Текст книги "Затерянный исток"
Автор книги: Светлана Нина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
9
Несколькими месяцами ранее Арвиум ворвался в низкий дом Хатаниш, оттолкнув ее престарелую мать. Заметался по комнате, где остались ее подушки, плед и глиняные сосуды для питья. На металлическом столике не было лишь ожерельев из ракушек.
– Они увели ее с собой, – посетовала мать, а в складках ее морщин затаилась влага.
Арвиум скорбно ссутулил внушительные плечи. Граница с Сиппаром испокон веков приносила местным горе.
– Ты же главный в войске. Ты следить за этим должен.
– Я ушел усмирять кочующие вокруг племена.
Арвиум припомнил одурманивающие встречи на исходе сумерек, исступленность Хатаниш, которую он не понимал, вкушая жизнь и не размышляя о грядущем дне. Чем ближе к восточной границе, тем скованнее были девицы, тем больше довлел над ними вердикт семьи и соседей. Хатаниш будто ненавидела его за легкость ступания по жизни, а он был слишком ослеплен зноем и вкусом, чтобы оглядываться на нее.
Хотел ли он заключать с ней союз на глине, хотя бы на пять лет? Должно быть, да, потому что она носила ребенка, а обеспечивать его наследством без этой формальности было бы сложнее. Да и сама Хатаниш будто озлоблялась на него все больше по мере того, как он выжидал время, ни на что не решаясь.
Мать Хатаниш из сословия рожениц прежде пользовалась почетом и покровительством богатых, которые по закону Уммы были обязаны содержать ее детей. Но вот она перестала рожать, растеряв все зубы и приобретя боли в спине. И никто не вспоминал о ней кроме младшей дочери, а поселились они в убогой лачуге на границе с враждующим городом-братом. Мать Хатаниш, вскармливая детей и любя их, не могла и предположить, как сложится ее старость. Лозунги жриц оказались фикцией. Только изначально нищие женщины добровольно становились роженицами, потому что богатым куда больше пристало познавать мир и пить его сок. Первоначально они имели право зачинать от кого хотели, но затем хомут на их шее сдавливался все больше, все чаще богачи, берущие их на содержание, требовали свое. Поцелованные богами матери превратились в никем не защищенных рабынь.
Хатаниш, вслед за матерью, тоже полагала, что таков ее удел. Но появился этот высокий воин, и обе решили, что все сложится лучше. У обеих не было защиты ни от произвола местных, ни от опасности завоевателей.
10
Арвиум не без опасений вступил на неведомую землю Сиппара. К его удивлению, город мало отличался от Уммы, лишь дворцы главных чиновников представали великолепнее, а женщины, покрытые вуалями различной плотности и расцветок, смотрели только себе под ноги. Так же он подивился размаху Сиппара, который жители Уммы считали отсталым на основании менее утонченных межличностных отношений и меньшего разброса законов. Сиппарцы с их строгим регламентом всего вплоть до ограниченной возможности потреблять хмель, должно быть, запутались бы в узлах брачных вариаций Уммы и непередаваемых формах их художественного промысла.
Благодаря словоохотливости купцов Арвиум отыскал Хатаниш в доме влиятельного вельможи, куда вторгся под предлогом негласного обсуждения перемирия, назревающего давно, но недостижимого из-за неуемной жажды Сиппара вернуть себе отобранные земли без сохранения их хрупкого уклада.
Хатаниш полулежала на кушетке из связанного тростника, накрытой изящным покрывалом. Ее ноги и руки поражали своей гладкостью – к покоям владыки ее подготовили тщательно. Умиротворенность ее позы заворожила Арвиума, и он, воспользовавшись тем, что советник главы города отвлекся, подошел к ней вплотную. Хатаниш, не разворачиваясь, повернула голову и остолбенела. Он надеялся прочесть в ее взгляде ликование и упоение грядущим освобождением, а наткнулся на враждебность суженного взгляда. Ярость перерубила изумрудный отклик бледности.
В его голове стремительно пронеслось, что произошло с Хатаниш между их встречами. Жалость и омерзение всплыли следом – она словно потускнела в окраске этого допущения.
– Эта жемчужина ниспослана нам богами, – сладострастно произнес человек, считающей Хатаниш своей собственностью на основании ее беззащитности к непреодолимой силе иерархии.
Хатаниш вальяжно поднялась и, подозвав прислужницу, удалилась, переливаясь бликами серебряных нитей своей облегающей туники.
Вечером Арвиум исхитрился поймать ее в укромном уголке дворца, подкупив ушлых прислужников. Схватив Хатаниш за руку, он вспомнил, как спас ее под упавшей колонной, когда в восточную область Уммы чаяли вторгнуться кочевники. Эти земли никогда не были спокойными. Арвиум недоумевал, почему селяне не оставят их опустевшими. Чтобы заняли эти земли беглые, которым больше нигде не были рады. Воспитаннику дворца, не помнящему родины, невдомек было, что в людях поколениями тлеет нежность к лелеемой почве, жирной после разлива рек и сухой в летний зной.
– Я не желаю возвращаться, – стиснув зубы, заявила Хатаниш.
Арвиуму стало не по себе. Пока она умоляла его узаконить их союз, он ощущал куда большую уверенность. Ее раскрепощенность благодаря прикосновениям другого мужчины будто вселила в нее большую власть. Неужто неверны россказни о грубости сиппарцев? А быть хозяином Хатаниш и единственным хранителем ее детей вдруг показалось Арвиуму насущным. Пусть отвлекается на детей, а не вступает в борьбу с ним…
– Что за блажь, я отвезу тебя домой. Все будет как прежде.
– А что, если я не хочу, чтобы было как прежде? Здесь меня осыпают почестями и лаской. От тебя я получила только стыд и страх будущего.
– Какая же ты… А ребенок?!
Хатаниш молчала, бесцветно глядя на песочные стены.
Арвиум не понимал, вернулся бы он за ней, если бы не это.
– Не смей винить меня в случившемся, – добавила она с хриплой болью. Ее голос стал безотчетно жестоким.
Нежданно припомнила она запах лепешек по рецепту пращуров, разлетающийся по внезапной темени закатов ее родного края. С сестрами, давно умершими от лихорадки, самозабвенно играли они в тряпичных кукол детства такого глубокого, что оно казалось уже смытым и по странности не забывающимся сном. Но Хатаниш не способна была вгрызаться в истинный масштаб, в насущность приволья. Опасаясь жить, она не знала истинного вкуса и цены свободы, в мечтах обитая в небольших покоях, из которых не обязателен выход.
Арвиум не знал, винит ли ее.
– Не виню.
– А что я видела от тебя?!
– Разве ничего?
Хатаниш рассмеялась. Арвиум обдумывал что-то, покусывая губу.
– А что? Ратные подвиги? Золото? Для меня это пустота!
Он схватил Хатаниш под колени, взвалил ее себе на плечо и размашисто направился восвояси, будто вовсе не опасаясь погони. Пусть не смеет ставить под сомнение чистоту его помыслов!
11
Лахама красовалась необъяснимо простым убранством. Отливу ее волос сиротливо не доставало золотых обрамлений, чешуей облепляющих лоб. Амина стояла поодаль и с выдержанным чувством избранности внимала ее витиеватой речи.
– Ты – моя лучшая ученица. Остальные в большой мере испытывают тягу к мужчинам. Я не могу вытравить это из них, растолковать, что это не единый путь, что плодородие уже – не обязательный культ. Сословие рожениц справляется с этим куда лучше неподготовленных девчонок, которых ничему поистине полезному в Домах табличек не учат. А они, пусть и не жрицами, могут стать хоть писцами, хоть пивоварами.
Опустив глаза, Амина подумала, что достигла определенного мастерства в выставлении себя умнее и безгрешнее, чем была на самом деле. Потому что и она, как и остальные девушки, заглядывалась на юношей на базарах и состязаниях. Только она и сама свято верила в то, что говорила Лахаме – до последнего слова, расщепляясь будто на мир идеальный и тот, который преследовал ее своей исконной неотвратимостью. Острый страх перед Лахамой, сладко пахнущий обожанием и отторжением из-за ее целостности и величины, заклеивал Амине рот.
– Безбрачие – не травмирующий обет, а осознанный выбор, – невозмутимо продолжала Лахама, словно Амина не знала ее пристрастий к юношам, которые та обличала в форму необходимости ритуального воплощения перерождений. – А они мучаются из-за него, подумать только!
Лахама помедлила и разморено провела ладонями по своим бедрам.
– Если бы мы только могли ввести единобожие, чтобы прекратить распри, какое божество сильнее…
– Я не понимаю саму эту идею, – с сомнением отозвалась Амина. – Это так же безумно, как и приписывать все достижения разнородного человечества кому-то одному… Ведь любой прорыв, даже приписываемый одному мудрецу, по сути – коллективный труд, обмен возвышением.
– Тебе это кажется вопиющим, а я слышала, что некоторые мыслители и вовсе отвергают идею существования бога в пользу некой пропорции всего сущего. Это разве не кажется тебе безумным? – с усмешкой изрекла жрица.
Амина ничего не слышала об этом и с досадой решила смолчать, чтобы не показывать свое невежество.
– Только представь! Мы вышли из ниоткуда, из глубин воды или лесов… Всего боялись, во всем видели суровую непреодолимую стихию. Все было одним сплошным мифом и борьбой… Людей одолевало истовое желание запечатлеть себя в бесформенных фигурках богинь – матерей, что мы нашли при строительстве храма. Кто знает, какой смысл вкладывали в эти фигурки первые скульпторы? Мы можем только мечтать о догадках об этом. А потом… потом мы поняли, что можем обуздать стихию при обучении от старших к младшим. Наше сознание уже не было столь затуманенным, в нем появились связи, ответы как результат наблюдения и работы… И мы создали великие мифы. Возвели неописуемые храмы. И теперь мы в точке триумфа человечества. Все, что имеем, мы создали сами в силу своей особости, быть может, отчасти природной. Есть от чего потерять голову, верно? А глупцы лишь жалуются на тяжкую судьбу, не желая прикасаться к сокровищницам непрерывной мысли нас как явления…
– Глупцы заняты выращиванием пшеницы, чтобы нам было завтра, что отведать, – робко произнесла Амина.
– Все это суета…
Лахама приподняла бровь, но не стала продолжать, начав иную ветвь темы:
– Думается мне, что древние, не разделяя богов и природу, были более правы, чем мы, возведшие свою тягу к сказаниям в непозволительное измерение религии.
Амина похолодела.
– Ты… отступничаешь?
Лахама устало улыбнулась, будто прощая Амину за ее непросвещенность. Темные кудри выбивались из-под краснеющей меди тиары, которую она медленно водрузила себе на голову.
– Для нас естественно обожествлять небо. Но что если есть на земле народ, подобный нашему, но нам неведомый, обожествляющий время? А, быть может, у них и вовсе нет богов, а они припеваючи живут и без них. Ты не думала о подобном раскладе?
Амина выдохнула, сделав отрицательный жест.
– Знаешь, я не зря тебя избрала. В тебе есть умиротворенное принятие универсума без излишнего замешивания в него своих природных мотивов и потребности выстроить отношения с другими людьми… Ты не будешь вырывать глаза тем, кто противоречит тебе. Это верно, потому что никто ничего не знает наверняка. И не будешь чрезмерно погрязать в ежедневных действах, не стоящих и слова, но беспрерывно обсуждаемых столь многими… Но будь осторожна – как только ты станешь Верховной жрицей, на тебя падет бремя не только выполнять красивые и бессмысленные ритуалы, но и сдерживать народ, чтобы не оказаться на пепелище общих захоронений бедняков.
Амина едва не задыхалась.
– Но… зачем мне это? Постоянно жить в страхе, придумывать вопиющие сказки, лишь бы меня не закидали камнями?
– Зачем?.. – Лахама приостановила перекатывание камешков в счетах, используемых для хозяйственных нужд храма.
– Да. Разве не лучше жить спокойно?
– А как ты будешь влиять на жизни черни?
– А зачем на нее влиять? Чтобы ограбить?!
Лахама рассмеялась. Амина поразилась переливам ее вариаций и смекалке, перетекающей в незащищенность.
– Это не по моей части. Меня привлекает воздействие на их умишки. И тебя должно, иначе делать тебе в этих стенах нечего. Иначе – только привилегия ради монет и раболепия, а это не может не развратить и самую кристальную душу. Хоть мне и жаль будет расставаться с самой сообразительной ученицей. Некоторые из оставшихся хоть и из родовитых семей, а способны только на бездумные кивания головой в такт бубну. Эти идеальные исполнители, которые верят во всю фантасмагорию, происходящую возле алтаря, не понимая, что находятся под завесой конопли.
– Верят? – переспросила Амина. – Или им все равно? И они не спешат вгрызаться.
– Но мне нужна та, – невозмутимо продолжила Лахама гладь своей безупречной речи, – которая расширит мифы, вплетет в них новые вкрапления иллюзии под стать себе. Или выдумает новые ритуалы. Это искусство, дорогая. Нереальность, становящаяся более настоящей, чем обыденный мир. Ремесло избранных. Поскольку мы, по сути, и не понимаем, в каком мире живем по-настоящему – в реальности или зазеркалье, которое так усердно создавали поколениями? И какой сочнее… Жаль только, что это со временем источится, затеряется в песках… Потерянное знание перестает нести свой несокрушимый свет и становится бесполезным, пока его не возродят через века… Если вообще возродят. Вечно наши идеи жить не будут. А потом они придут на ум новым поколениям, и они уверенно будут считать себя первопроходцами.
– Почему ты так убеждена, что религию создали люди?..
– Но не сама же она возникла, как и все остальное, что ты используешь каждый день. И уж явно не снизошла с неба с готовым набором ответов. Потому что в ее основе – наша беспомощность перед фактом наличия собственной жизни. Что позволяет жить во вне, в наркотических мирах, скрашивающих травмирующую реальность. Это символизм, записанный в историю и исковерканный узколобостью.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
