Текст книги "Начертательная магия (СИ)"

Автор книги: Светлана Шавлюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 4

– Мне было девять, когда в наш дом заселилась семья Лекса. Я была маленького роста, круглая, толстая, неуклюжая, к тому же кудрявая, как баран. Вон, – кивнула в сторону фотографии, – можешь оценить масштаб трагедии. Это фото сделано спустя тройку лет, но мало что тогда изменилось.

Доминик подошел к столу и взял фотографию. Он долго смотрел на изображение, а потом повернулся.

– Это ты? – его брови взлетели вверх. Кивнула. – Да уж, понимаю, почему он тебя не узнал. Ты совсем не похожа на себя.

– Многолетняя работа, – хмыкнула, – вот таким ребенком я была. К тому же наивная, не знающая человеческой жестокости. Особенно детской жестокости. В младших классах, конечно, подшучивали, но не постоянно. А потом появился Лекс, который очень быстро влился в одну из компаний сверстников. Он жил в соседнем подъезде. Естественно, мы часто встречались на улице, да и познакомились быстро. Мне он казался жутко взрослым и красивым. Особенно глаза и улыбка. В общем, влюбилась я в смуглого мальчишку из соседнего подъезда. Классика, – горько улыбнулась, – около года всюду таскалась за ним, но о своих чувствах не говорила. Стеснялась. И лучше бы вообще ничего не говорила. Они постоянно пытались отвязаться от меня. Я ведь на три года младше, им со мной не интересно, само собой, но тогда мне море было по колено. Я хотела быть рядом с объектом своего обожания. И вот, спустя почти год, решилась признаться. И призналась. Попросила отойти от друзей и сказала, что люблю его. Он сначала удивился, его губы дрогнули и разъехались в улыбке. А потом запрокинул голову и рассмеялся. Громко, звонко. И этот звон я помню до сих пор, как и его слова.

«Ты мне-то это для чего сказала? – отсмеявшись, спросил он. – Ты же малолетка. К тому же толстая, фу, и кудри эти несуразные. Сашка, похожа на барашка, – и снова залился смехом. – Любит она меня».

Я тогда сбежала. Дома плакала. Маме сказала, что ударилась. Обидно было, конечно, но я бы, наверное, пережила. Первая любовь, всякое бывает, забылось бы и все. Но на этом ничего не закончилось. Его друзья, естественно, слышали слова Лекса и подхватили дразнилку, а еще и издевались над тем, что я в Лекса влюбилась. Потом и в школе это подхватили. Меня не били, но шутки с каждым днем становились все жестче, слова все резче. У одноклассников даже своеобразное соревнование было, кто придумает шутку пообиднее. Лекс тоже смеялся. А меня унижали, тыкали в меня пальцем. Жирная, свинья, тупая – это самое безобидное из того, что я слышала. Учителя закрывали глаза, им лишние проблемы были не нужны, тем более я не жаловалась, только все ниже опускала голову и все яростнее хотела похудеть. Лекс пару раз подходил ко мне, когда был один. Долго смотрел, хмурился, а потом начинал смеяться, как в первый раз. Я ненавидела себя. Ненавидела свои волосы, которые закручивались в пружину, ненавидела свои ноги, которые казались мне огромными, свой живот, щеки, которые наплывали на глаза. Казалась себе уродиной. Даже в школу не хотела ходить. Лет в одиннадцать решила похудеть. Я год мучила себя всякими диетами. Врала родителям, что кушаю, а сама голодала. Не похудела, только проблем с желудком огребла. Попала в больницу. Пришлось признаться родителям, что все из-за лишнего веса. Ох, как ругался папа. Я думала, он меня прибьет. А потом, после больницы, меня сводили к эндокринологу, который назначил курс лечения из-за каких-то там нарушений, а папа отвел меня в тренажерный зал. Из-за проблем с желудком меня посадили на диету. Но теперь уже на ту, что врач прописал, а еще и Кит плотно взялся за мое физическое развитие. Смешки прекратились только спустя пять лет после признания. Я похудела, выпросила у родителей утюжок для выпрямления волос, да и Кит что-то там сделал, что Лекс и компания больше ко мне не подходили. А потом Лекс и вовсе уехал. Нет, меня не стали любить в школе, но хотя бы издевательства на почве внешности прекратились. Но с тех пор я боюсь говорить о своих чувствах. Боюсь, что меня снова обсмеют. Боюсь вновь оказаться козлом отпущения и тем, в кого не грех плюнуть. Боюсь, что Лекс, узнав правду, вновь рассмеется. Благодаря Никите научилась отстаивать себя, если надо, и по морде дать смогу, но Лекс… Я на него смотрю, а вижу того мальчишку, и у меня все внутри сжимается. Мне кажется, что все начнется сначала. Я понимаю, что мы уже взрослые, и это глупости, но ничего не могу поделать с собой. Те пять лет были для меня адом. Это был один сплошной кошмар, из которого я с трудом выбралась. И возвращаться туда не хочу. Никогда.

– А родители почему не вмешались? – казалось, что Доминик пребывает в шоке или вовсе не верит моим словам.

– А я им ничего не рассказывала. Стыдно было за себя, – пожала плечами.

– За что стыдно?

– За то, что вот такая уродилась: толстая кудрявая мямля, которая не может за себя постоять. Да и пришлось бы снова признаваться, что влюблена в Лекса, а этого я точно не хотела бы говорить. Папа бы пошел разбираться с родителями Лекса, рассказал бы и им о моих чувствах. В общем, не говорила я им ничего. Делала вид, что все хорошо в школе.

– Да уж, вот так история. Может, тебе стоит просто поговорить с Лексом? Я три года его знаю. Он уже не тот подросток. Уверен, смеяться он не будет, а ты сможешь спокойно жить на факультете.

– Не, – замотала головой и лбом уткнулась в колени, – я не хочу, не могу. Он все вспомнит. А если и другим расскажет?! Не хочу.

– Саша, ну хочешь, я с ним поговорю? Все расскажу, уверен, ему и самому стыдно за свое поведение. Но он ведь был ребенком. Нужно просто простить и отпустить эту ситуацию.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍– Не надо, не говори ему ничего. Я давно его простила. Я на него не злюсь. Возможно, если бы не те издевательства, никогда бы не взялась за себя. Была бы такой же плюшкой.

– А по-моему, ты была милашкой, – улыбнулся Дом, – и кудри у тебя забавные были. Успокойся, Саш, все это было в прошлом. Ты изменилась, Лекс изменился. Все изменилось. Ты в зеркало на себя посмотри, ты же красотка, глаз не отвести. И Лекс это, кстати, тоже заметил. Просто поговори с ним, тебе легче станет. Тем более мы тут все под одной крышей, и нам держаться надо друг за друга.

– О чем это ты? – встрепенулась и нахмурилась, глядя на Доминика. – Выкладывай. Я тебе всю правду рассказала, надеюсь, и ты будешь честен. Что не так с факультетом? Что за оговорки постоянные? Папа мне тоже в письме про какие-то гнусные поступки писал, чтобы я была внимательнее, если поступлю на этот факультет!

– Видишь ли, – он поморщился, – чертежников не очень любят в академии, – уклончиво ответил.

– Подробности, Дом, что это значит и почему вас не любят?

– Вообще, обычно мы об этом говорим в самом конце адаптации чертежников. Чтобы вы имели полное представление о факультете, о тех, с кем предстоит учиться, и уже, зная все это, принимали решение, хотите ли остаться. Я расскажу тебе все, как есть, но ты должна пообещать, что другим двоим переселенцам не станешь об этом говорить пока. Тебе может показаться это несправедливым по отношению к ним, но если они узнают все сейчас, то возможно примут неправильное решение, о котором потом пожалеют.

– Ближе к делу, Доминик.

– Нас не любят. Очень многие. Особенно те, кто был исключен с начерталки и переведен на другой факультет. Я тебе уже говорил, что поступить на наш факультет очень сложно. Многие хотят, но не у всех получается. Многие мечтают об этом. И когда пролетают, естественно, очень злятся. А на ком срывать злость? На тех, кто оказался успешнее.

– Да чего сложного-то? Мне показалось, что не так уж это и сложно.

– Ты из переселенцев. Тебя спрашивали, знала ли ты о нашем мире?

– Не помню, по-моему, нет, хотя фиг его знает, я так волновалась, чего-то там говорила, может, и спрашивали.

– Наверняка спрашивали, – кивнул Доминик, – всех спрашивают. Видишь ли, тебе дали один из самых простых вариантов для чертежа, потому что ты пришла без подготовки. Местным дают другие чертежи, более сложные, с большим набором элементов. И это справедливо. Большинство из поступающих на начерталку готовятся, тренируются, и если уж не смогли за годы тренировок достичь определенного уровня, то и за шесть лет вряд ли смогут внезапно раскрыть в себе способности к начерталке. Те, кто не проходят испытания, считают, что мы все оказались здесь по договоренности или подкупили преподавателей, в общем, вариантов много. Это первая и главная группа студентов, с которыми у нас противостояние. Вторая группа, которая примыкает к первой – это отчисленные. Отчисленные с факультета начерталки студенты переводятся на второй курс любого другого факультета.

– А если с пятого курса отчислят, тоже на второй?

– Да, тоже на второй. Слишком разные программы обучения. Только первый курс практически у всех одинаковый. И в отчислении обвиняют снова нас. И здесь все проще. Откровенно говоря, остаться на факультете без помощи и поддержки старшекурсников практически невозможно. Особенно на старте обучения. У нас безмолвное правило, те, кто окончил третий курс и прошел практику с переселенцами, берут под свою опеку первокурсников. Помогают освоиться, следят за тем, чтобы другие факультеты не лезли, и само собой, помогают в учебе. Поверь, вопросов у тебя в первый год будет столько, что без помощи не обойдешься. Но мы все тут простые люди. Сама понимаешь, с кем-то удается найти общий язык и сдружиться, а с кем-то нет. Каждый год минимум человек пять находится таких, с кем не хочется иметь дело. По разным причинам, и помощи такие люди получают гораздо меньше, чем другие. И как итог, их отчисляют. И виноваты, само собой, оказываемся мы. Легче ведь искать причины в ком-то, а не в себе. Вот и получается, что это мы такие нехорошие, не дали учиться талантливому студенту. Хотя мы никому не мешаем. В общем-то, та же история и с теми, кому мы помогали, как могли, но они все равно не справились с нагрузкой. Виноваты все равно мы, потому что мало помогали. Но ведь мы никому не обязаны, а делаем это добровольно, потому что хотим помочь. Вот и выходит, что те, кто успешно обучаются, получают порцию негатива от тех, у кого это не вышло.

– И в чем этот негатив проявляется? Взрослые же люди, неужели скатываются в дразнилки?

– Нет, нас не дразнят, в основном. С подачи кого-то из землян стали называть не чертежниками, а чертилами.

– Детский сад, ясельная группа, – фыркнула я.

– Это ерунда, а вот стычки происходят регулярно, особенно из-за девчонок. Парни пристают, очень навязчиво, не принимая отказа. А еще подставы устраивают. Без применения магии. В общем, у нас тут полноценное противостояние.

– А преподы?

– А что они? Если поймают за этим занятием, накажут.

– Что-то мне с каждой минутой все меньше хочется оставаться на вашем факультете, снова окунуться в ту атмосферу ненависти не хочу.

– Это будет твое решение. У тебя есть два месяца, чтобы понять, сможешь ты учиться или нет. Но прошу тебя, не говори пока ничего другим переселенцам. Мы сами им все объясним, позже.

– Хорошо, но ты должен пообещать, что Лекс ничего не узнает о нашем разговоре.

– Обещаю, – кивнул он и поднялся, – отдыхай, Саша, завтра начнем изучать алфавит, да и вообще, готовиться к жизни в нашем мире. Я рад, что ты открылась мне и все объяснила. Обещаю, что не позволю никому тебя обидеть, – он легко улыбнулся и отправился к выходу. – Кстати, а Кит – это твой брат?

– Нет, друг.

– Тот, что на фото?

– Ага, а что?

– Ничего, любопытствую, тебе повезло, что он оказался рядом и помог тебе.

– Это точно, – улыбнулась, глядя на фото друга.

Доминик пожелал мне доброй ночи и вышел, оставив одну. Мне предстояло принять сложное решение. И пока все обстоятельства сложились против моего обучения на этом факультете. Слишком свежа была рана, которая казалась давно зажившей. Два месяца. Два месяца, чтобы понять, как сложится моя дальнейшая жизнь.

Несколько минут я смотрела в пустоту, а потом решила написать отцу. Нужно рассказать о новостях и попросить совета по поводу факультета. Стоит ли овчинка выделки, настолько ли хорош факультет, как его описывают учащиеся, и насколько слова о всеобщей нелюбви к чертежникам правдивы. Уж папа обманывать не станет. Села за стол, взяла лист, ручку и начала строчить. Хотелось рассказать обо всем, кроме Лекса. Это была только моя проблема. В конце письма спрашивала, что папа сказал Киту, хотела написать письмо еще и другу, но нужно было не разойтись в версиях моего исчезновения с отцом.

Когда письмо было написано, а за окном царствовала темная летняя ночь, решила сходить в душ.

Поход оказался целым приключением. Мне, выросшей в тепличных домашних условиях, где ванная комната была соседней, все было вновинку. Я собрала все необходимое в пакет и потопала осваиваться в общем душе. В коридорах было тихо, но издалека раздавались голоса сокурсников, которые все еще не спали.

Душ. Мелкая голубая плитка навевала воспоминания о больнице. Белые кабинки с дверьми на щеколде только усиливали ощущения. Напротив них – ряд умывальников с небольшими зеркалами, все сверкало чистотой, никаких намеков на плесень или налет. Помимо прочего здесь стоял высокий стеллаж с пустыми маленькими полками – справедливо рассудив, я решила, что он для одежды, полотенец и прочих вещей, которые необходимы в душе – зеркало у выхода и лампа под потолком, которая ярко освещала все пространство. Заглянула в кабинку. Небольшая полка на уровне груди, две кнопки с незнакомыми символами и сам душ, закрепленный над головой на стене. Ничего особенного, кроме кнопок.

Я разделась, перебросила через дверцу полотенце, собрала все бутыльки и закрылась в кабинке. Водрузила средства гигиены на полку и уставилась на кнопки. Догадаться не сложно – они играли роль вентилей, но какая из них включала горячую воду, а какая – холодную, непонятно. Вжалась в угол и ткнула на одну из них. Холодные брызги, отлетающие от пола, заставили кожу покрыться мурашками. Нажала на вторую кнопку. Вода потеплела, но напор оказался таким слабеньким, что мылась бы я под ним до утра. Выругавшись сквозь зубы, снова ткнула на кнопку холодной воды. А потом на горячую. И так несколько раз. Замерзла – кошмар. Уже потом, греясь под упругими струями воды, поняла, что нужно было нажимать обе кнопки одновременно. Закончив с вечерним умыванием, задалась другим вопросом. А как, собственно, отключить эту самую воду? Покрутила головой. Ничего. Попробовала понажимать кнопки. Ничего. Поток стал сильнее, а после не реагировал на мои действия.

– Приехали, – отплевываясь от воды, прошипела я.

А вода все хлестала. Я начала прощупывать стены. Кнопка выключения обнаружилась между двумя другими. Выглядела она, как остальные плитки, только оказалась металлической и немного выпуклой. С облегчением выдохнула, обтерлась полотенцем, завернулась в него и выскользнула из кабинки. Ноги чуть не разъехались в разные стороны, как только я ступила мокрой тапкой на плитку. Кое-как поймала равновесие. Кто бы слышал, как я ругалась.

– Ежиков в штаны тому, кто придумал класть плитку в душевых, – шипела я, мелкими шажками добираясь до стеллажа, где оставила вещи.

Но это оказалось не последним испытанием на сегодня. Натянуть штаны и футболку на влажное тело – очень нелегкое занятие. Пока оделась, вспотела. Можно было снова идти в душ. Видимо, просто не мой день. Наконец одевшись, завернула волосы в сухое полотенце и пошла к выходу. Спать. Завтра все будет хорошо – убеждала себя.

Уже у своей комнаты встретилась с одной из девушек с факультета. Она мило улыбнулась, пожелала мне доброй ночи и скрылась за одной из дверей. Хорошие здесь ребята собрались, даже странно, что на них выливается столько негатива. Хотя… Я в девять лет тоже никому ничего плохого не сделала. Интересно, Лекс, когда попал на этот факультет, хоть раз вспомнил ту кудрявую девчонку, которая стала козлом отпущения с его легкой руки? Наверное, нет. Но, возможно, именно то, что фактически в двадцать один год он оказался на моем месте, вполне могло изменить парня. А может, я просто искала ему оправдание, чтобы остаться на факультете. Пыталась сама себя убедить, что стоит остаться и посмотреть своему страху в глаза. Эти мысли роились, словно пчелы, не давая сомкнуть глаз. Но долгий день, наполненный такими разными событиями и эмоциями, все-таки сморил меня, и я отправилась в страну снов.

Проснулась оттого, что кто-то выносил мне дверь. Грохот стоял такой, что казалось, еще секунда, и дверь слетит с петель. Она просто ходуном ходила. Я села на кровати и пыталась понять, что происходит, и где нахожусь. Подтянула одеяло выше и громко крикнула.

– Эй, хорош ломиться, как к себе домой!

– Слушай, Данияс, – прозвучал из-за двери голос Доминика, – это ж как спать надо, чтобы не слышать такого грохота! Я тебя через двадцать минут жду в общей комнате.

– Как-как, крепко, – пробурчала я, – через тридцать, Дом, обещаю, что буду на пути в общую комнату, – потянулась и откинула одеяло. Труба зовет, пора начинать учиться.

Что такое не везет, и как с этим бороться, только позавчера закончила учиться и предвкушала удовольствие от двух месяцев отдыха. Наивная.

Глава 5

Уже около трети часа я выводила местные буквы в своей тетради, а рядом писала соответствующую русскую. Новый язык – это, конечно, очень интересно, но не тогда, когда можешь свободно на нем говорить и понимать, а вот с чтением такая проблема. Рядом сидели двое других переселенцев, которые тоже выводили символы. Петельки, завиточки, точечки над буквами, возле букв и под буквами. Столько нюансов, ужас. Но я радовалась тому, что хотя бы не нужно всюду ходить со словариком, чтобы хоть как-то разговаривать. Поэтому, закусив губу, училась. Букв оказалось двадцать пять, а недостающие звуки образовывались сочетанием букв. Доминик, Ната и Лина, которая привела третьего переселенца на начерталку, следили за нами и поправляли, когда буквы получались неправильно.

– Каждая точка должна быть на своем месте, иначе это уже другая буква, – наставлял Доминик.

Когда все буквы и их сочетания были записаны, нас заставили несколько раз продублировать весь алфавит, «для лучшего запоминания», как сказала Ната. Я не возмущалась и не торопилась, насколько поняла, все в этом мире завязано на деталях, а с ними нужно быть осторожнее.

Парни, которые, в отличие от меня, поторопились, еще дважды переписывали весь алфавит, пока я спокойно пила чай с Натой. Рассказала ей о своем походе в душ, чем вызвала взрыв смеха. Смеялись все, даже те, что были заняты алфавитом.

– Извини, Саш, я забыл тебе сказать о кнопках, – улыбнулся Дом.

Ната рассказала, что я зря мучилась с одеждой, парни давно привыкли, что по общежитию вечерами ходят толпы девчонок в халатах. У меня тоже был, но шелковый и короткий, пришлось просить Доминика сходить на рынок снова.

– Зачем? За вещами? – замотал он головой. – Не, это не ко мне, с Наткой иди. Она тебе все покажет, расскажет. Но сначала в библиотеку, да и вообще академию надо показать. Переписали? – обратился к парням, проверил написанное, наконец, остался доволен и повел нас на знакомство с академией. Правда, сначала попросил принести ту бумагу, которую подписал Лантас при поступлении.

Мы пересекли залитый солнцем пустой дворик, Доминик открыл дверь, прислонив пропуск к пластине, и впустил нас в учебный корпус академии. Охранник тут же оказался возле нас. Доминик отдал ему подписанные Лантасом бумаги, и только после того, как ознакомился с ними, мужчина пропустил нас дальше.

– Вам пропуски выдадут сразу после заключительного распределения, – пояснил Доминик, – а пока придется везде носить с собой эти бумажки. Идем.

Нас провели сквозь академию и вывели с другой стороны. Доминик уверенным шагом повел к зеленой декоративной стене, в которой скрывалась неприметная дверца. Сначала показали огромный заповедник, отгороженный высокой металлической сеткой. В этом заповеднике проходили практические занятия у управленцев животными и травников. Здесь были настоящие джунгли, над которыми разносилось многоголосое пение птиц. Красота. Зимой, по словам Наты, многих животных переводили в ангары, крыши которых виднелись вдали. По соседству с заповедником расположилась огромная арена под открытым небом. Многочисленные ступени и лавки, убегающие вверх, создавали глубокую чашу, дном которой оказалась круглая площадка, усыпанная песком. Мне почему-то эта арена напомнила кадры из фильмов про гладиаторов.

– Здесь проходят все занятия по физической подготовке, а еще игры, испытания, соревнования, – рассказывал Дом. – В первую же неделю почувствуете всю прелесть обучения у Шамиса.

– Это кто? – спросил Адан.

– Преподаватель физкультуры. У него для каждого факультета своя методика обучения и подготовки к суровой реальности. Нам он постоянно говорит: «Хороший чертежник, это живой чертежник, а живой чертежник либо хорошо чертит, либо быстро бегает. Чертить я вас учить не буду».

Меня не напугало, я с двенадцати лет на беговой дорожке столько пробежала, что всякая физическая подготовка меня вообще не волновала. Ерунда какая.

Дальше нас привели снова в учебный корпус, где показали аудитории, в которых будут проходить все практические занятия. Огромные помещения с темными квадратами разных размеров на полу, все стены заняты досками, и больше ничего. Ни одного стула или стола. Доминик сказал, что все практические занятия мы будем чертить, много и постоянно. С самого первого занятия. Чего-то подобного я и ожидала, но отсутствие столов все-таки удивило. Мне казалось, что чертить мы будем в тетрадях или на листах, но не на полу.

Показали библиотеку, где выдавали всю необходимую литературу. Но, к моему удивлению, никаких читальных залов в академии не существовало. Литературу выдавали только по спискам, утвержденным преподавателями, и любая дополнительная литература также выдавалась только с письменного разрешения с указанием полного перечня.

– А почему так? – спросила я.

– Потому что раньше слишком многие страдали из-за того, что лезли не в свой раздел. Чертежники – в боевку. Ранили себя, серьезно ранили, потому что неправильно пользовались заклинаниями, а уж те, кто лез без подготовки в начерталку, вообще огребали приключений на всю жизнь вперед. То перенесут себя в неизвестном направлении, то духа вызовут, да так, что потом сами не знают, что делать. В общем, историй много по академии гуляет, а руководством академии было решено во избежание проблем выдавать учебники только под роспись. Кстати, если дашь кому-нибудь свой учебник, то накажут. Сильно накажут.

– Как у вас тут все строго, – покачала я головой. – Слушай, Дом, вот вы говорили, что при переводе с одного факультета на другой переводят на второй курс. А что, из академии не отчисляют совсем?

– Отчисляют, почему не отчисляют, – пожал он плечами, – либо в тюрьму, либо в военную академию на двенадцать лет обучения.

– Как на двенадцать? Это что еще за академия?

– Военная. Многие, чтобы получить офицерский чин, после академии идут туда, только сразу на десятый курс. И спустя три года выпускаются, как военные с дипломом одного из факультетов. Считай, элита общества. А те, кто не смог учиться в академии или по-крупному нарушил правила, принудительно переводятся в военную академию.

– У вас тут не церемонятся, – что-то все это обучение уже не выглядело столь привлекательно, как раньше, когда про волшебные академии я только читала. Вот только выбора у меня не оказалось.

Оказалось, что существовал еще и целительский факультет, но находился он в соседнем городе, и поступали туда только те, кто обучался в специальной школе при факультете.

Нам показали столовую, которая сейчас пустовала, еще один зал для физической подготовки, только уже под крышей. А потом Доминик великодушно отпустил нас с Натой за покупками в город, и я впервые на себе ощутила то, о чем рассказал Доминик, – неприязнь студентов с другого факультета.

* * *

Небо затянула серая пелена. Легкий ветерок подгонял нас в спину и приносил с собой такую необходимую прохладу. Духота стояла невыносимая, особенно здесь, в центре города, где, словно в огромном муравейнике, сновал народ. Мы с Наткой шагали прямиком к самому большому зданию – местному торговому центру.

– Главное, чтобы под дождь не попали, – запрокинув голову к небу, сказала Ната, – иначе промокнем до нитки. Дожди у нас, если начинаются, то с грозами, молниями и на несколько дней.

– Ну, судя по погоде, именно гроза сегодня и будет. Душно же, кошмар. Я вот дождь не люблю, серо, мокро, к тому же в такую погоду я похожа на пуделя. А вот грозу люблю. И молнии. Красиво. Мне нравится, как светящиеся трещины разрывают небо. И гром люблю. Вот, когда природа показывает, кто же все-таки главный на земле. И запах. Запах озона, свежести после грозы, мокрого асфальта, умытой травы и листьев. Наверное, больше грозы я люблю только огромные хлопья снега зимой в безветренную погоду. Когда оранжевый свет фонарей отражается в сером темном небе, и крупные хлопья медленно, покачиваясь в воздухе, опускаются на землю ровным покрывалом. Укутывают деревья, скрывают все следы. Этот снег словно очищает мир.

– У-у, девушка, да вы романтик, – хихикнула Ната.

– Наверное, – пожала плечами, – ты лучше скажи мне, какую одежду у вас в академии носить можно.

– Никаких четких правил нет, – Ната открыла дверь в торговый центр, пропуская меня внутрь.

Здесь было еще хуже, чем на улице. Воздух тяжелый, спертый, множество разных запахов, которые смешались, и лишь иногда откуда-то порыв сквозняка приносил свежий уличный воздух. Я оглядывалась, пока Ната рассказывала о дресс-коде академии.

– Если останешься на начерталке, то либо юбка до колена, но такая, чтобы не мешала чертить, а еще лучше – брюки с узкими штанинами. На верх – все что угодно, только с рукавами не ниже локтя. Рубашки, футболки, жилетки, майки – что захочешь, то и надевай, но с учетом того, что это все-таки академия, а не кафе или молодежный центр веселья. Короче, пойдем, сейчас что-нибудь тебе подберем.

Подсвеченные витрины, на которых то и дело загорались надписи, завлекающие рекламы, какие-то неведомые зверюшки, показалось, даже фея мимо пролетела. Такая маленькая, с трепещущими переливающимися крыльями, как у стрекозы. Но Ната сказала, что это магия. Все вокруг было пропитано ей. Я с любопытством вертела головой, даже не замечая людей, которых тут было много. Стены, с которых обрушивались водопады, впитываясь в пол, магические круги с бьющимися внутри привидениями, животные, которые бросались на стекло, разбиваясь тысячами светлячков, и много разных, приводящих в восторг фокусов. Но мы направлялись к девушке, которая крутилась у зеркала, и с каждым поворотом ее наряд менялся.

– Крутой фокус, – похвалила ловкую девушку. Ната рассмеялась, а девушка даже головы не повернула. – Это что, тоже ненастоящее? – уже поняла свою оплошность и подошла к зеркалу. Коснулась девушки, но моя рука прошла сквозь тело красотки, а она продолжала кружиться, меняя наряды.

– Пойдем, – Ната потянула меня за руку, – за вами, переселенцами, так интересно наблюдать, когда вы только привыкаете к нашему миру.

– Посмотрела бы я на вас в нашем мире.

– Ой, нет, – с лица сокурсницы улыбка слетела в один миг. – У нас на третьем курсе целый блок о вашем мире идет. И на экскурсию в самые большие города водят. Жуть, как вы там живете. Дышать невозможно, вокруг люди-люди-люди, тысячи людей, и все толкаются, куда-то бегут, машины не ездят, а проносятся мимо, или наоборот стоят и гудят, будто что-то изменится от этого звука, и люди в них хмурые, недовольные, какие-то замученные. И всего так много, что в глазах рябит. И города каменные, стеклянные, серые, и только крохотные островки зелени в редких сквериках. Нет, я бы не смогла жить в вашем мире.

– А меня не спрашивали, – пожала плечами, – просто забрали из моего мира.

– Тебе не нравится у нас?

– Нравится, очень нравится, но все как-то слишком быстро произошло. Надо просто привыкнуть.

– Привыкнешь. С Домиником, я смотрю, все наладилось, а то он вчера очень уж зол был, а после того, как тебя проводил, сразу ушел. Все у вас нормально? – зарывшись в вешалки с одеждой, спросила Ната.

– Все нормально, спасибо за беспокойство.

– Ну, если что, обращайся, помогу, чем смогу.

Спустя полтора часа мы с Натой вышли из магазина, нагруженные бумажными пакетами, но безумно счастливые. Рубашки, юбки, платья, штаны, чего только мы не купили. Настроение было отличное, впрочем, как и всегда после масштабного шопинга. Особенно когда вещи оказались такими приятными к телу и удобными. Даже сапожки себе купила на осень. И халат. Длинный, мягкий, плюшевый халат мятного цвета.

Народа вокруг стало почему-то больше.

– Блин, не успели до дождя, – простонала Ната.

– Ну, давай зонтики купим?

– Все равно промокнем, – поморщилась она. – Ладно, идем, там зонты продаются, – махнула головой в сторону одного из бутиков.

Я развернулась и столкнулась с каким-то парнем.

– Извините, – улыбнулась я. Высокий шатен улыбнулся и кивнул, перевел взгляд на Натку. Что-то изменилось в нем моментально. Показалось, что его серые глаза даже потемнели. Вновь посмотрел на меня.

– Что, Ладияс, новенькая чертила в ваших рядах, да? – ухмыльнулся, оглядев таким взглядом, что стало мерзко. – А ничего, хорошенькая, твоя? Очередная, которую пропихнули на факультет. Кто тебя объездил, девочка, может, и мне чего перепадет? – спросил меня.

– О, Тир, – расплылась в улыбке Ната, – а ты все не можешь пережить своего провала? Никак не можешь смириться с тем, что криворук? Или твой яд – это оттого, что Малика тебя отшила со всеми твоими сальными шуточками? Наверное, все-таки второе.

– Ой, заткнись, ты на факультете держишься только из-за того, что тебя парни опекают. Что ты им даешь взамен, поделись, а, чем расплачиваешься за помощь? – многозначительно осмотрел ее, я уже отошла от этого неприятного незнакомца к Натке и молча слушала их перебранку.

– Слушай, ты постоянно на что-то намекаешь, вот и про Сашку сразу решил, что ее кто-то объездил. У меня, знаешь ли, мысли всякие лезут, что-то ты так часто об этом говоришь, что мне кажется, что это тебя при поступлении на начерталку кто-то объездил, а тебе или мало было, или обидно, что объездили. Ты там сам со своими проблемами разбирайся, и да, поздравляю с поступлением на боевку. М-м-м, второй курс, второй раз, – хмыкнула она, схватила меня за руку и потащила к выходу.

– Дешевки, – прилетело нам в спину.