Текст книги "Конан и райская яблоня"

Автор книги: Светлана Тулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Но оборачиваться он тоже не стал.

Зачем?

* * *

– Ну и зачем мне может понадобиться такой никчемный работничек, как ты?

Нрагон, начальник охраны одного из самых богатых на сегодняшний день шадизарских купцов, был явно раздосадован. И для досады у него имелись веские причины.

Он был хорошим начальником охраны.

Может быть – даже самым лучшим во всем Шадизаре. Его подчиненные тоже были своеобразной элитой – подтянутые, дисциплинированные, преданные – как на подбор. Они не были случайными людьми, оказавшимися занятой одной работой – они были отрядом, причем отрядом профессионалов. Более пятнадцати лет они вместе с Нрагоном охраняли караваны, и за все это время в стычках с разбойниками потеряли всего троих человек. Чего тут было больше – везения, правильного нрагоновского руководства или высоких бойцовских качеств самих охранников, об этом пусть судят другие. Самому же Нрагону было вполне достаточно того, что это – было. И что отряд его заслуженно признавался одним из лучших на всем караванном пути. Если не самым лучшим…

Они и на службу к внезапно разбогатевшему мелкому купчишке пять лет назад так и поступили – все вместе, отрядом. С возрастом, знаете ли, как-то тяжеловато становится спать на голой земле и питаться исключительно вяленым мясом да сухарями.

Они тогда не прогадали – купец, их новый хозяин, резко пошел в гору.

Тоже перестал сам мотаться с караванами, передоверив это дело приказчикам да младшим помощникам, приобрел парочку поместий для летнего отдыха, а в самом Шадизаре отстроил роскошнейшую резиденцию с огромным садом, фонтанами и павлинами. За пять прошедших лет штат его прислуги увеличился чуть ли не вдесятеро, появились в загородных домах и новые охранники – как же без них? Но к Нрагону и его подчиненным купец проявлял уважение, оставил в центральном, городском, доме, да и на увеличении численности их отряда не настаивал.

На такое хозяйское уважение приходилось отвечать еще большим служебным рвением. Кому другому подобное могло бы оказаться и в тягость, но ребята у Нрагона были дисциплинированные и преданные, как уже говорилось. И с работой своей до недавнего времени справлялись вполне успешно.

Но это – до недавнего времени.

Словно сглазил кто великолепную команду, словно какой-то из ненароком обойденных подношением мелких богов решил вдруг обидеться и всерьез напакостить. Когда два дня назад один из опытнейших нрагоновских бойцов получил тяжелую контузию в одной из бездумных и яростных кабацких драк, причем получил по глупой случайности, от вовсе даже и не ему предназначенного удара деревянной скамьей по голове, Нрагон даже не удивился. Вздохнул только горестно. Он давно уже ожидал чего-то подобного. Весь последний месяц к этому шло.

Конечно, отсутствие одного бойца не могло существенно ослабить отряд. Тем более – такой отряд, как у Нрагона. Печальное событие, кто спорит, но вовсе не повод для серьезных волнений.

Да только вот в том-то и дело, что еще две недели тому назад другой нрагоновский подчиненный уехал в трехмесячный отпуск по случаю женитьбы. А еще один вот уже почти что месяц залечивал ногу, сломанную во время неудачного падения на ежедневной тренировке.

Отсутствие одного человека – ерунда. Двух – трудность, с которой еще можно как-то справиться.

Трех – катастрофа.

Ну, если и не катастрофа, то, во всяком случае – проблема, и проблема серьезная.

А возникающие перед ним проблемы Нрагон привык решать быстро и радикально. Особенно – серьезные.

Отряду требовались новые бойцы. Сильные, ловкие, знающие свое дело.

А, главное – молодые.

Что толку закрывать глаза на правду – с годами никто из нас не становится более юным. Вот и среди нрагоновских вояк – спору нет, прекрасных вояк! – нет на сегодняшний день ни одного, не разменявшего четвертый десяток. Как минимум. А двоим так и вообще далеко за полтинник! Еще пара лет – и из них песок посыплется, никакие ежедневные тренировки не помогут! Вот и у Хайя нога так долго срастается – лет десять назад, помнится, через три недели прыгал уже и на коне скакал вовсю, а перелом похуже был…

Женятся вот тоже…

Пока, правда, один только, да ведь это – как заразная болезнь! Стоит одному подхватить – и пиши пропало. Не остановишь без жесткой изоляции заразившегося. А как его изолировать прикажешь? Совсем выгнать – так ведь не за что, боец хороший, и ребята не поймут, ворчать станут. А вот вернется он с медового месяца – глаза шалые, мышцы дряблые, морда счастливая… вот тут-то они все с цепи и сорвутся, к гадалке не ходить! Хорошо, если хотя бы треть отряда от злого поветрия спасти удастся!

А женатый человек – это уже не охранник. Он в первую очередь о жене начинает заботиться, о доме, о семье, о детишках. Такой еще трижды подумает, а стоит ли рисковать лишний раз за хозяйское добро? И еще, кстати, неизвестно, что в результате надумает!

Нет, что ни говори, а нужны отряду новые бойцы, молодые да ловкие. И о женитьбе по молодости лет не помышляющие. Хорошо бы, конечно, чтобы были они при этом еще и преданными, но преданность не рождается на пустом месте, ее воспитывать надо, кропотливо и долго. Значит, для начала вполне можно ограничиться силой и молодостью. А там – посмотрим.

Вчера, казалось, он договорился с одним таким.

Мощи в нем было на троих, да и ловкостью от отличался изрядной – непроверенный товар Нрагон и на базаре-то никогда не брал, не то, что на работе, а потому первым же делом устроил претенденту испытание. Претендент справился вполне успешно.

Немного смущало, правда, то обстоятельство, что был он варваром.

А варвары из далеких диких гор, мощные и смертоносные, как горный обвал, как правило, оказываются точно так же и неуправляемы. Но Нрагон отбросил сомнения, справедливо рассудив, что хорошие деньги делают управляемыми всех. И ударил с варваром по рукам. Насколько Нрагон знал кодекс чести этих диких горцев, ударение по рукам было куда весомее иной гербовой печати.

И теперь вот уже третий час он маялся на солнцепеке в ожидании этого проклятущего варвара, понимая уже, что ждет он его напрасно. Варвар, похоже, нарушил сделку.

Редко, но случается.

Кто их, варваров этих, поймет?

Короче, причины досадовать у начальника охраны были вполне серьезные.

А тут еще этот вот…

На первый взгляд назойливый оборванец показался ему не слишком удачливым нищим или даже мелким базарным воришкой – больно уж шустрые ручки были у этого горе-попрошайки, слишком цепок был взгляд из-под грязных спутанных волос. Поначалу Нрагону показалось, что не достоин этот юный оборвыш ничего, кроме мелкой монетки и брезгливой осторожности.

И только повнимательнее приглядевшись, Нрагон осознал свою ошибку.

Слишком гордая осанка была у этого оборванца, не бывает у простых уличных попрошаек такой осанки, выросшие на улице с раннего детства привыкают сутулиться и втягивать голову в плечи, стараясь сделаться как можно мельче и незаметнее. Да и лохмотья его, при более внимательном разглядывании, оказывались хоть и измазанными в грязи и изорванными до почти полной неузнаваемости, но отнюдь не дешевыми тряпками. Когда-то, похоже, были лохмотья эти очень даже приличным костюмчиком, на штанах до сих пор местами сохранилось золотое шитье. И были, если судить по укороченным полам драного плащика, совсем еще недавно – такой фасон вошел в моду среди аристократической молодежи не больше года назад.

Да и просил этот оборвыш не хлеба и даже не денег – он просил о немыслимом.

Он просил о зачислении в отряд.

Ни больше, ни меньше…

Времени изучить оборванца как следует и переменить свое первоначальное мнение у Нрагона было достаточно – высказав свою просьбу один раз, в самом начале, и получив сдобренный изрядной долей сарказма отказ, попрошайка не стал настаивать. Просто кивнул, словно ничего иного и не ожидал, и молча сел прямо на грязную каменную мостовую, всем своим видом демонстрируя готовность ждать пересмотра принятого Нрагоном решения хоть до вечера. Нрагону очень хорошо было его видно из жалкой, но все же тени полотняного навеса, натянутого предприимчивым хозяином таверны над входом – для удобства посетителей, желающих выпить свою кружку пива не в душном сумраке полуподвального помещения, а на относительно свежем воздухе.

Так он и сидел – вот уже три часа.

Неподвижно, на самом солнцепеке, ни разу не подняв руки даже для того, чтобы вытереть пот со лба или отмахнуться от вездесущих надоедливых мух. Высказав свою просьбу один раз, в самом начале, и получив сдобренный изрядной долей сарказма отказ, попрошайка не стал настаивать.

Поначалу Нрагона забавляла эта его молчаливая неподвижная настойчивость. Но пиво кончилось уже давно, причем была это далеко не первая кружка. И даже не пятая. А варвар все не шел. И росло раздражение.

А парнишка по-прежнему сидел, сложив на грязных коленях не менее грязные руки. Руки эти выглядели так, словно он совсем недавно зачем-то рыл ими землю – побитые, исцарапанные, со свежими ссадинами и черной грязью под обломанными ногтями. Но – тонкие длинные пальцы, но – аристократически узкие кисти, ошибочно принятые Нрагоном при первом взгляде за профессиональную наработку опытного карманника. Не прост мальчик. Ох, как не прост. Да и тряпка, что намотана у него в виде широкого пояса, тоже не очень проста…

Нрагон пригляделся внимательнее и мысленно ахнул.

Если старые глаза его не обманывали и тягучий матовый блеск не был игрой перегретого полуденным солнцем воображения, то тряпка эта была самым настоящим туранским шелком!

Это было уже слишком. Нрагон не выдержал.

Встал из-за столика и даже вышел на солнцепек, подойдя к парнишке почти вплотную. С расстояния в два шага ошибиться было уже невозможно – на поясе у уличного оборвыша было намотано целое состояние…

Парнишка наблюдал за ним из-под спутанной челки. Его взгляд был спокойным и уверенным. Даже, кажется, чуть-чуть ироничным, что уж вовсе ни в какие ворота не лезло. Этот взгляд все и решил – отойти обратно к столику или даже просто уйти, зная, что в спину тебе смотрят таким вот понимающим и чуть ироничным взглядом, оказалось делом невозможным. Оставалось лишь заговорить, словно именно для разговора с этим странным нищим встал он из-за своего столика и вышел на солнцепек.

Нрагон откашлялся и спросил, словно продолжая не законченный три часа назад разговор:

– Ну так и зачем же мне может понадобиться такой никчемный работничек, как ты? У меня не цирк. И не богадельня.

Нищий ответил сразу – словно и не было трехчасового перерыва в их беседе:

– Даже самым сильным охранникам может понадобиться мальчик на побегушках.

Взгляд его по-прежнему оставался спокоен.

Нрагон задумался.

А что? Пожалуй, это был вполне приемлемый вариант. Сейчас зачислять его в отряд на правах полноценного бойца не только бессмысленно, но и просто опасно – и сам погибнет в первой же стычке, и товарищей подведет. Но годика через два или три, побегав с ребятами на тренировочных боях, поднарастив на свои аристократические кости немного мяса и заматерев, он может оказаться очень даже и ничего. Бойцовская жилка в нем есть, это по взгляду видно, а то, каким путем оказался он на улице – в конце концов, это его личное дело. Пусть для начала поживет при кухне, пообвыкнется, а там посмотрим. К тому же и повар жаловался, что кухонных мальчишек вечно не хватает.

Оно, конечно, слишком взрослый он для работы кухонного мальчишки… но, с другой стороны – тем старательнее будет рваться в настоящие бойцы…

Нрагон принял решение.

– Ладно. Уболтал, языкастый! Я, пожалуй, действительно возьму тебя – с испытательным сроком, конечно, и не сразу в отряд. Поживешь пока при кухне. Если хорошо себя проявишь – то задержишься там недолго. Но вот это, – корявый палец ткнулся в золотой шелк пояса, – придется сдать. Не положено…

* * *

– Эй, ты! Что, не видишь, что бадья уже полная?!

Рука у повара была тяжелая. И то правда – поворочай-ка всю жизнь огромные кастрюли да котлы, попереворачивай сбоку на бок ежедневно все то, что купец со его товарищи употребить изволят к завтраку-обеду-ужину, не считая мелких перекусонов, – и накачаешь руки такие, что любому кузнецу впору обзавидоваться.

Это была мысль – так, посторонняя. Непосредственно Конана то, что и как проходило через руки старшего повара, касалось мало. Куда больше его касалось то, что до этих рук не доходило, будучи еще на подходе отрезано, отсеяно, удалено и вычищено многочисленным более мелким обслуживающим персоналом.

Более мелким по сравнению с главным поваром, конечно.

По сравнению же с тем положением, каковое ныне вынужден был занимать в кухонной иерархии Конан, любой младший помощник распоследнего поваренка был достаточно важной персоной, чтобы не захотеть самому выносить помои.

А бадья и действительно была наполнена уже почти доверху – злобные поварята специально тянули до последнего, и теперь радостно хихикали из своего угла, глядя как пришлый будет корячиться, выволакивая огромный бак из кухни на задний двор. Это была их вечная, но никогда не приедавшаяся шутка, и Конан сам бы мог догадаться об этой их задумке еще часа два назад и предотвратить веселье в зародыше, просто вынеся злополучную бадью вовремя. Как он и поступил вчера, получив в награду с десяток словно бы случайный пинков и пару неслучайных и оттого еще более обидных плюх.

Конечно, на плюхи и пинки можно было бы и ответить. Кухонная пацанята не были соперниками Конану даже и в его нынешнем состоянии. Молокососы, улицы не нюхавшие, благополучненькие и всегда сытые, привыкшие спать в тепле неженки. Даже в этом хлипком и ненадежном теле Конан один стоил десятка таких, как они.

Да только вот главный повар еще в первый день сказал, угрожающе нависнув над Конаном и поводя вокруг налитыми кровью глазами, что драк он на кухне не потерпит. И зачинщик будет выкинут с позором и немедленно. И по лицу его нетрудно было догадаться, кто именно будет признан этим самым зачинщиком – независимо от реального положения дел.

А быть выкинутым отсюда в планы на ближайшие дни у Конана как-то не входило.

Во всяком случае – пока.

* * *

Ворочая огромную бадью, Конан не торопился.

У неторопливости его имелись две причины, и обе – весьма увесистые. Первая из них была всем и каждому понятна – а куда, собственно, торопиться кухонному мальчишке? Обратно на кухню, где ему немедленно найдут новую не менее приятную работенку, которую по той или иной причине не желает выполнять никто другой?

Ха!

Кухонные мальчишки всех времен и народов тем и знамениты, что шустры и торопливы безмерно они только под бдительным оком Старшего Повара. Оказавшись же за пределами контролируемого им пространства, мальчишки эти меняются разительнее, чем покидающая свою бывшую куколку гусеница. Только – наоборот.

Стремительный полет уступает место вялому волочению ползком, бывшие шустрики превращаются в самых медлительных существ на свете. Это знают все, даже Старший Повар, и относятся к этому факту все хотя и без особого одобрения, но с пониманием. Так что на кухне еще какое-то время отсутствие Конана никого особо не удивит. И это – славно.

Потому что у его неторопливости была и другая причина.

Гораздо более важная…

Помойная яма находилась в самом дальнем углу заднего двора. Этот угол был образован двумя стенами. Одна из них – внешняя – была сплошной и массивной даже с виду. Она сурово и неприступно вздымалась на высоту трех человеческих ростов, сложена была из массивных блоков серого песчаника и украшена сверху многочисленными острыми пиками для достойной встречи незваных гостей. По десятибалльной шкале Конан оценил бы ее неприступность на девять, может быть, даже девять с половиной, и в одиночку штурмовать бы, пожалуй, что и не решился.

Вторая стена была попроще. Балла этак на полтора, да и то с натяжечкой. Простенькая такая стеночка, для начинающих.

В смысле штурма, потому что назвать простенькой кладку, известную среди профессионалов под названием «каменная вуаль», не смог бы ни один хоть чуть-чуть разбирающийся в архитектуре человек.

Эта стена была внутренней, и потому от нее не требовалось неприступности, высоты и массивности. А вот ветропроницаемость по причине жаркого климата очень даже требовалась. И ажурная, похожая на кирпичное кружево кладка эту проницаемость обеспечивала вполне, заодно служа и некоей символической оградой, этаким напоминанием для «своих».

За кружевной стенкою был сад.

И помойная яма в самом дальнем углу у этой стены – это пока что было самое близкое расстояние, на которое Конану удалось подобраться к находящейся где-то в этом саду цели.

Забраться по этой стеночке мог бы, пожалуй, даже слепой, глухой, безногий и однорукий калека. Забраться-то он бы смог. И даже в сад спуститься, пожалуй, сумел бы.

А что дальше?

Сквозь пустоты в кладке сад просматривался неплохо, разве что слегка фрагментарно. За три проведенных на кухне дня Конан успел изучить доступные фрагменты с тщательностью какого-нибудь фанатика-ботаника, и уже практически каждое дерево в этом саду знал, можно сказать, в лицо. В ствол, в ветви, в… ну, что там еще у деревьев имеется? Вот во все это он их и знал. Всех, которых смог разглядеть.

Да только вот нужной яблони среди них он так и не обнаружил.

Нет, яблони в этом саду, конечно же были. И было их немало.

Но ни одну из них почему-то не окружала дополнительная ограда с табличкой, украшенной четким и недвусмысленным указанием, что вот именно это дерево и есть та самая искомая Райская Яблоня. Ну, на худой конец – хотя бы чем-нибудь ну очень угрожающе-зловещим. Типа «Остановись, смертный!» или «Не влезай – убьет!». Ни одно из увиденных Конаном деревьев не охранял днем и ночью особо бдительный персональный страж. И, что характерно – ни на одном из деревьев не висели, мерцая нездешним светом, два волшебных яблока, по отсутствию которых так убивался несчастный шахиншах.

Впрочем, и страж, и яблоки в саду имелись. Только вот яблоки почему-то предпочитали расти не парами, а большими кучами, склоняя своим обилием и тяжестью ветви некоторых деревьев чуть ли не до земли. Может, где-то среди них и присутствовало дерево всего лишь с двумя плодами, но оно совершенно потерялось в общей массе более плодовитых соседей. Или же первоначальное предположение Конана было правильным, и за четыре прошедших месяца да при хороших удобрениях и обильном поливе дерево это и само плодовитость свою существенно повысило, не желая от соседей этих самых отставать – кто их, эти волшебные деревья, знает? Может, они тоже ревнивы к чужим успехам!

Но, как бы там ни было на самом деле, все сходилось к тому, что отсюда, из-за забора, Конан никак не мог определить заранее искомое дерево. Возможно, пошастав по саду и познакомившись с каждым деревом не только визуально, он бы каким-то образом нужное и обнаружил, да только вот для проверки этого предположения ему необходимо было: – А – оказаться в саду, и Б – некоторое время там провести в полном и абсолютном одиночестве.

И вот тут-то как раз и начинались проблемы.

* * *

Потому что страж в саду все-таки был. Конан убедился в его наличии в первый же день. Огромный, жутко грозный и страшно бдительный. Да и странным было бы, не окажись именно такого стража в том самом саду, в который выходили внутренние двери купеческого сераля.

Стражем оказался огромный, злой и бородатый выходец откуда-то из Черных королевств – судя по темной коже и курчавой шевелюре. Он с достойной лучшего применения пунктуальностью периодически обходил сад и через отверстия в разделяющей дворик стене кидал мрачные взгляды на Конана, если тот оказывался поблизости. Дружелюбия и добрососедского отношения в этих взглядах как-то не замечалось.

Впрочем, в подобной неприязни была виновата не только изначальная агрессивность темнокожего стража. Отчасти их отношения не сложились и по вине самого Конана. Так уж получилось. Сам того не зная и практически даже и не желая, Конан два раза подряд оскорбил несчастного охранника, причем оскорбил смертельно. Впрочем, нет. Если быть до конца честным хотя бы с самим собой, то второе оскорбление было вполне даже намеренным. Хотя и не совсем осознанным.

Это случилось в самый первый день, когда Конан только-только появился на кухне и приступил к своим новым обязанностям. Официальное отхожее место для слуг находилось у самых «купеческих» ворот – ворот, через которые входили слуги и приказчики и поступали товары. То есть – практически на противоположном от кухни конце весьма немаленького подворья. Пробираться к нему приходилось через вечно меняющиеся лабиринты ящиков и тюков, да к тому же еще и на глазах у всех, кто в данный момент во дворе находился. Потому-то большинство кухонных работников предпочитало использовать для этой цели большую помойную яму на заднем дворе. И близко, и лишний раз глаза начальству не мозолишь. Правда, яма эта не была ничем огорожена, но сам задний двор огораживали глухие стены с единственной без единого окна, а дверь имелась только на кухню, так что все свои и кого тут, собственно, стесняться? Не стал особо стесняться и Конан, выскочив из кухни до этой самой ямы по малому, но весьма неотложному делу.

И, уже начав, так сказать, облегчительный процесс, обнаружил вдруг, что у него имеются зрители.

Вернее, зритель.

Огромный звероподобный охранник из сада сквозь ажурную стенку смотрел на Конана с такой мрачной ненавистью и видом столь угрожающим, что малое конановское дело чуть было не превратилось в большое. Приходилось только благодарить судьбу за то, что мерзкую эту рожу не увидел он раньше, до, так сказать, начала – а то ведь с перепугу мог бы и не успеть штаны развязать! Почему-то вдруг вспомнилась потешная история про сусликов, услышанная у вечернего костра от кого-то из подгулявших караванщиков. Про то, как пошли суслики в лес. Пописать. И увидели медведя. Ну, они заодно и покакали.

Конан, обмерев, уставился в горящие черной ненавистью глаза. Словно парализованный удавом кролик или уже упомянутый суслик, медведя увидевший. Кое-как довел процесс до конца, поддернул штаны и на подгибающихся ногах поспешил обратно на кухню. А страшный зверообразный тип ограничился тем, что плюнул ему вслед.

Мощно так плюнул. От души.

Кого помельче – так и с ног таким плевком сбить недолго.

Причины возникновения внезапной ненависти к своей нынешней персоне у совершенно незнакомого человека Конан не понял. Да и не особо он над ней задумывался, над причиной этой – мало ли кому че в голову взбредет? Над всякой чужой блажью башку ломать – так и вовсе ее сломать недолго! Больно нужно! А вот реакция собственного (пусть на какое-то время, но все-таки – собственного!) тела его неприятно удивила.

Тело испугалось.

До оторопи. До холодной испарины. До острых мурашек вдоль позвоночника и позорной слабости в коленях.

Подобное предательство своего – пусть на время, но все-таки собственного! – тела не могло не злить.

А больше всего злился он еще и от запоздалого осознания того, что на самом-то деле пугаться не было ни малейшей причины. Ведь ему, в отличии от сусликов, совершенно ничего не грозило. Ну ничегошеньки! Жуткий страж сада не станет лезть через стенку на задний двор, чтобы расправиться с каким-то поваренком, как бы он не был на этого поваренка зол! Да и чего ему вообще на поваренка этого злиться-то так смертельно? Он же видит его впервые в жизни! Может, у него просто внешность такая, может, он всегда и на всех таким вот зверем глядит, по должности положено, может.

По всем понятиям выходило так, что Конан не просто испугался до слабости в коленках, чего с ним не случалось с трехлетнего возраста, но еще и испугался-то из-за какой-то ерунды. А точнее – из-за неверной оценки ситуации. А вот это уже было действительно скверно. А еще более скверным было то, что теперь тот звероподобный страж за ажурной оградкой уверен, что Конан его боится. И не без оснований уверен-то, вот что самое неприятное! Поскольку это мерзкое тельце, похоже, готово отпраздновать труса и при следующей встрече.

Это было неприятно. Более того – это было недопустимо. А, значит, подобную реакцию следовало устранить.

И немедленно.

* * *

Вот так и получилось, что отливать именно на задний двор второй раз Конан пошел уже вполне сознательно.

И третий раз – тоже.

И четвертый.

Он справедливо рассудил, что рано или поздно их со стражем визиты к ажурной стенке обязательно должны совпасть. Так в конце концов и случилось – уже под вечер он обнаружил таки зазаборного зрителя, которого непонятно почему так бесят естественные человеческие отправления.

На этот раз Конан вел себя вполне достойно – со своей точки зрения. Принял картинную позу, расположившись так, чтобы зрителю было все хорошо видно – а чего? Нам стыдиться нечего! Мажонок себе нехилый агрегат отрастил!

Он даже ехидно подмигнул стражу, от чего тот пошел бурыми пятнами и затрясся. Короче, Конан собою был вполне удовлетворен.

Вот только удовольствие это серьезно подпортил старший посудомой.

Углядев из двери кухни творящееся безобразие, он вылетел на задний двор, словно охотящийся на цыпленка коршун, и успел ухватить наглого мальца за ухо – так сказать, с поличным. Во пресечение и назидание за ухо же Конан и был препровожден на кухню, где ему немедленно были выданы две увесистые затрещины и гора грязной посуды, последнее – к вящей радости трех младших посудомоев, до этого с ней возившихся. Орали в тот вечер на него много, но больше не били, посчитав четыре с лишним дополнительных часа работы вполне достаточны наказанием. А один из ехидных, но не лишенных чувства благодарности младших посудомоев даже снизошел до объяснения.

Черный страж был стражем не сада, а расположенного за ним купеческого гарема. А потому, разумеется, был он евнухом. Вообще-то, их там четверо было – таких же огромных, черных и кучерявых. То ли братьев, то ли просто одноплеменников. Просто то ли остальные трое предпочитали не показываться в прикухонном саду, то ли путали их, за одного принимая. Последнее имело больше шансов быть правдой, поскольку их и рядом-то различали с трудом.

Конан вспомнил курчавую черную бороду – и усомнился в социальном статусе виденного стража. Но посудомой, хихикая, объяснил, что это – особые евнухи, так называемые евнух-стражи. Их готовят где-то на далеком севере, удаляя не все мужское достоинство целиком, а только самый жезл – так мстительные северяне наказывают своих врагов, а заодно и готовят гаремных слуг. За пределами Асгарда такие евнухи были редкостью и стоили во много раз дороже обычных, но купец, похоже, обожал всякие экзотические и дорогостоящие диковины. К тому же это была не пустая забава, купленная ради украшения сада – такие евнухи высоко ценились именно как стражи и воины, поскольку невозможность реализовать оставшиеся в полной сохранности мужские желания придавала им невероятную агрессивность. К тому же они равно ненавидели и недоступных теперь для них женщин и мужчин, которым эти женщины все еще доступны, а потому не могли вступить в заговор ни с теми, ни с другими, что делало их просто таки идеальными гаремными стражами.

Вот только насмешек над своей ущербностью они не прощали.

Никому.

– Если он тебя поймает – убьет! – сказал напоследок юный посудомой и снова хихикнул. И было в его веселости что-то нездоровое, неприятное такое.

Предвкушающее.

* * *

Сейчас черный страж в саду отсутствовал, и Конан испытал чувство, близкое к облегчению. Нет, не то, чтобы он терзался угрызениями совести по поводу своей грубой, пусть и ненамеренной, шутки, но лишний раз встречаться с этим охранником желания у него как-то больше не возникало.

Впрочем, Конан об этом не задумывался. Для размышлений у него была гораздо более важная тема.

– Ты молодец! – так сказал ему сегодня утром Нрагон. И даже протянул руку, словно хотел то ли погладить по голове, то ли по плечу потрепать, но в последнюю минуту передумал.

Конан как раз таскал воду для большого котла – таскал по два ведра сразу, зацепив их концами положенной на плечи длинной палки, в полуприсяде, чуть ли не бегом. Он не собирался объяснять юным идиотам, тащившим, скособочась и поминутно охая, по одному ведру, что так – легче. Сами когда-нибудь догадаются. А не догадаются – им же хуже.

Нрагон наблюдал за ним какое-то время – одобрительно и издалека. Потом подошел к колодцу.

– Ты – молодец, – сказал он, – справляешься куда успешнее многих. На провокации не поддаешься. И старший тебя хвалил. Да и то сказать – ты ведь парень вполне серьезный, не мальчишка. Так что я подумал и решил, что мы вполне можем обойтись и без длительного испытательного срока. С завтрашнего дня можешь приступать к тренировкам, я распорядился, от работ тебя освободят. И шмотки свои, кстати, в казарму перекинь, а то непорядок получится.

И ушел, улыбающийся и довольный собой. Парнишка-то, вроде, действительно оказался вполне ничего, а нехватка людей в отряде толкала остро заточенным шилом пониже спины, вынуждая торопиться.

Так что сегодня Конан ворочал бадью в последний раз. И последний же раз имел вполне законный повод находиться на заднем дворе, откуда до сада можно в буквальном смысле дотянуться рукой. С завтрашнего дня все усложнится. Путь к саду будет лежать или через вечно полную народом кухню, находиться на которой более у Конана вряд ли будет слишком много поводов, или же через личные купеческие апартаменты, находиться в которых поводов у него будет, пожалуй, еще меньше.

А, значит, что?

Правильно.

Катя пустую бадью обратно на кухню, Конан не оглядывался. Зачем? Он уже принял решение.

* * *

Ночью серы не только кошки.

Конан провел ладонь по стволу, для пущей уверенности даже ковырнул слегка ногтем, но ничего так и не произошло. Похоже на то, что это дерево тоже никакой особой магией не обладало. Как и все, ему предшествовавшие. Конан уже и со счета сбился, сколько он их за эти пару часов перещупал, с каждым последующим деревом чувствуя себя все более глупо. Хорошо, что темно и некому подсмотреть, чем это темной ночкой занимается в саду славный варвар из Кимерии.

Скажи кому из знакомых – потом проходу не будет он насмешек. Конан – и вдруг с деревьями обнимается, словно ополоумевший друид-извращенец ботанической ориентации. Впору любому обхихикаться. А что делать прикажете, если темнота в этом саду такая, что можешь сколько угодно вытаращивать свои глаза – все равно ничего путного не разглядишь?! Разве что получишь сучком прямо в широко раззявленный глаз – вот тогда, пожалуй, увидишь кучу всего очень яркого и красочного. Напоследок. Может быть, даже свою окровавленную физиономию с пустой глазницей успеешь увидеть этим самым глазом – уже с сучка.