355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Осипова » Сквозь радость встреч и боль от ран » Текст книги (страница 3)
Сквозь радость встреч и боль от ран
  • Текст добавлен: 7 апреля 2022, 06:02

Текст книги "Сквозь радость встреч и боль от ран"


Автор книги: Светлана Осипова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В конце концов, почти вся мебель вернулась. Хотя на голых пружинах кровати спать не очень удобно, но это было делом будущего. Кстати, в комоде оказалась пара ковров, которые вместо матрацев постелили на кровати, чайный сервиз. Были в комоде папин костюм и отрезы на платья. Повесила мама в шкаф костюм дожидаться владельца, остальное понесла на рынок.

Оставалось найти работу. И работа, наконец, нашлась. Учётчица в столовой при ЗиСе. Сразу выдали карточки, меня устроили в детский сад. Учётчица должна была учитывать талоны, сданные за обед (выдавались рабочим завода), и отпущенное количество порций еды. Завод работал в три смены. Состав служащих бухгалтерии – минимальный. Так что раньше 10 – 11 часов вечера мама работу не заканчивала. Да и потом помню маму ночью, склонившуюся над кучей талонов-карточек, расклеивая их по дням, часам, номерам цехов и ещё не знаю, по каким признакам.

Детский сад заканчивал работу в 6 часов. Сторожиха караулила не ″разобранных″ 2-х – 3-х детей часов до семи. Потом она всё запирала, уходила пить чай, спать. Что делала я?  Детский сад находился где-то на задах Подшипникового завода (он принадлежал ему, но "ЗиС"у там предоставляли несколько мест). От нашего дома я, будучи взрослой, проходила это расстояние минут за 20. К тому же – ключи. Доверить их ребёнку? Потом вопрос – как приготовит ребёнок поесть? Разожжет керосинку? Ведь бутерброды делать было не из чего. О чём будет думать в это время мама… На каком этапе ребёнок ошибётся? Поэтому все вопросы решались одним действием: из детского садика я отправлялась к маме на работу.

Столовая находилась у самой реки, у заднего забора, окружавшего завод. От станции метро "Автозаводская" сейчас можно пройти минут за 15. А тогда там была площадка, на которой собирались аэростаты, на ночь их развозили по городу. Там же была стоянка огромных автомашин – "студебеккеров",  каждое колесо которых было выше меня. Проходить там было интересно, но и опасно. Любопытство увлекало меня под самые колёса, и водитель с высоты своего места меня просто не видел. Помню одного красивого русоволосого парня с ямочками на широких скулах приветливого лица. Он заприметил девчушку, проходящую мимо каждый день, её любопытный нос, который она пыталась засунуть под колёса. Парень весело приветствовал девочку, иногда подсаживал в высокую кабину, показывал какие-то рычаги и рукоятки, рассказывал, как управлять этой огромной машиной. Вид с высоты водительского сидения открывался удивительный, это было парение над землёй, над головами людей, которые сразу становились очень маленькими. А однажды я немного задержалась и, едва завидев меня, другие парни стали, махая руками, зазывать меня: "Светланка, иди скорей, дядя Серёжа уже думал, не дождется тебя, его переводят на другой участок!" Это был грустный день. На прощанье дядя Серёжа прокатил меня вокруг стоянки на своём "студебеккере". Это была военная машина, и катать детей было нельзя, но он хотел напоследок порадовать свою маленькую подружку. Это у него получилось. Теперь, проходя мимо стоянки, я уже никуда не заглядывала, старалась проскочить незамеченной.

Дорога от садика занимала минут 40 – 50. Если я за это время не появлялась, мама отпрашивалась, бежала по моему пути и бросалась к каждому милиционеру с вопросом: "Не было ли несчастного случая?" Но обычно я приходила в срок. Меня приветливо встречал главный бухгалтер Иван Романович. Он был ранен в ногу, хромал, ходил с палочкой. Говорили, что он был суров, малоразговорчив. Но я про это не знала. Он усаживал меня к себе за стол, давал цветные карандаши, бумагу и, урывая минутки от работы, рассказывал короткие сказочки, про что и просил нарисовать. Но главное и первое, что он делал, это кормил меня, то супчиком, то котлеткой, то голубеньким картофельным пюре, но это было горячее и удивительно вкусное!

Послевоенное детство. На откосе у Москва-реки, за заводом "Динамо" мы собирали с какой-то травы зелёные "лепёшечки" – маленькие, с ноготок, сплющенные, то ли заготовки соцветий, то ли плоды, и ели. Что за трава и насколько съедобна? Не знаю, но никто и ничем не пострадал, а ели мы их ещё долго.

Детский сад. Одним из занятий в саду была лепка. Глину нам давали в изобилии, обычную, жёлтую. Но вот на одной из прогулок с детским садом по откосу вдоль окружной железной дороги за Подшипниковым заводом мы нашли голубую глину. Глина – голубая!  Она более упругая, красивая, прочная. Потом, уже учась в школе, бегали мы добывать эту глину и никому постороннему не выдавали, где мы её берем. Наши изделия были самые красивые, не рассыпались и долго стояли в витрине на школьной выставке.

Читать никто, кроме меня, не умел. И часто воспитательница, утомившись с нами, шумными непоседами, усаживала всех на ковёр, давала мне книгу и просила почитать вслух. Все были довольны. Воспитательница подрёмывала в кресле, вполглаза послеживая за детьми. Дети были довольны, потому что я была одна из них, и это совсем не одно и то же, что чтение воспитательницы. Я была довольна вниманием детей ко мне и самим процессом чтения вслух, поскольку большую часть читаемых сказок и рассказов я уже знала и слушать их мне было скучно. Через несколько лет, в школе, произошло нечто похожее. Учительница математики, заметив, что я, на лету схватывая задачу или новую тему, потом весь урок скучаю, вызывала меня к доске, называла новую тему или задавала нестандартную задачу, предлагая самой найти доказательство или решение. Ученицам в классе объявлялось, что вот Светлана у доски вместо неё, Екатерины Васильевны, и все вопросы – к ней.

Дворец Культуры, "ЗиС", потом "ЗиЛ", детский сектор. В библиотеку в детском секторе я пришла, ещё будучи в детском саду. В ней работали две сестры, которые жили у нас в подъезде на 2-м этаже – армянки, Любовь и Мария.  К сожалению, ни отчество, ни фамилию их я не помню. Стыжусь. Они были самоотверженными библиотекарями – просветителями, знатоками литературы. Сёстры не просто выдавали книги, а открывали мир чтения, прививали культуру чтения нам, детям окраины, у которых, в условиях коммуналок, не только книжного шкафа, кровати не у всех были. А покупка книг никак не вписывалась в скудный рацион зарплат. Так что даже при большом желании родители немного могли сделать для развития своих детей. В большинстве же своём полуграмотные родители и сами трёх книжек за свою жизнь не прочитали. Понимая это, библиотекарши были терпеливы, внимательны к каждому маленькому человечку, стремились разгадать наклонности и способности каждого ребёнка, помочь найти и понять свой интерес, научиться плавать в море книг! Мне лично они дали много. Родители, при всем желании, не имели ни времени, ни возможности планомерно направлять меня в путешествии по миру литературы.

Здесь же, во Дворце культуры, работал кинотеатр. До 8-ми часов вечера в кино пускали детей. Билеты стоили 20 коп. Какой был праздник, когда нам удавалось посмотреть какой-нибудь фильм! Здесь мы посмотрели ″Жди меня″, ″Два бойца″. Война только недавно закончилась. Мы все ещё жили рядом с войной. Песня ″Тёмная ночь″ дошла до самых глубин наших детских сердец. Много, много лет, когда я слышу: ″Тёмная ночь, только пули свистят по степи . . .″, что-то замирает во мне, глаза наполняются слезами. А вот песня на мои любимые стихи  ″Жди меня″  не понравилась, музыка убивает выразительность слов.

В начале лета мы получили похоронку, извещавшую, что мой папа погиб в Белоруссии.

 «ЗиС» имел чудесную и огромную территорию для летнего отдыха детей всех возрастов и взрослых – Мячково. Огромный лесной массив, где, не мешая друг другу, располагаются детские сады, ясли, пионерский лагерь, дом отдыха для взрослых. Детский сад выезжает туда на всё лето. Ясли, наверное, тоже. Лагерь, чтобы обеспечить всех детей, делится на три смены. Но он такой большой, что чаще всего дети остаются там на 2-е или даже 3-и смены. Выезжаем мы в начале июня. Головы обриты всем наголо, во избежание завшивления, поскольку с мылом проблемы, а дети из семей с самыми разными уровнями бытия. Девочкам потом, уже в 1946 г, стали оставлять чёлки.

Распорядок дня включает обязательные завтрак, обед, послеобеденный сон, полдник, ужин. В остальное время – прогулки, организованные, когда нас вели в определённое место, и свободные. Свободные прогулки – свободное перемещение внутри территории детской зоны отдыха. А территория эта для нас безгранична. Кроме детского сада и яслей, пионерский лагерь состоит из 14 –16 отрядов, каждый из которых размещается в своём домике, свободно расположившемся в лесном массиве. Одной из границ участка служит маленькая речушка, она течёт вблизи от нашего домика, и в ней невозможно утонуть даже малышам. Нам не возбраняется свободно гулять здесь. Кто-либо из воспитателей младших групп периодически навещает речной берег, таким образом обеспечивая надзор за детьми. Мы целые дни плещемся в воде, копаемся в песке, лазаем по деревьям и кручам.

Организованный отдых заключается в нашем участии в различных "кружках" по интересам. Я занимаюсь в кружке "Умелые руки" и в танцевальном. В "Умелых руках" мы мастерим из подручных материалов: лепим из глины, вырезаем из дерева, мастерим разные поделки из бересты. Бересту и деревяшки собираем сами, уходя для этого в походы по окрестностям за пределами территории. Это самое интересное. Несколько человек с руководителем кружка (а не всей группой) переходят за речку, идут по дремучему лесу, переходят через змеиное болото, что таинственно и страшно. Ведь моё знакомство со змеями уже состоялось, и страх остался на всю жизнь, даже просто вид змеи на картинке повергает меня в ужас. У меня осталось впечатление, что под мостками, по которым мы пересекали болото, копошилось множество змей. Понимаю, что страх мог сделать свое чёрное дело. Вряд ли воспитатели повели бы маленьких детей по столь опасному месту.

В танцевальном кружке разучивают различные, в основном, народные танцы. У меня хорошо получается двигаться, я не забываю фигуры и рисунок движения. Меня всегда ставят первой в группе танцующих. Это вызывает жуткую зависть у одной из девочек, Люды Гуменюк. Она сильно старается перетанцевать меня, выполняя все движения с чрезмерным старанием и излишеством, что приводит к обратному результату. Люда ещё больше злится и старается сделать мне исподтишка какую-нибудь гадость. Она хитрит и, несмотря на сделанные гадости, старается подружиться со мной, изображая доброе отношение.

В конце августа я вернулась домой. К этому времени уже приехали многие дети нашего двора. Приехали два брата – Игорь (наш ровесник) и Олег (года на полтора постарше) Павловы. Они жили в соседнем, 3-м подъезде на 2-м этаже. Их мама, тётя Нюра, дружила с моей мамой, а Игорь родился так же, как и я, в сентябре, но на неделю раньше (поэтому в безнадёжных спорах последний аргумент был: ″я старше!″). Он переболел полиомиелитом, одна нога у него осталась чуть короче другой, требовала специального ботинка. Игорь немного хромает, чуть заметно, что не мешает ему участвовать во всех наших подвижных играх. Вернулась из Средней Азии Нонна,  где была в эвакуации с мамой и бабушкой. Тамара Голиченко, Ада, Юля Белякова, Светлана Тюрина, Галя Кузнецова, Нина Потапова, Инна Эпштейн, Юрка Лемешев (Лемеш), Володя Окороков (Кореец), Витя Смирнов (Телок) – все уже здесь. Дом был большой, в каждой квартире по три – четыре семьи, кроме нашего подъезда, где всего по две. Всего несколько лет, но мы из детей при мамах стали детьми самостоятельными. В большой дворовой команде каждый должен был занять своё место. Лидерство утверждается кулаками. Становление моего сознания происходило до этой поры среди взрослых людей, почти всегда доброжелательных к маленькой девочке. Драться мне было не с кем и незачем. Однажды я прихожу домой в слезах:

– Мама! Меня Юрка Лемеш ударил!.. Мама! А Витька Телок скрутил руки и надавал щелчков!

– Не можешь дать сдачи – жаловаться не приходи.

Таков был ответ моей мамы. Жеёткий, с хорошей долей презрения к дочке-плаксе. Мама не оставила мне выбора. И я начала драться. Девчоночьи драки с царапаньем и кусанием я презирала, драться – так драться по-мальчишечьи!

Во дворе я стала отчаянной драчуньей. Задирать меня перестали. Жалоб от меня больше не было. Зато на меня приходили жаловаться мамы Витьки, Володи. Однажды пришла даже Юркина мама (я разбила ему в кровь губу), что было невероятно: Юрка Лемеш во дворе самый отчаянный забияка и драчун, держит в страхе почти всех мальчишек. Эля дерется немного слабее и не стесняется вцепиться ногтями. Мы с ней приспособились драться вместе. Я хватаю обидчика руками, расцепить мои пальцы, вырваться, почти невозможно. Эля в это время колотит по обидчику кулаками, пока он не взмолится о пощаде. Сладить с нами стало трудно даже совсем хулиганистым мальчишкам. С нами лучше было дружить. Мы в это время больше дружим с братьями Олегом и Игорем. Мы даже стали решать, кто чей будет жених. Я часто играю с Игорем, Эля решила, что её женихом будет старший, более серьёзный Олег.

Ада и Светлана пошли 1-го сентября в школу. Теоретически и я могла бы пойти в первый класс, мне ведь скоро исполнялось 7 лет. Но мама не спешит: в детском саду я под присмотром, накормлена, а если в школу – сама себе целый день хозяйка.

Я снова отправляюсь по знакомой дорожке в детский сад. Я в старшей группе, нам предоставлено больше свободы, но появилась обязанность помогать воспитателям с младшей группой. Другая моя обязанность: до выхода в детский сад ″отоваривать″ продуктовые карточки. К концу рабочего дня продукты исчезают, поэтому обязанность ложится на детей, как только они начинают что-то соображать. Ранним утром, ещё до ухода родителей на работу (а это до семи час.), мы, дети, дружной группой бежим ко входу в магазин, где нам на ладошках чернильным карандашом пишут номера. Оставив кого-нибудь дежурить, бежим домой завтракать. Возвращаемся в очередь, двигаемся, обсуждаем, какой продукт сегодня чем заменяют, хватит ли белого хлеба, какая крупа останется. Отдельным пунктом стоит мука. Это самый серьёзный дефицит, за ней отдельные очереди, часто в другой день. В этот день в детский сад я попадаю хорошо, если к обеду. А позднее идти уже не имеет смысла, и я сразу иду к маме на работу.

На мой день рождения тетя Рая  ведёт нас с Фимой в кинотеатр при стадионе "Динамо". Зал узкий, как коридор, где-то вдали сцена с белым экраном. Мы сидим примерно посередине этого коридора на крайних слева местах. Показывают фильм-оперу "Паяцы". Сначала на экране какие-то чеёные скачущие линии и треск. Но вот звучат первые аккорды: "Итак, мы начинаем". Всё. Нет шума, лузгающих семечек, запахов сырой одежды и крепкого табака. Есть музыка, пение, действие оперы. То, что актеры вместо разговора поют, не вызывает никаких вопросов, то, что поют не по-русски и тётя Рая шепотом читает текст бегущего перевода – тоже не мешает. Это было прекрасно, чудесно, сказочно. Мы с Фимкой запомнили это кино на всю жизнь, и, выйдя на улицу вместе пели запомнившиеся речитативы и арии, воспроизводя непонятные, но запомнившиеся по слуху буквенные сочетания.

 Наступила зима. В детском саду для старшей группы стали проводить занятия  на лыжах. В пальтишках, лыжи прикручены палками к валенкам, но зато на улице, по скрипучему снегу, вдоль всё того же железнодорожного откоса, потом по скверику у ГПЗ, по заснеженным улицам Машиностроения. И опять: почти всем детям лыжи были не известны, а я в заснеженном Искитиме уже находила не один километр в тот, совсем уже далёкий детский садик. Значит, я опять веду группу, а воспитательница, сама не умеющая ходить на лыжах, бежит рядом, показывая, куда идти.

Той же зимой произошел ужасный случай. У меня украли пальто. Мама перешила его из своих старых, но чистошерстяных платьев. Скомбинированное из двух цветов, коричневого и бежевого, оно вызывало зависть у многих, ходивших в грязных рваных обносках, детей. И вот в течение дня оно исчезло. Идти на улицу в 20-ти градусный мороз не в чём. Сдали меня сторожихе и оставили. Сторожиха завернулась вместе со мной в тулуп и села на пороге. А мама, не дождавшись меня в столовой, едва дожив до конца рабочего дня (уход с рабочего места – суд!), побежала по дороге в садик, опрашивая всех постовых милиционеров, благо их в то время было много на улицах города. В конце концов, добежала до нас, завёрнутых в тулуп и спящих сидя на пороге. А дальше? Как добраться до дома? Мамино куцее пальтишко нас двоих не укроет. Значит, мама разделась, укутала дочку, а сама в одном платье, только платок на голове. А путь до дома не близкий. О-хо-хо! Добрались. А что делать завтра? У ребёнка нет ни пальто, ни шапки, ни варежек. Утром надо на работу. Куда девать ребёнка? Мама откопала какие-то старые тряпки и давай из них пальто ночью ладить. Хорошо, что есть швейная машинка. Распотрошила подушку, утеплила пальто. К утру всё было готово. Как ей это удалось? Не знаю. Таких случаев в жизни было немало, когда, оглядываясь назад, не понимаешь: как же она это смогла? Конечно, это пальто не было таким красивым, но от холода укрывало. И то ладно.

Из тех лет, да и более поздних, запомнились ещё походы в баню. В наших коммунальных квартирах нет ни ванн, ни горячей воды. Моемся мы в корыте на кухне, согревая горячую воду в ведре и баке. Раз в 2 или 3 недели мы отправляемся в баню. Баня далеко, у самых ворот Автозавода. Мы едем на трамвае или идём пешком по переулкам и скверам, 20 – 25  минут. Собирались обычно небольшими компаниями: или с семьей моей подружки Эли, или с семьей Павловых, с моими друзьями Игорем и Олегом. Когда чьи-то родители не могли пойти, другие забирали их детей.

На первом этаже расположен большой вестибюль с раздевалкой и буфет. В буфете продают газированную воду с разными ягодными и фруктовыми сиропами, пиво, бутерброды, булочки, позднее появились пирожные. Широкая лестница ведёт на верхние этажи. На всех трёх этажах по левую сторону располагались женские отделения, по правую – мужские. Были там и парильные отделения. На первом этаже было грязновато, уж не знаю почему. Мы поднимались на второй. Сначала мы, разделившись на "девочек" и "мальчиков", входим в просторную раздевалку с длинными скамейками и рядами шкафчиков, которые, кстати, не запирались. Одежду часто оставляем прямо на скамейках – шкафов мало. Ничего не пропадает. Однажды был большой скандал – украли шапку, не сданную в гардероб. Но потом оказалось, что её просто перепутали, вернули через полчаса, когда это обнаружилось. Потом, стыдливо поеживаясь, входим в "помывочную". Большой, затуманенный паром зал, заставленный мраморными широкими скамьями, двигаются расплывчатые от клубящегося пара женские фигуры, гулко раздаются голоса. У входа на скамье или около кранов с водой горкой лежат шайки. Набираем: одну для ног, одну для мыльной воды, одну для споласкивания. Это, если мало народу. А иногда приходится довольствоваться и одной шайкой. Ну да ничего, мы ко всему привычные. Отыскиваем место на скамье, чтобы все свои уместились. И тут – раздолье, разлив воды, можно плескаться и радостно перекликаться! Это не в корыте на кухне, где каждая капля воды – не потрать, не расплескай, не намочи. Но самое приятное ждёт нас, уже чистых и довольных, впереди.

Мы спускаемся в вестибюль, встречаемся с мужским составом нашей группы. Подходим к буфету. Для нас покупают пирожок, а позднее пирожные по выбору и газировку, можно даже два стакана с сиропом тоже по выбору. А в этом банном буфете (под покровительством завода) сиропы очень вкусные: клубничный, грушевый, яблочный, малиновый, вишневый, брусничный, смородинный чёрный и красный и ещё какие-то. Даже сейчас ощущаю вкус той газировки. Взрослые берут пиво и бутерброды. Расходимся к стойкам, дети – сами по себе, взрослые – отдельно. Никто никому не мешает. Получаем каждый своё удовольствие. Потом домой, блаженно усталые, расслабленные.

Походы в баню продолжались до конца 1964-го года, когда я впервые забралась в свою ванную.

Папа вернулся в начале 1945-го года. Поздно вечером, когда я уже спала.

Я проснулась от маминого вскрика. Вижу, как мама и какой-то мужчина бросились друг к другу и долго так стоят. Я поняла, что это папа. Он подходит к моей кроватке, протягивает мне руки:

– Ланка моя!

Я тоже протягиваю к нему руки и говорю:

– Здравствуй, дядя папа Сеня.

А он растерялся. Он сразу не понял, что я уже не знаю, что такое – папа. Ведь столько всего пришлось пережить маленькому человечку! За это мгновение тишины только можно представить, сколько мыслей и боли промелькнуло у него в голове!

Папа подхватывает меня на руки, прижимает к себе. И тут что-то сработало в моём подсознании, я осознаю – папа! Прижимаюсь к его колючей, бородатой щеке и ни за что не хочу отпускать.

Потом он долго рассказывает свою историю. Но полностью я смогла (надеюсь) её понять много позже. К этому времени мы получили уже 2 похоронки – извещения о его гибели.

Солдаты шли по минному полю. Одна из мин взорвалась, но, к счастью, не у него под ногами, а достаточно далеко. Его контузило. Он остался на поле. Его сочли погибшим. На его счастье, поле оказалось картофельным. Наступление покатилось вперёд. А местные жители стали выходить из лесов и землянок, голод погнал их на картофельное поле то ли за остатками уцелевшего с зимы картофеля, то ли чтобы успеть посадить для следующей зимы, благо, что поле разминировано. Вот тут какая-то крестьянка и наткнулась на вроде бы живого солдата. Притащили его в землянку. Стали выхаживать. Много месяцев оставался Семён между жизнью и смертью. Но выходили его. Да и он выдюжил. Поклонился спасителям до земли и пошёл домой.

Шёл пешком, скрывался от прохожих и, тем более, патрулей и вообще военных: у него, ведь, документов никаких не осталось, забрали, когда списали как мёртвого. Так и пришёл он к нам ночью, в начале 1945 года. Жёлтая кожа обтягивает скелет, седые космы волос и седая борода. Ребёнку не трудно было испугаться. Отлежался папа несколько дней и отправился в военкомат – правду доказывать, документы восстанавливать. Военная часть их давно уже не существовала, ничего от неё не осталось. Пока всё выяснялось, подтверждалось, прослеживалось – прошёл месяц. Всё это время числился Семён Осипов дезертиром. На улицу выходить нельзя, война ещё продолжалась. Да и после войны дезертиру на воле не ходить. Карточек  нет. Денег – тоже.

Семён дошёл и держался на одной лишь воле, а как дошёл – расслабился, слёг. Он лежал от полной дистрофии. Врач районной поликлиники сказал, что ему нужно усиленное питание, мясо, овощи, фрукты. А в семье даже теоретически была только одна рабочая карточка – Ирина. Теоретически – потому, что её у мамы вытащили вместе с сумочкой, а потом подбросили сумочку с паспортом, пропуском, записной книжкой, но без денег и карточек. На крошечную зарплату и деньги, вырученные от продажи остатков вещей, Ира покупала на рынке три картофелины. Сваренные картофелины клались на тарелку, за стол сажали дочку, меня, а сами выходили на кухню. Через некоторое время родители входили и доедали то, что осталось, если осталось. Дочка-то сначала не понимала. Потом как-то вдруг поняла, что не видит, как родители едят. Что-то повернулось в её рано взрослеющем мозгу, и она отказалась есть одна, потребовала делить на всех.

Потом, наконец, папе оформили все необходимые документы, он смог устроиться на работу, получил продуктовые карточки.

А потом  КОНЧИЛАСЬ ВОЙНА.

А потом был ПАРАД ПОБЕДЫ!

Праздник, салют. Все устремились на Красную площадь. И мы, конечно, тоже. Море людей, радостных лиц, слёз. Люди всё прибывают, масса стала уплотняться, распорядиться собой стало невозможно. Папа посадил меня на плечи, взял маму за руку и стал прожиматься в сторону моста. Долго ли это длилось, я не знаю. Страх, ужас от чего-то неотвратимого, неуправляемого сковал всё моё существо. Салют мы встретили на мосту. Вид на Красную площадь был прекрасен и ужасен. Толпа прижала папу к перилам моста, и я на его плечах оказалась над зловеще-тёмной водой. Я кричу от ужаса. Мама пытается дотянуться до меня, кричит, чтобы я не смотрела вниз, посмотрела в небо, на рассыпающиеся разноцветные звездочки…. Как и когда всё это закончилось – я не помню. С тех пор ужасно боюсь толпы. Этот страх так прочно засел внутри меня, что также прочно передался моей дочке, хотя не припомню, когда я могла ей это внушить.

А ещё через некоторое время папа получил медаль ″За Победу над Германией″.

1-го сентября я пошла в школу № 501. Школа совсем рядом с домом. Мы иногда, заспавшись, выбегаем за 3 минуты до звонка. Она находится на улице Ленинская Слобода. Нам надо пробежать по нашему недлинному Ослябинскому переулку, повернуть в скверик вдоль Ленинской Слободы, пройти по нему, пересечь улицу, и мы в школе. Можно и сразу из переулка пересечь улицу и пройти к школе по ней, но по скверу – приятнее.

Эля с Нонной попали в класс "Б". Меня мама очень долго не могла записать, так как не могла отпроситься с работы, и я оказалась в классе "Г". Юля тоже попала в класс "Г".

Школа была из-за войны не достроена, таковой она и осталась. Но часть зданий школ были разрушены при бомбежках, а детей после войны набралось много. Много детей-переростков, то есть тех, кого война отторгла от учёбы. Здание школы в виде растянутой буквой "П", 4-х этажное, но боковины имеют только 3 этажа, а 4-ый сияет пустотой: есть каркас, а стен нет.

Но это уже началась мирная жизнь! Ещё мы покупали продукты по карточкам, ещё наши платьишки были в заплатах, ещё мы не всегда были сыты, и лучшим пирожным был кусок хлеба с маслом и сахаром. Но больше не падали бомбы, не погибали наши отцы и старшие братья.

Снова ярко светило солнце, высоко синело небо, зеленела трава, и тихо шелестели деревья.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю