Текст книги "Скрипка и немножко нервно"

Автор книги: Светлана Савина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Часть 2

Десять лет спустя.

Тот же дом. В нём практически ничего не изменилось, только нет ширмы и кровати. Сильно хромая, входит Барабанщик. На плече у него – связанный Морфинист с кляпом во рту, не подающий признаков жизни. Барабанщик тащит его по лестнице на 2-й этаж. Навстречу ему выходит Младшая. Она явно беременна, измучена, неопрятна и выглядит гораздо старше своих лет. Единственное, что не изменилось в её облике, – халат. Барабанщик заносит Морфиниста в комнату. Младшая стоит в дверях, «контролируя обстановку».

Младшая(понизив голос): В уголок его клади, в угол! Накрой чем-нибудь.

Барабанщик (выходит из комнаты, запирает дверь): Кусался, гадёныш, (показывает ей руку) Как бы он заразным каким не оказался.

Младшая (обнимает его): Бедный ты мой, намучился.

Барабанщик: Спиртику бы мне – продезинфицировать.

Младшая(спускаясь): Только наружно.

Барабанщик(спускаясь следом): И наружно тоже. Смотри, как глубоко грызанул. Если только наружно – не проймёт. Изнутри надо тоже поддержать.

Пока Младшая прикладывает вату к его ранам, он прихлёбывает из бутылки.

Младшая (обиженно): Слушай, ну ты как маленький!

Барабанщик: Кстати, как он там?

Барабанщик гладит её живот, обнимает её и, напевая мелодию танго, они танцуют. Входит Старшая с букетом цветов, бросает его на стол. Она совсем не изменилась, даже одета в тот же костюм.

Старшая: Привет, голубки! Есть нечего, а они безмятежны, аки пташки. Смотрите! (демонстрирует им кольцо в шкатулке) Нравится?

Барабанщик(без зависти): Здорово! (Младшей) Смотри, какая огранка интересная.

Младшая: И стоит, наверное, тоже интересно?

Старшая: Я не спрашивала.

Барабанщик: И за что он тебя так балует, а? Ну за что?

Старшая: А что, совсем не за что, что ли?

Барабанщик: Ну, мне не понять… Да шучу я, шучу!

Из комнаты Младшей раздаётся шум.

Барабанщик: Сквозняк. Пойду, окно закрою. (ковыляет наверх)

Старшая(суёт шкатулку в руки Младшей): Возьми себе.

Младшая: Зачем оно мне?

Старшая: А мне зачем? Куда я его тут носить буду?

Младшая: А я куда?

Старшая: Бери! Продашь. Он мне ещё подарит.

Младшая: Спасибо… (прячет шкатулку в карман)

На 2-м этаже появляется Мать.

Мать (Старшей): Что за шум у них в комнате?

Старшая: Сквозняк.

Мать: Неудивительно. (Замечает бутылку на рояле) Он что, опять пил?

Старшая: Я не знаю, мама. Я только пришла.

Мать: А в этом доме никто ничего никогда не знает… Кстати, Аполлона сегодня не кормить. Пока не попросит.

Младшая: Что? Возвращение блудного Алы? Его выпускают уже сегодня? И его примут родные пенаты?

Старшая: Мама, это правда?

Мать: Его ценят в конторе. Небольшой, но верный доход он приносит.

Младшая: А с чего ты взяла, что он вернётся сюда? Что он здесь забыл? Ему, в отличие от Старшего, есть куда идти. Вот увидишь, он пойдёт к ней, потому что там его ценят как личность, а не как бухгалтера. Он уйдёт от нас, как Старший, и будет прав. Он заживёт новой жизнью… Да он просто, наконец, заживёт! И все тогда увидят, какой у нас сильный, добрый и красивый был папка!

Мать(Старшей): Уже пять часов. Открой ему дверь.

Старшая неуверенно идёт к двери, отворяет её. На пороге – печальный Аполлон с узелком в руках. Помявшись, он неуверенно входит в комнату, робко кланяется каждой, шепча при этом «Простите…», и замирает, глядя снизу вверх на Мать. Младшая с досады топает ногой и идёт к своей комнате.

Мать (Аполлону): Врач сказал, что мы должны быть ближе к тебе. Поживёшь пока в комнате Старшего. Ничего там не трогай, в шкафы не лазь…

Аполлон: Понял, понял…

Младшая: Опомнилась! Десять лет пыль сдуваешь! Думаешь, он вернётся когда-нибудь? Да ни в жизнь! Под забором подыхать будет, а не вернётся. Он, к счастью, не Аполлон. (Уходит в свою комнату)

Мать: Мебель не двигай…

Аполлон: Ясно, ясно. (Семенит в комнату Старшего)

Мать(вдруг, сорвавшись): Под забором… Да, наверняка, уже подох где-нибудь! Был бы жив – пришёл бы уже, приполз. А подох, – и ладно! Вам наука. Думаешь, легко одному среди людей, среди чужих? Думаешь, не страшно?

Младшая (выбегая из комнаты): Да мы ему чужие были! Мы! У него родных и не было никогда. И уж лучше под забором, чем под твоей подошвой!

Мать: А что ж вы тогда не бежите? Заборов на свете много! Всем хватит. Бегите! Все бегите! Держать не буду.(Уходит к себе)

Младшая: И побежала бы! Гены не дают.

Младшая пинает дверь, за которой скрылся Аполлон, и уходит к себе. Тут же выглядывает Аполлон и проворно протирает дверь тряпочкой. В комнате остаётся одна Старшая. Во время перепалки она готовила себе чай и теперь сидит одна за роялем с полной чашкой чая. Посидев так немного, она встаёт и уходит к себе – в комнату возле кухни. Распахивается входная дверь. На пороге – Старший. На нём смокинг, яркое кашне на шее. Некоторое время он стоит на пороге, как бы не решаясь войти. Потом входит. За ним идут Мария и Секретарь. Мария – молодая женщина такой красоты, что окружающие её, вероятно, должны испытывать муки осознания собственной неполноценности. Держится она чрезвычайно прямо, с высоко поднятой головой. На ней вечернее платье. Секретарь – нечто серое и неконкретное.

Старший: Неладно что-то в Датском королевстве. Обычно все в это время пили чай. Живы ли? Господи, почти ничего не изменилось! Я раньше жил в той комнате. Здесь спали сестры, Аполлон – при кухне, угнетённый класс… (замечает чашку на рояле) О! Кто-то ещё теплится. (гладит рояль) Его всё так же используют в мирных целях. До сих пор для меня загадка – как его занесло в наш дом. И барабаны, и скрипку. Чьи они были раньше? Где жили? И всех их я однажды взял и бросил среди равнодушных к ним людей… Зачем, спрашивается, ушёл, куда? Дурак. Ни дома теперь, ни семьи, ни друзей. (Гладит рояль)

Секретарь: Не забывайте: у вас особняк на побережье.

Старший: Да не об этом речь! Не стоило всё это… (берёт с барабанов папку с отчётностью, вчитывается, захлопывает папку) Стоило!

На 2-м этаже появляется Младшая.

Младшая (в комнату): Да боюсь я его!.. Я здесь постою. Мне вообще нельзя волноваться. (замечает Старшего, который смотрит на неё снизу) Ты знаешь, мне совершенно нельзя волноваться. (издаёт восторженный визг и мчится вниз по лестнице, перепрыгивая через ступени).

Все, кроме Аполлона, выбегают из своих комнат. Сестры виснут на Старшем, Барабанщик смущённо топчется рядом. Мать тоже стоит в стороне. Марию и Секретаря никто не замечает.

Старший(хохоча): Да задушите, девчонки! Пустите! (Младшей) Тебе нельзя волноваться! Да что ж вы делаете? (Барабанщику) Ты? Здесь? Ну, молодец! Здорово! Чувства, значит, возобладали-таки над разумом…

Наконец освободившись от сестёр, он подходит к Матери. Некоторое время они молча смотрят друг на друга, потом Мать обнимает его.

Мать: Вернулся… Слава Богу, вернулся… (поправляет его кашне) Ненадолго?

Старший: Ненадолго. Вот, кстати, познакомьтесь: это мой секретарь, импресарио, шофёр, телохранитель и т. д., и т. п., а это… Мария – моя жена.

Секретаря никто не замечает, все смотрят на Марию. Она с высокомерным равнодушием выходит вперёд, позволяя рассмотреть себя.

Младшая(только теперь замечает смокинг и кашне брата): Ну ты… слов нет! Какой ты стал! Запижонился! С шарфиком… Нет, а что мы стоим? Надо всех позвать: пусть посмотрят, пусть обзавидуются, сволочи! Или нет. Все сюда не влезут. Пойдёмте гулять! Пройдём по всему городу! (Марии) Это недолго.

Старший: Пойдём, обязательно пойдём, только попозже. Дайте, я на вас хоть погляжу!

Старшая: А что смотреть – у нас всё по-прежнему. Вот ты-то как?

Старший: Я? Всё нормально. Точнее, наоборот, натуральный дурдом: гастроли, концерты, записи, приёмы. Голова кругом. Иногда до того доходит – по конторе тоскую. Думаю: «Брошу всё к чертям и – за отчёты!». И бросил бы, моя бы воля. Но завяз по уши: оркестр при мне, два состава… (Секретарь подаёт ему рулон афиш) Жизнь расписана на 10 лет вперёд, включая обеденные перерывы.

Бросает развёрнутые афиши на рояль. Вся семья приникает к ним, потом сестры, восторженно ахая, быстро развешивают афиши по стенам.

Барабанщик: Значит, получилось?

Старший: А как же! Главное – осознать, что человечество – это всего лишь скопище двуногих всеядных. Все из одной помойки. Все равны. А значит, все имеют равные права на свой кусок свободы. Ты – в том числе.

Младшая: Так ты счастлив? Счастлив, правда?

Старший: Я свободен.

Старшая: От чего?

Старший: От обстоятельств, от людей.

Старшая: А разве можно ни от кого не зависеть?

Старший: Нужно! Наверное… Понимаешь, просто ничего на этом свете уже не страшно, когда осознаёшь, что никто и ничто не может причинить тебе вред. А отсутствие страха, наверное, и есть счастье. Каждый из нас – центр вселенной. И весь этот мир – лишь иллюзия, наше субъективное представление о нём. У меня один мир, у тебя другой, у мамы – третий. Согласись, глупо было бы, как центру вселенной, обращать внимание на какие-то житейские маразмы. Ну что тебе может сделать… да хоть кто-нибудь! Что?

Барабанщик: Да что угодно… Жизни лишить.

Старший: Так это не страшно!.. Что-то мы не в ту степь…

Мать (рассматривая афиши): Ты объездил весь мир.

Старший: Навёрстывал упущенное.

Мать: Это тот скрипач помог тебе?

Старший: Нет, я его там уже не застал. (Барабанщику) Смешной у вас городок! Полгода играл там в ресторанах, потом подался в столицу.

Старшая: Сам? Без денег, без вещей?

Старший: Ерунда! У меня была скрипка. Причём, если помните, далеко не новая. Навёл справки в определённых кругах, отыскал одного древнего старичка-коллекционера. Большой авторитет в музыкальном мире! Вернул человеку смысл жизни. Он предлагал всю свою коллекцию за одну мою скрипку.

Младшая: Целую коллекцию! Это какие же деньжищи!

Старший: Да при чём здесь деньги, глупая! Я обещал её ему подарить. Точнее, отдать.

Младшая: Просто так? За бесплатно?

Старший: Ну, не совсем «просто». За имя. Это, согласись, дороже любых денег. Хотя без них, понятное дело, тоже не обошлось. Восторженное изумление прессы, слухи о триумфе за пределами родины (мол, «нет пророка в своём отечестве», «проморгали успех земляка» и т. п.), в конце концов, сплетни о тайном родстве со старичком и известной, но давно почившей оперной дивой (прости, мама!) – это тоже немало стоит. Однако дедулька был упрям и ради скрипки творил чудеса, – через два месяца после знакомства с ним я играл сольный концерт в лучшем зале столицы. В общем, всё оказалось довольно просто и почти безболезненно.

Барабанщик: Ну, а скрипка-то как? Отдал?

Старший: Как же… Старичок, к несчастью, скоропостижно нас покинул. Не дождался. Правда, в последние его мгновения я дал подержать ему скрипку. Утешил, как мог… И не зря. При жизни он так активно намекал всем на наше родство, что меня безоговорочно признаки его единственным наследником. И покатилось: жёны, дети, дома, друзья… (Секретарю) Особняк на побережье! В общем, – жизнь!

Младшая: У тебя – дети?

Барабанщик: И, заметь, – жёны! Молодец!

Старший: Ой, жёны – тема унылая. А дети… Три девчонки, всех назвал в вашу честь. Вижу редко, так что… рассказать особо нечего.

Мать: Что ж не привезли внучек?

Старший: Так то от прежних. Эта (кивает на Марию) недавняя. На приёме в посольстве нашли друг друга. А с теми мы пока в недоумении… Мам, ну что мы всё о мерзком? Чаю бы хотя бы. С дороги, как-никак.

Все: Чай? Да, чай, конечно!

Старшая бежит на кухню и возвращается с пустой коробкой из-под заварки. Все заметались.

Барабанщик: Я сбегаю сейчас! Сейчас!

Ковыляет из дома, пересчитывая по пути мелочь.

Мать: Да постой ты! Вот уж сорвался, спринтер! Что он на свои копейки купит? (суёт деньги Старшей) Беги, догони его! Чай сама купишь – хороший, как раньше. (Старшая убегает) А ведь, пожалуй, один чай и принесут, идиоты. Пойду-ка я сама. (Идёт к выходу, на пороге оглядывается на Старшего) Ты подождёшь?

Старший: Подожду.

Мать уходит. Старший и Младшая – у рояля, Секретарь и Мария – в тени.

Младшая: А мы, знаешь, уже и не помню, когда в последний раз вместе чай пили. Мы и ужинаем каждый сам по себе. И обедаем. Всё как-то развалилось.

Старший: Давно?

Младшая: Да вот ты ушёл, как-то всё и разладилось постепенно.

Старший: А где твой старший? В школе? Или старшая?

Младшая: А ребёнка тогда не было.

Старший: Совсем не было? Выдумала?

Младшая: Нет, он был. Просто не дожил до рождения. Муж мой тогдашний – ну, Квартирант этот, ты помнишь – ревнивый оказался, собственник. Избил меня тогда на свадьбе, как все ушли, – ребёнка и не стало. Я сама чуть не сдохла тогда, – Старшая выходила. Испугалась тогда страшно. «За кого, – думаю, – вышла? Незнакомый ведь совсем человек, чужой!» Но мама сказала: «Раз вышла – живи!» И жили! Полтора года промаялись. Потом он к Подруге моей ушёл. Ну, ты помнишь её… Она на радостях четверых ему за пять лет родила. Потом его за драку посадили, – соседа покалечил… Вот.

Старший: А Барабанщик как же?

Младшая: А он так тогда и не уехал. Остался здесь, на бутылках на свадьбах играл. Грузчиком.… Хотя грузчиком тяжело – хромает, не долечился тогда. Пил. Весь город о него спотыкался. Теперь – нет. Иногда только, но не так, как раньше. Работы, правда, так и нет, но живём потихоньку. Шабашки. Вот сейчас шабашку подкинули. Знакомые наши, – сын у них морфинист заядлый, намучились они с ним, – попросили приютить его, пока не «переломает». Ничего страшного. Надо только смотреть, чтобы он не развязался. Только маме не говори!.. Мама моего не приняла. Так что, мы и не разговариваем с ней почти. Старшая, правда, помогает… Её-то хахаль на повышение пошёл! Не знаю, правда, где и как, но повысили.

Старший: Она всё с тем же?

Младшая: А с кем же ещё? Так и тянется – цветы, деньги, подарки. Ревёт потом над этими подарками. Раз в неделю ездит с ним куда-то к морю. В общем, несчастные люди.

Старший: Детей у неё нет?

Младшая: Нет. Наверное, маму боится.

Старший: Ну, а ты кого ждёшь? Мальчика, девочку?

Младшая: Ребёнка! Да, наверное, уже и не жду. (Истерически смеётся) Ты особо на это внимания не обращай. Это моё обычное состояние в последние восемь лет. Так что, я уже привыкла. Доносить, правда, ещё ни разу не получалось, – перестарался тогда наш Квартирант с воспитанием. Так что, если кто и родится когда-нибудь, я, наверное, только удивлюсь. Представляешь – восемь лет почти непрерывной беременности! Иду на рекорд!

Старший обнимает ее, она утыкается лицом в его плечо, смех переходит в плач. Он сажает её на рояль, садится рядом.

Старший: Ну, вот. Помнишь, как раньше? Болтай ногами и не думай о плохом.

Входит Старшая с сумками.

Старшая: Ой, сейчас гостей привалит – полный магазин. Никто не верит, что ты вернулся. (Мечется с сумками)

Старший: Да брось ты их! Садись, посиди с нами. (Смотрит на сумки) А Аполлон… где?

Старшая: Апа? Да отдыхает. В твоей комнате. (Продолжает метаться)

Старший: А я уж думал… Ну, слава Богу. Отдыхает. Не похоже на него.

Младшая: А его сейчас вообще не узнать. Дерзит, не слушается. Помнишь ту тётку с бухгалтерских курсов? Он тайно с ней встречался! Представляешь, Апа – герой-любовник! Такой конспиратор оказался, никто и не подозревал. А полгода назад случилось страшное – утратил бдительность, тут мама их и застукала.

Старшая: Нет, чтобы упасть в ноги, да поплакать – мол, завлекли, обманули, Апа взбунтовался! Произнёс монолог о загубленной жизни вообще и молодости в частности. Демонстративно разбил мамину любимую чашку, схватил папку с отчётами и хлопнул дверью. Мы тут все стояли в трансе.

Младшая: Даже бухгалтершу не тронули, хотя она всё порывалась аплодировать. Но дальше Апа, видно, испугался собственного героизма, потому как исчез на неделю.

Старшая: Пассия его всё это время бегала по городу, кричала, что мы его тут заперли и пытаем.

Младшая: Потом он пришёл, а мы тут все как раз и были, ругались, помню. И входит Апа – грязный, оборванный, глаза дикие, ссадины на шее. Зашёл и плачет.

Старшая: Представляешь, он неделю по лесу бродил, повеситься пытался. Отчётность в дупло какое-то спрятал, а где – вспомнить не смог. Мы потом всей семьёй ходили – не нашли.

Младшая: В общем, отправили Апу в дурдом. Мы с моим ходили к нему. Он каялся, домой просился. Вот, сегодня пришёл. Ты потом зайди к нему, он обрадуется.

Старший: Зайду… (Старшей) Ну, а ты-то как? Да сядь ты, наконец, успеется! (хватает её за руку, тянет к роялю)

Старшая: Ну что я, маленькая, что ли? (садится на рояль)

Старший: Ну, как творческие успехи?

Старшая: Да как? Как и было – всё так же, всё там же. Пылюсь в конторе.

Старший: И костюм, гляжу, всё тот же.

Старшая: Да у меня полный шкаф нарядов! Только где их тут носить? Висят, ждут чего-то.

Старший: Твой дарит?

Старшая: Мой.

Старший: Щедрый.

Старшая: Глупый. Думает, тряпки компенсируют мне его отсутствие в моей серой повседневности.

Соскакивает с рояля, распахивает шкаф, выгребает оттуда кучу ярких платьев, какие-то шляпки с перьями, туфли на высоченных «шпильках».

Старшая: Нет, ну скажи, куда это можно одеть? Это ж засмеют!.. Духи! (из-под кип белья достаёт несколько флаконов) Духи дарит дорогущие. Где тут с ними гулять? Вот где? Комедия, честное слово.(Осекается, наткнувшись взглядом на Марию; сваливает всё кучей в шкаф) Ни вкуса у этого идиота, ни меры… (бредёт к роялю, садится на него) Ой, позорище… Тебе смешно, конечно.

Старший: Нет, не смешно.

Старшая(тихо): Неудобно получилось. (Кивает на Марию) Подумает – деревня!

Старший: Кто? (словно вспомнив о Марии) Нет, она ничего не подумает.

Входят Мать и Барабанщик с сумками.

Мать: Ну, как маленькие точно. Уселись! Взрослые ведь лбы, пожалели бы инструмент. (Старшему) Эти-то – деревня, но ты – музыкант, столица!

Старший: Ох, мама, а что толку? Просто, когда сидишь вот так, свесив ноги, о плохом думать трудно. Тем более, на рояле. Я и на кладбище себе такой же поставил. В натуральную величину. Только мраморный.

Все: Что?! Где?!

Старший: Рояль. На кладбище. А что? У меня самое оригинальное надгробие, (замечает ужас семьи) Да это так – мелочи существования. Лет пять назад приболел, обратился к светилам медицины. Светила в панику – жить осталось меньше полугода. С перепугу чуть до белой горячки не довели… В общем, задумался о вечном. Нашёл себе приличное кладбище – аккуратненькое такое, зелёное. Место хорошее выкупил – на возвышенности – вид хороший и заливать не будет. Соседи-покойники – сплошь приличные люди: справки у родных наводил; надо же знать, в какую компанию я вливаюсь на столь долгий срок. Рояль мраморный полированный там поставил – вроде надгробия. Ноты раскрытые, на страницах: имя, годы жизни, барельеф. На рояле – скрипка и цветы. Каждый день ходил туда, привыкал. С шампанским, с друзьями. Жену приучил – каждое воскресенье – туда, с цветами, с тряпочкой – барельеф протирать… Правда, как настало время – под рояль, оказалось: рано. Ошиблись светочи наши, анализы перепутали. А уже привык. Хожу теперь туда, как на работу. Все праздники там. Правда, с креслами проблема. Заказал шесть штук, резные – вокруг поставить, но – то мрамор разнородный, то мастер пьян… Так и выпиваем до сих пор, сидя на рояле… Да что вы так смотрите? Мы культурно всегда сидим, без эксцессов, как говорит наш могильщик, музицируем. Я же реквием себе сочинил!

Из тени возникает Секретарь, подаёт Старшему скрипку. Звучит мелодия, что называется «полная светлой грусти». Возможно, грусть даже чересчур светлая.

Старший(оборвав мелодию ещё на вступлении): Это, впрочем, неважно… Девушка там одна не совсем, наверное, нормальная за могилами ухаживает. От нечего делать. А может, просто забитая или запуганная – презирает всё живое. Так влюбилась в меня, чудачка. Точнее, в покойного. Я, чтобы не пугать, сказал, что брат. Об усопшем, как положено, говорил ей только хорошее. Теперь она рояль каждый день полирует, а меня ненавидит. Говорит, устроил из могилы брата пивную с балаганом.

Шумно вваливается подвыпившая Подруга. Теперь она – тётка, безвкусно и ярко одетая. Судя по тому, как часто она оправляет одежду, этот костюм – «выходной».

Подруга: А что так тихо? Как на поминках, ей-Богу! Ну, где мой блудный жених? Покажите, не узнаю. Где владелец этого роскошного авто, перегородившего улицу? (видит Старшего) Ой! Ой! (виснет на нём со слезами) Как вчера ведь, как вчера! Помнишь? (увидев Марию, снисходительно) Твоя? Ты её не кормишь, что ли? Смотреть ведь страшно. Бедная ты моя! (к потрясению присутствующих, Подруга обнимает Марию) А ведь какая любовь была, а! Он не рассказывал? Силы чувств испугался, сбежал. А я назло за другого замуж пошла. (Старшему, с отчаянным весельем) Что, не так?.. Но почему стол-то пустой? Где пир горой? Заманили, обманули… Давайте, подруги, живее! Не каждый день такой праздник!

Все, спохватившись, начинают накрывать на «стол».

Подруга(заглядывая в глаза Старшему): Ну и как ты жил… без меня? И не вспоминал, наверное?

Старший: Не вспоминал.

Подруга: Врёшь! Звезда!.. А я тебя никогда не забывала.

Старший: Это тебе сейчас так кажется.

Подруга: Глупый. Да и я не лучше. Дураки мы с тобой были. Всё ведь могло быть по-другому, совсем по-другому.

Старший: Ничего у нас с тобой быть не могло.

Подруга: Это тебе сейчас так кажется… А я, знаешь, живу плохо…

Старшая: К столу! Ждать никого не будем.

Все рассаживаются вокруг рояля. Мария сидит рядом со Старшим, но выглядит инородным телом в этой компании. Секретарь скромно притулился как-то «на отшибе».

Подруга (Марии): Нет, что ни говорите, а я в ваши годы была лучше!

Младшая: Давно это было.

Подруга: Нарядов таких, конечно, не имела, но в остальном… Тебе сколько лет?

Мария: Двадцать восемь.

Общий смех, так как выясняется, что Мария и Подруга – ровесницы.

Подруга: Да, хорошая косметика, хорошее питание… Вышла бы я за него, осталась бы прежней…

Младшая: Нимфой.

Подруга(Марии): А вот интересно, где же такие красивые люди находят друг друга? Может, забегу туда на досуге.

Мария (растерянно): Где мы встретились? На концерте.

Секретарь: На приёме.

Мария: Да, на приёме… Это мы на приёме познакомились, а встретились – раньше ещё – на концерте.

Младшая: Ой, расскажите, пожалуйста! Ему хлопали? Народу много было?

Мария начинает говорить неуверенно, с трудом подбирая слова, но потом, видя интерес семьи, увлекается и говорит с жаром, становясь в глазах зрителей всё проще и проще.

Мария: Много… Очень много было людей. Мне все ноги в толпе оттоптали… А я вообще случайно тогда туда попала. Шла мимо, смотрю – народ. И все нарядные, с цветами. Я туда: «Что такое?». Оказалось – он… А я ведь и не мечтала уже… Мечтала… А билеты только с рук и втридорога. А у меня и денег нет, совсем, то есть, нет. Но и уйти ведь не могу! А холодно было… А тут гляжу – знакомая личность ползёт с дамой. Ну, я поняла, что – жена (уж больно он грустный плёлся, да и она – та ещё Терпсихора). А он – знакомый этот – часто у нас в Доме бывал и накануне как раз сбежал пьяный, не расплатившись…

Секретарь: В покер папеньке проиграл?

Мария: А? Да! В покер! Я к нему, вроде как толпой прибило, и шепчу на ухо, что, мол, нехорошо: приличный семейный человек… Мол, как расскажу сейчас его супруге, как раскрою ей её заплывшие глазки!.. Он мне, с испугу, пачку ассигнаций сунул: и на билет хватило, и на розу одну. Место мне, правда, на галёрке досталось, но и то – счастье! Он вышел, – зал вскочил, овации! Я весь концерт, как во сне простояла. Он играет, а я стою, плачу… И, вроде, ну что плакать-то? Вот же он – живой, родной такой – вот, рядом, в пяти шагах! А я реву, дура, счастливая, гордая за него. Потому, что вот как может! Зал в полуобмороке… (с досадой) Видели бы вы! Слышали бы! Как он играл, Господи! Как он играл… У меня в груди всё сжалось – и пусто, и больно. (Старшему) Ну, нельзя так играть, понимаете?! Нельзя… Надо же беречь себя, в конце-то концов… Ну, потом, опять же, овации, цветы охапками. А я с этой розочкой, да ещё одета была как… Ну не собиралась же! «Всё, – думаю, – позорище. Увидит – ужаснётся!». Стыдно, а всё равно пошла к сцене. Столько хотелось ему сказать, но смотрю – народу тьма. «Скажу, – думаю, – элементарное «Молодец!». Пока добралась с галёрки, он все цветочки уже захапал и стоял-раскланивался. Бледный, во фраке… И вот я стою под сценой, смотрю ему в лицо и понимаю, что его главное желание сейчас – свалить в гримёрку, плюхнуться в кресло, и чтобы его никто не трогал! И я для него не то что даже пустое место, а пустое место весьма ему неприятное. Хоть и краем глаза не покосился, всё в зал смотрел, а чувствую, – раздражает его моё присутствие, не знает, видно, чего ему от меня ожидать. И возложить бы мне цветок к его ногам, да свалить подальше, чтоб не напрягался, но я же хочу ему сказать, что он молодец! Вот и стою, жду, сияю под сценой, как… А он всё кланялся и кланялся. И, так как я смотрела, не отрываясь, ему в лицо, а он – исключительно в зал, я даже и не заметила, как он у меня, при очередном поклоне, цветочек и цапнул. Профессионально так цапнул – руки отдельно, улыбки отдельно. И я стою, глядь, а роза уже у него! Я только и смогла вымолвить: «Ну, молодец…». И пошла. А что делать? Промёрзла ещё час у служебного входа, поглядела, как он автографы раздавал. Сама не подошла. Он всё равно писал одно и то же, даже не глядя – кому. Прошёл мимо… И таким ничтожеством я себя почувствовала… Я же всё про него знала – до мелочей: про жён, про галстуки его любимые. Я все статьи о нём из журналов вырезала, наизусть их все помнила. Портрет его под подушкой… Надо мной все девчонки наши смеялись… Думала, что не везёт ему с семьёй оттого, что я ему предназначена. Только я, казалось, смогу и понять его и простить, и плечо подставить… А то, что женат, – так не может же он в одиночестве меня дожидаться. Но вот, – думала, – встретит он меня и всё поймёт, разглядит и скажет: «Наконец-то…». И вот – Он – его глаза, улыбка, жесты: всё родное, любимое. А я ему – никто. Просто никто. Меня в его мире нет вообще. И не нуждается он во мне вовсе…

Подруга: Ну, а познакомились-то потом как?

Мария: Познакомились?.. Да как обычно на приёмах знакомятся… Неинтересно это.

Подруга (Секретарю): А вы?

Секретарь: Личный секретарь. Импресарио, Водитель. Всё, что вам угодно.

Подруга: Да мне-то что? Ему – угодно. Холуй, одним словом. За большие деньги пресмыкаетесь?

Секретарь: Спасибо, хватает.

Старший(Подруге): Не трогай его. Сидит – и пусть сидит.

Подруга: Ну, а ты-то чего дёргаешься? Я, может, с серьёзным интересом. Этого хочу себе заказать… как его?.. Мажордома! Даже парочку. Для смеха. (Секретарю) Где он вес подобрал?

Секретарь: На кладбище.

Подруга: У вас там тоже могилка?

Секретарь: Нет. Я просто жил там. В сторожке. В прежние годы, знаете ли, подавал надежды, даже печатался: стихи, проза. Потом деградировал, спился, был всеми отвергнут и отовсюду изгнан. Пробивался подаяниями на кладбище – читал эпитафии собственного сочинения. Кто деньгой, кто натурпродуктом отблагодарит. Так и жил. Но тут, слава Создателю, благодетель (указывает на Старшего) объявился, пригрел, вернул облик человеческий.

Старший: Потешный он. Пьесу сочиняет.

Старшая: О чём же?

Старший: Обо мне. Комедия, наверное.

Секретарь: Да, хожу, наблюдаю. Жизненные коллизии временами столь невероятны, что и самое буйное воображение не родит подобной фантазии.

Старший: Особенно когда ни фантазии, ни воображения…

Младшая: И правильно! Пишите! О ком же ещё писать? Вот жизнь! Слава, цветы охапками, зал в полуобмороке! Слушай, ну какой же ты счастливый. Это какое же счастье, когда тебя так любят столько людей сразу. (Марии) Ты в следующий раз газеты те про него привези, ладно?

Старший: Не стоит. Там обо мне всего два слова: имя и фамилия.

Младшая: А остальное?

Старший: А остальное уже не обо мне.

Младшая: Как же?

Старший: Как обычно: о жёнах, о детях, о галстуках.

Старшая: А помните, я тоже когда-то собирала статьи про певца того? Ведь он для меня был действительно родным человеком, наверное, роднее вас всех. Я ведь жизнь за него была готова отдать. Он для меня и был – жизнь. (Старшему) И ты теперь для кого-то тоже – жизнь. Ты цени это. А то ты, наверное, нос задрал; вон даже её (кивает на Марию) в толпе не заметил. А в этой толпе некоторые, а может и многие, жизнь за тебя готовы отдать.

Старший: Жизнь? А если бы сейчас явился бы к тебе тот парень – певец – и попросил бы тебя отдать за него жизнь? Отдала бы?

Старшая: Сейчас? Да что уж это ворошить…

Старший: Нет, скажи, отдала бы?

Старшая(неуверенно): Отдала бы… Отдала. Что я? Такие люди, как он, должны жить долго.

Старший: Какие «такие»? Молодые, красивые, известные? Таких любить нетрудно… А представь, что он не погиб тогда, что он и теперь жив.

Старшая: Как – не погиб? Ты что? Старший: Ну, предположим! Предположим, что тогда произошла ошибка, недоразумение. А может он сам всё и подстроил – розыгрыш, дурацкая шутка, любопытство идиотское: «А как будет если?..» А получилось страшно, непоправимо: страна в трауре, девицы толпами вдогонку – на тот свет. И, получается, либо светлая память, либо всеобщее проклятие.

Младшая: И вот, через 20 лет, она узнаёт его в толпе иностранных туристов…

Старший: Ты узнаёшь его, копошащегося в помойке у рынка в своём родном захолустье. Ты видишь, что это – он. Почти потерявший человеческий облик, но – он! Точно – он! И что? Жизнь отдать… Ужаснёшься. И мимо пройдёшь. И не оглянешься. И копейки не предложишь, чтобы не унизить былое достоинство. Хотя унижать уже нечего… А вы говорите «автографы»…

Распахиваются двери, вваливаются многочисленные гости – шум, гвалт. Вся семья затянута в эту толпу, Старшего качают на руках, слышны обрывки восторженных речей. Выясняется, что весь город не только верил в Старшего и беззаветно любил его, но и ЗНАЛ об его триумфе, – все «краем уха» слышали об этом, но боялись сглазить и потому гордились молча. Старшая, со словами: «Про Апу забыли!», поднимается на 2-й этаж, распахивает дверь в комнату Старшего и входит. Слышится её вскрик. Все замолкают и смотрят наверх. Из комнаты, как-то боком, робко выходит Бухгалтерша, поправляя криво застёгнутое платье, в тишине спускается со 2-го этажа и выходит из дома. На 2-м этаже появляется Старшая, держа в руках связанные простыни.

Старшая(удивлённо): Через окно забралась…

На пороге комнаты возникает совершенно потерянный Аполлон, дико смотрит на толпу.

Аполлон (отчаянно): А что вы хотите? Я неадекватен. Я не могу отвечать за свои поступки! (уходит в комнату, хлопнув дверью)

Толпа, оправившись от шока, с воплями восторга и негодования, бросается прочь из дома вдогонку за Бухгалтершей. Причём, Мать, сестры и Барабанщик, против своей воли, были увлечены толпой. Старший сначала порывается подняться к Аполлону, но, передумав, спускается по лестнице вниз. В это время, не замечая его, Секретарь подходит к Марии и, с подобострастным поклоном, пытается поцеловать её руку. Мария высокомерно отворачивается.