Текст книги "Девятый дом"

Автор книги: Светлана Яркина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Ты, наверно, хочешь что-то узнать у меня? – спросил Гобс.

– Да, да, – моментально собрался Монг, – я хотел с вами поговорить, чтобы вы мне объяснили мои задачи.

– С радостью. Спрашивай, что тебя интересует.

– Я пытался разобраться с арфой сегодня. Почистил, отполировал, проверил, как закреплены струны. Но это ситуацию не исправило. Габорна мне объяснила, что смысла в этом нет никакого. Что все инструменты отражают поступки и мысли людей, и инструмент каким-то образом улавливает эти вибрации и преобразует в музыку. Предположим, что это так. Но в чем моя задача? Разве я могу заставить людей быть другими?

– Послушай меня, Монреаль. Я выбрал для этой работы именно тебя, потому что ты достиг уже того уровня знаний, который позволяет тебе взять на себя ответственность за других. Взять над ними шефство, как в школе. Я помню, каким ты был сообразительным учеником, у тебя была целая подшефная «звездочка» из 2-го «б» класса. Мне тогда очень понравилось, с каким рвением ты взялся за дело. С тобой эти второклашки с удвоенной силой потянулись к учебе. А то, что ты проверял у них домашнее задание, так это…

– Вы работали в нашей школе? Что-то я вас не помню. – Монг нахмурил брови, пытаясь выудить из сгустков воспоминаний лицо Гобса.

– И потом, когда у вас на работе хотели всех сократить… – Откуда вы знаете? Вы вообще кто?

– Возвращаясь к твоему вопросу, – как ни в чем не бывало, продолжал Гобс, – помимо того, что здесь вы все работаете, вы еще и учитесь. Поэтому первая часть твоей задачи – понять задачу, а вторая часть – реализовать ее. И первая часть сложнее второй. Это так же, как в школе: чтобы научиться писать, нужно прежде выучить буквы, потом научиться читать, а уже после – писать. Но зато, когда научишься, можно написать любое слово, предложение, книгу. Времени у тебя сколь угодно много, но не советую откладывать в долгий ящик. Мы в ответе за людей. Помнишь, как там у Экзюпери: «Мы в ответе за тех…»

– …кого приручили, – выпалил Монг, – одна из моих любимых книг.

– Неправильно, – с теплой улыбкой ответил Гобс, – Экзюпери сейчас пишет продолжение этой книги, готовы пока только наброски. Автор продолжает развивать тему привязанности, и в окончательном варианте будет звучать «мы в ответе за тех, кого научили».

– Экзюпери же умер, – недоверчиво сказал Монг.

– Конечно, умер. Разве тебя это удивляет? – и продолжил: – У тебя хорошо развита интуиция. В нашей работе она намного важнее разума. Не оценивай арфу как инструмент, прислушайся к ней, она ведь живая, попробуй с ней поговорить. Она сама хочет играть прекрасную волшебную музыку добра, счастья и любви. Она очень сильно устала от скрипов и воплей и почти обессилила. Помоги ей, и она будет тебе безмерно благодарна. – Гобс посмотрел на свои часы без стрелок. – Мне пора. У меня дела. – И исчез так же внезапно, как появился.

В голове Монга стали возникать вопросы один за другим: как он понимает время по своим часам? откуда он знал меня в детстве? как понять то, что нужно понять?

Пожалуй, для первого дня информации было более чем предостаточно. Монгу не хотелось уже ни с кем разговаривать, и он пошел прогуляться и спокойно осмотреться. В музыкальном зале инструментов оказалось не так много, как показалось ему на первый взгляд. Рояль, барабан, виолончель, скрипка и эолова арфа играли музыку. Каждый свою, не очень чисто, но играли.

– В оркестре только эти инструменты? – спросил Монг, подойдя к Габорне.

– Здесь да, – ответила она. – Раньше оркестр был побольше, но затем его сократили, и часть инструментов теперь хранится на складе на четвертом этаже.

– Туда можно попасть?

– Конечно. В Центре ты можешь перемещаться совершенно свободно.

И Монг направился к лифту. Поднявшись на четвертый этаж, он оказался в запыленном помещении, которым, вероятно, не пользовались совсем.

При входе его встретили одиноко стоящие орган, контрабас и флейта. Контрабас стоял, подбоченясь, на подобии упитанного мужчины, которого жена откормила так, как кормят поросят на убой в деревнях. Женщины, выйдя замуж, начинают считать мужа своей полноправной собственностью и, опасаясь, что какая-нибудь более проворная и хитрая девица захочет увести его, соблазнив своей молодостью, беспечностью и новизной, применяют уже проверенную поколениями женщин тактику: откормить до такого состояния, чтобы ходить мог, но не очень далеко, а ровно до границы видимости.

Тетушка Монга была именно из таких женщин. Готовить она научилась еще в детстве, помогая маме, и кулинария захватила ее настолько, что уже годам к двенадцати, когда она освоила рецепты всех супов, вторых блюд и десертов, стала экспериментировать с ингредиентами, в надежде найти новые рецепты, намешать несмешиваемое и изобрести что-нибудь эдакое, за что если и не дают премии, то, во всяком случае, награждают признанием таланта, неповторимого в своем роде. Достигнув двадцатилетнего возраста и считая себя асом кулинарии, она уже давно перестала удивлять своих родителей вкусными обедами и ужинами. Она избаловала их разносолами, и они скорее удивлялись, когда одно и то же блюдо за неделю подавалось дважды. Но у тетушки никуда не пропала потребность в чьем-то признании, и она стала подумывать о том, не выйти ли ей замуж, приобретя таким образом нового, неизбалованного дегустатора в лице мужа.

Она стала искать мужчину, и он нашелся. Нашелся совсем случайно, в очереди на кассу в продовольственном магазине. Тетушка стояла за ним, и его худоба так разжалобила ее, что ей захотелось его обогреть и накормить, как бездомного котенка, забившегося в подвал и робко выглядывающего при появлении прохожих, обращая на себя внимание писклявым и жалобным мяуканием. Мужчина не мяукал, но это не остановило тетушку, и она слово за слово завязала с ним беседу, рассказывая о том, что готовила вчера, позавчера, на прошлой неделе. Мужчина молчал и временами сглатывал слюну так, что его острый от худобы кадык, как поплавок, нырял вниз почти до самой ямочки и возвращался обратно. Этой картины тетушка выдержать не смогла, и вечером она уже кормила его наваристым борщом с куриными котлетами.

Вскоре они сыграли свадьбу, на радость гостям, такую же разносольную. С каждым днем Анатолий увеличивался в талии, потом и в бедрах, а через полгода уже не влезал ни в одну из своих одежд. Оценив перспективы, тетушка подарила ему штаны на резинке и пару новых рубашек. Штаны, хоть и были на резинке, не были спортивными и выглядели вполне презентабельно. Настолько, что он ходил в них на работу в свой НИИ и не вызывал неодобрительных взглядов коллег. С тех пор и до конца своих дней он стал выглядеть в точности как этот контрабас.

По правую сторону от контрабаса лежала флейта. Лежала небрежно, накрытая с одной стороны холщовой тканью. Глядя на нее, создавалось впечатление, что на ней немного поиграли и, потеряв интерес, бросили, как ребенок бросает игрушку, увидев новую.

Мимо органа Монг прошел несколько раз, спутав его с цветочной клумбой. Вокруг него росли ирисы и садовые ромашки. Росли так густо, перемежаясь с травой, что заметить в них музыкальный инструмент можно было не сразу. Судя по высоте растительности, орган забросили давным-давно.

«Как странно, что трава растет прямо из деревянного пола», – подумал Монг.

Побродив, он вернулся в настроечный зал и стол ходить, прислушиваясь к звукам инструментов, и пытаться узнать мелодию. Несколько раз ему казалось, что он точно где-то слышал эту музыку, и название композиции вертелось на кончике языка. Но внезапные незнакомые фрагменты разбивали его уверенность в пух и прах.

Настройщики по-прежнему сидели каждый за своим инструментом и работали с неустанным упорством.

– Нужно отдохнуть, – решил Монг, – хочется выйти на улицу, – он стал оглядываться по сторонам.

– Вы что-то ищете? – спросил барабанщик, не прекращая укрощать барабанные палочки.

– Ищу. Выход ищу. Он на первом этаже?

– Не знаю, – ответил парень, – я, признаться, давно забыл, где выход. Когда чем-то не пользуешься, то сразу забываешь. А зачем он вам?

– Я устал, хочу отдохнуть, прогуляться. Я помню, что был в кабинете Гобса, потом мы вместе с ним шли сюда по длинному белому коридору, похожему на санную трассу, потом спустились на третий этаж. Но откуда я пришел в кабинет Гобса, не помню.

Откуда-то должен был прийти. Значит, здесь должен быть выход наружу. Где я был до этого?.. Не помню, как странно… Голова кружится… Что вы там говорили? Где здесь дверь?

– Для нас ее больше нет. Забудьте, – ответил парень и отвернулся от Монга, потеряв интерес к разговору.

– Как нет? Для кого для нас? – взволновался Монг.

– Для тех, кто переехал, – улыбнулся парень и продолжил барабанить.

– И вы переехали?

– И я переехал. Мы все переехали, – заверил парень, замедляя темп речи и кивая головой, как делает психиатр, успокаивая безнадежного пациента и убеждая его в безуспешности всяческих попыток к бегству, – наш дом теперь здесь. Мы все переехали. Все. Вы поняли?

«Просыпайся, – кто-то тронул Монга за плечо, – просыпайся, все проспишь». – Монг почувствовал, что его толкают, но толкают так легонько, как делает ребенок, когда, проснувшись рано, приходит будить родителей, – что даже не сразу почувствовал прикосновение.

– Ну, вставай же, соня! – Монг с трудом разлепил веки и увидел знакомое детское личико с огромными голубыми глазами. – Мы все так волновались за тебя, ты упал в обморок, тебя отнесли сюда, в твою комнату. И меня попросили присмотреть за тобой. Ты так долго спал. Что с тобой случилось?

– Я упал в обморок? Со мной такого раньше не приключалось. Помню, разговаривал с барабанщиком, а потом пустота. – Монг вспомнил, о чем ему говорил барабанщик, сморщил лоб и ощупал голову, проверяя, на месте ли она. Голова оказалась на месте, и ей явно не давала покоя мысль о загадочном переезде.

– Послушай, девочка. Этот парень с барабаном объяснил мне, что мы все сюда переехали. Только я никак не могу вспомнить, откуда. И этот обморок.

– А, я, кажется, поняла, в чем дело. Ты появился здесь очень неожиданно. Гобс тебя так расхваливал, говорил, что ты такой способный, все схватываешь на лету, и что тебе даже не нужно в ЦКП. Что твой мозг способен обрабатывать и воспроизводить одну и ту же информацию в разных измерениях. И что ты справишься с перенастройкой сам. Неужели Гобс ошибся, и у тебя не получилось перенастроиться? Гобс никогда не ошибается.

– Что еще за ЦКП? – спросил Монг.

– ЦКП – это Центр Коррекции Прошлого. Он находится на шестом этаже. Когда человек умирает, ему обязательно нужно откорректировать прошлые воспоминания. Правильнее даже сказать, не откорректировать, а взглянуть на них с другого ракурса, из этого измерения, если так будет понятнее.

– То есть я умер?

– Умер, переехал. Какая разница? – ответила девочка. – Не перебивай, я же тебе все объясняю. В общем, когда я корректировалась, мне ужасно хотелось вернуться туда, где я была до переезда, и все изменить. Кстати, в ЦКП такая возможность есть, но говорят, что это очень опасно. Я пугливая до жути, поэтому не стала экспериментировать на себе и прошла коррекцию до конца. Говорят, раньше здесь была одна женщина, это было еще до меня, которая не прошла до конца коррекцию и пропала. Ой, что было.

– А что было? – спросил Монг.

– Искали ее долго, не нашли. И там тоже не нашли. – Девочка махнула рукой в сторону.

– Где там?

– Там, куда она хотела вернуться. Болтливая она была, всем рассказывала про своих детей. Какие они расчудесные, и все-то они умеют, и не нарадуется она на них до смерти, и как же они без нее справятся, пропадут, ей-богу. Всем уши прожужжала, мол, простите-извините, как-нибудь в другой раз, а сейчас ей нужно к деткам. А деткам-то на тот момент было лет сорок, наверно. Ее убеждали, что ничего с ее детками не случится, они взрослые, самостоятельные, и лишняя забота им только вредит. А она как не слышит. Говорили ей, вам уже пора собой заняться, а она только рукой махала. Не знаю, может, вернется еще. – Девочка всплеснула руками. – Вот поэтому коррекцию надо доводить до конца, а ты ее, выходит, вообще не проходил. Поэтому ничего и не помнишь да в обмороки падаешь. Поговорил бы ты с Гобсом.

– Угу, – ответил Монг, вставая с кровати. Это была деревянная односпальная кровать с изголовьем такой же высоты, как и изножье. Рядом стояли тумбочка в цвет кровати и двустворчатый шкаф, как и можно было ожидать, тоже в цвет кровати. Письменный стол был из того же гарнитура, что и остальная мебель. На столе стояла одинокая лампа, на потолке освещение не было предусмотрено.

Монг сразу вспомнил, как первый раз отдыхал на море, и в его гостиничном номере тоже не было потолочного освещения. Его поначалу это удивило, но потом он сообразил, что так владельцы гостиницы экономят на освещении. Людям свойственна генетическая боязнь темноты, как память времен каменного века, и они всюду включают свет, нужно это или нет, и не задумываются о напрасной трате электроэнергии и о том, что ресурсы Земли не бесконечны.

Монг вспомнил, как ежегодно проводился «Час Земли», направленный на борьбу с лишними тратами энергии. Он, неплохо разбирающийся в физике, никак не мог взять в толк, в чем же польза этого мероприятия. Ведь чем больше людей одновременно выключат свет, тем больше людей одновременно его включат, создав тем самым пиковую нагрузку на подстанции и возможность аварии. Участие в этом Часе приносит скорее удовлетворение чувства выполненного долга перед природой для людей, стремящихся везде, где только можно, написать свое имя, но никак не пользу для планеты. «Здесь был Вася», «Вася один час не включал лампочку», «Вася девятого мая сказал спасибо ветеранам», «Вася восьмого марта уступил место женщине в метро». А в остальное время Вася материт стариков, использует женщин и не выключает за собой свет. «Но ведь тогда я поступил хорошо!»

– Хорошо, Василий, хорошо. Вот бы почаще так.

В комнате Монга тоже экономили на электроэнергии, но Монгу комната не казалась темной. Одна лампочка давала столько света, сколько было необходимо. Не больше и не меньше. И кровать была по размеру, не больше и не меньше его роста. В этой комнате были только необходимые и достаточные вещи.

Тут Монгу почему-то вспомнилась его преподавательница по высшей математике, маленькая, энергичная женщина, угловатая и жесткая по манерам, свято верящая в силу науки. Она носила всегда один и тот же коричневый костюм, то ли за неимением другого, то ли потому, что он точь-в-точь походил на школьное платье для девочек, символизируя собой преемственность всех учебных заведений. Казалось, она о математике знает то, чего не знают другие. И это что-то очень важное и жизненно необходимое. Казалось, что она знает какую-то секретную формулу, с помощью которой энергию человека можно возвести по меньшей мере в десятую степень.

Глядя на то, с какой скоростью и энергетикой она преподносит материал студентам, Монг был в этом уверен на сто процентов. Преподаватель жаждала поделиться секретной математической информацией, известной лишь избранным, но понимала, что может это сделать только после того, как прочтет обязательный курс лекций. Она понимала, что не успевает и этого, и потому торопилась, проглатывая окончания слов и не дописывая хвостики цифр.

Монг, как и большинство студентов, не успевал не то что понять теоремы, но даже записать их решение. Говорила она почти всегда спиной, потому как беспрестанно исписывала доску километрами формул. Задача-минимум для студентов была: успеть переписать с доски то, что она написала, в тетрадь, пока она не стерла формулы, чтобы написать поверх новые.

Почти в каждой теореме было условие, озвучивая которое, женщина-преподаватель поворачивалась, успевая за секунду встретиться взглядом с каждым, делала загадочное лицо, немного замедляла темп речи и говорила: «Необходимыми достаточным условием является то-то и то-то». – Эта фраза звучала завораживающе.

В комнате Монга, как в условии теоремы, все было необходимым и достаточным для жизни. Было все, но лишнего не было.

– Ты сказала, это моя комната? – с надеждой на подтверждение своих слов спросил Монг.

– Ну да, а моя соседняя, – ответила девочка. – Все настройщики живут на втором этаже. Тебе у нас понравится. У нас есть все удобства: на первом этаже – столовая, на втором, где мы сейчас, – комнаты настройщиков, на третьем – настроечный зал, на четвертом – склад, но там нет ничего интересного, кроме сломанных и давно заброшенных инструментов, на пятом – зона отдыха и библиотека, на шестом – ЦКП, на седьмом – ЦНБ, на восьмом – кабинет Гобса. Он по большей части все время проводит там. Наверно, там, точно не знаю. Пойдем, все покажу. Сейчас как раз время завтрака.

Монг еще раз ощупал голову и, лишь убедившись в ее целостности, с усилием медленно поднялся с кровати. Голова была еще тяжелая, но мысли потихоньку укладывались на свои места, восстанавливая картину реальности, и начинали работать в привычном режиме.

Они вышли из комнаты и пошли по длинному узкому коридору, такому узкому, что двум взрослым людям было бы затруднительно разойтись. По левую сторону коридора одна дверь сменяла другую и ничем не отличалась от предыдущей. За дверьми располагались комнаты настройщиков, вероятно, с такой же мебелью, как в комнате Монга. А правая сторона коридора была выполнена сплошь из стекла, за которым открывался великолепный вид на океан.

У Монга от неожиданности закружилась голова, как это бывает на высоте башни обозрения.

«Что-то у меня слишком часто стала кружиться голова», – подумал Монг.

– Не бойся, это стекло очень прочное, его ничем не разбить. Так что никуда ты не упадешь, трусишка. Смотри, какая красота. Любуйся сейчас, потом привыкнешь и перестанешь замечать красоту воды.

– Как же красиво, – изумился он, – что это за место?

– Мы находимся в здании, которое встроено в скалу. Мне нравиться называть это место домом. Хотя взрослые называют его Центром. Здесь моя комната, я здесь сплю, ем, отдыхаю. Ведь такое место обычно называют домом?

– Да, да, конечно, – пробормотал Монг, не отрывая взгляд от океана.

– Ты знаешь, – продолжала она, – мы с родителями раньше жили в небольшом городке, наш дом располагался на берегу моря. Каждое утро, просыпаясь, я знала, что как только выбегу на крыльцо, меня встретит оно, такое огромное и всегда живое. Мне даже казалось, что море со мной разговаривает. Вот, например, если я не могла что-то решить для себя, найти ответ на какой-то вопрос, то я спрашивала у него, правильно ли я поступаю, верное ли решение я приняла. И если верное, то вода накатывала на берег и затем отступала обратно, как будто кивая головой: да, правильно. А если я была не права, то волны должны были двигаться из стороны в сторону, как будто качая головой: нет, неправильно. Признаться, я никогда не видела, чтобы волны ходили из стороны в сторону. Море всегда мне кивало: да.

– Конечно, глупенькая. Так и есть. Волны всегда набегают на берег, иного и быть не может.

– Ну, зачем ты это сказал? – задумавшись на секунду, сказала девочка. – Я-то думала… – и она затопала ножками, рассердившись на свою недогадливость, а может, на прямоту Монга.

– Не сердись, я больше так не буду. – Монг обнял ее за плечи, и они пошли дальше по коридору. Монг передвигался, так и не развернув голову вперед, продолжая любоваться бесконечностью водного полотна, ловящего лучи солнца и возвращающего их обратно отблесками.

– А кто еще живет в этом доме?

– Все мы, все настройщики, которых ты видел вчера, – ответила девочка.

– Ты прости, я ведь так и не спросил, как тебя зовут.

– Меня здесь все называют Девочка, – ответила она, – и, пожалуй, прощаю, – добавила, улыбнувшись.

– А может, все-таки выберем тебе имя?

– Нет, никогда. Понял? – Она впилась в Монга сузившимися вмиг зрачками и пригвоздила его к стеклянной стенке так, что ему стало чуть-чуть не по себе от отсутствия почвы за спиной. – Понял?

– Да понял я, – ответил Монг, так и не поняв, чем он уже во второй раз разозлил это милое существо.

– Нужно поторопиться, опоздаем на завтрак, – бросила через плечо Девочка. Монгу и впрямь пришлось поторопиться, чтобы догнать ее, потому что она припустила так, что Монг почувствовал себя самым отстающим участником марафона.

Они прошли по стеклянному коридору, затем повернули налево, спустились на лифте на один этаж и оказались в большом светлом холле, напоминающем скорее фойе, чем столовую. Столовая тоже одной стороной выходила на океан. Одна стена была полностью стеклянная, как и коридор второго этажа. В силу того, что столовая располагалась ниже, океан казался еще ближе.

– Мы чуть не опоздали. Ты голоден?

– Да, я бы с удовольствием съел яичницу и выпил кофе, – ответил, сглатывая слюну, Монг. Он уже и не помнил, когда последний раз ел.

– Нет, здесь такое не готовят. – Девочка повела его к стойке, где стоял мужчина в поварском колпаке. – Так, посмотрим, какое меню на сегодня. О! Сегодня на завтрак нектар с росой, на обед моллюски с молочной пенкой, на полдник конфета, а на ужин мясо молодого ягненка с овощным рагу.

– И это все? – расстроился Монг. – Здесь только ужином и можно наесться, а все остальное похоже на меню для пчел и рыб, – я умру с голоду.

– Ты ошибаешься, Монг, – ответила Девочка, – как раз ужин здесь самый легкий, ведь перед сном не стоит много есть, а то потом сложно выспаться. Нам, пожалуйста, два завтрака, – сказала она мужчине в поварском колпаке.

В руках Монга оказались два бокала: один с бело-желтым содержимым, похожим на желе, а другой с прозрачной жидкостью, похожей на обычную воду. Монг немного растерялся, как обычно теряется человек в ресторане, когда ему подают незнакомое блюдо.

А Девочка в это время уже уплетала желтый нектар десертной ложечкой, причмокивая и время от времени закатывая глаза.

– Ну, попробуй же, это вкусно, – сказала она и протянула Монгу ложечку.

Монг, несмотря на напоминающий о себе урчанием в желудке голод, нерешительно зачерпнул краешком ложечки нектар, как будто опасаясь какого-то подвоха, но распробовав, смолотил все за пару секунд.

– Я никогда не ел такого божественного кушанья, даже не могу описать, на что это похоже. Это какая-то сладкая субстанция, которая впитывается в язык, десны, нёбо, оставляя после себе долгое послевкусие. Это напоминает… напоминает…

– Нектар? – удивленно и с ехидным прищуром в глазах спросила Девочка.

– Да, очень похоже на нектар, – причмокивая, ответил Монг.

– Ха, так это он и есть. Только в следующий раз ешь, не торопясь, иначе нектар не успевает насытить тебя необходимой энергией.

– И я, похоже, наелся. Никогда не наедался такой птичьей дозой.

– Я думаю, ты еще не наелся. Вот когда выпьешь…

Монг уже пил росу, и по лицу его было видно, что он сам крайне удивлен, почему раньше ему не посчастливилось испить этот напиток богов.

– Мне кажется, я готов сдвинуть горы, – допив, напряг все мускулы тела Монг.

– Горы и без тебя сдвинут. Голова прошла?

– Да, мой ум ясен, как никогда. Я готов. Я ко всему готов.

– Тогда пошли, – они вышли из столовой и оказались перед лифтом. – Нам наверх, настроечный зал на третьем.

Почти мгновенно подошел лифт. Обычный лифт, ничего особенного, восемь кнопок с номерами этажей и еще одна в самом низу без номера.

– А эта для чего? – спросил Монг, почти дотронувшись указательным пальцем до безымянной кнопки.

Девочка тут же отдернула его палец и сердито сказала, как маленькому: не трогай, на эту кнопку нажимать нельзя.

– А что там?

– А кто его знает. Говорят, планировался еще один этаж, но в последнюю минуту передумали. Наверно, там ничего нет, но на всякий случай лучше не нажимать.

– А то что? – не унимался Монг.

– Слушай, хочешь – нажми. Но меня в это не втягивай. Говорят, что этаж этот не достроен и все там не доделано, а потому и непредсказуемо. А вообще я ничего про это не знаю.

– А если я поеду туда? – напирал Монг.

Девочка сделалась серьезной и спокойно равнодушной:

– Вот ты какой, оказывается. Говорят тебе, нельзя, а ты свое гнешь. Иди. Я свою задачу выполнила, все тебе рассказала. За последствия не отвечаю. У меня, знаешь ли, свои планы. Если все получится, может быть, повысят на следующий уровень. Так что мне спасать таких безбашенных, как ты, некогда. – И замолчала.

Лифт остановился на третьем этаже. Они вышли из лифта и оказались в настроечном зале. Девочка поспешила к своей виолончели, даже не обернувшись на Монга, словно они не были знакомы.

– Обиделась, наверно, – подумал он и нехотя пошел к арфе. Все настройщики были на своих местах, и по лицу каждого было видно, что они занимаются привычным для себя делом и не испытывают ни малейшей неуверенности или сомнения в своих действиях. А Монг сомневался, а точнее сказать, не знал совсем, как работать с арфой. Так обычно бывает, когда человек устроился на новую работу и в первый день ему все кажется непонятным и непривычным.

– Дорогая арфа, все говорят, с тобой нужно разговаривать, – погладил он арфу, – не сердись на меня, я пока не знаю, как тебе помочь, но очень хочу. Если бы ты мне могла подсказать хотя бы намеком, у нас бы вместе обязательно что-нибудь получилось. Не знаю, понимаешь ты меня или нет.

Арфа молчала. Монг, не добившись никакой реакции инструмента на свои слова, начал вспоминать хоть какие-то фразы на других известных ему языках. Но снова не добился желаемого.

Из интернациональных языков, Монг владел еще азбукой Морзе, которую выучил летом на даче вместе с соседским мальчишкой, чтобы было интереснее играть в разведчиков. Но эти знания здесь помочь не могли. Отчаявшись, Монг попробовал разговаривать жестами, чем насмешил скрипачку, давно наблюдающую за тем, как он выразительно размахивает руками, показывая то на себя, то на арфу, вытягивает руки вперед, разворачивает ладони кверху, вопрошающе поднимает брови и подается верхней частью туловища вперед. Со стороны это выглядело как разговор сумасшедшего с невидимым собеседником.

– Простите, что я вмешиваюсь, но что вы делаете? – спросила девушка, отложив скрипку.

Монг обернулся на голос и сразу почувствовал себя застигнутым врасплох. Девушка смотрела на него непонимающе, как на чудака, но по-доброму.

– Я… – замялся Монг, – я пытаюсь разобраться с арфой. Девочка сказала, с ней нужно разговаривать, я попробовал на всех языках и жестами, но ничего не выходит.

– Ах, вот оно что, – девушка улыбнулась. – Она милая девочка, очень добрая и очень хочет вам помочь. Она хоть и маленькая, но по внутреннему развитию опережает многих из нас. Уверена, что ее слова не нужно воспринимать буквально. Не думаете же вы, что арфа будет с вами разговаривать?

– Наверно, вы правы, – ответил Монг, – должно быть, со стороны я выглядел, как полный придурок. Просто здесь все так необычно, инструменты сами играют… И я решил, что, может, они живые.

– Нет, все гораздо проще. Попробуй прислушаться к своему инструменту, почувствуй его, сроднись с ним. И тогда, может, услышишь, что он тебе говорит. Меня, кстати, Миа зовут.

– Миа – это тоже сокращение от имени? Можно, я попробую угадать? Марина?

– Нет.

– Мария?

– Ладно, перестань. Все равно не угадаешь. Раньше меня звали Маргарита Игоревна Антипова. Гобс поначалу предлагал разные варианты, более длинные, но мне они не понравились, а Миа мне самой пришло в голову. Я вспомнила, что именно так подписывала раньше письма. Всегда сокращала до инициалов. Мне казалось, в этом есть какая-то уверенность и скромность одновременно.

– Я бы не догадался, – ответил Монг.

– Вот видишь, не нужно усложнять то, что и так сложно.

И с арфой твоей нужно попроще, – сказала она. – Ты знаешь, когда я была маленькой, я очень любила дождь. Никто не любил, а я любила. Нравился он мне потому, что после дождя всегда лужи. А прыгать через лужи – самое большое удовольствие. Когда дождя долго не было, можно было прыгать через что-то другое: через ямки, кочки, да что угодно. Но в этом не было никакого смысла. У ямы дно всегда видно, и ты понимаешь, что она неглубокая. Упади ты в яму, выбраться из нее труда не составит. Летом мы жили в деревне, где вода, попадая в лужу, смешивается с песком, землей и дорожной грязью и становится мутной и непрозрачной. Сквозь такую воду дна не разглядеть. Вот я и представляла, что в этой луже живет чудовище, которое меня обязательно съест, если я не перепрыгну ее.

Ноги у меня длинные, и с маленькими лужами я справлялась легко. Но стоило мне оказаться перед лужей побольше, меня начинали одолевать сомнения, смогу ли я ее перепрыгнуть. И как только эти сомнения меня побеждали, ноги у меня становились как будто ватные и, стоило мне оттолкнуться от земли, подкашивались. Гравитация меня притягивала с двойной силой. И в результате, я приземлялась прямо в воду, не долетев каких-нибудь десять сантиметров до суши. Причем дело было не в ширине лужи. Дело было в моем сомнении, что я могу это сделать. Как только я переставала сомневаться, у меня все получалось. А сомнение возникало только перед новой лужей.

Мне кажется, что и у тебя сейчас сомнения берут верх над тобой. Для тебя эта арфа как новая большая лужа. Ты не знаешь, с какой стороны к ней подойти, чтобы перепрыгнуть. Ты не знаешь, хватит ли у тебя сил это сделать. Я когда не знала, как перепрыгнуть лужу, ходила вокруг нее и представляла свой прыжок. С разных сторон этот прыжок мог бы привести к разным результатам. И я выбирала наиболее короткий. Вот и ты походи вокруг арфы, понаблюдай, может быть, ты увидишь ту самую короткую траекторию прыжка.

– Мне кажется, что перед любым человеком время от времени возникают такие лужи, – ответил Монг. – Идешь по грязной дороге с мелкими лужами, подходишь к огромной, и видишь, что за ней чистая дорога с цветочками по краям, деревьями и прекрасными бабочками. И если я один на пути, я понимаю, что никто мне не сможет помочь, у меня нет другого выбора, как прыгать туда к бабочкам. Я не сомневаюсь в своем выборе, так как он единственно возможный. А раз так, то я не смогу промахнуться.

Но если рядом найдется кто-то, кто засомневается во мне и обязательно скажет, что у меня не получится и безопаснее было бы обойти эту лужу, а лучше вообще пойти другой дорогой, то всё, пиши пропало. В меня посадили зерно сомнения. Сложно не слушать другого, особенно если это твой близкий человек. Он говорит тебе: давай останемся здесь, здесь спокойнее, хоть и есть лужи, но я тебе помогу, если что. Зачем тебе туда, зачем тебе эти бабочки, ты ведь и сам не хочешь, я знаю. У нас тут и так неплохо. Роз нет, но зато полно ромашек. Соловьи не поют, но зато ворон сколько угодно. Что бы ты делал без меня, я ведь тебе желаю только добра. Здесь мы вместе справимся как-нибудь.