Текст книги "Танцы на кончике иглы [сборник стихов] (СИ)"

Автор книги: Светлана Ширанкова

Ширанкова Светлана
Танцы на кончике иглы. Сборник стихов

Эпистолы

 
…А по стыкам минут все гремят и гремят поезда
От бессонниц, разлук и фантомного запаха моря,
Рассекая июль сумасшествием: «Либе, когда?»,
Как попало сшивая обратно: «Не знаю. Не скоро.»
 
 
А по венам – ментоловый яд забродивших ночей,
Про тебя, для тебя, о тебе ненаписанных строчек.
Принимаю парад неизменных моих палачей:
Расстояний и порванных фото, заклеенных скотчем.
 
 
Это нежность и боль перелиты в высокий стакан,
Это взгляд вполкасанья – безжалостный скальпель под кожу,
Это ангел-хранитель привычным неверием пьян,
Это хор одиночеств уже без меня невозможен.
 
 
Я на палец – витками – дороги железную нить
Намотаю бездумно до буквы твоей наудачу.
Мне уже предлагали – ты знаешь? – тебя не любить.
Это было, ей-богу, смешно. Почему же я плачу?
 

 
Слышишь, черт побери? Я хочу тебе сниться,
Прикасаться сухими губами к запястью,
Пить с ладони туман с ароматом корицы,
От дрожания век рассыпаться на части.
 
 
Извини за письмо, это я ненарочно.
Перепутали пальцы и время, и место,
Собирая бессонницы в смутный подстрочник
К неизвестно зачем зарифмованным текстам.
 
 
Те, кто лечит мне душу, по-своему правы,
Но – причем здесь любовь? И звучит-то нелепо.
Это просто… не знаю – как выпить отравы,
Проводив брудершафтом сгоревшее лето.
 
 
Ночь – подкрашенный шарик пустого плацебо,
И коньяк не спасает от странной болезни.
Самолетик бумажный в эмалевом небе
Прочь уносит мои нерожденные песни
О тебе.
 

Ты навсегда в ответе за тех, кого приручил. (с)

 
Ты знаешь, а у нас сегодня дождь.
Обычный дождь – без смысла, без подтекста,
И вечер с неожиданным кокетством
Себе на плащ прикалывает брошь —
Давным-давно полученный в наследство
Латунный диск обломанной луны.
Мои слова, увы, обречены
Впадать в маразм, в патетику и в детство,
И, стало быть, нам не нужны слова —
Сухой гербарий слез и междометий.
А ты опять ложишься на рассвете,
Когда будильник мне кричит: «Вставай!»
И, причащаясь первой сигарете,
Я буду думать… нет, не о тебе —
О смысле жизни, о хромой судьбе —
И чувствовать: ты за меня в ответе.
 

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,

На том конце замедленного жеста.

Б.Ахмадуллина

 
Хлебнуть чернил – и плакать от тоски,
И угольком водить по горизонту,
Дразнить гусей, не брать с собою зонтик,
И жить не здесь, не так, не по-людски.
 
 
Чесать за ушком серого кота —
Пускай он вымурлыкивает блюзы;
Гонять чаи с крупинками иллюзий
И верить в то, что смерть не навсегда.
 
 
У зеркала, под веки спрятав страх,
Тренировать чеширскую улыбку,
Купить на рынке золотую рыбку —
И с ней поговорить о пустяках.
 
 
Да просто – быть! На плоскости одной,
На том конце замедленного жеста,
Но знать – всегда – что есть на свете место,
Где дышишь ты в созвучии со мной.
 

Городской кардиографик

 
Городом, городом, спазмами, клочьями,
через сплошную – и к черту обочины,
воют клаксоны анафему улицам,
боги асфальта насмешливо щурятся,
черные, черные – стены исчерчены —
линии смерти свиваются смерчами,
пляшут фракталами, кардиографиком,
прямо по горлу веревочным шарфиком,
холодно, холодно, пальцы неловкие,
мысли – не смыслами, а заголовками,
не успеваю – к тебе или выспаться?
Взгляд твой заряжен единственным выстрелом,
выше прицел – наугад или кнопками?
Наше «сегодня» у жизни за скобками,
время отныне и присно по-местному,
и ненавистное «если бы… если бы…»
 

 
Мне бы сегодня – прочь через черный ход,
Слушать охрипший рэп водосточных труб.
Рядом присядет тот, кто меня не ждет,
Выбросив в урну вялый цветочный труп.
 
 
Руки в карманы, плечи нахохлив – шаг
В звездную крошку, гравий небесных сфер.
Он мне подарит синий воздушный шар,
Я ему – тайну мертвых богов и вер.
 
 
Будем искать гнездовье озябших лун,
Прыгать с разбега в пропасть – не надо ржи!
Хлопают шкоты ветреных яхт и шхун,
Встанешь к штурвалу? Нет? Значит – будешь жить.
 
 
Утро на крыше мявом встречает кот,
Вниз по наклонной катится шарик-мир.
В завтра уходит тот, кто меня не ждет,
Я остаюсь в сегодня, где были – «мы».
 

 
На обочине лунной дороги
Под мигание звезд-фонарей
Пляшут джигу вчерашние боги,
Уходя от своих алтарей.
 
 
Забывая – поспешно и жадно —
Заунывных молебнов мотив,
Боги хлещут вино по парадным —
Незатейливый паллиатив.
 
 
Их квартирки тесны и убоги —
На задворках больших городов
Безработные бывшие боги
Отдыхают от тяжких трудов:
 
 
Спозаранку дымя сигаретой
По кофейням над чашкой латте,
Вслух читают друг другу газеты
И в чужие глядят декольте.
 
 
Не покрыты пером и двуноги —
День за днем, без особых затей —
Отслужившие старые боги
Превращаются в старых людей.
 

 
Молча жжешь мои страницы,
Растираешь пепел в пальцах.
Если хочется напиться —
Можно больше не стесняться.
 
 
Если хочется заплакать…
Дым в глаза? Должно быть, едкий.
Одурманивает мякоть
На ночь принятой таблетки.
 
 
Если хочется скандала —
Больше не с кем. Рад, я верю.
Знаешь, как она рыдала,
Оставляя ключ под дверью?
 
 
В недрах огненного рая
Трупы строк покорно тлеют,
Я на свечке догораю
Неожившей Галатеей.
 
 
Души слов выходят стоном
Сквозь обугленные раны…
Черновик ночей бессонных
Нерожденного романа.
 

 
Ты не знаешь, но этот город безумно стар —
Все холмы, на которых стоял он, сошли на нет.
Он успел позабыть свой язык и молчать устал,
Здесь часы отстают на четыреста тысяч лет.
 
 
Ты не видишь, но этот город давно ослеп,
Хоть таращит оконные бельма тебе в лицо.
Он на ощупь обрубками улиц найдет твой след,
Загоняя в ловушку отживших свое дворцов.
 
 
Ты же чувствуешь – этот город пронзает дрожь,
Он бессмысленно жаден до эха твоих шагов.
Как и я, он боится, что ты навсегда уйдешь
В пантеон не сходящих на землю чужих богов.
 
 
Что останется – строчки стертых до дыр молитв
И века по маршруту: святилище – дом – кабак?
Этот город, конечно, дождется, он терпелив.
Ты прости меня, либе, но я не умею – так.
 

 
Каждый вечер – задернуты шторы,
Чай заварен, открыто вино.
Скоро детские страхи, как воры,
Потихоньку полезут в окно.
 
 
Будут свечи гореть до рассвета,
Создавая нехитрый уют.
Страхи курят мои сигареты —
Хорошо, хоть стаканы не бьют.
 
 
Я кормлю их стихами с ладони —
Непросохшие строчки горчат,
И окурки ростками агоний
Мне впиваются в кожу плеча.
 
 
Боль навылет серебряной спицей…
Гости, кажется, снова пьяны.
Значит, к детям слетят на ресницы
Только самые сладкие сны.
 
 
Утро смоет отметины с кожи,
Манит призраком счастья кровать.
Нам со страхами вместе, похоже,
Не одну еще ночь коротать.
 

 
Мне грустно, бес. Мне грустно без причин. И тает мир мороженым на блюдце, как сумма очень малых величин… а мне зачем-то хочется вернуться. Вернуться в ночь, вернуться во вчера, в слепое неоправданное лето, и греть глинтвейном наши вечера, и путаться в ладонях и монетах, которые ты вытряхнул, смеясь, из всех своих бесчисленных карманов, а мы на них рассматривали вязь и разбирали реверсы по странам.
 
 
Мне грустно, бес. Посмейся надо мной за глупую беспочвенную веру в отсутствие кинжала за спиной и в то, что мир теперь не черно-белый, и будет чайник фыркать по утрам, и кофе в банке на двоих не хватит, а, значит, чашку пьем напополам, и ты такой смешной в моем халате, напяленном спросонья впопыхах. Кусочек масла плавится на тосте, как солнца луч на брошенных стихах, и до щеки дотронуться так просто…
 
 
Мне грустно, бес. Тебе пора идти. Не прячь лицо, не прячь – ведь ты не плачешь? Я знаю, нам с тобой не по пути, и рухнет мир, случись оно иначе – расписаны для нас календари чужими равнодушными руками… Глаза в глаза… не надо, не смотри, когда шепнешь: лети, мой ангел. Amen.
 

Танцы на кончике иглы

 
Мы танцуем по пятницам регги и слушаем джаз,
Ошибаясь в движеньях и путая соул со свингом —
Старый ангельский способ убить наше «здесь и сейчас».
Что поделаешь – вечность. Подумаешь – не задалась.
Может, сменим пластинку?
 
 
А другие серебряным клином опять на восток.
Так привычно – за ними, так глупо – за ними, я знаю.
Плачешь, либе? Не надо, я снова забыла платок.
Это просто коньяк, это взгляд в никуда, в потолок
Одряхлевшего рая.
 
 
Наша жизнь (это – жизнь?) не прокисла, а… ладно, не верь.
Душу, что ли, продать? Только нам не положены – души.
Это ключ от тюрьмы, где мы заперты в душном «теперь».
Раня крылья и лбы расшибая, мы рвались за дверь,
Но не можем – снаружи.
 

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Н. Гумилев, «Волшебная скрипка»

 
Не бывает звонче меди, чем в твоей потертой шляпе,
Отчего же вязкой нефтью стынет тьма на дне зрачка?
За тобой идет по следу сука-смерть на мягких лапах
И лакает злые звуки из-под лезвия смычка.
 
 
Ни сонаты, ни романсы не играет скрипка эта,
Только чардаш, буйный чардаш струны выучились петь.
Сколько рук она сменила, до тебя бродя по свету,
Сколько душ она сманила в зачарованную сеть?
 
 
Зверь несытый, зверь опасный водит впалыми боками,
Жадно щелкают у горла заостренные колки —
Чардаш в сердце зажигает обезумевшее пламя,
И, не выдержав накала, рвется сердце на куски.
 
 
Ты ведешь смычком по струнам, ты судьбы и скрипки пленник,
И дрожит на хищном грифе непослушная рука.
Вызывая хороводы невменяемых видений,
Темный ужас льется в души, как вино в пустой бокал.
 
 
Но однажды ты прервешься в вихре бешеного танца:
«Милый мальчик, ты так молод – прочь, не слушай, не смотри!»
И струна острее бритвы полоснет тебя по пальцам,
Чтобы яд неодолимый выжег сердце изнутри.
 
 
Мальчик, взяв футляр старинный, обречет себя на муки
И пойдет бродить по свету, вдаль заклятием гоним.
Но когда смычком по струнам проведут чужие руки,
Будет плакать и смеяться скрипка голосом твоим.
 

 
Небо воду из стакана
Льет в окурки фонарей.
День, чахоточный и пьяный,
Режет вены у дверей.
 
 
Вечер примет эстафету,
Сдобрит лужу коньяком,
Лижет лунную конфету
Туча черным языком.
 
 
Крыши край дрожит пружиной,
Оттолкнулся – и лети.
Кот соседский, выгнув спину,
Фыркнет: «Доброго пути!»
 
 
Звездный мусор под ногами,
Зонтик-нимб над краем лба —
В черно-белом кардигане
Пляшет бывшая судьба.
 
 
Пригласи, подай ей руку —
Шаг назад и два вперед.
Неизвестно, как разлуку
Эта стервь переживет.
 
 
Но тебе-то что за дело?
Память – прочь, а сердце – в пыль!
Рьяно, рвано, неумело
Жги последнюю кадриль.
 
 
Розу цвета «Амбро Россо»
Брось в огонь к своим стихам
И походкою альфонса
Уходи по облакам.
 

 
К черту весенние приступы намертво скомканных строк,
Липкую блажь полнолуния, кофе и сутки без сна.
Видишь – над серыми крышами ангелы пляшут фокстрот.
Крылья линяют у ангелов, время такое – весна.
 
 
В джинсах и курточках синеньких едут в вагонах метро,
Стиснув озябшими пальцами самый счастливый билет.
Ночь. В переходе на «Киевской» ангелы пляшут фокстрот —
Прямо под стершейся надписью «Здравствуйте. Выхода нет».
 
 
Медленно, боже, как медленно, будто бы на эшафот,
Движутся тени бескрылые – «ховер», «перо» и «топ спин»[1]1
  «ховер», «перо» и «топ спин» – танцевальные фигуры


[Закрыть].
Март… притяжения пленники, ангелы пляшут фокстрот.
Что бы ты отдал, любимый мой, за возвращение – к ним?
 
 
Шорох пластинки заезженной под патефонной иглой,
Рвется наружу отчаянно сердце, попавшее в такт…
Утро! И ангелы – прежними – взмоют с асфальта домой.
Жизнь начинается заново – может быть, именно так?
 

Мертвые бабочки летят на тот свет.

 
Сегодня танцуем танго, и значит – не нужно света,
Лететь мотыльком на пламя, поверь мне, совсем не кстати.
Ты чувствуешь, как внезапно кончается наше лето?
А осенью нам не выжить – тепла на двоих не хватит.
 
 
Ты таешь в моих ладонях. Взгляд – ниже, шаги – короче,
Заемная страсть вокала… Наш танец, как смерть, недолог.
Мы тремся своей изнанкой о черную замшу ночи,
Где мертвые махаоны снимают себя с иголок.
 
 
Ты режешь свои запястья гортанным нездешним словом,
Вишневую кровь ликера используя как приманку.
Десятки чешуекрылых поднимутся в воздух снова
И выпьют по капле душу, введя анестетик в ранку.
 
 
Седьмая луна в зените, седьмая фигура в танце.
Осталось всего два такта – изящней и легче, либе!
Но ты оседаешь на пол, а я не могу смеяться —
Холодной булавкой в сердце воткнулось твое «спасибо»…
 

 
Утренний вальс на паркете привычных квартир.
Раз-два-три, раз-два-три, ванная, кофе, помада.
Сны косяком улетают в заоблачный мир,
Нам оставляя угар надоевшего ада.
 
 
Утро давно не синоним начала начал —
Спину держи, не сбивайся с привычного ритма.
Тканью обтянем бескрылую плоскость плеча,
И – покорять бастионы трамваев набитых.
 
 
Утренний город противен, как утренний секс —
В суетной спешке, под злые звонки и клаксоны.
Цепью к лодыжке прикован немыслимый вес,
Боги ночные, верните мою невесомость!
 
 
Снова и снова, по капле цедя вечера,
Что-то пытаюсь писать на обрывочке куцем.
Я у тебя на груди засыпала вчера…
Может быть, утро сегодня забудет проснуться?
 

Фракталы и симулякры

 
Не сули мне, не сули одиночеств,
Грязно-белых, вызывающих жалость.
Я устал от бесполезных пророчеств,
А других мне не дождаться, пожалуй.
 
 
Не пророчь мне обреченность глухую,
Я и так ей отдаюсь добровольно:
И по счастью никогда не тоскую,
И любовь не в силах сделать мне больно.
 
 
Брось судьбе ее узлы и развязки,
Не предсказывай мне смерть между прочим.
Я давно не верю в глупые сказки,
А ведь хочется… особенно ночью.
 

 
Поезда, поезда – от весны, через март напрямик,
От мимозных прыщей и убитых тюльпаньих бутонов.
Мне прислали повестку, что нынче и я призывник
В бесконечных рядах безответно и глупо влюбленных.
 
 
Я давлюсь забродившим коктейлем из прелых ветров.
Наркотический бред, аневризма любовной аорты
Выгоняет на крышу меня и бродячих котов —
Закипевшую лунную смесь разливать по ретортам.
 
 
На любовь – не сезон, на любовь – пара строчек и март
В ноздреватых перинах вчерашнего рыхлого снега.
Ты так искренне веришь, что каждый весною крылат,
И взлетаешь с асфальта легко и почти без разбега.
 
 
Ну а мне, как всегда – тротуар в перекошенный рот,
Отражение в треснувшей луже смеется беспечно.
Я письмо напишу, но оно до тебя не дойдет —
Адресат переехал. Должно быть, в ближайший скворечник.
 

Господь творит ангелов из мечтаний человеческих.

 
Кто учил мечтать тебя, скажи?
Кто колол иллюзии под кожу?
Твой хранитель клеит витражи
Из журнальных глянцевых обложек.
 
 
Ангел, непроспавшийся и злой,
Вытирает лоб ладонью влажной.
Вкривь и вкось прозекторской иглой
Сшиты крылья бабочек бумажных.
 
 
Взгляд стеклянный, поролон внутри —
Чучело мечты по трафарету.
Ангел твой в формате mp3
Слушает эдемские сонеты.
 
 
Неживой уродливый голем —
Голос из прекрасного далека.
По звонку стандарта GSM —
Ангела с вещами в офис бога,
 
 
Где господь, задумчив и небрит,
На твою мечту налепит перьев
И еще кому-то сотворит
Ангела с дырою в подреберье.
 

 
Брось монетку – чет и нечет,
Вечер падает на плечи,
Город трубами калечит
Чуть живые феврали.
Несгораемые свечи,
Неразменные рубли.
 
 
Было… что с тобою было?
Что – забыто, что – остыло,
Вполнакала диск унылый
Греет неба простыню.
Гастарбайтеры-Ахиллы
Рушат Трою на корню.
 
 
Чет и нечет, черт и нечерт,
Алгоритм до боли вечен,
Осциллографом прочерчен
По судьбе сердечный ритм.
Жив – убит, здоров – увечен,
Невменяем – нелюбим.
 
 
Ты один – хоть чет, хоть нечет.
Выбор: чай или покрепче,
А внутри надежда шепчет,
Обещает крылья дать.
Выпей водки – будет легче
Эту стерву убивать.
 
 
Чет и нечет, нож и пуля,
Сорок в марте, снег в июле,
Вероятностная буря,
Прогностическая блажь.
Молча, спину не сутуля,
На шестнадцатый этаж.
 
 
Крылья – антураж…
 

 
Воробьями зачирикал февраль,
На окне весну почувствовал кот.
Если глаз не открывать – это рай,
А откроешь – сразу зрение врет.
 
 
Будто пролито на скатерть «Бордо»,
Сигарета мокнет в луже вина,
Будто с вешалки исчезло пальто,
И зубная щетка в ванной – одна.
 
 
Будто вдребезги разбит телефон,
Будто губы от усмешки болят…
Если глаз не открывать – это сон,
А откроешь – без сомнения, ад.
 
 
Это трусость? Ну и пусть, все равно.
Лучше так – на ощупь, веря в свой бред.
В дверь звонят… уже, похоже, давно.
Да, иду, вот только – выключу свет.
 
 
Резь в глазницах – боже, как горячо,
Словно кто-то в них плеснул кислоты.
А под пальцами – чужое плечо,
Если глаз не открывать – это ты.
 

 
Хочется тишины.
До судорог в желудке,
до зубовного скрежета.
Господи, где же ты
берешь воск для затычек —
подскажи адрес лавочки?
В голове гудят тысячи голосов,
сообщая новости,
которые мне до лампочки,
иглами морских ежей колются
бытовые вопросы —
суп, котлеты,
наличие хлеба и молока.
Насосом
сердце гонит словесную жижу по венам.
Я сдохну от кислородного голодания —
замечания
по телефону о погоде
и качестве выполненной работы.
К радио-мать-их-частотам
подключаюсь напрямую —
кажется, кто-то впаял мне
антенну
в височную долю мозга.
Резонирую в указанной плоскости
чьей-то системы координат —
коробки с незаданной осностью.
Просто
тишина —
это
такая религия
рожденного ползать…
 

 
Венеция. Холодно. Боже, храни карнавал!
Февраль зазывалой на ярмарке маски развесил.
Веселье оплачено – смейтесь! Но город мне тесен,
Он ждал не меня – и зимы он, похоже, не ждал.
 
 
Я пью его воду – в ней грязная пена толпы,
Объедками брошенных мыслей забиты каналы.
Вдыхаю зависшую в воздухе взвесь карнавала
И роли немого статиста прошу у судьбы.
 
 
Глотатели шпаг и факиры сродни голубям,
Им площадь Сан Марко – тарелка для манны небесной,
Пажи у подола своей престарелой невесты
Добавят на щеки румяна и блестки к теням.
 
 
С открытым лицом, неприличен, у всех на виду,
От горя взахлеб хохочу на перилах Риальто,
Хромым акробатом душа крутит фляги и сальто…
Я жду не тебя. А себя и подавно не жду.
 

 
– Ну что, подруга, тридцать? Вот те раз,
Как незаметно время пролетело!
А я смеюсь, подкрашивая глаз,
И в джинсы упаковываю тело.
 
 
– Ты стала старше, может быть, мудрей,
Раздвинула пошире горизонты…
Я улыбаюсь, стоя у дверей,
И в сумочку запихиваю зонтик.
 
 
– Ты слышала про кризис тридцати?
Не верь ты в этот бред, побойся бога!
А мне смешно по улице идти
И громко петь романсы по дороге.
 
 
– Позволь поздравить, пожелать любви,
За твой успех поднимем мы стаканы…
А доченьке в апреле будет три,
И муж, похоже, любит, как ни странно.
 
 
И я скажу, когда придет черед
Произносить приветственные тосты:
– Да к черту тридцать! Слушайте, народ,
Вот стукнет сто – вы приходите в гости!
 

 
Грохот железной дороги, ведущей отсюда и вниз.
Так попадают в рай – тебе ли об этом не знать…
Зачем же вместо перрона шагаешь на старый карниз?
Ты утром выбросил крылья, вконец разучившись летать.
 
 
Который год – тридцать три, но нет своего креста
(Не то, чтобы ты хотел – просто так повелось).
Видать, твой Иуда пьян, грудная клетка пуста,
И даже пуля в висок упорно летит насквозь.
 
 
В улитку свернулись дни, кусая себя за хвост.
Неужто опять зима? Она же была вчера.
…А ты себя хоронить идешь на старый погост,
Почти наплевав на боль в районе седьмого ребра.
 

Сказки утреннего города

 
В этом порту мне привычно не верят в кредит.
Бармен, двойную текилу, лимоны и соль!
Осень. Штормит. Затяжные, как войны, дожди
Краску смывают с бортов постаревшей «Ассоль».
 
 
Бармен, постой, я пока уходить не хочу,
Выпей со мной, если лень говорить – помолчи.
Пусто сегодня – ни шлюх, ни матросов-пьянчуг,
Сыро, темно, даже память текилой горчит.
 
 
Я ведь любил ее, только сказать не умел:
Мялся при встрече, таращился как идиот.
Ей же какой-то провидец однажды напел,
Будто бы счастье под парусом алым придет.
 
 
Дни и часы ожиданья слагались в года,
В кровь проникало шипение злых голосов.
А у меня на еду не хватало тогда —
Что говорить про парадный комплект парусов.
 
 
Так и расстались – пошел каботажем в Лахор,
После носило по свету… да ладно, не суть.
С ней? Не встречались, но слышал, что ждет до сих пор.
Может, дождется… Пусть ей повезет хоть чуть-чуть.
 

Все вы идете к истине различными путями,

а я стою на перекрестке и ожидаю вас…

Будда

 
Из небрежных весенних набросков
Я себе сотворил божество.
Предстоятели всех перекрестков
Собрались на мое торжество.
 
 
В небе звезды нездешние плыли
Семенами чудовищных гроз.
Горсть дорожной иссушенной пыли
Мне один предстоятель принес.
 
 
Вексель жизни предъявлен к оплате —
Отпустились грехи и долги,
И второй предстоятель заклятье
Наложил на мои сапоги.
 
 
Ночь стекала муаровой лентой
По запястью уставшей руки —
Третий молча мне вырезал флейту
Из рассвета и горной реки.
 
 
Боль взвихрилась в обрядовом танце —
Навсегда, до конца… без конца…
Осторожные тонкие пальцы
В грудь вложили кусочек свинца.
 
 
Дар получен. Я избран и проклят,
И своим божеством обречен
У прохожих в витринах и стеклах
Отражаться за левым плечом.
 
 
Вечный гость на любом перекрестке —
Без любви, без вины, без вина —
Прямо в душах рисую наброски…
 
 
…а в моей – умирает весна.
 

 
Серая сказка дремы кошачьей
В плюшево-теплой мякоти кресла.
Катится в небе солнечный мячик,
Тонет в сиропе скуки воскресной.
 
 
Вон и клубок пылится у двери.
Да, поиграю… после… немножко.
А рассказать – никто не поверит:
Быть королевой хуже, чем кошкой.
 
 
То машинально чешет за ушком,
То оттолкнет, как черные мысли.
Часто ночами плачет в подушку,
Прячет подальше редкие письма.
 
 
Блеск бриллиантов в вырезе платья,
Сплетни, приемы, треск фейерверков…
Кукла пылится возле кровати,
Тщетно ребенка ждет колыбелька.
 
 
Я понимаю – тоже порода,
И государству нужен наследник.
Кажется, дело все же к разводу —
Слишком уж частый гость исповедник.
 
 
Ей – в монастырь, другую – на племя.
Полно рыдать, никто не услышит.
Едем, карета подана – время…
В келье, надеюсь, вкусные мыши.