Текст книги "Маленькие семейные истории"
Автор книги: Светлана Шипунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Ну, если только одну и не затягиваясь.
Женька тут же ему – свои сигареты, а папа говорит:
– Да это говно... А "Беломора" нет?
– Откуда ж у нас "Беломор"!
Он сделал пару затяжек и отдал.
Ночью позвонила мама, дежурившая в больнице, и сказала, что папа без сознания. Мы с Неллей вызвали такси и помчались в госпиталь. Отец был в коме. Двое суток мы сидим возле него, не зная, что делать, чем помочь, то плачем, то заглядываем в глаза врачам: "Он ведь не умрет?". Они отводят взгляд и пожимают плечами. "В таком возрасте все может быть...". Да в каком таком возрасте! Ему всего-то 66!
Умер папа в полдень 9 мая. Был День Победы, и дома его ждала открытка. "Уважаемый Евгений Константинович! Приглашаем Вас – ветерана Великой Отечественной войны на празднование 46-й годовщины Победы, которое состоится на базе отдыха зеркально-фурнитурного комбината. Отъезд автобусом на Шапсугское водохранилище от проходной комбината 9 мая в 12.00. Профком". На "зеркалке" папа работал последние лет пятнадцать и оттуда ушел на пенсию, и каждый год в мае ждал этого приглашения и ездил с радостью, с удовольствием. Там на берегу искусственного озера для ветеранов накрывали столы, приглашали оркестр, вручали подарки. Папа возвращался поздно вечером, пьяненький и счастливый, и каждый раз говорил маме:
– Зря ты не поехала, так хорошо посидели, и столы такие хорошие накрыли, даже лучше, чем в прошлом году, Толик тоже был, Гришка...
– Еще я с твоим Гришкой не выпивала! – отмахивалась мама.
– Вот видишь ты какая! А он тебе привет передавал.
Позже, уже после похорон, пришла еще одна открытка, из военкомата, удостоверяющая, что его номер в очереди на бесплатный "Запорожец" – такой-то. Выходило, что, останься папа жив, он должен был бы получить заветную машину где-нибудь года через два-три, то есть году в 93-94-м, а в эти годы уже такое творилось в нашей стране... Какие там бесплатные "Запорожцы"! Он бы его все равно не дождался.
От папы у нас остались велосипед и аккордеон "Сарапул" – в очень хорошем состоянии, почти как новый. Мама сказала, что лучше бы мы их забрали, а то они напоминают ей о папе и сильно расстраивают. Велосипед сначала стоял у Нелли на лоджии, потом стал мешать, она выставила его за дверь, в общий с соседями коридор, но однажды в коридоре забыли запереть дверь, и ночью велосипед украли. Что касается аккордеона, то его забрала себе Женя, которая потом переезжала с квартиры на квартиру, аккордеон мешал, путался под ногами, и в один из переездов она забросила его на дачу к Нелле, ту самую, за Кубанью, которую сестра с мужем строят вот уже десять лет и никак не могут закончить. Где теперь папин перламутровый "Сарапул" – пылится ли на недостроенном чердаке, или постигла и его участь велосипеда, я и не знаю.
А "Москвичонок"-то, оказывается, живет, бегает! Пережил, значит, своего хозяина.
–Что ж вы, не могли сделать отцу права? – говорит Алеша. – Вот я же себе сделал, и ни на какие курсы не ходил. И Антону дядя Сережа сделал, а деду не мог, да? Я уж не говорю про машину. Могли бы и машину ему нормальную купить, не позориться с этим "Запорожцем".
– Купить... Ты хоть представляешь, сколько мы тогда получали? Еле-еле на памятник наскребли все вместе.
Слезы катятся у меня по щекам.
– Мам, ну ты чё, еще плакать мне тут будешь?
– Да я не тебе плачу, сынок, я себе...
Сашенька
история мальчика
– Интересно, как теперь этот мальчик, Саша?
– Какой Саша?
– Ну, тот, из Владивостока.
– А... наверное, большой уже.
– Тетя Света, вы про какого Сашу говорите? Про нашего? – встревает Арина, племянница.
Любит она сидеть и слушать, о чем говорят взрослые. (Как и я когда-то любила, бабушка называла меня за это "старая голова").
– Нет, Ариночка, нашего тогда еще не было. Был у нас другой Саша, ты разве не знаешь эту историю?
– Так, смутно...
– Вообще-то из-за тебя вся эта история и случилась, – говорит Нелля.
– А ты помнишь, как он нас всех мамами называл? – спрашивает Женя.
Помню ли я? Конечно, помню. Меня это больше всего тогда поразило. Я первая пришла в тот вечер к родителям, только мне дверь открыли, а он – пулей по коридору и – прыг мне на шею, ухватился, целует и говорит: "Мама!". Следом приходит Нелля, он и к ней так же – на шею и: "Мама!". Уже интересно стало. Ждем Женю. Он к ней не сразу кинулся, замешкался, потому что уже за стол усаживались, и это, видимо, больше его занимало. Но через пять минут за столом и к Жене прислонился, трется щечкой и говорит: "Мама...".
– Я не твоя мама, – отвечает ему Женя, которая не ездила с нами на вокзал и была не в курсе происходящего. – У меня свой сыночек есть, вот он в колясочке лежит, видишь? Его зовут Родион. А тебя как?
– Меня Саша, – говорит мальчик, безмятежно улыбаясь.
– Слушайте, чей это ребенок, кто его привел? – спрашивает Женя.
– Мать наша учудила, – говорит, усмехаясь, папа.
– Ну, ладно, ладно, – машет рукой мама, – кушайте! Кушай, Сашенька.
Мы едим, расспрашиваем маму, как там наши на Дальнем Востоке, какая девочка у Аллы, на кого похожа, а сами все поглядываем на этого мальчика. Он всем улыбается, всех целует и гладит своими маленькими ручками. Никогда еще не видела такого ласкового ребенка. Наших не допросишься бабушку поцеловать. А с каким удовольствием он ест! Не то, что наши, каждый кусок надо им силой запихивать – это буду, это не буду.
– Смотрите, как мальчик хорошо кушает, приятно посмотреть, – говорит мама Антоше и Алеше.
Те лениво ковыряют вилками в тарелках и с молчаливым изумлением поглядывают на непонятно почему сидящего за столом чужого мальчика.
– А он что, голодный? – спрашивает Антоша.
– Нет, мы с ним в поезде кушали, но он уже проголодался. Он вообще все время кушает, молодец, – говорит мама.
– Она что, в поезде его нашла? – шепотом спрашивает у меня Женя.
– Из Владивостока привезла.
– Так он чей, не Котин, случайно?
– Ты что? С ума сошла? Откуда?
– Ну, я ж и думаю...
– Все правильно, все сходится, ребеночек не наш, – шепчет через стол Нелля.
Что не наш, это и так ясно. Но чей? И каким образом она его... Ну, ладно, подождем, узнаем.
Утром мы встречали маму на вокзале. Поезд как обычно опаздывал, мы бродили взад-вперед по перрону – я, Нелля и папа. Папа немного нервничал. Он уже отвык расставаться с мамой надолго, а тут ее не было целых три месяца. Аринка у Аллочки родилась 22 апреля, а в мае, сразу после праздников, мама рванула во Владивосток. В другом каком-нибудь случае папа, возможно, возразил бы против такой дальней и трудной поездки: а ну-ка через всю страну! Но что поделаешь, если две дочки рожают с разницей в месяц: Женя – здесь, в Краснодаре, Алла там, на Дальнем Востоке. Тут нас много, а Алла с Сережей там одни.
Жить без мамы за эти три месяца папа устал, у него даже случился микроинсульт, и он недели две лежал в больнице, о чем мы, посовещавшись, решили маме не сообщать. И вот уже лето кончается, середина августа, и мама наконец возвращается. Все то время, пока она едет в поезде, мы ждем и считаем сначала дни, потом часы.
Странное это все-таки состояние – встречать, всегда почему-то волнуешься. В детстве я думала, что на вокзале вообще полагается плакать, когда встречаешь или провожаешь родных, потому что бабушка и мама всегда плакали, встречая и провожая мамину сестру тетю Инну, которая всю жизнь переезжала со своим мужем-железнодорожником из города в город. Глядя на них, я тоже старалась заплакать, но у меня не получалось, при встрече я прыгала от радости, а при расставании лишь делала печальные глаза и сильно вздыхала. (Много лет спустя, когда уже не стало ни мамы, ни тети, я встречала на вокзале ее дочку, нашу двоюродную сестру Ирочку с сыном Тимуром, они вышли из вагона, я увидела их и... слезы сами собой полились у меня из глаз.)
Мамин вагон – номер еще неделю назад сообщен телеграммой – остановился, конечно, не там, где мы примерно высчитали, приходится немного пробежать назад. В проеме вагонной двери появляются пассажиры – дядьки и тетки в спортивных штанах, с помятыми лицами. Они выставляют вперед себя чемоданы и сумки, чтобы передать с рук на руки встречающим. Мамы пока не видно. И вдруг какой-то мужчина подхватывает под мышки маленького мальчика и подает его стоящему в напряженном ожидании прямо у вагона нашему папе. Папа не реагирует, даже пытается посторониться, а я говорю этому мужчине:
– Это не наш.
– Ваш, ваш! – загадочно улыбается мужчина. – Берите.
Папа берет мальчика (что ему, трудно, что ли?) и ставит его на асфальт перрона, глазами продолжая выискивать среди теснящихся в тамбуре пассажиров маму. И вот она наконец выплывает, и кто-то подает ее вещи, кого-то она на ходу благодарит, с кем-то прощается. В общем, мама в своем репертуаре – за время пути со всем вагоном перезнакомилась и подружилась. Сойдя на перрон, она первым делом берет за руку этого мальчика и так, держа его крепко, чтоб никуда не делся в толчее, по очереди всех нас целует.
– Мама! Чей это мальчик? – спрашиваем мы с Неллей.
– Наш, – говорит мама. – Наш. Сашенька. Я вам потом все объясню. Вы на машине? Ну, поехали.
В машине мальчик Саша сидит у меня на руках, смотрит с интересом в окно и про все, что видит, спрашивает: "А это что? А это что такое?". Поговорить с мамой толком не получается, тем более что она и не настроена с первых минут все нам рассказывать.
– Вы лучше скажите, как вы тут без меня были?
– Ничего хорошего, – говорит папа. – Я в больнице лежал.
– Как в больнице? – пугается мама.
– У него микроинсульт был.
– Еще чего не хватало! А почему вы мне не сообщили? Между прочим, я как чувствовала...
– А что сообщать? – говорит папа. – Пока бы ты доехала, я бы уже подох.
– Папа! – хором восклицаем мы с Неллей.
– Па-па! – радостно повторяет мальчик Саша, смотрит на нашего папу и хочет дотянуться до него ручкой.
– Хороший пацаненок, – говорит папа. – Так где ты его взяла?
– Потом, потом, дома... – улыбается мама, довольная интригой.
А дома суета, разборка чемоданов, разглядывание фотографий маленькой Аринки (вылитая Котя в детстве), инспекция холодильника: ты его хоть раз размораживал? Я ж в больнице лежал! Ах, да! Саша хочет в туалет, покажите ребенку, где у нас туалет. А что мы будем кушать, есть, что кушать, или надо готовить? Я тут рыбы привезла, икры, понюхайте кто-нибудь, не задохнулась она в дороге? Мам, ты что, мы еще вчера все приготовили, вы пока перекусите, а мы поехали на работу, а вечером придем, тогда уже посидим, поговорим, все расскажешь, ладно? Да, икра немного того...
И вот уже вечер, и мы сидим за столом – человек одиннадцать, не считая Родиона в коляске, исключительно все свои – мама, папа, сестры, зятья, дети и этот мальчик, Саша. Сияет от счастья, ко всем льнет, всех любит, нас называет мамами, а маму – бабушкой Раей. На вид ему годика четыре. Он худенький, бледный, личико нежное, как у девочки, ясные голубые глазки и мягкие светлые волосики. Прямо ангелочек. Пока дети за столом, мама ничего такого не рассказывает. Наконец, поели, Саша – хорошо, наши – кое-как, выпроваживаем их в другую комнату, разрешаем взять все, что они хотят, лишь бы не мешали поговорить.
– Смотрите, мальчика не обижайте, вы уже большие, а он еще маленький!
Антошке и Алешке в тот год по десять лет.
Наконец по слову, по словечку вытягиваем из мамы "всю правду". История та еще.
Приехала, значит, наша мама во Владивосток, живет у Аллочки, нянчит новорожденную внучку. Днем вывозит ее в коляске во двор и гуляет. А во дворе все время бегает маленький мальчик; по одежке, по грязной мордашке видно, что мальчик неухоженный и сам себе предоставленный. Как-то он с первых дней к нашей маме прилепился и стал рядом с ней ходить и гулять. Мальчик оказался смышленый, разговорчивый. Наша мама его спрашивает:
– А ты, Сашенька, почему все время на улице, почему домой не идешь?
– А мне мама сказала, чтобы я гулял.
– А что мама делает?
– Спит.
Ну, спит и спит, мало ли чего, может, болеет.
На другой день то же самое – "мама спит", и на третий.
– Сашенька, а папа где твой?
– А папа Коля в тюрьме, а папа Витя повесился.
От таких слов, спокойно произнесенных четырехлетним ребенком, мама наша так и села на лавочку.
– А мама что... спит?
– Ага. Сначала с другим дядей, а потом с другим.
Мама потащила мальчика к себе домой.
– Аллочка, ты представляешь...
– Да я знаю, – сказала Котя. – Это Таньки с первого этажа мальчик, у нее там такое творится, толпами ходят. Мама, зачем ты его сюда привела, может, он больной, не хватало еще Аринку заразить.
– Он до Аринки не дотрагивался, – обиделась мама и повела мальчика Сашу сначала в ванную – умывать, потом на кухню – кормить.
С этого дня Саша неотступно следовал везде за нашей мамой. Он ждал ее во дворе на скамейке, и только она появлялась, бежал навстречу, сообщая:
– Бабушка Рая! А я еще сегодня не кушал! А ваша Аринка кушала?
Мама выносила ему булочку с маслом или пирожок, или бутерброд с колбасой, садилась на скамейку и ждала, пока он съест, потом они шли гулять. Саша шел рядом с коляской и держался за нее одной рукой.
Однажды мама решила поговорить с этой Танькой. Она позвонила в ее дверь на первом этаже и долго ждала, пока откроют. Выглянул мужик в майке и трико, заспанный, посмотрел пустыми глазами и, ни о чем не спросив, ушел в комнату, оставил дверь открытой. Мама собралась с духом и вошла. Мужик уже лежал на полу, на матрасе, лицом вниз, кроме этого матраса, в комнате был еще диван, и на нем спала, обнявшись, какая-то парочка. Под окном, вдоль батареи, стояли и лежали пустые бутылки. Сама Танька, оказавшаяся молодой (моложе нашей Аллочки) и довольно симпатичной девушкой, сидела на кухне и курила. Она была не то чтобы пьяная, но так, слегка выпившая. На голом, без клеенки столе стояли тарелка с холодной вареной картошкой и несколько темных изнутри, со следами старой заварки чашек. Мама не стала садиться на показавшийся ей липким стул и так, стоя, завела с Танькой разговор.
– Ты Сашина мама?
– Ну, я, а что?
– Что ж ты за ним не смотришь совсем? Родить родила, а смотреть кто будет, Пушкин?
– Он уже большой, – сказала Танька. – Что за ним смотреть?
– Как это "что"? Бегает ребенок целый день голодный, грязный. У тебя у самой родители есть?
– Ну, есть, – сказала Танька.
– И где они?
– Далеко, на Украине.
– Где на Украине? Украина большая.
– Ну, в Донецке.
– А они знают, что ты тут вытворяешь?
– А что я такого вытворяю?
– Где у тебя Сашенька спит?
– А это не ваше дело, вы за своим ребенком смотрите!
– Ладно, – сказала мама. – Я к тебе еще зайду.
Танька, как ни странно, зашла на другой день сама. Ее привел Саша. Она была трезвая, тихая и как будто испуганная. Мама провела ее на кухню, налила чаю и сказала:
– Ну-ка, давай, рассказывай все, как есть.
И Танька, захлюпав носом, стала рассказывать. Пять лет назад она завербовалась во Владивосток, на рыбфлот, но на пароход ее не оформили из-за какой-то незначительной болезни, чуть ли не простуды. Пришлось искать работу на берегу, но работы не было и жить негде, тут подвернулся один парень, Колька, приютил... В общем, как-то сразу все пошло не так, как думала, парень оказался пьющий, да еще дружков водил... Забеременела она почти сразу, и сама точно не знает, от кого из них – девчонка была, неопытная в этих делах. Родила, а родителям сообщить побоялась.
– Так они что, до сих пор не знают про Сашу?
Танька покачала головой: не знают.
– А почему ж ты сразу, как это случилось, домой не уехала?
– Да я хотела, но денег на билет не было.
Еще несчастная эта Танька рассказала, что парень, у которого она жила, сел за какую-то кражу, а она осталась нелегально жить в его квартире, да это и не квартира на самом деле, а так, комната в малосемейке, считается, – общежитие. Ждет, надеется, что вернется. Но ждать еще долго.
– Так, с этим ясно, – сказала мама. – А что еще за "папа Витя"?
– Друг его, полгода жил, потом взял и повесился. По пьяни.
– Дай-ка ты мне адрес своих родителей.
– Зачем? – испугалась Танька.
– На всякий случай, – сказала мама.
– Не надо, теть Рай, я туда все равно уже не вернусь.
– Ты можешь не возвращаться, – сказала мама, ударяя на слово "ты".
После этого разговора мама что-то надумала, но ни Таньке, ни Аллочке до поры до времени ничего не говорила. Зато, гуляя с коляской по улице, мама разговаривала о своем предстоящем отъезде с маленьким Сашей. Вот, мол, уедет скоро твоя бабушка, как ты тут будешь? Будешь за мной скучать? Саша обхватывал ее посреди улицы за ногу и говорил:
– Бабушка Рая, я тебя не пущу.
– А хочешь со мной поехать в Краснодар? На поезде?
– Хочу на поезде! – с готовностью отвечал Саша.
За неделю до предполагаемого отъезда мама снова пошла к Таньке. Та была одна, и в комнате было более или менее прибрано. Видно, накануне ночью обошлось без гостей.
– Я домой еду, – сказала мама. – Могу Сашеньку забрать с собой. Может, твои родители в Краснодар приедут, это ж намного ближе, и я им Сашу отдам. Ты только письмо напиши, чтобы они знали, что это их внук.
Танька опустила голову и сказала:
– Хорошо, теть Рай.
Мама обрадовалась, потому что в душе сомневалась, что Танька так просто отдаст ей ребенка, какая ни есть непутевая, а все же мать. Но та согласилась, не раздумывая, только с письмом тянула до последнего, да так и не написала.
Перед отъездом мама купила Саше одежку поприличнее, сама его подстригла, искупала и нарядила во все новое. Аллочка напекла им в дорогу пирожков, сварила курицу, яиц. На дорожку всплакнули обе.
– Как я без тебя управлюсь с Аринкой?
– Теперь управишься. А там тоже – Женечка, Родик маленький, папа – как они без меня? Надо ехать.
И поехали они с Сашей поездом через всю страну. Ехали долго, неделю до Москвы, там пересадка, да оттуда сутки. Саша в поезде привык, был, как дома, бегал по всему вагону, ходил в гости в соседние купе, где его угощали купленными на станциях орехами и ягодами. Днем разрешалось ему лежать на верхней полке и глазеть оттуда в окно, а вечерами мама читала ему купленную в дорогу книжку – "Русские народные сказки". За время пути они каждую сказку прочитали по два-три раза, и некоторые Саша запомнил почти наизусть.
– Вообще, мне с ним хорошо было ехать, не скучно! – закончила мама свой рассказ.
– Да уж, с ним не соскучишься, – сказали мы.
Папу больше интересовал практический вопрос.
– Так тебе эта мамаша адрес родителей дала?
– Дала. Письмо не написала, говнюшка такая, а адрес дала. Может, говорит, вы сами им напишете.
– Так ты ж возьми и напиши сразу, не тяни, – гнул свое папа.
– Успеется, – сказала мама. – Пусть ребенок отдохнет с дороги, поживет в нормальных условиях.
– А вдруг они вообще не захотят его взять? – спросила Женя.
– Не возьмут и не надо. Будет у нас жить. Усыновим.
Только после этих слов поняли мы наконец, что она на самом деле задумала. Надо было знать нашу маму, чтобы не удивиться такому ее заявлению. Усыновит запросто! И нас не спросит.
Тут пора, пожалуй, рассказать предысторию описываемых событий.
Начать придется издалека. Со своего собственного рождения. Я была у родителей первым ребенком. Имя мне придумала бабушка, которая где-то услышала, что так зовут дочку Сталина. Мои мама, незамужняя тетя и бабушка (особенно бабушка) меня обожали, но вот папа... Папа, оказывается, хотел сына. Мне было всего три месяца, когда мама снова забеременела. По рассказам бабушки, мама не хотела так быстро рожать второго ребенка и даже отправилась было в больницу, чтобы сделать аборт, но тут вмешалась одна мамина подруга, убедила ее этого не делать, чуть ли не с больничной койки стащила и за руку домой привела. "А вдруг там мальчик?" – говорила эта подруга. Мама послушалась и оставила ребенка, из-за этого у нее пропало грудное молоко, и меня пришлось вскармливать искусственно, чего бабушка никогда потом не могла простить ни маме с папой, ни моей сестренке. В детстве я часто болела, и бабушка каждый раз пеняла маме:
– Вот видишь, а все потому, что она искусственница!
Сестру назвали Неллей в честь той самой маминой подруги, которой она обязана была своим рождением. К Нелле бабушка относилась прохладно, считая, что я, ее любимая первая "унучечка", обделена из-за нее вниманием родителей. Сама она жалела и любила меня изо всех сил до самой своей смерти.
После второй неудачной попытки мама целых пять лет не решалась больше рожать. А когда рискнула (это случилось уже после нашего переезда из Куйбышева в Краснодар), горячо убеждала папу, бабушку и нас с сестрой, что уж на этот раз точно будет мальчик. Кто-то ей якобы нагадал.
От тех событий остались у меня довольно смутные воспоминания. Нам с Неллей шесть и пять лет, мама лежит на диване, а мы стоим на коленках на полу и поочередно прикладываемся ухом к ее большому животу.
– Слышите? – спрашивает мама. – Это ваш братик.
Когда "братика", оказавшегося на самом деле девочкой, принесли из роддома, мы с трудом смогли ее разглядеть, такая она была крошечная. Видимо, из-за того, что мама сильно переживала, девочка родилась раньше срока, семимесячной, и весила всего кило восемьсот. Врачи вообще сказали маме, что она не выживет. Два месяца ее держали в каком-то пуху, и она не только выжила, но росла потом таким крепышом, какими мы с Неллей сроду не бывали.
С ее появлением в доме связана была одна не самая приятная для нас процедура – мама заставляла нас пить сцеженное в граненый стакан грудное молоко. Молока у нее было в тот раз много, в какой-то момент она даже кормила им не только нашу Аллочку, но еще и свою племянницу Ирочку, которая родилась на три месяца раньше и которую мамина сестра тетя Инна привозила летом из Тбилиси к нам на показ. Мама прикладывала их к груди поочередно, они наедались и отваливались, тогда наступала наша очередь. Мама сцеживала молоко тонкими голубоватыми струйками в стакан, накрывала его марлей и звала через раскрытое во двор окно нас с Неллей. Мы не хотели пить это молоко, оно казалось нам слишком теплым, сладким и приторным.
– Пейте, я кому сказала! – приказывала нам мама. – Это вам не магазинное!
Мы морщились и пили.
Папу я запомнила в тот день (1 марта 1957 года), когда родилась наша третья сестричка, сидящим за столом посреди комнаты, спина его была согнута, голова опущена на руки. То ли он выпил, то ли спал, то ли просто молча страдал, но что-то такое с ним происходило. Бабушка, дежурившая у роддома весь день и заглядывавшая там в окна в надежде увидеть или услышать, как мама будет рожать, первой узнала, что девочка. Она поехала домой и довольно скорбно сообщила об этом папе, только что пришедшему со смены и как раз собиравшемуся идти проведывать маму. Узнав про девочку, папа передумал идти в роддом и сказал бабушке, что и вообще туда не пойдет, пусть она, если хочет, сама свою внучку забирает, а ему она не нужна! И не пошел. Зарегистрировали девочку тоже не сразу, а только месяца через полтора, и все это время не было у нее никакого имени, говорили просто "мала'я".
– Будем сегодня малу'ю купать?
– Слышишь, малая кричит, пойди покачай!
Об имени шли в доме какие-то споры, помню, фигурировали Шура и Люба, но кончилось тем, что папа записал ее Аллой – в честь киноактрисы Аллы Ларионовой, которая ему в тот период очень нравилась.
– Значит, дедушка Женя мою маму не любил? – надувает губки Арина, и, кажется, вот-вот заплачет.
– Еще как любил!
Аллочке (она же Алёнка, она же Котёнка, прозванная так папой за любовь к найденному на улице котенку, она же до сих пор Котя) – года три, она у нас настоящая акробатка, папа устраивает с ней целые представления на берегу моря: подбрасывает ее и ловит, она делает мостик, а он поддерживает ее под спинку, он ложится на песок, вытягивает вверх руки, и она делает на них стойку вверх ногами, только косички болтаются. Он называет ее "моя любимица", учит плавать и обещает: "Котёнка наша точно пловчихой будет!".
После Аллочки проходит еще несколько лет, и мы с Неллей уже совсем большие, нам 12 и 11, а Котя идет в школу, и вдруг...
Однажды (должно быть, это была осень 1962 года) я сижу за круглым столом посередине комнаты и, откинув желтую бархатную скатерть, делаю уроки. Бабушка сидит позади меня, прислонясь к теплой печке (она всегда там сидит – спину греет), и разговаривает как бы сама с собой, но с явным намерением вовлечь в разговор и меня.
– Твоя мама уже совсем с ума сошла. Она хочет быть, как Сара! – произносит бабушка.
Я отчего-то испугалась этих слов, совершенно еще не понимая, что бы они значили, но почувствовав за ними что-то нехорошее, даже стыдное. Слишком я знала все бабушкины интонации. Я не обернулась и ничего не спросила, а только втянула голову в плечи и замерла, ожидая продолжения фразы.
– Ей мало трох, ей надо чатырох, – закончила бабушка.
Несмотря на свои 12 лет, я совершенно точно поняла, что она имела в виду. У нашей мамы будет еще один ребенок! И нас станет четверо! Как у нашей соседки адыгейки тети Сары, недавно родившей четвертого ребенка, мальчика Рамазана. Хоть бы и у нас был мальчик, хоть бы мальчик!
В ближайшую субботу, в бане, куда мы ходили всей семьей (женщины – в отдельный номер, а папа – в общее мужское отделение), я стала исподтишка разглядывать мамин живот, но ничего нового не заметила. Новое появилось гораздо позже, и было стыдно и страшно наблюдать, как "оно" растет и шевелится. Мама разрешала нам потрогать свой живот, мы трогали, и "братик" отзывался легким вздрагиванием. "Ножкой стучит, – говорила мама, – бегать хочет". Мы терпеливо ждали, а пока придумывали имена. У нас с Неллей был целый список имен, в котором перечислены были все те мальчики из нашей школы, которые нам более или менее нравились, потом, конечно, артисты кино – Олег (Стриженов), Кирилл (Столяров), потом космонавты – Юрий, Герман и Валерий (Быковский), а больше к тому времени еще никто не полетел.
И вся история повторяется. Бабушка караулит возле роддома, папа на работе, мы трое целый день торчим возле трамвайной линии (дело происходит летом, у нас каникулы). Мы ждем известия о братике. И вот вдалеке, на остановке появляется бабушка. Она с трудом слезла с высокой подножки трамвая, чуть не упала, мы несемся ей навстречу, она сначала не видит нас, идет медленно и смотрит себе под ноги, мы кричим: "Бабушка-а-а! Ну что? Мальчик?". Она поднимает голову, видит нас и машет с досадой рукой:
– Можете не бежать. Девочку родила.
Мы останавливаемся как вкопанные. Котя с ходу начинает плакать. Она плачет и приговаривает:
– Папа маму убьет.
Мы с Неллей, не хуже ее понимая весь драматизм ситуации, тем не менее держимся стойко, Нелля даже выписывает Коте легкий подзатыльник, чтобы заткнулась.
– Может, не говорить папе?
– Ага, а если он пойдет в роддом и узнает?
Папа и на этот раз не пошел в роддом и целую неделю пил "с горя", как объясняла, защищая его, папина мать баба Даша.
Четвертую девочку назвали Евгенией – в честь папы. И это было последнее, чем мама могла его утешить. Правда, она предприняла тогда еще одну совершенно отчаянную попытку сгладить ситуацию. Оказалось, что, когда она рожала Женю, одновременно с ней одна совсем молодая девушка родила... негритенка и подписала на него отказную. И вот мама пишет нам всем, в первую очередь, конечно, папе, записку из роддома. В ней она описывает, какой хорошенький этот негритенок, просто весь роддом ходит на него посмотреть, так вот, если мы согласны, мама может забрать его вместе с нашей девочкой, и будут у нас девочка и мальчик. Как бы близнецы. Братик, правда, черненький, но очень симпатичный.
Мамина записка всерьез обсуждалась в доме, и мы трое – я, Нелля и Алла были, конечно, "за". Мальчик! Негритенок! Вот это да! Ни у кого в школе такого нет, а у нас будет! Это был 1963 год, время большой популярности у нас Африки и африканских лидеров, борющихся за освобождение от колониализма. Наша школа носила имя Патриса Лумумбы, убитого за два года до этого, и нас учили солидарности с нашими "чернокожими братьями". Совершенно не помню, какую позицию занял в этом вопросе папа. Но бабушка встала стеной и сказала, что, если мама это сделает, она, бабушка, немедленно уедет к тете Инне в Ужгород, и пусть тогда мама сама нянчит "усех" – и черненьких, и беленьких. Видимо, папа придерживался схожей точки зрения, потому что ничего из маминой безумной затеи не вышло.
Впрочем, мама, кажется, готова была родить и пятого ребенка. Любимым ее выражением в то время было: "Где четверо, там и пятеро". (Папа называл это "идти до победного конца".) У них был уже чисто спортивный интерес: ну, хоть когда-нибудь получится мальчик или нет? Возраст, однако, взял свое: когда мама родила Женю, ей было уже сорок лет, так что пришлось на этом остановиться.
Что касается папы, то с годами он совершенно успокоился и уже не считал себя "бракоделом", напротив, очень гордился дочками, говорил, что мы у него все красавицы, все как на подбор. К старости он вообще стал сентиментальным и, подвыпив, особенно если дело было при гостях, заводил такой разговор:
– Значит, у меня четыре дочки. Но самая любимая это... – тут он обводил взглядом всех нас по очереди и, если дело происходило на моем дне рождения, то останавливался соответственно на мне: – ... Светочка!
В другой раз, на дне рождения у Жени, он говорил, что самая любимая – это, конечно, Женечка! Гости смеялись, и кто-нибудь говорил: "Константинович! А остальные как же?". Папа делал вид, что удивлен, и начинал сначала:
– Подожди! У меня четыре дочки, так? Все – любимые. Но самая любимая это... Мать, скажи!
– Уже готов, – говорила мама. – Больше ему не наливайте.
Выпить папа любил всегда, но, выпив, был смирный и добрый, лез целоваться к маме и в конце концов засыпал на диване одетый, обняв пушистого белого песика по имени Дружок, который жил с ними в последние годы, когда никого из нас уже не было в доме. Все мы выросли, вышли замуж и жили отдельно.
Поначалу "проблема мальчика" невольно передалась и нам. Будучи с детства твердо убеждены, что мальчики родятся в чьих угодно семьях, только не у нас, мы с Неллей и не надеялись на такое счастье. И даже заранее честно предупредили своих мужей, чтобы на сыновей не рассчитывали и никаких претензий нам потом не предъявляли. Первой родила Нелля. Мальчик! Моя реакция на это известие была такая: я упала на грудь мужу и зарыдала. Рыдала я по двум причинам: во-первых, от радости за сестру, что она отмучилась (почему-то за ее роды я переживала больше, чем за свои). Во-вторых, я решила, что раз у Нелли родился мальчик, то уж у меня наверняка будет девочка, не может же это счастье выпасть нашей семье два раза подряд! Через два месяца у меня родился сын. Потом подросли и вышли замуж наши младшие сестры, и там тоже пошли мальчики. Надо ли говорить, как счастлив и горд был папа!
