Текст книги "Конан и райская яблоня"

Автор книги: Светлана Тулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Стража эта теперь топталась внизу, там, куда Конан некоторое время назад уронил с лестницы огроменный сундук из железного дерева. Кстати сказать, затаскивали этот сундук на второй этаж шестеро портовых грузчиков, четверо из которых были чистокровными орками, а двое – орками на половину. И потребовалось им на это пять монет полновесного серебра и почти целый день времени.

Конан справился один.

За три с половиной минуты и совершенно бесплатно.

Сундук был очень крепкий – на то оно и железное дерево. На нем даже трещины не возникло. Чего, конечно, нельзя было сказать о гостинице, поскольку полы, стены и лестница ее были отнюдь не из железного дерева. Хлипкие такие полы да стены были, ненадежные – по сравнению с полновесным сундуком два на два, вырубленным каким-то умельцем из цельного железно-древесного ствола…

Вот и проломил сундук ненадежные половицы эти, словно картонные, уйдя в подгостинничную землю чуть ли не на половину, а заодно и смахнув весь нижний пролет ведущей на второй этаж лестницы, словно его тут и не было никогда. Что, конечно же, существенно затрудняло горячее намерение стражи на второй этаж подняться. А заодно и несколько понижало температуру этого самого намерения. Они, стражники эти, пожалуй, и вообще предпочли бы покинуть гостиницу, оставив хозяина самого разбираться со своими проблемами и постояльцами, если бы не маячила в гостиничных дверях непробиваемым заслоном мрачная фигура сержанта.

Так что злые и перепуганные стражники топтались себе внизу, раздираемые внутренними противоречиями и никак не способные решить, кого же они все-таки опасаются больше, а Конан, злой и голодный, в предвкушении веселой разминки поглядывал на них сверху, попутно размышляя над тем, чего бы еще такого на них уронить.

В этот момент Эсаммех и появился – маленький, седенький, с козлиной бородкой и льстивыми манерами, кланяющийся через слово и растягивающий все многочисленные морщины своего невероятно сморщенного лица в вечной беззубой улыбке от уха до уха.

Он непрестанно что-то говорил, улыбался и кланялся, кланялся, кланялся… Он кланялся всем – сержанту, хозяину гостиницы, оторопевшим служкам, Конану, стражникам – всем вместе и каждому в отдельности. И буквально через десять минут все оказалось как-то улажено.

Стража ушла, вполне удовлетворенная – сержант был вполне удовлетворен позвякиванием в собственном кармане, а простые стражники – сохранностью собственных зубов и шей. Вполне удовлетворенный хозяин, карманы которого тоже слегка потяжелели, скрылся в глубине служебного помещения, на верх при помощи лебедки был подан обед, вполне удовлетворивший Конана, и вполне удовлетворенные неожиданной и хорошо оплаченной работой столяры занялись тем, что осталось от лестницы.

* * *

После обеда настроение Конана обычно менялось к лучшему. Особенно, если обед этот соответствовал его понятиям о достойной трапезе настоящего варвара. А, может быть, настроение тут вовсе и не при чем было, просто лень становилось шевелиться после действительно достойного обеда. Как бы там ни было, но, благодушно рыгнув, Конан согласился принять шустрого старичка. Принять и выслушать, чего он там сказать или же предложить желает. Просто принять и выслушать – ничего более…

Вот тут-то и выяснилось, что высказываться и предлагать старичок этот желает вовсе не от своего имени.

Выяснилось, правда, не сразу – оказавшись на втором этаже и даже в занимаемой Конаном комнатушке, старичок по-прежнему улыбался, кланялся и говорил, говорил, говорил… Говорил он много и цветисто. И, вообще-то, правильно вполне говорил, разобраться ежели. Говорил он о славных старых временах, когда жили настоящие герои, покрывшие себя неувядающей славой. О сложности нынешних времен для настоящего достойного человека – времен скучных и бесцветных, когда настоящие герои вынуждены наниматься в охранники к разжиревшим купчишкам или служить в городской страже, а возможности по-настоящему проявить себя выпадают так редко и далеко не каждому из них. О том, что человек, сумевший сегодня заслужить подобную славу, славен куда более своих славных предшественников, живших во времена, когда славу эту заслужить было не в пример проще.

Про самого Конана он тоже говорил.

И тоже правильно.

О славе его великой упомянул чуть ли не в первой же фразе, о том, что равных ему нет ныне под этим небом ни в доблести, ни в хитрости, ни в силе духа, не говоря уже о силе физической.

Нет, говорил он все вроде бы правильно. Только вот минут через двадцать Конан поймал себя на том, что засыпает, убаюканный плавно текущими восхвалениями. И уже даже, кажется, успел разок всхрапнуть.

Это его слегка рассердило.

И потому он демонстративно громким зевком прервал очередную многословную тираду и приказал старичку отвести себя к хозяину. Поскольку он, Конан, переговоров о важных делах со слугами не вел отродясь, а подобное шустрое и цветистословное трепло никем, кроме обычного слуги, быть просто не могло.

Ну, разве что – не совсем обычного слуги, а доверенного…

Он понял свою ошибку меньше чем через час, будучи приведенным шустрым многословным старичком в уединенный дом на самой окраине Шадизара – оказывается, подобная трепливость могла быть свойственна не только слуге. Пусть даже и доверенному.

* * *

Хозяин шустрого старичка был точно так же шустр и пышнословен. На этом, правда, все сходство между ними и заканчивалось, поскольку был хозяин этот молод, смугл, черноглаз и высок. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными черными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами лишний раз подчеркнуть какое-либо наиболее важное с его точки зрения обстоятельство. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому со всех сторон дворику построенного в романском стиле дома и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески самоцветов разновеликих перстней. Перстней было много, на некоторых пальцах по два или даже три, все с камнями ослепительной яркости и величины такой, то заставляла сильно усомниться в их подлинности. Маленькое простенькое колечко черного золота совершенно терялось на фоне этого великолепия. Начинающий и малоопытный вор ни за что бы не позарился на подобную безделушку. Он бы ее, пожалуй, просто даже и не заметил, ослепленный и зачарованный окрестным сверканием.

И только поэтому остался бы жив.

Конан не был ни начинающим, ни малоопытным. И заметил колечко это сразу. С первого же мимолетного взгляда.

За одну эту вот безделушку можно было оптом скупить не только все, что красовалось на руках и одежде его собеседника, но и все, что их в данный момент окружало. Включая бесценные султанипурские настенные и напольные ковры, в которых человек утопает чуть ли не по колено, и две не менее бесценные кхитайские вазы тончайшего фарфора, что стояли под аркой у входа во дворик. (Издержки профессии – Конан всегда, оказавшись где-либо в первый раз, автоматически фиксировал все самое ценное, даже если вовсе и не собирался в данное помещение наведаться немного попозже – уже без приглашения и в отсутствие хозяев.) Про такие мелочи, как усеянная драгоценными камнями золотая и серебряная посуда на низеньком лаковом столике, и вообще говорить смешно.

И вовсе не потому, что все драгоценности эти были фальшивыми. Наоборот! Маленькое черное колечко как раз таки и было гарантией их подлинности. Обладатель его никогда не опустился бы не то что до фальшивок – до не слишком чистых или просто мелковатых драгоценностей он не опустился бы никогда!

Просто невзрачненькое колечко это было практически бесценным.

За него одно при желании можно было, наверное, купить весь Шадизар и полдюжины окружающих его деревень в придачу. Или целую дюжину – чего мелочиться-то? Если бы, конечно, нашелся покупатель, не только настолько богатый, чтобы без проблем заплатить подобную цену, но и настолько безрассудный, чтобы колечко это в руки взять. Потому что носить это кольцо без вреда для собственного здоровья мог только один человек на земле – потомственный туранский шахиншах, единоличный правитель Султанипура.

И то – только после проведения всех необходимых церемоний по законному возведению его на престол престолов…

Кольцо это было невероятно старым, и каждый новый придворный маг считал своим прямым долгом и почетной обязанностью наложить на него еще пару другую небесполезных для своего господина заклятий. На плодовитость и верность жен. На быстрое исцеление ран. На хорошее здоровье. От отравлений. От неудачи на охоте. От вражеской стрелы. От измены друга. Да мало ли каких «от» и «на» понапридумывали эти многочисленные маги за прошедшие века?! Кольцо от этого настолько пропиталось магией, что уже само по себе являлось властью, а не просто служило ее символом.

Маленькие и слабые заклятья, накладываясь друг на друга, переплетаясь и образуя сложные решетки, со временем превратились в заклятье невиданной силы. Поколения два назад правящая династия Туранского Султаната едва не сошла на нет, такие вокруг этого колечка развернулись баталии. История умалчивает, само ли кольцо научилось защищаться или придворный маг того времени постарался, но после нескольких жутких смертей всем стало понятно, что безнаказанно трогать его даже после смерти предыдущего правителя может только прямой наследник по крови. Да и то – лишь после особых настраивающих ритуалов, должных превратить его из наследника в настоящего шахиншаха…

Именно шахиншахом и был смуглый молодой человек с дерганными жестами и безумными глазами, нервно расхаживающий сейчас по внутреннему дворику построенного в романском стиле уединенного палаццо и при помощи многословного цветистого перевода не менее многословно и цветисто объясняющий Конану суть проблемы.

Четыре месяца назад он, шах всех шахов и повелитель всех правоверных, был нагло и гнусно ограблен. Из его бесценного и тщательно охраняемого сада наглые воры гнусно похитили Райскую Яблоню, жемчужину коллекции и усладу шахских очей, отраду шахского сердца и печени. Именно под сенью этой яблони предпочитал проводить молодой шахиншах послеобеденные часы, у ее корней ночами виделись ему самые сладкие сны, навеваемые самым усладительным ветерком. Но вовсе не из-за подобных шахиншахских привычек не было ей равных под этим небом.

Просто яблоня эта была еще и волшебной.

И уж совершенно точно волшебными были два растущих на ней яблока, восторженному описанию которых шахиншах посвятил чуть ли не час – ровно по полчаса на каждое.

Яблок, похоже, всегда вырастало именно два. Идеально круглых, очень ярких и сочных. Мужчина, отведавший их сока, становился неутомимым – обстоятельство, и для простого гражданина приятности не лишенное, а для шахиншаха с его многочисленным и постоянно пополняющимся гаремом приобретающее важность просто таки первостепенную. В этом-то, похоже, и заключалась основная гнусность похитителей – во всяком случае, с шахиншахской точки зрения. И именно из-за этого уникального свойства волшебных фруктов, похоже, отсутствие райской яблони на законном месте в шахиншахском саду не давало несчастному молодому шахиншаху спокойно спать ночами – во всех смыслах этого слова.

Разумеется, шахиншах сразу же начал поиски своего бесценного сокровища. А как же иначе? Практически сразу же и начал. Как только немного успокоился и перестал метаться по дворцу с обнаженной саблей в руке и жаждой крови в черных безумных глазах, а оставшиеся в живых слуги отмыли каменные плиты его дворца от крови своих менее удачливых коллег, не вовремя подвернувшихся под горячую шахиншахскую руку. Отмыли хотя бы настолько, чтобы по ним можно было передвигаться, не рискуя на каждом шагу поскользнуться или споткнуться о чью-то свежеотрубленную голову – рука у молодого шахиншаха была очень горячей.

Но сразу же обнаружились определенные трудности в опознании наглых грабителей – или хотя бы описании их примет. Конечно, та половина стражи, что пережила налет, вполне бы могла описать приметы преступников, а впоследствии даже и опознать их наглые рожи.

Могла бы…

Ну да.

Как вы уже поняли – молодой шахиншах был очень горяч.

К тому же он не без оснований полагал, что именно выжившая половина стражи в лучшем случае просто не слишком старательно выполняла свои прямые обязанности, а в худшем – так и вообще была подкуплена наглыми похитителями. А потому именно стражники первыми усеяли своими повинными головами мраморные плиты дворцовых двориков. И, когда у шахиншаха появилась мысль о необходимости выяснения примет налетчиков, выяснять эти приметы было уже не у кого…

Другой бы на его месте сдался. Но молодой шахиншах был не только горяч – он был еще и упрям. К тому же три с лишним сотни неудовлетворенных жен и наложниц за спиной могут придать невероятную храбрость и настойчивость даже самому робкому и слабохарактерному мужчине. Мужчину же типа шахиншаха они делают по-настоящему неукротимым.

Разумеется, он нашел похитителей.

Да и могло ли быть иначе?

Конечно же, не могло! Глупый вопрос.

На это, правда, ушло четыре месяца и куча денег, но зато теперь он точно знал не только исполнителей, но и заказчика – и, глядя в мстительно сузившиеся черные глаза, Конан неожиданно для себя понял, что искренне сочувствует им обоим. Но это – так, планы на будущее. А в данный момент главным было то, что шахиншах знал точный адрес нынешнего обладателя бесценного дерева.

Именно поэтому он и приехал сюда – приехал тайно, под чужим именем, всего лишь с жалким десятком слуг. Именно поэтому снял вот этот жалкий и тесный домишко на задворках города, недостойный даже купца средней руки, а не то что шаха всех шахов великого Турана! Именно поэтому он вот уже три недели проживает здесь в невероятно аскетических условиях, словно заключенный, почти не покидая своей тайной резиденции и питаясь чем придется, да что там – почти голодая!

При этих словах переводчика Конан оценивающим взглядом обвел загромождающую лаковый столик посуду и решил, что они с шахиншахом, пожалуй, одинаково правильно смотрят на количество и качество еды, необходимой настоящему мужчине для того, чтобы не голодать. Четыре жалких цыпленка, с десяток плошек с какими-то приправами к рису и овощам, блюдо этого самого риса, три маломерных кувшинчика с разными винами и крохотные плоские чашечки для этих самых вин, а также горы каких-то малопонятных засахаренных фруктов на каждой горизонтальной поверхности – нет, это не еда для настоящего мужчины! Так, баловство одно, только аппетит раззадоривает…

Воистину, великие жертвы уже принес молодой шахиншах, обуреваемый справедливым желанием вернуть себе свою бывшую собственность. Он даже ходил по местным улицам в одежде, недостойной последнего нищего! Но подобные жертвы не были напрасными – он сумел подобраться к задней стене нужного ему здания никем не узнанным! И даже видел свое сокровище – мельком, в узкую заборную щель, но видел! Собственными глазами убедился, что оно именно там, в целости и сохранности, и что новые хозяева, похоже, обеспечили ему вполне сносный уход.

Дело оставалось за малым. А именно – вернуть сокровище на его законное место в шахиншахском дворцовом саду.

Можно было, конечно, попытаться сделать это законным путем. Да только вот вряд ли шадизарские судьи согласились бы с законностью требований какого-то там рядового, пусть даже и султанипарского, купчишки, а открывать свое истинное имя и положение шахиншах хотел всего менее. Продать только что купленное чудо-дерево нынешний владелец отказался – даже за сумму, превышающую заплаченную им самим в три раза. Для вооруженного же налета у шахиншаха сейчас было слишком мало людей – и не было никакой гарантии, что, попытайся он ввести в Шадизар стражников в необходимом количестве, местные власти не воспримут это как начало необъявленной войны. Оставалось одно.

Кража.

Тихая, незаметная, ловкая ночная кража.

Именно эту кражу и намеревался поручить молодой шахиншах Конану. Не слишком сложное, но очень неплохо оплачиваемое дельце. Дня три подготовки и одна ночь активной работы – и за все за это полновесный мешочек с парой сотен завлекательно поблескивающих серебряных кружочков.

Конан ничем не выказал своего первоначального удивления несоразмерностью платы и оплачиваемой работы. И особой радости не выказал тоже. Он давно уже убедился, что лишней платы не бывает – заказчик всегда норовит придумать за эту самую лишнюю плату пару-другую каких-нибудь дополнительных условий, выполнить которые зачастую оказывается намного сложнее, чем провернуть сам заказ.

Вот и на этот раз он не ошибся – дополнительные условия обнаружились и у шахиншаха.

Причем, судя по тому, как усиленно заметались его волосы и руки, не говоря уже о прочих частях тела, – условия эти относились к категории Очень и Очень Важных. Можно даже сказать – наиважнейших.

Условия эти касались яблок.

Похоже, шахиншаху крайне необходима была не столько сама яблоня, сколько эти самые уникальные яблоки. Во всяком случае, за сохранность и возвращение законному владельцу этих восхитительнейших и нежнейших фруктов в ненадкусанном виде Конан должен был отвечать головой. И снова последовало воспевания их высочайших качеств – по полчаса воспеваний на каждое отдельно взятое яблоко.

– Хорошо, – сказал Конан, героическим усилием воли подавляя зевок, – Я понял. Яблоки – это самое главное. Яблоки и их сохранность.

Внезапно в его слегка затуманенную послеобеденной усталостью голову забрела интересная мысль. Конан пригляделся к ней – сначала недоверчиво, но потом со все большим воодушевлением. Мысль ему нравилась.

Нравилась настолько, что, пожалуй, требовала быть высказанной вслух.

– Послушайте! Если вам так нужны именно эти самые яблоки – зачем заморачиваться с целым деревом? Сорвать и притащить – это я вам в два счета, хоть сегодня же вечером, дело пяти минут…

И понял, что ляпнул что-то не то – с таким откровенным ужасом уставился на него старик-переводчик, даже морщины на лице его от ужаса чуть ли не вполовину разгладились.

А в конановскую голову заглянула и вторая мысль – вслед за своей пришедшей ранее слишком уж торопливой приятельницей.

Конан крякнул.

Вот же кретин! Легче ему, понимаешь… дело, понимаешь, пяти минут… конечно, легче! Только вот кто будет платить полновесным туранским серебром за то, что способен походя совершить любой мальчишка?.. Вон как старик зенки-то вылупил – не верится ему, поди, что варвар сам себе цену сбивает.

Между тем старик перевел – трясясь и запинаясь чуть ли не на каждом слоге. И теперь на Конана уставились уже две пары глаз с одинаковым ужасом и неверием. А потом…

А потом Конан увидел кончик очень острого кинжала.

Хорошо так увидел.

Качественно.

Трудно не обратить внимания на кинжал, игольно острый кончик которого находится в каком-то миллиметре от твоего правого зрачка.

Конан замер.

Не от страха – бояться он разучился еще в раннем детстве. Не от растерянности – чего тут теряться? Ситуация яснее некуда.

Просто обретающийся на той стороне кинжала молодой шахиншах, похоже, был явно безумен, а таких лишний раз лучше не раздражать, когда упирают они свой кинжал в ваше глазное яблоко. Думающие иначе обычно потом всю оставшуюся жизнь щеголяют роскошными головными украшениями в виде повязки. Этак наискосок, через то, чем они бесстрашно когда-то разглядывали кончик кинжала, уверенные в том, что хозяин этого кинжала всего лишь блефует. Те же из них, чья вера наиболее крепка – еще и деревянным протезом вместо ноги. Или – обеих ног. Это уже от степени веры зависит.

Конан же в подобных случаях предпочитал не рисковать, а потому не шевелился и даже старался не моргнуть, чтобы не располосовать верхнее правое веко на симпатичные ленточки.

Несколько секунд длилась немая сцена, показавшаяся ее участникам очень долгой. Потом шахиншах внезапно отбросил кинжал в сторону. Конан видел, как тот воткнулся в каменную стену – словно в мягкий сыр вошел, на половину лезвия. Хороший такой кинжал, за такой на рынке немало дадут, даже если перекупщику сдать, стоит запомнить на всякий случай…

Шахиншах же тем временем неожиданно рухнул на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в свою пышную шевелюру и добросовестно пытаясь дерганными движениями проредить ее хотя бы наполовину. Повыв немного и выдрав-таки пару черных клочков, он снова заговорил – еще более лихорадочно, чем раньше.

Конану запрещается рвать яблоки.

Конану запрещается вообще до них дотрагиваться.

Конану запрещается причинять нежнейшей кожице бесценного дерева хотя бы малейшую царапину.

Более того – Конану вообще запрещается под страхом мучительной смерти дотрагиваться до этого дерева голыми руками! Конан должен понять, это не глупые причуды, дерево волшебное, а потому с ним необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность! Аккуратно достать, запаковать в рулон специального шелка – шелк Конану выдадут – и нести потом с высочайшей осторожностью.

Конан затосковал.

Простенькое на первый взгляд задание становилось все более и более муторным и непростым, на глазах обрастая ловушками и подводными камнями.

– А если вред уже был причинен? До меня? Мне нет охоты отвечать за чужие грехи.

Шахиншах заверил, что в таком случае Конану ничего не грозит – у них есть свои способы установить, кто именно и когда причинил вред, после чего примерно наказать негодяя. Правда, если указанный вред будет причинен именно яблокам, то это скажется на сумме оплаты. Полную Конан получит только за дерево с двумя яблоками. Из расчета по трети за каждое яблоко. Само дерево, без яблок, оценивается тоже в одну треть. Яблоки без дерева – тут у шахиншаха задергалась щека – не принимаются и не оплачиваются вообще.

Конан вздохнул.

Дело ему уже давно перестало нравиться, но пока он не видел приличного способа отказаться, сохранив при этом лицо и получив хотя бы небольшую компенсацию за беспокойство. Решил уточнить напоследок – так уже, на всякий случай.

– А если яблок будет больше? Мне тогда заплатят тоже больше – или как?

Шахиншах, услышав перевод, на какое-то время впал в ступор.

Моргнул даже.

Посмотрел на Конана с каким-то странным интересом. Еще раз моргнул. Старик-переводчик же поинтересовался осторожно, явно по собственной инициативе – как же это вдруг яблок может стать больше?

– Как, как… – Конана уже начинала злить эта пустопорожняя болтовня. Тем более, что обед давно уже переварился, а нового тут, похоже, не предвиделось. – Выросли, вот как! С только времени прошло – вполне могла еще пара-другая вырасти…

Старик взвизгнул. Тоненько так – Конана аж перекорежило. Потом перевел, продолжая повизгивать.

Пару секунд шахиншах оторопело моргал, а потом вдруг разразился облегченным хохотом – громко, во весь голос, запрокидывая голову и даже слегка подвывая. И только тут Конан понял, что визг старичка тоже был всего лишь смехом.

Тем временем старичок переводил, утирая слезящиеся глазки.

– Я понял! – говорил шахиншах, продолжая смеяться. – Это была шутка! Варварская шутка! Я тоже люблю варварские шутки, и прошу нижайше извинить свою первоначальную непонятливость – нервы, усталость, чуждое окружение… надеюсь, господин варвар понимает и не обижается.

Конан пожал плечом.

А чего обижаться-то?

На психов не обижаются. Тем более – на психов, которые еще и платят. А эти платили, и платили хорошо – отвеселившись, шахиншах сказал, что удваивает названную первоначально сумму. Просто так удваивает, безо всяких условий – очень уж ему понравился веселый варвар.

А тут как раз и обед подали – хороший такой обед, хотя сладостей и тут было немеряно. Туранцы умудряются даже мясо готовить с медом, такая уж странная нация.

После обеда Конана проводили к казначею, который выдал ему задаток и увесистый рулон золотистого шелка. Шелк занял большую часть заплечного мешка, но Конан не беспокоился – при выполнении этого дельца ему не понадобится много припасов.

Так что расстались шахиншах с Конаном – если и не друзьями, то, во всяком случае, людьми, вполне довольными друг другом.

Четыре следующих дня Конан посвятил осмотру местности.

Обошел все расположенные поблизости от нужного дома трактиры. В каждом посидел, выпил пива или вина – что где подавали. Прислушивался к разговорам, разглядывал посетителей. С некоторыми даже знакомился – безо всякой, казалось, системы.

Уже на третий день к вечеру он выяснил все, что хотел, и даже разработал вполне сносный план, четвертый же потратил на уточнение деталей и окончательную шлифовку. А вечером решил немного расслабиться. Немного, потому что на утро у него была запланирована важная встреча.

Пришел в приличный трактир. Заказал вина.

И увидел за соседним столом тщедушную фигурку в куцем плащике…

Расслабился, называется…

* * *

Конан встал. Как мог, отряхнул мерзкую одежонку. Хотел сплюнуть, да во рту опять пересохло.

Он уже приблизительно знал, что и в какой последовательности собирается делать исходя из так вот резко и кардинально изменившихся обстоятельств. Тот варвар, который не способен мгновенно перестроиться в соответствии с новой обстановкой, обычно очень недолго успевает прожить в горах Киммерии. И не оставляет после себя глупых и неприспособленных детей, могущих передать свою ущербность следующим поколениям. Горы – хороший стимул для ускоренной адаптации.

Но сначала он должен был завершить тут одно маленькое дельце…

* * *

Недалеко отошедший маг долго наблюдал за тем, как взобравшаяся на вершину холма тщедушная фигурка суетится вокруг огромного круглого камня, явно пытаясь столкнуть его под уклон. Холм был тот самый, на склоне которого вольготно расположился гостеприимный трактир.

Задумка вообще-то была хорошая.

Скатись этот булыган с откоса – и от хозяйственных пристроек трактира вряд ли что уцелеет, а при наибольшем благоприятствии судьбы может серьезно пострадать и само главное здание. Нет, что ни говори – задумано было неплохо.

Только вот исполнение оставляло желать лучшего.

Много лучшего.

Конечно, в своем прежнем теле этот варвар справился бы, даже не вспотев. Одной левой, можно сказать, справился бы. Но в том-то и дело, что тело его в данный момент скептически наблюдало за его глупой и бесполезной возней с вершины соседнего холма. Предварительно, конечно, сделав себя невидимым – очень удобное заклинание, маг его еще в ранней молодости придумал, когда за девушками подглядывал. Потом как-то стало лень тратить время на подобную ерунду, да и девушки привлекательность как-то подутратили, и за последние лет сто-сто пятьдесят он этим заклинанием не воспользовался ни разу. А вот, надо же – не забыл за столько лет невостребованности, с первой попытки же и получилось.

Конечно, он мог бы помочь этому глупому варвару. Одной левой мог бы. Так сказать, восстановить по мелочи справедливость.

Но – зачем?

Чем раньше этот глупый киммериец поймет нынешнее положение вещей и перестанет трепыхаться – тем ему же лучше будет. К тому же воспоминания о подглядывании за девушками оказались неожиданно и приятно волнующими. Маг ради эксперимента снова подумал о девушках – и опять ощутил то же самое приятное и почти забытое за давностью лет нечто. На этот раз, правда, выраженное в куда более решительной и почти что ультимативной форме – молодому здоровому телу мало было одних мыслей, оно властно требовало их немедленной реализации. Потянувшись с хрустом, маг хмыкнул и подумал, что неделя ожидания окажется, похоже, куда более приятной, чем он предполагал. Хотя, конечно, и куда более утомительной…

Отвернувшись, он решительно зашагал вниз с холма. На круглый камень и крохотную фигурку рядом с ним он больше уже не оглядывался.

* * *

Камень был огромен.

Камень был упрям.

Но варвар, которого может переупрямить какой-то там камень, очень недолго живет в киммерийских горах. Киммерийские горы – они ведь тоже преимущественно из камня, и камень тот не отличается особой мягкостью и покладистостью характера.

Камень был упрям. Здесь, вдалеке от породивших его гор, неведомо какими силами занесенный на холмистую границу бескрайней и ровной, как стол, степи, он был, пожалуй, самым упрямым и непрошибаемым существом. Или сущностью – Конан слабо разбирался в друидских верованиях и вечно путал эти понятия. Достаточно просто того, что камень был.

Огромный, неприступный, побитый временем и поросших понизу зеленовато-серыми бородами многолетнего мха, он основательно расположился на вершине холма задолго до рождения конановского прадеда и, со свойственным всем огромным камням упрямство, в ближайшее время совершенно не собирался покидать своего уютного лежбища. Упрямый был камень. Мощный.

Это – если рассматривать его отдельно, на фоне огромной и плоской, как стол, степи.

Но против киммерийских гор он был – так себе камешек.

Хиловатенький…

На катки пошла кстати подвернувшаяся поленница – Конан видел как-то в пустыне, как при помощи таких вот катков рабы тягали огроменные каменные глыбы для возведения пирамид. Вот те глыбы действительно потрясали воображение, а рабы были куда мельче и изможденнее Конана, даже в теперешнем его состоянии. Конечно, в этом явно крылась какая-то магия, хотя Конан так и не смог понять – какая именно. Но прелесть этой магии заключалась в том, что ею спокойно мог воспользоваться любой человек. Даже вовсе не маг – те рабы, уж во всяком случае, магами не были точно. К такой магии Конан относился вполне терпимо.

А еще те рабы применяли длинные прочные бревна с упором, наподобие детских качелей со смещенным центром. При помощи таких качелей даже слабый человек мог поднять огромную тяжесть. На чуть-чуть, но поднять. А нам много и не надо – только на катки столкнуть. Назывались эти чудо-качели потешно – рррычаг. Наверное, потому, что, наваливаясь на бревно всем телом, рабы яростно рычали от усердия.

Конан тоже зарычал.

Не потому, что хотелось, а просто так, для порядка. С этой магией лучше быть осторожным. Мало ли – вдруг рычание является ее необходимым атрибутом и без него ничего не сработает?

Помогло рычание или нет, но камень не выдержал.

Сначала подался чуть-чуть, потом – сильнее. Качнулся. Тяжело повернулся, выворачиваясь из земли и оседая на застеленные скользким шелком катки. И начал свое неотвратимое скольжение вниз, поначалу медленное и плавное, но постепенно набирающее мощь и скорость.

Катиться ему оставалось не меньше минуты – холм был не маленький. Конан как раз успел на ходу смотать и сунуть обратно в заплечный мешок изрядно попачканный и местами даже порванный шелк и начать неторопливый спуск по дороге, когда снизу с той стороны холма до него донеслись треск, грохот и чьи-то вопли.