Текст книги "Дама из Амстердама"

Автор книги: Светлана Борминская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Мадам, у вас вырвали сумку, – поднял и отряхнул её от пыли помятый ею музыкант. – Вы меня раздавили, мадам.

Танечка извинилась и, потирая ушибленный бок, огляделась и пошла в полицию.

– А в полицию-то мне и нельзя! – вспомнила Татьяна Андреевна, уже зайдя в комиссариат. – А где тут выход?..

Повернулась и с облегчением вышла. Очень медленно дошла до своего дома…

«Это не мой дом», – отметила она…

И вошла…

На пороге её встретил…

– Мам, почему ты больше не говоришь мне?.. – начал он.

– О чём? – быстро спросила Танечка.

– Чтоб я женился, ма?..

Танечка встряхнула головой и вспомнила, что она теперь вообще-то – мать.

– «Продли свой род», долдонила ты мне до поездки в Россию, – с любопытством взглянул на неё её пожилой мальчик. – «Продли свой род» – ты говорила так, мам!..

– Да-а-а?.. – удивилась Танечка, Она ничего такого не помнила…

Клаус-Иосиф продолжал глядеть без улыбки, и Танечка откашлялась.

– Продли ж его! – наконец сказала ему Танечка и снова повторила: – Продли наш род, сынок.

– Хорошо, я продлю его, мама, – услышав знакомый пароль, засмеялся сын. – Ну, что ты стоишь? Входи.

– А меня ограбили! – переобувшись, буркнула она, ожидая, когда её будут ругать, и втянула голову в плечи.

– Тебя постоянно грабят, мам!.. Ты что забыла? – чмокнул её в шляпу Иосиф.

– Да-а-а? – обрадовалась Танечка.

– Ты будешь ужинать? – из кухни крикнул сын.

– Конечно! Приготовь маме рыбу в молодом вине, – Татьяна Андреевна сказала про рыбу и добавила: – Выпьем по чуть-чуть, Иоська?

– Да, мама. – Клаус-Иосиф надел фартук в кружевах и засунул голову сперва в холодильник, потом в духовку.

МОСКВА

Инспектор Гущин листал ориентировки и телефонограммы за две прошедшие недели – может быть, он что-то пропустил, не заметил, и след его любимой учительницы – здесь, на столе дежурного ОВД?

Он прочитал распечатки происшествий за два последних дня и отложил их – ничего похожего на исчезновение Татьяны Андреевны снова не было, а то, что нашёл раньше, он уже проверил. Юрий Тимофеевич за две недели, прошедшие после исчезновения Панковой, даже поседел…

За окном начинался дождь, громыхнул где-то в стороне слабый гром…

Бумажки кончились, и Юрий Тимофеевич залез в базу данных компьютера на своём столе.

– Так! – через час крикнул он. – Вот оно…

«Найдена гражданка ориентировочно 80-ти лет, без документов. Была доставлена в больницу № 58, где до сих пор в бессознательном состоянии лежит в коридоре. Одета – розовые брюки, длинный свитер из серебристого кашемира. Во рту искусственные зубы стоимостью 20 000 долларов. Причёска – нарощенные розовые локоны средней длины».

– Наши гражданки так не одеваются в восемьдесят лет, – вздохнул Юрий Тимофеевич и окончательно понял – вот оно! Точней – она!

И позвонил в отделение, на территории которого вышеозначенная гражданка была обнаружена.

– Юрик?

– Это я.

То, что он узнал дальше, можно описать в двух словах так. Действительно неподалёку от улицы Застава Ильича две недели назад за мусорными баками была обнаружена подозрительно нарядная для своего возраста гражданка – на вид ей было не меньше девяноста лет, но после того как её отмыли от очисток, оказалось, что выглядит она лет на восемьдесят…

Её отвезли в больницу, где она, не приходя в сознание, произнесла целую речь на иностранном языке, которую долго слушала одна санитарка…

– Ты подойди к ней, её зовут тётя Шура, – посоветовал Юрию Тимофеевичу знакомый оперативный сотрудник из соседнего отделения. – Редкой души санитарочка, особенно, если с утра к ней подойдёшь.

– Любит хлебнуть? – догадался Гущин.

– Больше жизни.

Так Юрий Гущин снова посетил городскую больницу № 58.

Тётю Шуру он узнал сразу – по необычайно добрым и душевным глазам и нетвёрдой походке. Она как раз выносила мусор в огромном мешке из отделения травматологии. Когда Юрий Тимофеевич помог ей дотащить мешок до бака на улице – тётя Шура сразу прониклась помочь ему, во что бы то ни стало, и открыла рот:

– Её зовут Виолетта, а совсем даже не Татьяна! – выложила она главный козырь. – Зря ты сюда пришёл! Это не она.

Больница № 58 была переполнена, люди лежали в коридорах. За ширмой у окна действительно покоилась похожая по описанию гражданка – правда, уже переодетая в безразмерную и застиранную ночную рубашку, но локоны действительно были ярко-розовыми. На первый взгляд – она спала, причём с характерным мужским храпом.

Юрий Тимофеевич просидел у кровати полдня, но ничего не выяснил, дама так и не пришла в себя, и в карманах одежды, которая по описи хранилась на складе, не было ничего, кроме растаявшей карамели и мелких денег – тринадцать с чем-то евро. По истории болезни женщина проходила, как НЕИЗВЕСТНАЯ.

– К ней никто не приходит, только я и ухаживаю… Правда, симпатичная? – Тётя Шура прикрыла ногу Виолетты байковым одеялом.

– Ничего, – согласился Гущин. – А какие у неё травмы?

– Это к лечащему врачу, – скромно потупилась тётя Шура. – У нас железная субординация. – И, покачиваясь, пошла в сторону туалета.

Лечащий врач по памяти перечислил Гущину все травмы неизвестной – сотрясение мозга, ушиб лица, ссадины на руках и мягких тканях ног…

– Скорее всего, её ограбили, – предположил он. – Предварительно стукнув по затылку. И не только, – добавил доктор.

– Почему она в коме? – полюбопытствовал Юрий Тимофеевич.

– И не выводится никак, – вздохнул врач. – Особенности старческого организма… Хотя дышит сама, и сердцебиение нормализовалось уже через сутки после поступления.

– Понятно, но её показания могут пролить свет на исчезновение одной очень славной старушки, – вздохнул старший лейтенант Гущин.

– Поставьте свечку, – посоветовал врач. – Её выздоровлением уже ведают там, – он кивнул на небо, – а не здесь.

Юрий Тимофеевич вышел из отделения и взглянул в небо, Начинался ливень. Юрий Тимофеевич быстро пошёл к своей иномарке и уже через пару минут ехал в сторону ближайшего храма.

НОЧЬ

Ночь в больнице…

Тётя Шура укладывалась спать – сегодня она домой решила не ходить, по сугубо личным причинам. У неё нестерпимо болела голова.

Умывшись, она прошлась по коридору, мимо нескольких не поместившихся в палаты больных, и завернула к ширме.

– Виолетта? – строго спросила она, увидев пятно под разметавшейся больной. – Опять ты описалась? Не ешь, не пьёшь, а хулиганишь! На-ка, посмотри на себя! – И, вытащив из кармана зеркало, поднесла его к лицу коматозной старушки. – И не стыдно?..

Зеркальце в руках тёти Шуры зашевелилось, саму её накренило над кроватью больной и, не удержав в руках, тётя Шура его выронила!

– Ай!.. – тихо пискнула больная и откинула с лица поцарапавший её осколок.

– Виолетта! – басисто удивилась тётя Шура.

– А-а-а-а-а!.. – закричали две старухи, увидев друг друга.

Врач такому чуду не удивился, он лишь нашёл пульс старой дамы, сосчитал его и, велев дать старушке попить, закрылся в ординаторской.

– Что это за страна такая? – попив воды из-под крана из тёти Шуриных рук, спросила Вайолет.

– Россия-матушка! – зевнула санитарка. – Писать теперь в туалет ходи. А то у меня рука тяжёлая, – предупредила она.

А утром Гущину позвонили.

– Кто? – спросил он дежурного.

– Александра Севастьяновна Суворова, – в недоумении повторил дежурный.

– А чего ей? – У Юрия Тимофеевича с утра был полный завал.

– Сам выясняй, – возмутился дежурный.

– Да? И что? Здравствуйте, тётя Шура! – облегчённо вздохнул Юрий Тимофеевич.

– Я послала её к тебе.

– Кого?

– Ну, Виолетту, – медленно сказала тётя Шура. – А что?

– Какую?! – у Юрия Тимофеевича выступил пот на лбу.

– Ту, Виолетту, из-за ширмы, – ещё неспешнее произнесла тётя Шура. – А что?..

– Тётя Шура, а она пришла в себя?

– Неделю назад, – через минуту ответила тётя Шура.

– А что же вы мне раньше не позвонили?! – Едва лишь Гущин сказал это, как у него начисто пропал голос.

– Забыла, – подумав, сказала тётя Шура. – Ты думаешь у меня всех дел – только тебе звонить?.. Мне ещё два туалета мыть.

– А когда вы её послали?

– Час назад. – И Александра Севастьяновна Суворова повесила трубку.

Юрий Тимофеевич выглянул в окно, к отделению быстро шла женщина в розовых мятых брюках и белом свитере.

«А походка двадцатилетней», – недоумённо подумал старший лейтенант, едва взглянув на очень усталое лицо женщины.

– Татьяна Андреевна? – высунулся в окно и крикнул он. Хотя, конечно, это была не Татьяна Андреевна. Женщина вздрогнула и нашла его сердитыми глазами.

– Меня зовут Вайолет, – усаживаясь напротив Юрия Тимофеевича, почти без акцента выговорила она. – Я потеряла сумку с паспортом. Уже не помню, как. Я помню, что сперва упала на капот, потом влетела в лобовое стекло…

– Вы попали под машину?..

– Вроде да. – И недоверчиво посмотрела на него. – Нашли за мусорными баками?.. Меня?.. Нет! – твёрдо сказала она и повторила: – Нет.

Оказалось, она иностранка – Вайолет Грюнгрум, гражданка Голландии.

Юрий Тимофеевич Гущин и Вайолет Грюнгрум переглянулись и поняли, что нашли друг друга!

– Звонить в посольство?..

– Да.

– Вы улетели на родину три недели назад, – через пять минут положил трубку Юрий Тимофеевич.

– Я?..

– Ну не я же, – фыркнул Юрий Тимофеевич.

АМСТЕРДАМ

Уже вторую неделю Танечка грезила… Каждая женщина грезит о ком-нибудь. Она подняла глаза – на неё тоскливо смотрел её мальчик.

– Сегодня зайдёт Пенелопа, – сказал Клаус-Иосиф и поморщился.

Танечка поджала губы:

– А кто это?

– Ну-у, это моя сердечная боль, – неожиданно покраснел сын.

– А раньше ты не мог предупредить? – сварливо поинтересовалась Танечка, ведь мамой быть очень занятно.

– Вот так ты всегда, ма! – поморщился Клаус-Иосиф и махнул рукой.

– Да приводи хоть пять Пенелоп! – разрешила Танечка и улыбнулась.

– Я перестаю узнавать тебя, ма, – обрадовался сын и вздохнул.

– Иосиф! – строго спросила сына Танечка. – Два магазина и эта квартира – вся наша собственность? Так?

Клаус-Иосиф удивлённо взглянул на мать.

– Я снова перестаю узнавать тебя, ма, – сказал он и надолго замолчал. – Ты опять бросила принимать витамины?

Танечка про себя фыркнула и повторила вопрос:

– Я вчера заходила в шляпный магазин дважды – утром и в обед, там был один лишь продавец. А где же был ты всё это время, сынок?

– В баре.

– Ты пил, сынок? – округлила глаза Танечка на пивной живот Клауса-Иосифа, удивляясь, зачем она завела этот разговор. Наверное, ей просто захотелось отвлечься от своих несбыточных грёз.

– В нашем баре…

– В нашем?!

– Я работал в нашем баре «Токийская лошадь», – сказал сын, всё подозрительнее поглядывая на мать. – Что с тобой, ма?

– Я пойду туда, поработаю, – объявила Танечка уже на пороге. – Завтра.

– А сегодня, не хочешь! – подал ей руку Иосиф. – Я тебя отвезу!

– А далеко?

– Увидишь…

– Ма, не позорь меня больше, – сказал ей сын на следующее утро, когда Танечка проснулась и спустилась пить кофе.

– А что, сынок? – спросила Танечка, которая ничего про вчерашний день не помнила.

Клаус-Иосиф положил рядом с её чашкой пакет с витаминами и покачал головой.

– Ты вчера набухалась, ма, – наконец сказал он. – И отплясывала, как матрос! – Клаус-Иосиф поморщился. – Раньше ты пила тихо, ма.

– Я?.. Пила тихо? – покраснела Татьяна Андреевна. – Когда я пила тихо?..

– До России, мам, – Клаус говорил, не снимая зеркальных очков, и вдруг снял их. – Видеть тебя не могу! – И вышел из кухни. – Ты разочаровала нас! Меня и Пенелопу! Зачем ты пела там? Ма-ма…

– Какая ещё Пенелопа?.. Я – пела? – проворчала Танечка, разглядывая незнакомую кухню. – Где я, собственно?.. Сынок!

И вышла на улицу.

– Этот волшебный город Амстердам, – прогудела ей шарманка на углу, и Танечка кое-что вспомнила. Но не всё.

Мимо магазина шляп медленно прошёл седой господин Ольсен.

– А где ваша мама? – с улыбкой спросил он грустного толстяка.

– Наелась клонированных помидоров и сидит отдыхает, – сказал Клаус-Иосиф и снова прикрыл покрасневшие глаза очками.

Рыжая Пенелопа в огромных веснушках только что объявила ему, что с такой свекровью ей ввек не ужиться! Её-то мама – не такая.

«Мы будем жить отдельно от мамы», – пообещал Клаус-Иосиф пересохшим ртом, хотя всю жизнь прожил с мамой и только с ней! Но Пенелопа, тряхнув рыжей чёлкой, вышла из шляпного магазина столь стремительно, что на пол с манекенов полетело сразу девять шляп.

А Татьяна Андреевна в эти минуты сидела на своём обычном месте – в закутке кружевного магазина – и смотрела сквозь тюль на площадь из витрины французского окна.

У неё все мысли были об одном.

– Как же это я?! – вертелась на стульчике она. – Что же я себе там позволила вчера в баре? Перепила и пела? Что же я хоть пела-то?..

Татьяне Андреевне последние двадцать лет не хотелось ни пить, ни петь, ни плясать…

МОСКВА – ДРУГОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

По лестнице навстречу Юрию Тимофеевичу бежал пятилетний сван. В руке у старшего лейтенанта была лошадь. Гущин успел поймать её за хвост на лету.

– Сван, опять твоя лошадь, – возвращая парнокопытную игрушку, сказал Юрий Тимофеевич.

– Она сама скакнула! – грозно выпалил сван и ринулся наверх.

– Шалва, иди домой! – позвал голос сверху.

Другой рукой Юрий Тимофеевич поддерживал раненую по касательной пластмассовой лошадью Вайолет Грюнгрум.

– Ох, – совсем не по-голландски охала та. – Ох! Ох-ох!

– Сегодня уже поздно – переночуете здесь, а завтра я отвезу вас в посольство, – открывая дверь в квартиру, говорил Юрий Тимофеевич.

На Вайолет со стен глядели все Танечкины ученики – две с половиной тысячи детей… Вайолет зажмурилась от их настырных глаз…

– Устраивайтесь! Туалет и ванная… Я вам сейчас яичницу пожарю, – достал из холодильника два яйца Юрий Тимофеевич. И вытащил молоко.

В холодильнике лежал набор кое-каких продуктов, оставшихся от Танечки.

– Ну, я домой! – сказал через пять минут Юрий Тимофеевич.

Вайолет попробовала яичницу, попробовала ещё – и вылизала сковородку, до того та была вкусной. Прежде чем уснуть, включила диковинный ящик, похожий на допотопный телевизор.

– Си-эн-эн! – удивилась фру Грюнгрум и села, подперев щёку. Показывали обычные мировые новости, правда, в чёрно-белом варианте и без перевода.

«Этим летом престарелые граждане города были особенно агрессивны. – Вайолет жадно ловила текст, который читал диктор. – На улице с автобусом столкнулась бабушка пенсионного возраста».

И Вайолет увидела поворот от площади Мармелад к своему дому – показали помятый автобус и довольно упитанную старушку, которая грозила автобусу кулаком. Бабушку Вайолет не узнала, но ей показалось, что на пороге магазинчика, принадлежавшего ей последние шестьдесят лет, она увидела саму себя – в лиловой юбке и безразмерном свитере, похожем на парашют. Кадр промелькнул столь быстро, что Вайолет прикусила губу!

«Кто эта женщина? Я тут! А она – там?!»

И долго не могла заснуть, ворочаясь на узкой кровати в незнакомой, заставленной мебелью комнате… По потолку бежали тени от проезжавших по улице машин, но Вайолет все же заснула.

Когда следующим утром Юрий Тимофеевич пришёл за гражданкой Голландии, он увидел следующее – та жарила из остатков яиц глазунью, а в углу ругался телевизор, голосом Галкина.

– Там, – ткнула длинным ногтём Вайолет, – показывали бар!

– Ну и что? – Гущин пожал плечами.

– Это мой бар, – тихо сказала ему Вайолет.

– Ну и хорошо, – согласился Юрий Тимофеевич.

– Там пела и плясала какая-то старуха в моем кимоно! – кинула горячую сковородку прямо на клеёнку Вайолет.

– Надо же! – удивился Юрий Тимофеевич. – У вас чего ж, в барах старухи пляшут?

– Вот эта старуха! – ткнула пальцем в фотографию на стене фру Грюнгрум.

– Эта?! – С фотографии на стене глядела и улыбалась Танечка. – Ешьте яичницу, и поедем, – поторопил он фру, которая смотрела на него и молча плакала, поглощая яйца.

Юрий Тимофеевич не выносил женских слёз. И мужских не выносил тоже.

А про себя подумал: «Ну, Панкова! Ну, Татьяна Андреевна!»

В посольстве Вайолет Грюнгрум не обрадовались – после месяца жизни в России без документов жила на лбу Вайолет Грюнгрум вздулась, и она стала выглядеть не лучше чем, Танечка, которая прожила в Москве всю свою жизнь.

Тем не менее ей сразу же выписали временные документы и поселили в приличной гостинице. Юрий Тимофеевич попрощался с фру Грюнгрум и, попросив её домашний телефон, прямо с улицы позвонил в Амстердам – в надежде услышать Танечкин голос и спросить у неё, всё ли там нормально и вообще…

Ведь человека, если его любишь – ругать или корить ни в коем случае нельзя!!! Его можно лишь спросить: «Как ты, хороший мой? Ты жива, хорошая моя?»

Только так.

СЧАСТЬЕ МОЁ

– Давайте, посмотрим, что творится в обществе, – говорила Танечка всем, кто пытался её слушать в кружевной лавке на углу площади Мармелад. И при этом обычно добавляла: – Я много ошибалась.

За три недели в Амстердаме у неё появилось три десятка очень хороших знакомых, включая собак и одного хромого пони. Но в основном это были голландки её возраста, которые не сомневались, что Вайолет ездила в Москву делать очередную пластику лица или лечить память… И приходили посмотреть на неё каждый божий день.

Танечка щебетала с ними обо всём и ни о чём, едва показывая нос и полглаза из-под шляпы.

«Я всегда была уверена – моё счастье ждёт меня в другой точке Земли.

Мой суженый… Он дырки проглядел в своём вымытом окне, не встречая меня на улицах, по которым ходит всю жизнь. И вот я здесь». Танечка огляделась на кружевные облака, в которых сидела, и свободно вздохнула.

Она себя чувствовала до крайности свободно в этих облаках амстердамского магазина, как никогда раньше за все семьдесят восемь лет жизни на улице Дубовой Рощи в Москве.

– Ведь это неправильно! – вдруг поняла Танечка. – Мы рождаемся не там и не в то время, где могли быть счастливы. Почему, Господи? Разве виноват ребёночек, в голове и сердечке, которого – россыпь талантов, что родился в Эфиопии, где не проживёт и года? Зачем он родился, чтобы умереть с голодухи?

Голландки её возраста обычно соглашались с тем, что говорила Танечка.

Был вечер, когда в лавку снова зашёл незнакомец.

– Кирстен Ольсен, – приподнял шляпу он. – Я вас вчера видел в «Токийской лошади».

– Вайолет, – покраснела Танечка.

– Орнитолог – специалист по соловьям, – отрекомендовался джентльмен.

– У меня сын – Иосиф …или Клаус, – немного невпопад сказала Танечка, боясь разоблачения. Сидение в лавке с кружевами нравилось ей необычайно.

И в шляпном магазине было так прохладно, что тоже можно было посидеть.

А уж в «Лошади» с токийским разрезом глаз, вспомнила вчерашнюю вечеринку Танечка, она оставалась бы круглосуточно, если бы не раб условностей – Иосиф, устыдившейся своей весёлой матери.

– Я пришёл вас проводить, – открывая перед Танечкой дверь, буркнул господин Ольсен. – Вас ведь ограбили не так, чтобы давно…

– О, да! – вспомнила грабёж Танечка. – Тыща с чем-то евро – фьють!.. И сумку унесли!

И свистнула. Господин Ольсен вздрогнул.

– Сегодня на небе – знаковые звёзды, – на пороге дома стал прощаться господин Ольсен. И поглядел в Танечкины глаза.

– Бинарные – двойные звёзды – согласилась Танечка чуть не плача. Она в школе больше десяти лет преподавала астрономию семиклассникам.

На небосклоне мигала какая-то туманность – Андромеды или что-то вроде неё…

– Если бы мне звёздный атлас, – вслух помечтала Танечка, – я бы сказала не навскидку, что там торчит наверху.

– Ты споёшь мне? – на прощание спросил её новый знакомый.

– А что? Я пою? – поперхнулась Танечка.

– А как же, вчера в «Токийской лошади». «Гори, гори, моя звезда-а-а», – старательно пропел господин Ольсен, безбожно при этом фальшивя.

– В какой – лошади? – Танечка потёрла голову, вспомнив отчего-то про московскую лошадь. – Приходи завтра – я, может, и спою…

– Мама, ты была не одна! – заходя следом за Танечкой, констатировал Клаус-Иосиф. – Что тебе сказал господин Ольсен?.. Ты же всегда высмеивала его!

– Я, – округлила глаза Танечка.

– Всегда, – упрямо повторил Иосиф и покраснел.

– Нет, – помотала головой Танечка.

– Но ты же всё время разговаривала с ним через губу!.. – сын Иосиф презрительно фыркнул.

– Почему? – удивилась Танечка. – Он мне давно по сердцу…

– Ты всю жизнь называла его подкаблучником, – тоном разбуженного ежа выпалил сын.

– Что-о?! Он женат? – У Танечки упало сердце.

– Уже нет, его Анни умерла, пока ты путешествовала и теряла сумки с вещами! – отрезал сын.

– Правда? – ещё не обрадовалась Татьяна Андреевна, хотя вздох облегчения выдал её.

– Какие у вас отношения? Я должен знать, – строго спросил Клаус-Иосиф и снял зеркальные очки.

– Пикантные, – опустила голову Танечка, разглядывая персидский ковёр под ногами.

– Ты сошла с ума! – сказал её сын. И хлопнул дверью кухни. – Я больше не буду тебе жарить рыбу – готовь сама! – донеслось оттуда.

«Почему он злится?» – подумала Танечка и сняла с гвоздя фартук.

– Я знал, что встречу тебя, – сказал господин Ольсен, когда оглянулся, уходя.

О-ХО-ХО!..

– У меня умерла жена, – сказал он назавтра, заглянув ей под шляпу весёлыми глазами.

– Вы её не любили? – спросила Танечка и осеклась.

– Любил, – засмеялся он и объяснил: – Она долго болела, и для неё это облегчение. А сколько вам лет?

– Я ещё молодая! – подумав, сказала Танечка. – У меня ещё кружится голова! – похвасталась она.

– От любви? – с надеждой спросил он.

– Ну, не совсем, – весело сказала Танечка. – «Но это не важно», – про себя подумала она.

И то!

– На могиле Анни ангелы поют, пойдём – послушаем, – предложил голландец.

– Пойдём, – согласилась Танечка, хотя идти на чужое кладбище, даже с ангелами, ей совсем не улыбалось; но господин Ольсен всё смотрел на неё и смотрел.

И так они познакомились ещё ближе. Сами знаете, сперва – увлекательное турне по кладбищу, потом – прогулка в магистрат.

А что?..

– Я охотник и пастух, а всю жизнь работаю в банке, – пробираясь сквозь памятники говорил Кирстен Татьяне Андреевне.

– А соловьи? – вспомнила про соловьёв Татьяна.

– Это для радости – на соловьях много не заработаешь, – пожал плечами Кирстен.

– А почему – охотник и пастух?..

– Не знаю, мне иной раз хочется поохотиться, – засмеялся господин Ольсен.

– И побыть ковбоем?.. – Танечка уже не удивлялась.

– Да, – кивнул он.

– Я знал, что встречу тебя, – сказал он снова.

– Знал, что встречу!

– Я знал.

«Когда же он меня поцелует? – думала Танечка уже четвёртый день. Ей так хотелось почувствовать твёрдость губ господина Ольсена на своих. – А в уме ли я?» – спросила она себя чуть погодя. А потом сказала себе тихо-тихо:

– Не ругай себя. – И повторила. – Не ругай себя! Это – твоё счастье.

– Я полна новых идей! – смачно заявила Танечка в конце их недельного знакомства, и Кирстен захохотал. – Пойдём?.. – начал он.

– Пойдём! – подхватила она.

В том ресторане, где когда-то праздновали его свадьбу, они просидели целую ночь, заказав стерлядь и красное французское вино.

– Я не фру Грюнгрум, – сказала Танечка Кирстену Ольсену, когда им принесли десерт.

– Я понял – фру Грюнгрум ещё та стервоза! – шумно фыркнул господин Ольсен.

– Я – Танечка, – робко сказала Танечка.

– Я понял… Танечка моя, – господин Ольсен пересел и положил свою голову Татьяне Андреевне на плечо. – Я думал, что отпорхал своё, и тут появилась ты, Танечка…

– Ну что ты. – Она потрогала его нос, и господин Ольсен закрыл глаза. Мужчины никогда не показывают своих слёз, считал господин Ольсен. Хотя, что такого в мужских слезах?

Они вышли из ресторана и оказались в самой гуще оживлённого гейского парада. Наряженные трансвеститы шли праздничными шеренгами…

– Мы с тобой в этой толпе самые нормальные, – ограждая Татьяну Андреевну двумя руками, косился на раскрашенных мускулистых мужчин господин Ольсен.

– А мне они нравятся, – разглядывая людей, призналась Танечка.

– Ты что?! – господин Ольсен ревниво нахмурился.

И через день Танечка переехала к нему. Не насовсем, но всё же.

КРУГИ ПО ВОДЕ

Юрий Тимофеевич Гущин звонил по номеру, который дала ему Вайолет Грюнгрум, но – день шёл за днём, а откликом ему были лишь мелодичные гудки из Амстердама…

Настоящая Вайолет ждала из посольства указаний и подтверждения своей личности, чтобы уехать из России.

– Послезавтра, – сказали ей в посольстве.

У Юрия Тимофеевича голова шла кругом от ирреальности происходящего.

– Хоть бы с ней ничего не случилось! – твердил он всю последнюю неделю, в душе надеясь, что Татьяну Андреевну отправят в Москву, когда настоящая Виолетта вернётся домой. Отправят с осторожностью и уважением – как безобидную чудачку, а не как старую мошенницу!

43 МАРТА

В квартире зазвонил телефон! Он услышал его ещё на лестнице.

Гущин успел – он схватил трубку! Звонили из Амстердама, с того самого номера, который так и не ответил ему ни разу.

– Танечка!.. Ты жива?

– Да, – подумав, сказала Танечка.

– Когда вернёшься?

– 43 марта, – снова подумав, ответил Танечкиным голосом голос из трубки.

– Что-О-О?.. Где ты теперь, Танечка?

– В Амстердаме, Юрочка.

– Зачем ты поехала туда и не звонишь?.. – крикнул Юрий Тимофеевич.

– Просто так, – еле слышно сказал голос издалека.

……………………………………………………………………………………………………

– Дважды два – сколько будет, Татьяна Андреевна? – всё-таки спросил Юра.

– Отстань, Юрик! – засмеялась из телефона Танечка.

– А в алфавите сколько букв? – не унимался Гущин.

– Я забыла, Юрик.

Юра постоял, слушая звонкие гудки из далёкого города.

– Только не плачь, – сказал он себе и успокоился.

АВАРИИ НЕ ПРОИЗОШЛО

Они столкнулись внизу.

– На ней мой кардиган! – удивлённо сказала дама, но Танечка уже легко ступала по асфальту и шла к блестящей машине Кирстена.

Рядом с водителем сидел Клаус-Иосиф, он провожал мать в свадебное путешествие.

Белоснежные лайнеры из десятка стран садились и взлетали, пока они прощались.

Он подпрыгнул и поцеловал мать в шляпу.

– Мама, после Москвы ты стала выше? – произнёс он свою коронную фразу.

– Я подросла, – вздохнула Танечка.

– Ма, – сказал он. – Мам, он заглядывает тебе в глаза, ма! Ты заметила, он любит тебя?

– Да, – согласилась Танечка.

– Я всегда мечтал, чтобы Пенелопа заглянула мне в глаза, – вслух подумал Клаус-Иосиф. – Ты вернёшься, если у вас не сложится?

Танечка промолчала.

– Обещай, что ты вернёшься и… я ни слова не скажу тебе!

Танечка покраснела, ей не хотелось думать о всякой ерунде.

Объявили посадку, Клаус-Иосиф вытер слёзы – свои и мамины, и они простились. Каково же было его удивление, когда, вернувшись домой он… увидел родную мать!

ФРУ-ФРУ

Вернулась мать Иосифа, но мало кто это по-настоящему понял, настолько Татьяна Андреевна удачно заполняла её место. Удивились только, чего это она снова стала не похожа на саму себя – вчера была приветливая, а сегодня – заносчивая, как и с месяц назад, до своего отъезда в Москву.

– Фру Грюнгрум после потери документов сильно изменилась!.. Ей даже пришлось пожить в ночлежке, – судачили соседи, когда настоящая Вайолет по приезде не выдержала и рассказала про кое-какие свои мытарства в Москве.

– Что ж она морочила нам головы целый месяц? Меняла наряды и крутила любовь с вдовцом Ольсеном?..

– Хорошо, что меня всё-таки узнали в посольстве, ведь по документам я уже улетела в Голландию! – говорила Вайолет Клаусу-Иосифу… на что тот – снимал и надевал очки… снимал и надевал… снимал и надевал!

Потом ему даже пришлось посетить доктора.

– У вас синдром сенильной фрустрации, – наконец поставил диагноз психоаналитик. – Не курите с недельку!..

Клаус-Иосиф немного обиделся на мать: почему она так и не разжевала ему, что же произошло между ней и господином Ольсеном? Ведь он сам посадил их в самолёт и видел, как убирали трап…

А с другой стороны – он этого и ожидал в душе.

На его же вопрос: «Что там у вас с ним?..» – настоящая Вайолет покраснела до корней волос:

– Чтобы я-а-а… С этим подкаблучником?! Что ты такое городишь?.. Иди, рыбу жарь!

Клаус-Иосиф надел фартук и пошёл жарить. Ему было смешно! Мать снова повторяла, как заведённая с утра и до ночи:

– Продли наш род!.. Продли его, чёрт тебя подери!..

– Продлю, мам! – за ужином твёрдо пообещал Клаус-Иосиф и позвонил рыжей Пенелопе. Потом скинул ей сообщение на электронный адрес. И наконец побрился и пошёл сам, купив большой веник розовых тюльпанов и метёлку голубых гвоздик.

ГОРИ, ГОРИ, МОЯ ЗВЕЗДА

Гущин увидел их однажды…

«Счастливая пара – два сердца нашли друг друга – транслировала в День святого Валентина Си-эн-эн. – Сегодня на мосту Вздохов стояла пара из Амстердама – он и она…»

«Это просто лишь на первый взгляд», – сказал первый диктор.

«Я не думаю, что это – просто!..» – возразил второй.

«Думаешь!» – заспорил первый.

«Какой глупый вывод», – не согласился второй…

Танечка промолчала, разглядывая воду под мостом – она не слышала, как дикторы переругиваются. И не видела, как смотрит, схватившись за бьющее ему по рёбрам сердце, Юра – с другой стороны экрана и за тысячу километров от неё.

Под мостом два длинных парня заиграли на гитарах и запели им.

И через неделю на мосту Вздохов в Венеции стояла всё та же пара – он и она, и им улыбались гондольеры. Это было их любимое место в тот февраль…

– Танечка, – спросил её Кирстен, – если бы ты могла выбирать время, когда родиться, какое б ты выбрала?

– Никогда, – улыбнулась Танечка.

– Почему?

– На земле такой дефицит любви, я не вернулась бы сюда.

– Но разве у тебя не было счастья?..

– Две капли, – махнула рукой Танечка и легко вздохнула.

– А сейчас?

– Сейчас не в счёт. – Танечка протянула старую ручку к солнцу, и сквозь тонкую кожу проступили вены и косточка её руки. – Я уже поцеловала вечность.

На Мосту Вздохов стояли старик и старушка, Луна светила им. Солнце ведь – не очень большая звезда?.. Луна – и вовсе не понятно что!.. А они – две песчинки в вечности.

Две живые песчинки.

Вы нашли свою песчинку?

Ищите быстрее.

19.11.2003 г. от Р. Х.