная скрипачка не возражает, неудачный арфист хотел бы пригласить ее сегодня вечером к океану. Сегодня обещают небывалые волны.

– Кто обещает? Какие волны? – Миа рассмеялась. – Ну, раз волны, не могу такое пропустить. – И засмеялась еще больше.

Монг почувствовал себя прощенным. Выдохнув, так как все это время стоял, задержав дыхание, он подошел к арфе. Нет, ничего не изменилось. Звучала она так же неприятно.

Вечером на ужине Монг не решился подойти к Мие. Он подумал, что будет немного нетактично подходить к обиженной им девушке. Миа ужинала одна и пару раз посмотрела на него в ожидании того, что он подойдет. Но Монг остался верен своему убеждению.

Одна стена столовой выходила на океан. Он был спокоен, как и всегда, и ничто не предвещало волн, которые сулил Монг.

Как только Миа закончила есть, Монг буквально подлетел к ней:

– Наша договоренность в силе?

– Тебе никто не говорил, что ты странный? – спросила она. – Тебе никто не запрещал поужинать со мной. Ну конечно, если только ты не предпочитаешь одиночество в этом вопросе. Ладно, пойдем, покажешь мне свои волны.

Они вышли из столовой, поднялись на второй этаж и пошли по стеклянному коридору, выходящему одной стороной на океан. Миа молчала, ей было интересно, куда же он поведет ее дальше. Пройдя половину коридора, Монг остановился.

– А здесь есть где-нибудь выход на океан? – спросил он.

– Я так и думала, что ты сам не знаешь, куда меня пригласил, – улыбнулась она, – нет здесь выхода нигде. Вот тебе вид – любуйся.

– Что, вообще нет? А куда-нибудь из этого здания можно выйти?

– Нельзя.

– Мы тут в заточении? – погрустнел Монг.

– В заточении от чего? От земной жизни? Да. От красоты океана? Нет, – ответила Миа.

– Как это нет, когда нас отделяет стекло? – возмутился Монг.

– Стекло – это только твои убеждения, причем застарелые. Так говорит Гобс. Я тоже вижу стекло и не могу пройти к океану. А Гобс может и говорит, что и мы тоже можем. Но прежде нужно избавиться от старых убеждений.

– Каких? – не понимал Монг.

– Ну, хотя бы таких, что невозможно сделать то, что невозможно. Гобс говорит: что одному невозможно, то другому вполне по силам. Что одна и та же вещь одновременно может быть в разных состояниях, как кот Шредингера. Гобс говорит, что здесь вообще нет никакого стекла.

Они любовались океаном, прильнув к стеклу. Океан был спокоен. Морская гладь касалась скалы, на которой располагался их новый дом, где они жили, работали, проводили все свое бесконечное время, и убегала далеко в бесконечность. Линии горизонта видно не было. Скорее всего, и горизонта, как такового, не было тоже. Дом располагался лишь с одной стороны скалы, и увидеть то, что находилось с другой стороны от нее, не представлялось возможным.

Поднявшись обратно на третий этаж в настроечный зал, Монг проводил Мию к ее скрипке и пообещал в следующий раз непременно составить ей компанию на обеде.

Подойдя к арфе, он не прекращал обдумывать то, что сказала Миа у океана.

«Невозможное – возможно. Невозможное для меня – заставить арфу со мной разговаривать. Если это все-таки возможно, то арфа может мне ответить», – рассуждал он.

– Покажи мне, откуда исходит звук, покажи, я помогу тебе, – шептал Монг своей подопечной.

Она, как и прежде, ничего не ответила.

«Я должен оставить старые убеждения, – думал он. – В чем они заключаются? Как я мыслю? Я рассуждаю, что если на арфе играет ветер, то и следовать нужно за ветром. Я рассуждаю логически. Следовательно, мои убеждения ограничены логикой. А здесь логики не должно быть. Мне нужно просто наблюдать».

Монг опять принялся ходить вокруг арфы и через некоторое время заметил, что струна отбрасывает тень, длинную, размытую и нечеткую, уходящую в туман, который опоясывал весь зал вместо стен.

«Я раньше не замечал здесь теней», – подумал Монг. Он огляделся вокруг: никто из настройщиков, инструментов или предметов мебели не отбрасывал теней. Тень отбрасывала только первая струна.

«Может, так арфа мне отвечает», – подумал Монг и вылез из арфы. Он потрогал тень руками, но ничего необычного не ощутил: тень как тень. Затем встал на нее ногами, потоптался и пошел мелкими шажками, как будто измерял расстояние в футах.

Зачем он это делал, он и сам не знал, но почему-то этот процесс показался ему единственно правильным. Монг очень старательно следил за тем, чтобы идти ровно по линии тени, как делают дети, играя и представляя, что идут по узкой дорожке над пропастью. Если они встанут чуть в сторону, то свалятся в бездну. И Монг так старался ступать ровно, что смотрел только себе под ноги, не отрывая глаз от тени.

Глава 1

А когда оторвал и поднял глаза, то понял, что находится уже не в настроечном зале, а идет по нарисованной белым мелом линии на асфальте. Монг остановился и начал оглядываться. Он оказался в каком-то городе, застроенном многоэтажками и заставленном автомобилями. Было лето, и от асфальта поднимался горячий воздух, плавясь и становясь видимым. Несмотря на лето, город оставался серым. Редкие деревья не добавляли красок, позволяя серому цвету господствовать повсеместно.

Город казался Монгу незнакомым, вряд ли он здесь когда-либо бывал. Все города, в которых он когда-то жил или приезжал, были живыми, в них было много деревьев, кустов, травы. А здесь только асфальт, бетон и камни. Людей почти не было, как обычно бывает в середине лета, когда все жители переезжают от пекла за город. Оставшиеся пленники отбывают заточение в офисах, а остальные выходят на улицу только рано утром или поздно вечером, спасаясь от духоты в прохладных бетонных коробках.

Осмотревшись и не зацепившись ни за что взглядом, Монг направился дальше по нарисованной мелом линии. Так он прошел метров пятьдесят и остановился. Линия закончилась и уперлась в парадную дверь дома. Монг, прищурив глаза, огляделся, будто намеревался совершить преступление, и, не увидев ни одной живой души в пределах видимости, потянул за ручку двери.

Дверь легко поддалась и отворилась с металлическим скрипом. Внутри не горел свет, и Монг не сразу сориентировался, в какую сторону двигаться. Когда глаза привыкли, он увидел перед собой еще одну дверь, которая есть в любой парадной для сохранения тепла. Открыв ее, Монг оказался на первом этаже дома. Прямо перед ним располагался лифт, заключенный в шахту, которая была огорожена металлической сеткой, похожей на рабицу.

Шахта поднималась наверх и проходила сквозь все этажи. Лестницы рядом видно не было. Вероятно, вход на черную лестницу осуществлялся через другую дверь. Дверь лифта снизу была обшита металлическим листом, а сверху представляла собой толстую металлическую сетку, такую же, как вокруг шахты лифта. Чтобы войти в лифт, нужно было нажать на ручку двери и открыть ее. За первой дверью располагалась еще одна: дверь самой лифтовой кабины, состоящая из двух половинок, зафиксированных пружинами.

«Да, я помню такие лифты, – заностальгировал Монг. – Тот, кто их придумал, вряд ли беспокоился об удобстве и безопасности. Каждый раз, когда входишь в такой лифт, внутренние двери приходится открывать плечом или спиной, потому что в одной руке, как правило, что-то несешь, а второй закрываешь внешнюю дверь. Это было очень неудобно, но тогда никто об этом не задумывался, потому, как других лифтов просто еще не придумали.

Когда мы были подростками, развлечением для нас было во время поездки в лифте приоткрыть одну из внутренних дверок и смотреть, как перед тобой через сетку мелькают этажи. Вообще, лифт был запрограммирован таким образом, что если во время поездки внутренние двери открывались, то лифт останавливался.

Но это была советская несовершенная электроника, и иногда лифт не останавливался, а продолжал движение с открытыми дверцами. И вот тут появлялось поле для экспериментов: а сломается ли карандаш, если его засунуть в сетку шахты; а если плюнуть через сетку, слюна пролетит насквозь или повиснет на сетке; а успеешь ли вытащить палец, если быстро засунуть его в сетку; а получиться ли открыть внешнюю дверь какого-нибудь этажа, если нажать на ручку быстро, строго в момент, когда кабина поравняется с этажом?

Сколько пальцев было прищемлено этими дверцами. А однажды, когда Монг был еще маленьким, его папа, не дождавшись, когда Монг отойдет на безопасное расстояние от дверей, отпустил их, и Монгу дверцами прищемило нижнюю губу. Сколько слез тогда пролилось и сколько гнева было извергнуто на это чудо техники!»

Так он стоял, предавшись воспоминаниям, нахлынувшим внезапно, но шаги за спиной также внезапно вернули его в реальность. Мужчина в сером костюме, белой рубашке и темно-синем галстуке с портфелем в руках, который с виду казался пустым и невесомым и был необходим только для придания видимой важности, подошел к лифту, даже не взглянув на Монга, и нажал кнопку вызова. Где-то высоко начал нарастать гул: заработал мотор. Гул усиливался, и прошло не меньше минуты, пока лифт спустился на первый этаж. Должно быть, он спускался с самого последнего этажа.

Лифт остановился. Мужчина в костюме энергичными шагами двинулся к лифту так, что Монгу пришлось отойти в сторону, чтобы они не столкнулись. Он с силой рванул ручку лифта вниз и на себя, но дверь не поддалась. Мужчина занервничал и стал дергать ручку еще сильнее.

– Разрешите, я попробую, – сказал Монг.

Мужчина, подумав секунду, отошел. И Монг спокойно открыл дверь лифта, надавив на ручку вниз. Он хорошо помнил эти лифты и знал, что советская машина поддается не только силе, но еще и знанию, как именно эту силу применить. Вниз, просто вниз, и никакой суеты.

Как только дверь поддалась, мужчина вновь обошел Монга с левой стороны, отодвинув его плечом, как будто в лифте было место только для одного. Видимо, мужчина очень спешил. Но ведь он все равно не уедет раньше, чем в лифт зайдет Монг.

– Вам какой этаж? – спросил Монг попутчика, когда они оба зашли в лифт и закрыли двери.

– Я сам, – ответил мужчина и нажал кнопку последнего двенадцатого этажа. Монг не знал, на какой этаж ему нужно, и решил поехать на девятый, на котором и жил при жизни.

Цифра девять ему нравилась и сопровождала его всю жизнь. Еще в детстве, когда маленький Монреаль жил с родителями, номер их дома был тридцать девять. Потом, повзрослев и обзаведясь собственной квартирой, Монг удивился, что номер его дома по-прежнему остался тридцать девятым, – как будто он никуда и не переезжал, – только совсем на другой улице и в другом районе. В номере квартиры 118 девятки не оказалось, но Монг этому совершенно не расстроился, а скорее даже обрадовался, потому что с девятками и так был уже перебор. К девятке в номере дома добавился еще и девятый этаж. Девятка была в номере его первой машины, а в номере паспорта присутствовали целых две девятки. «Наверно, эта цифра приносит мне удачу», – заключил Монг, и когда появились мобильные телефоны, то выбрал себе номер, в котором девяток было пять подряд. Это стоило Монгу кругленькую сумму, но он не стал жалеть денег на цифры, которые были ему приятны. Ведь на неприятный и сложно запоминающийся номер и звонить никто не захочет. Конечно же, человек скорее запомнит номер 411–419–99–99, чем 416–381–59–72.

Лифт тронулся с места.

«Торопится куда-то, – думал Монг, – серьезный мужчина, у серьезного мужчины и дела серьезные. Хорошо, что я никуда не спешу. Эта спешка так выматывает. Бывает, торопишься, не успеваешь, все делаешь на лету, и все сразу начинает из рук валиться».

Монг вспомнил, как раньше вставал по утрам на работу. Специально ставил будильник чуть пораньше с расчетом на то, чтобы еще немного полежать в кровати. И еще один будильник на десять минут позже на случай, если уснет обратно. После второго будильника у Монга оставался ровно час, что представлялось избыточным, на то, чтобы умыться и одеться. Завтракал Монг на работе для экономии времени. В планах все выглядело размеренно и спокойно. А по факту получалось по-другому.

С мелодией первого будильника Монг переворачивался на другой бок, зная, что у него есть еще десять минут на досмотр сна. Со звуками второго будильника он убеждался, как ему казалось, что уже проснулся, и, понимая, что в запасе есть целый час, разрешал себе поваляться еще пару минут с открытыми глазами. «Ничего не произойдет, если я закрою на секунду глаза, я ведь проснулся, только на секунду», – думал Монг. И засыпал обратно.

Через какое-то время он просыпался, с ужасом смотрел на часы, и начиналась беготня по квартире: на кухню, из кухни в туалет, потом в комнату, в ванную, снова на кухню. Внезапно он понимал, что вечером забыл погладить рубашку, а у глаженной – грязный воротничок.

«Погладить я не успею, а если надену пиджак на футболку, пусть и очень сдержанную по стилю, целый день буду чувствовать себя не в своей тарелке, – думал он. – Придется гладить. Значит, кофе пить не буду вообще, попью на работе. А гладить рубашку – это то еще удовольствие. И так-то не знаешь, как подобраться ко всем этим швам, а когда еще торопишься, можно загладить случайные складки так, что потом их не разгладить вообще. Ладно, главное прогладить воротничок, манжеты и лицевую сторону. Остальное прикроет пиджак».

Монг спешно одевался и, стоя в прихожей в ботинках, вспоминал, что оставил телефон в комнате. Злясь на себя за забывчивость и рассеянность, сбрасывал один ботинок и на одной ноге прыгал в комнату, а потом с забытым телефоном обратно. Это хорошо, если вспоминал о телефоне в прихожей, а не на улице. Потому, что если на улице, то злости на свою рассеянность не было предела.

Монг приезжал на работу каждый день стабильно на десять минут позже. Не больше, не меньше, ровно десять минут. И каждый раз корил себя и на полном серьезе собирался в следующий раз планировать время более продуманно, без лишней суеты.

Несколько раз случалось так, что Монг, уже выйдя на улицу, сев в машину и направляясь по дороге на работу, вдруг неожиданно начинал сомневаться, а закрыл ли он дверь квартиры. Вроде бы закрывал, но никак не мог вспомнить момент поворота ключа в замке. Другим людям такие сомнения могли бы показаться странными, походящими на навязчивые состояния психически неуравновешенного человека, если бы они однажды действительно не забыли закрыть дверь, как это сделал Монг. В тот раз он вспомнил уже у лифта, что вроде бы не поворачивал ключ и не доставал ключи из кармана. Вернувшись к двери, был поражен, как он, взрослый самостоятельный мужчина, мог не запереть дверь, и одновременно рад, что вспомнил, не уйдя далеко.

В следующий раз, терзаемый сомнениями, закрыл ли он дверь или все-таки не закрыл, направляясь на работу, Монг взвешивал, что лучше: приехать вовремя на работу и целый день сидеть как на иголках или развернуться на полпути и убедиться, что дверь все-таки закрыта, а она скорее всего закрыта, и заново встать в пробку, из которой только что выехал. И в том, и в другом случае он ругал бы себя за свою забывчивость. Но в итоге решил пожалеть свои нервы и вернуться, чтобы убедиться, что дверь закрыта. Она действительно оказалась закрыта, и, глядя по сторонам в повторно преодолеваемой пробке, Монг решил придумать какой-нибудь ритуал, который помог бы ему фиксировать закрытую дверь. Таким ритуалом решено было сделать трехразовое дергание за ручку двери. Комично, но ритуал работал. Он помогал избавиться от сомнений.

Когда Монг никуда не торопился и не суетился, бегая по квартире, никакие ритуалы были не нужны, его сознание пребывало в состоянии расслабленного, осмысленного владения ситуацией. Монгу такое состояние гармонии было приятно, но при жизни его не удавалось сохранять длительное время. Суета, суета.

Лифт поднимался вверх, издавая характерный щелчок на каждом этаже и ловя блики света, проникавшего внутрь лифта снаружи через узкие щели между дверью и полом. Блики вползали в лифт, добегали до дальней стенки и, как только лифт проезжал очередной этаж, отталкивались от стенки и убегали обратно через ту же щель. Мужчина стоял в глубине лифта, вцепившись взглядом в панель кнопок, и тряс правой ногой в колене. Так обычно делают, когда нервничают от ожидания какого-то события. И не обладая возможностью ускорить процесс ожидания, ускоряют сами себя в этом процессе и начинают ходить взад-вперед, стучать ручкой по столу, трясти коленкой, махать руками, как будто они плывут баттерфляем, и еще бог знает что.

Внезапно лифт остановился, и Монг не сразу сообразил, что это его этаж. На панели кнопок номер этажа, на котором произошла остановка, не отображался. Только открыв двери лифта, можно было определить текущее местоположение. Мужчина недовольно поглядывал на Монга, давая понять, что тот его задерживает своей нерасторопностью.

– Ваш этаж, ваш, – бросил попутчик и всем корпусом подался к Монгу, выдавливая его из лифта. Монг к этому времени сообразил, что это действительно девятый этаж, и уже выходил. Как только он вышел, мужчина наспех закрыл двери, и лифт продолжил подъем на верхний этаж.

Это был обычный жилой дом с квартирами, ковриками под дверями и звонками, и ничем не отличался от тысяч таких же многоэтажек. От лифта в оба направления отходил коридор, по правой и левой стороне которого были налеплены черные и коричневые прямоугольники дверей. Над каждой дверью был установлен номер квартиры: 115, 116, 117. Где-то рядом должна быть квартира 118. Интересно, кто там живет? 119, 120, 124. Прошел, наверно, подумал Монг и повернул обратно: 124, 120, 119, 117, 116, 115. А где 118? А где квартиры 123, 122, 121? Какой-то странный порядок нумерации.

Обойдя еще два раза девятый этаж и убедившись, что 118-й квартиры на нем нет, Монг вышел на черную лестницу, отгороженную от блока квартир деревянной дверью, окрашенной в темно-коричневый цвет. Принимая во внимание наличие на девятом этаже квартир с номерами 120 и больше, Монг решил спуститься на восьмой этаж и поискать квартиру 118 там, ведь нумерация на верхних этажах не может уменьшаться.

Черная лестница полностью оправдывала свое название. Она была темной и мрачной, в углу под потолком висел наполовину разбитый, заляпанный краской еще со времен ремонтных работ плафон. Он немного освещал ступеньки, но завеса пыли, летающей в воздухе и пронзаемой, как софитом, светом лампочки, вселяла ощущение потери ориентации в пространстве и желания поскорее преодолеть эту лестницу и найти выход.

Монг шел медленно, ощупывая ступеньки сперва носком ботинка, и только убедившись в их надежности, ставил стопу полностью. Одну руку он держал перед собой на уровне глаз на случай, если не заметит во мраке выступ или какую-нибудь балку. Несмотря на вынужденную медлительность передвижения, Монг все же постарался как можно скорее преодолеть эти неприятные два пролета и вскоре оказался у двери на восьмой этаж.

Восьмой этаж оказался абсолютно таким же, как девятый. Такое же расположение квартир на этаже, такой же бетонный пол с ковриками у дверей, такие же ярко-розовые стены. Кому пришла идея выкрасить стены в розовый? В розовых тонах обычно обустраивают комнаты новорожденных девочек. Стены общих коридоров многоквартирных домов обычно красят в нейтральный бежевый или бледно-зеленый. Но почему розовый? Чтобы при выходе из дома у людей поднималось настроение и новый день грел надеждой на что-то хорошее и начинался взглядом через розовые очки?

Вряд ли кто-то преследовал такие гуманные цели. Скорее всего, производители выпустили слишком большой объем розовой краски, и, не просчитав заранее спрос, были вынуждены реализовывать ее по низкой цене. Эта низкая цена помогла им выиграть тендер на поставку краски ряду ЖКС, у которых основным требованием является минимально возможная цена. В силу стечения целого ряда обстоятельств несколько сотен домов в городе были успешно и на радость жильцам выкрашены изнутри в розовый.

На восьмом этаже 118-й квартиры тоже не оказалось. Здесь располагались квартиры с номерами 54, 110, 184, 112, 113 и 114.

«Очень странный порядок, – подумал Монг, – на месте 111-й

184-я, а 54-я вообще неясно, как здесь оказалась. А где же моя квартира?»

Монг начал суетиться и бегать из стороны в сторону, разглядывая номера квартир и каждый раз надеясь увидеть там свой номер. Но номера 118 нигде не было.

– Я хочу домой, – заныл где-то в глубине сознания маленький Монреаль, – где мой дом? – У Монга началась паника, лоб покрылся испариной, в горле пересохло так, что ему трудно было сглотнуть слюну. – Где моя квартира?

У него закружилась голова, этаж поплыл, и он, обессилев, сел на пол. Закрыв лицо ладонями и просидев так несколько минут, постепенно начал приходить в себя.

– Это не мой дом, здесь нет моей квартиры, – заключил он, – а даже если и есть квартира с номером 118, то она не моя.

Монг медленно поднялся на ноги, еще раз обвел взглядом этаж и направился к выходу на черную лестницу. Он не знал точно, что именно здесь ищет, поэтому решил осмотреть по очереди все вышерасположенные этажи.

В этот раз по черной лестнице Монг прошел более уверенно, мрак его уже не настораживал, да и что там могло его поджидать. На десятом этаже взгляду Монга опять представились типовые квартиры – ничего интересного. Все ровным счетом то же самое: квартиры, коврики, бессистемная нумерация. Одним словом, скукота, даже розовый цвет стен не поднимал настроения. Он скорее издевался: посмотри, как тут радостно, у всех все хорошо. Но присмотревшись, становилось ясно, что это обман. Позитивная розовая краска скрывала серые стены, изрисованные матерными фразами, угрозами, кровью, слюной, грязью и хранящие воспоминания серых, мрачных и ушедших в чье-то прошлое будней.

Стоя недалеко от шахты и осматривая этаж, Монг боковым зрением заметил, как что-то объемное, серое пролетело сквозь шахту лифта, проходящую вертикально через все этажи. Ему сперва показалось, что это был лифт, но слишком уж быстро, и лифт этого дома Монг бы услышал благодаря заботливым стараниям инженеров, которые его изобрели. А это что-то пролетело почти беззвучно, как пролетает птица, разрезая воздух взмахами своих крыльев. И если вокруг тихо, то всегда удивляешься, каким шумным может быть воздух.