Текст книги "Голова рукотворная"

Автор книги: Светлана Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

5

Пока Мосс отвечал на вопросы письменного теста, Логинов внимательно наблюдал за ним. На самом деле ответы пациента были ему не нужны, он хотел всего лишь оценить его реакцию.

Мосс, ссутулившись, сидел в кресле в кабинете доктора, положив на колени плоскую папку-планшет, под металлическим зажимом которой был прикреплён лист бумаги с опросником. Его лицо было спокойным, чуть отстранённым. Длинные пальцы шевелились, играли на невидимом маленьком клавесине, ресницы чуть подрагивали. Логинов знал, что Мосс ощущает его взгляд, всё из-за своей высочайшей сенсорности, но не хочет показывать, как ему некомфортно.

С прошлого его визита прошло четыре дня, это очень много, особенно в период обострения. Логинов составил план лечения, по которому они должны в первом цикле встречаться каждый день. Никаких телефонных разговоров или скайпа, только личные визиты. Но случившееся с Мариной внесло свои коррективы: пришлось отложить приём на два-три дня.

Мосс вдруг едва заметно шевельнул плечом, и Логинов заметил, как напряглись мышцы его лица. Чуть дёрнулся кадык, вероятно, от сглатывания. Ещё раз, ещё. Сухость во рту, спонтанное слюноотделение.

– На каком вы сейчас вопросе, Виктор?

Логинов уже знал, что это вопрос № 14, спросил лишь для того, чтобы увидеть зрачки Мосса, когда тот оторвёт взгляд от теста.

– На четырнадцатом.

«Так и есть. Зрачки расширены».

– Продолжайте.

Логинов быстро сделал записи в планшете.

Работе с человеческими фобиями Феликс Логинов уделял повышенное внимание. Эта была не только его излюбленная тема – собственно, изучение панических страхов и привело его когда-то в науку. У Логинова была своя мучительная история, и каждый раз, сталкиваясь со сложным случаем, он неизменно ставил себе высочайшую планку: полностью уничтожить фобию. Наивность, достойная восторженной абитуриентки сестринских курсов, но не врача, специализирующегося на психиатрии.

Фобии – отдельный, существующий своей жизнью мир особой формации. Инсектофобия – боязнь насекомых – не самый сложный из этих миров. Но вновь и вновь Логинов убеждался, что страх можно только купировать, усыпить, но не убить. Вполне реально добиться, чтобы пациент адаптировался в непривычных для него ситуациях, встроился в социум, перестал испытывать тошноту и омерзение при касании лапок и усиков. Чуть-чуть умения и сноровки со стороны доктора – и пациента не будут изводить судороги и спазмы, дыхание останется ровным, давление нормальным. Есть, есть методы. Изучены, описаны, опробованы тысячи раз. В успешных случаях избавление от панического страха наступает быстро, особенно если его природа – брезгливость. Но всё же нет стопроцентной гарантии, что однажды не возникнет ситуация, которая даст новый толчок болезни – мощный и необратимый. И тогда маленькая невинная фобия подымет голову, как спящая обколотая кобра в корзинке у индуса, и одним прыжком убьёт человека, разрушив его мозг – собственный уютный дом, в котором гнездилась и спала. И это саморазрушение – единственный выход для неё: умереть вместе с хозяином неразлучными, не существующими порознь, как неразделённые сиамские близнецы.

В практике Логинова был случай, когда пациент, успешно излечившийся от боязни пауков, жил себе преспокойно двенадцать лет, открыл прелесть дачной жизни и больше не испытывал паники при виде паутины в лесу и паучка на чердаке. В зоомагазине, покупая кошачий корм, подолгу смотрел на восьминогих волосатых птицеедов в банках и тихо праздновал победу над кажущимся ему бабьим страхом. Даже в руки паука мог взять, что порой не под силу тем, у кого и страха-то особого нет. Но однажды, садясь в лифт торгового центра в Москве, он увидел на стене плакат с рекламой то ли шоу, то ли мюзикла. На афише ярким пятном красовался паук-серебрянка, в природе – безобиднейшая тварь. И ужас от невинной картинки был настолько сильным, что через мгновение его скрутила судорога и спазм перекрыл доступ кислорода, будто кто-то подсоединил к нему высоковольтный провод. Его девушка, стоявшая рядом, ничем помочь не смогла. Человека можно было спасти, только вколов внутривенно сильное противосудорожное, что способно быстро снять приступ, но девушка не носила в сумочке шприца с ампулой, да и вообще не подозревала о страхах своего спутника. Когда дверь лифта открылась на нужном этаже, он был уже мёртв. Лежал красный, с выпученными от ужаса глазами, и руки его застыли в тщетной позе закрыть голову, защититься от смерти, смотрящей на него с плаката. Последнее, что слышала девушка, был его крик: «Паук! Уберите паука!» Если бы человек мог руками открыть дверь лифта, он бы, не раздумывая, прыгнул в шахту.

Метафизика страха сложна, многоступенчатая её суть всегда индивидуальна, один и тот же страх в разных ситуациях может быть снят разными средствами, иногда противоположными друг другу. Или не снят никогда. Наедине со страхом ты всегда одинок. Всегда. Это твой персональный ад.

Мы все чего-то боимся. В коктейле страха смешано много ингредиентов. Один из доминирующих – неизвестность. Инстинкт самосохранения – вот первичный бульон, в котором зародилась самая первая примитивная боязнь, чтобы затем окрепнуть, размножиться, окуклиться, пройти все стадии до имаго и, наконец, выпорхнуть лёгким невинным мотыльком на волю, полностью подчинив себе человека. Мы сами делаем свою голову. И сотворённая нами, рукотворная голова начинает делать всю нашу оставшуюся жизнь.

Мы не знаем, откуда в комнате посторонний шорох.

Нам страшно.

Тень промелькнула за окном.

Нам страшно.

Кто-то позвонил по телефону, но в трубке слышно лишь дыхание.

Нам страшно.

Что потом? Потом крышка от кетчупа закатится под шкаф в чужом доме, арендованном вами на лето, и вы не сможете достать её, потому что это всё равно что сунуть руку в нору с неизвестным зверьком. Он откусит палец, непременно откусит. Или ваша ладонь нащупает что-то неприятно-склизкое, страшно подумать, что именно. Или наткнётся на холодное, мёртвое. Конечно, под шкафом нет никого, вы это понимаете. Вам даже смешно. Но если при этом, когда вы засучили рукав и принялись шарить под шкафным пузом, – если при этом у вас участился пульс, ускорилось сердцебиение и если вы – да-да – думаете не о крышке, а о том, что там, под шкафом, может вас ожидать, – друзья мои, welcome to the club!

Вы ещё здоровы, но уже близки к той грани, которая отделяет норму от болезни. Ваше пограничное состояние хрупко, как песочное печенье, его можно запаковать в коробку с надписью fragile и рисунком рюмочки – не кантовать, не кидать, а то разобьётся. И, разбившись, заодно по пути разобьёт и мозг.

Всё начинается с эмоции. Когда эмоция даёт сбой – тогда появляется фобия. Если бы к психотерапевтам и психиатрам обращались ещё на стадии полураспада привычного эмоционального фона, до фобии дело могло бы и вовсе не дойти. Но, как правило, к врачу приходят тогда, когда жизнь уже окончательно отравлена, да и жизнь близких тоже.

– Я закончил.

Мосс отложил ручку и передал планшет Логинову.

– С вами всё в порядке?

– Да, док.

Логинов просмотрел анкету. Почерк убористый, нервный, с сильным наклоном вправо. Буквы «б», «в», «у» и прочие хвостатые – вытянутые, со сплющенными петлями, долговязые, так похожие на самого Мосса. Логинов взглянул на него – тот сидел, положив голову на высокую спинку кресла, закрыв глаза. Веки Мосса чуть подрагивали, ноги были скрещены, руки лежали на подлокотниках ладонями вверх, будто он принял какую-то асану йоги. Побелевшие фаланги, особенно на мизинцах… Будто какой стеклодув тянул трубочкой каждый палец, не торопясь оборвать тягучую стекольную массу, – такими аномально длинными они казались, особенно в мягком абрикосовом свете торшера.

– Вы очень быстро ответили на тест. Рад, что он не вызвал у вас затруднений, – сказал Логинов.

Мосс открыл глаза.

– Ну как там с моими ответами, док? Всё верно? Я выхожу клиническим идиотом?

Логинов рассмеялся:

– Здесь нет правильных или неправильных ответов, Виктор. И, уверяю вас, вы не клинический идиот.

Мосс сделал гримаску разочарования и взял с низкого столика один из журналов, которые Логинов держал специально для таких случаев. Пальцы быстро забегали, перелистывая страницы. Это движение пианиста-виртуоза, играющего «престиссимо», заставило Логинова оторваться от чтения опросника. «Ему необходимо чем-то обязательно занять руки».

С тестами для пациентов надо быть предельно осторожным. Психосоматика способна разрушить любые цитадели – настолько сильна её власть. Если спросить напрямую: «Не кажется ли вам, что под вашей кожей живут насекомые?» – огромное большинство тут же почувствует зуд и утвердится в мысли, что да, живут, и они, пациенты, точно знают, как выглядят эти насекомые, каков их размер и цвет, исчешутся до крови тут же, в кресле доктора. А ты, психотерапевт-экспериментатор, получи готового больного с ярко выраженной сенестопатией, и твоя обязанность теперь – передать его прямо из уютного кабинета с лампой и кушеткой в добрые руки ангелов клинической психиатрии. Таков гласный и негласный уговор между медиками: делить пациентов. Для их же блага. Логинов, чья практика находилась на стыке психотерапии и психиатрии, очень хотел верить, что чётко понимает, где он может помочь, а где, увы, нет и надо подключаться «тяжёлой артиллерии». Надеялся, что понимает. Он до последнего старался вести больного сам и даже знал, что мог бы сделать многое для исцеления, но правила игры в психиатрии таковы: если пациенту необходимо сильное медикаментозное лечение, делать это следует только в клинике и под наблюдением.

А тесты и анкеты сродни детонатору. Живёт не совсем психически уравновешенный человек, живёт себе, истерит помаленьку, а вот спросили его, к примеру, не замечал ли он когда-либо, что потолок падает ему на голову, он и призадумается. И ведь вспомнит, что было пару раз. Тут и здоровый человек засомневается. Относительно здоровый… Абсолютного здоровья не бывает.

Тест для Мосса Логинов придумал сам. Ради вопроса № 14 и нескольких, следующих за ним. Сочинил он их с очень большой осторожностью, чтобы лишний раз не будить зверя в голове Мосса. Но именно для этого самого зверя они и предназначались. Даже с большой вероятностью того, что пациент при ответах мог слукавить, а лицом «сыграть», вопросы эти должны были утвердить Логинова в уже созревшей у него теории – теории агрессии. Если всё подтвердится – не ответами, нет, а состоянием и поведением Мосса в момент, когда он отвечал, – тогда…

«Тогда я тебя вылечу, дружок. Полностью».

– Виктор, – Логинов, оторвал взгляд от теста и внимательно взглянул на Мосса, – был ли вопрос, который вызвал у вас сложность с ответом? Или раздражение?

– Все анкеты меня раздражают, док. Особенно когда заполняешь бумажки на визу. Или при устройстве на работу.

– И всё же. Вы не испытали чувство…

– Страха? Нет, док. Я же не окончательный псих, чтобы бояться написанного слова. Я спокойно произношу. Бабочка, бабочка, бабочка. Вот, пожалуйста! И сознание не теряю. Это же бумага, а не та тварь, которая залетела ко мне в окно.

– Я спрашиваю не про страх, Виктор. Я спрашиваю про ненависть.

Он задумался. Желвак задёргался на скуле. Голубая жилка на виске проявилась отчётливей.

– А-а-а-а, вот вы о чём! Четырнадцатый вопрос. Вообще, какой идиот придумал этот тест?

Логинов улыбнулся.

– Ну да, да, док. Мне хотелось убить бабочку. Это плохо, да?

Это было хорошо. Очень хорошо. Впрочем, Логинов был почти уверен в этом его ответе, ведь Мосс взял у него заточенную булавку в последнюю их встречу. У Виктора необычное течение фобии, почти не изученное. А значит, нужно нестандартное решение. Людьми с лепидептерофобией движет брезгливость. Им омерзительно даже подумать о том, чтобы приколоть бабочку булавкой. От одной мысли, что надо коснуться её – пусть даже не голой рукой, – у них наступает панический приступ. Нахождение в одном закрытом помещении с мотыльком равносильно смерти, и единственное желание, рождаемое неконтролируемым отвращением, – убежать подальше, куда угодно, только туда, где нет этого страшного, чудовищного насекомого. «Я же не окончательный псих» – так он сказал. А знал бы, знал, сколько людей не могут вынести даже невинно написанное слово «бабочка»! Посмотрят в книгу и стиснут зубы до крошева, дёрнутся от электрической судороги. Этот мир создан относительно здоровыми людьми для относительно здоровых людей. Реклама туши для ресниц – «Взмах крыла бабочки», девчоночьи розовые заколки-бабочки, галстуки-бабочки, японская стилизация – сплошные бабочки. Кто это изобрёл, не думал о ближнем, нет. А ближнему, возможно, достаточно одного упоминания, чтобы произошла беда. Уехать от цивилизации, убежать, спрятаться не получится: природа добьёт его. Падающий кленовый лист – не бабочка ли это, вглядись внимательней? Шелест ветра в листве – а не взмахи ли её крыльев? Снежинка коснулась лба – а не её ли лапки трогают твоё лицо? А ты – ты такое же маленькое насекомое, никуда не убежишь, никуда, никуда…

Но Виктор другой. Он способен на злость. И в этом Логинов видел большую удачу. Надо разбудить в нём агрессию, потому что именно агрессия – мощная, ощетинившаяся тысячью сабель – поможет Моссу одолеть врага в собственной голове. А потом и поплясать на вражьей могиле. Только она. Только агрессия. Больше шансов для него нет.

* * *

Дверь в кабинет отворилась, и вошла Вера. Поздоровалась тихо, кивком головы, да так и осталась стоять на пороге. Логинов встал из-за стола и пошёл к ней, успокаивая улыбкой. Чувствовал на расстоянии, как колотится её сердечко, как она напряжена.

– Вера, здравствуйте! Не знаю вашего отчества…

– Можно просто Вера, – она застенчиво улыбнулась.

– Очень, очень хорошо, Вера, что вы пришли. Проходите. Вы пьёте кофе? Или, может быть, чай?

Она задумалась, будто он спросил о чём-то сложном. Сделала полшажка и остановилась в нерешительности.

– Нет-нет, спасибо, я не…

– Не стесняйтесь. В нашей встрече нет ничего официального и страшного.

– Тогда… – она снова задумалась, словно от её выбора зависело выживание человеческой расы. – Я бы не отказалась от чая. Зелёного, если можно. Без сахара.

«Зелёного, без сахара». Логинов выглянул в коридор и попросил Киру приготовить чай. В приоткрытую дверь была видна небольшая уютная приёмная, ряд синих кресел, в одном из которых сидел Мосс. Вера вытянулась тонким штришком, помахала мужу, но тот не заметил.

Логинов усадил её в кресло перед журнальным столиком, намеренно повернулся к ней спиной, ставя толстую книгу на книжную полку, – с тем чтобы за эти пару секунд она могла вдоволь повертеть головой и оглядеть кабинет – и повернулся, снова улыбнувшись. Вера, однако, кабинет не разглядывала, а смотрела прямо на него, сидя на самом краешке кресла и сомкнув острые коленки под тонкотканной узкой юбкой.

Вошла Кира, поставила поднос с чашками и чайником на столик.

«Зелёного, без сахара». Логинов распечатал коробку конфет, которую накануне подарила пациентка, предложил Вере. Она отрицательно помотала головой.

Зазвонил мобильный на столе. Это было крайне не вовремя, но Логинов по первым бетховенским аккордам понял, что надо непременно ответить. Он почти никогда не давал свой номер пациентам – за редким исключением, обговорив, что звонить ему можно только в экстренных случаях. Бетховен как раз и указывал на подобный звонок. Это может быть либо Гольфист, либо Мама Сью, великая и ужасная, либо новый его тревожный пациент, которого он про себя называл Бельгийцем за постоянный юмор в отношении французов и усики как у Эркюля Пуаро. Четвёртым человеком, которому он непременно даст номер своего секретного мобильного, будет Виктор Мосс, когда они начнут активное лечение. Пятым – Вера.

– Извините, срочный звонок, – Логинов потянулся к телефону. – Я слушаю.

Это оказался Бельгиец. Он стоял и плакал возле двери в зубную клинику. Открыть её Бельгиец не решался, потому что был уверен, что его убьёт током.

– Ручка под напряжением, понимаете?!

– Понимаю, Антон Петрович. Вы правильно делаете, что не трогаете её. Дождитесь кого-нибудь, кто будет входить или выходить…

– Я не могу! – в трубке послышалось рыдание. – Я уже десять минут стою, никто не выходит и не входит. А у меня приём назначен. Если я опоздаю, случится беда. Я читал в интернете, что один человек в Москве умер от кариеса…

Логинову захотелось поморщиться, но присутствие Веры сдержало его. Он прервал красочный рассказ Бельгийца о неминуемой смерти от рук Зубного Антихриста и произнёс – мягко и ласково, как ребёнку:

– Антон Петрович, волноваться, а тем более плакать не стоит. Где вы находитесь?

Бельгиец воодушевленно назвал адрес, рассчитывая, вероятно, что Логинов сорвётся и примчится к нему поработать швейцаром у входной двери. Но Логинов никуда мчаться не собирался.

– Антон Петрович, я знаю это место, там на углу, справа от вашей клиники, есть аптека. Вы сейчас туда пойдёте и купите пару резиновых перчаток.

– Зачем? – икнула трубка.

– Через резиновые перчатки ток не проходит. Вы спокойно сможете дотронуться до ручки, зайти в клинику и вылечить зуб. Давайте, мой дорогой, сделайте так, как я вам говорю.

С Бельгийцем надо было что-то делать – то, на что у Логинова не было «официального разрешения». Когда-то было, но те времена остались в прошлом. Он решил провести с ним ещё один сеанс и настоять на консультации у знакомого психиатра в закрытой клинике. Да, пациент обратился именно к Логинову, потому что хотел избежать «традиционных» методов. «Я ведь не псих» – так говорят они все. Но с Бельгийцем ему давно уже стало понятно, что без официальной клинической психиатрии не обойтись. Для блага самого Бельгийца.

Попрощавшись с ним и положив телефон на стол, Логинов заметил, с какой заинтересованностью и уважением на него смотрит Вера. Он дал ей знак, что сделает запись в планшете, и снова кивнул на конфеты. На этот раз она взяла одну и положила в рот. Лёд постепенно таял, тугие бинты, спеленавшие её плечи, распускались, и Вера понемногу расслаблялась.

Пока она прихлёбывала чай – маленькими глоточками, как пичуга, Логинов осторожно её разглядывал.

Она вся была бесцветна, хотя и миловидна: с мелким невнятным лицом, словно кто-то распечатал её портрет крестиками на допотопной ЭВМ, как некогда популярную у отцов-программистов Мону Лизу, – краски полустёрты, разбавлены, пугливые серые глаза, бледные блёклые реснички, волосы цвета дороги стянуты в тугой хвостик на затылке. Маленький воробышек, невзрачный и трогательный.

Одета она была, как будто специально, в бежевый свитер и серую юбку. Логинов попытался представить на ней тот самый жёлтый платок «Гермес», но так и не смог. Жёлтый цвет совсем ей не к лицу, он подчеркнул бы и без того устричную бледность щёк и мешки под глазами. На вид ей было тридцать, но, возможно, она старше.

Какая странная пара – Виктор и Вера. Как будто с разных планет. Что их может связывать, кроме одинаковой буквы, с которой начинаются их имена? И какой насмешник раскрутил бесовский маховик, чтобы в центростремительной этой силе два абсолютно несовместимых биоорганизма столкнулись лбами и поняли, что созданы друг для друга?

– Чем вы занимаетесь в жизни, Вера? – Логинов отложил планшет, сел в соседнее кресло рядом с ней и подлил ей чай из клювастого белого чайника.

Она оживилась:

– Я репетитор по немецком языку.

Логинов по старой привычке, выработанной ещё в студенческие годы, попытался поставить ей диагноз по внешнему облику. Когда-то эта традиция долгое время не могла толкнуть его на отношения с девушками, потому что после подобного сканирования они ему были уже неинтересны.

Вера. «Зелёного, без сахара». Интроверт. Астеник, проблемы со сном. Возможно, мочекаменная болезнь – если не сейчас, то к сорока годам точно. Наверняка вегетарианка. Немного близорука, но сегодня без очков. Не исключено, что они в сумочке – оправа у них будет коричневая или бежевая, пластик, не металл. Небольшой сколиоз – это видно по шее. Всё предсказуемо, только вот жёлтый платок дорогущей марки не укладывался в пазл. Может быть, не она?

– Скажите, Вера, я не мог вас видеть в Риге? Февраль прошлого года, галерея «Арсенал»?

Глаза её раскрылись так широко, что она похорошела.

– Да-а… Мы были в Риге… «Арсенал», конечно! У Виктора была там выставка. То есть не у него одного, а у группы художников, и он… Но, Феликс Георгиевич, неужели вы меня запомнили? Это невероятно!..

Логинов подумал, что, наверное, при Вериной внешней тонкорунной блёклости ни одно живое существо в мире не способно было бы удержать её облик в памяти больше недели.

– Невероятная память! Муж говорил, что вы необыкновенный человек! Вы так с ним схожи!

Вот это была для Логинова новость! Схожий чем? Аномальной памятью, неординарностью, цинизмом, наконец? Внешне они полные антиподы: Мосс – долговязый черноволосый молодой художник, утончённый, депрессивный, с богатым букетом болезней в анамнезе и неустойчивой головой. Скорее всего, талантливый. А он, Логинов, сорокапятилетний лысеющий мужик-психоаналитик с грузной комплекцией, здоровьем марафонца и неспокойной биографией. В чём же их сходство? Но Вера развивать эту мысль на стала.

– Феликс Георгиевич, я очень волнуюсь за Виктора!

Она взглянула на него, и он отметил, что глаза у неё умные.

– Волноваться не стоит, Вера.

– Пожалуйста, не скрывайте от меня! С ним что-то страшное?

– Нет-нет. Мне просто надо поговорить с вами как с самым близким ему человеком. Хочу взять вас в союзники, только так мы сможем помочь вашему мужу.

Она кивнула, отставила чашку, приготовилась внимательно его слушать, наклонив голову чуть набок, как дрессированная собачка.

– Он ведь не болен?

Сколько раз он слышал эту фразу! И сколько раз уклонялся от ответа ради успеха лечения.

– Понимаете, Вера, я работаю с пограничными состояниями. У Виктора как раз такое.

Она отвела глаза.

– Скажите, ваш муж никогда не проявлял агрессию, спровоцированную его страхами?

Вера задумалась.

– Прошлым летом… Маленькая девочка случайно увидела, как он испугался, закричал, когда на его плечо села бабочка. Девочка засмеялась, назвала его трусом и психом. Дети жестоки… И рядом, на набережной, были люди, они так смотрели на Виктора… Он очень расстроился, не мог работать.

– На набережной?

– Мы ездили в Светлогорск. Была хорошая погода, много гуляющих на набережной. Виктор иногда вырезает ножницами силуэты – знаете, такие из чёрной бумаги. Профили. Ему очень нравится, хотя деньги и небольшие. Но ведь не из-за денег…

– Вера, – Логинов прервал её, – поведение мужа как-то изменилось после этого?

Она молчала.

– Вера, дорогая, мне надо непременно знать. Не скрывайте от меня, всё это очень важно для лечения. Виктор был груб с вами?

Она нехотя кивнула.

– Он очень расстроился. Мы пытались бороться, я убрала все изображения бабочек, всё, что могло бы ему о них напомнить. Книги, где они упоминаются, отдала подруге. Но ведь летом никуда не спрячешься. И скоро, всего через месяц с небольшим, начнётся сезон. Не в Антарктиду же нам уезжать?

Логинов снова подлил ей чаю. Вера кивнула в благодарность и вдруг выпрямила спину, наклонилась к нему, затараторила шёпотом:

– Феликс Георгиевич, помогите ему, прошу вас. Мне кажется, ему становится хуже. Я в ужасе жду мая. Он бесстрашный, он по канату может ходить с закрытыми глазами и без страховки, как циркач, с обрыва прыгать, дыхание под водой задерживать, но бабочки его когда-нибудь убьют. Витя боится их панически. От одной мысли о том, что мотылёк где-то рядом, ему становится нехорошо. Вот в прошлый раз, когда он приходил к вам, утром того самого дня… Вылетела одна крохотная моль, не пойми откуда, из шкафа или кладовки, а ему показалось, что это полчище мотыльков. Он очень испугался, и я вместе с ним. Он так кричал, у меня разрывалось сердце…

– Я сделаю всё возможное, чтобы помочь.

Логинов вновь взял планшет и сделал запись.

– Скажите, – продолжала шептать Вера, – это серьёзная болезнь?

– Ну… Будем считать, что в нашем случае – нет. Многие боятся бабочек. Николь Кидман, например.

Вера улыбнулась – едва заметно, одними глазами.

– Но ведь все люди чего-то боятся…

– Да, безусловно, – кивнул Логинов. – Мы все чего-то боимся. Это нормально. И в большинстве случаев тревогу поднимать не стоит, просто надо убрать причину страха. Вы хотите знать, где грань между нормой и патологией?

Вера кивнула, зависла с чашкой у подбородка. Логинову вспомнилась бородатая байка, популярная когда-то среди психиатров: «Если вы разговариваете с кошкой – это ещё норма, а вот если вы боитесь при кошке сболтнуть лишнего – это уже паранойя».

– Боязнь бабочек, Вера, ещё не повод обращаться к доктору. Но если страх перед насекомыми вызывает у человека приступ доминирующей неконтролируемой паники с вегетативными проявлениями… Я не слишком сложно изъясняюсь? Так вот, то, что принято называть соматикой – повышение давления, учащённое сердцебиение, потливость… Что ещё? Боли, сухость во рту, расстройство желудка – это уже фобия. И если её не лечить, то случится беда. Это может привести как минимум к социальной дезадаптации. Иными словами, наступит день, когда человек не сможет покинуть свой дом и, даже находясь дома, не найдёт спасительного убежища. Потому что нервы напряжены до максимального предела: он всё время ожидает угрозы, боится очередного приступа паники, который не в силах держать под контролем. Это состояние очень тяжёлое.

Вера с ужасом посмотрела на Логинова.

– Почему, почему это происходит? Почему именно с Виктором, доктор? Я не понимаю. Бабочка – она ведь такая красивая…

– Это сложно понять, Вера. Обычно корни фобий надо искать в раннем детстве. Насекомое сильно напугало ребёнка, или родители сами боялись, а дети легко копируют поведение.

– Да, – согласилась Вера. – И я спрашивала, но Витя не говорит. Конечно же, было что-то, что дало толчок.

Он задумался. Безусловно, аномальная память Виктора, его стеклянная психика, фантомные боли по нерождённому брату-близнецу многое объясняли Логинову-теоретику, но Логинову-практику не помогали нащупать ходы к лечению. Произошёл сбой кода, и перепрограммировать мозг – вот первичная задача. Только как решить её? Он ещё и ещё раз, прокручивая всё в голове, убеждался: только рождение агрессии может дать результаты. Да, это ненаучно, но учёные в большинстве своём систематизаторы, а не открыватели. А он, Логинов, псевдоучёный – так его назвали на одном заседании кафедры Карлова университета… И, как псевдоучёный, он найдёт выход. Обязательно найдёт!

Только как объяснить всё Вере?

– У Виктора необычная фобия. То, что с ним происходит, – это подсознательное отрицание иной формы жизни. Поэтому бессмысленно искать первопричины. Он уже принял свой страх как данное. Это почти не поддаётся лечению.

– Что же делать, Феликс Георгиевич?

И снова зазвонил мобильный, давясь Пятым концертом Бетховена. Логинов, извинившись, подошёл к письменному столу, поднёс телефон к уху.

– Доктор! Вы гений! Вы спасли мою жизнь! – отозвался бодрый голос Бельгийца. – Через перчатки ток не передаётся! Я открыл дверь!

– Я рад за вас, Антон Петрович. – Логинов представил, как Бельгиец сидит в приёмной дантиста в белых латексных перчатках и довольно шевелит усиками, как таракан.

– Я хочу спросить. А можно я теперь постоянно буду в них гулять? А то неизвестно, когда и где они снова подключат ток.

«Они». Логинов быстро записал в настольный календарь-ежедневник: «Б», «ПС», «И».

«Б» – означало «Бельгиец», «ПС» – «параноидный синдром», «И» – доктор Иванчеев, психиатр, закрытая психиатрическая клиника. Бельгийца пора было «сдавать» по назначению.

– Конечно, мой дорогой. Носите перчатки с собой. И вот что. Я бы рекомендовал вам поговорить с моим коллегой, сегодня же позвоню ему.

– Он разбирается в электричестве?

– Он лучший в Калининграде специалист по электричеству. Обещайте его слушаться.

С трудом прервав излияния в любви и благодарности, Логинов нажал «отбой» и посмотрел на Веру.

– У меня есть кое-какие идеи по поводу лечения Виктора. Если вы, Вера, мне поможете, вместе мы добьёмся хороших результатов.

Она вытянулась, стала будто выше ростом, сидела ровно, почти не продавливая кресло.

– Конечно, доктор, вы можете рассчитывать на меня. Что нужно делать?

Логинов подошёл к ней, заглянул в преданные глаза – так, что она чуть отклонилась, задрав голову, потом встала.

– С этого дня, Вера, вы начнёте будить в нём чудовище. Ежедневно и ежеминутно.