Текст книги "Дама из Амстердама"

Автор книги: Светлана Борминская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Светлана Борминская

ДАМА ИЗ АМСТЕРДАМА

Танечка Панкова вышла из подъезда, и ей на голову упала лошадь.

Лошадь была игрушечной, из пластмассы, а Танечке шёл семьдесят девятый год, поэтому и лошадь, и Танечка в итоге упали рядышком на ступеньку подъезда.

Когда в ОВД Хамовников поступила телефонограмма по поводу падающих на головы лошадей, дежурный долго вчитывался в информацию и говорил себе:

– Не спеши… Юр, не спеши только! Тут какой-то подвох. – Юрий Гущин, старший лейтенант милиции посмотрел в зарешёченное окно родного отделения и добавил: – Скоро полночь… Выходит, Господи, лошади теперь летают?

И заснул прямо за столом.

Татьяну Андреевну положили в конце коридора травматологии, слева от неё лежал сбитый старичок без сознания, справа кровать была пуста. Она лежала и блаженно улыбалась, глядя в потолок.

– Ничего! Ничего, – говорила она себе. – Ничего, ничего… Я ещё выздоровею.

И щёчки её зарозовелись. Она заснула, свернувшись под байковым одеялом, и спокойно проспала всю ночь.

У неё не было ни копейки денег, и утром, когда она решила вернуться домой, то пошла пешком.

– И пенсионное я забыла, – сказала контролёру, который не пустил её в трамвай, Танечка.

Так за неполных два часа она добрела до своего дома и, набрав код, вошла в подъезд.

– Андреевна! – позвали её сверху. Танечка подняла голову.

– Здравствуйте, Натэла Константиновна.

– Ты извини – это мой внук лошадь уронил, ну, в смысле кинул, – сказала крупная бабушка в очках и при усах с бакенбардами.

– Пять лет, а уже творит насилие, – подняла глаза на соседку Панкова. – Воспитывать надо мальчика.

– Так воспитываем, – развела руками соседка. – Мы – его, а он – нас!

«Паршивец», – про себя оглушительно добавила соседка.

А надо вам сказать, что Танечка всю жизнь посвятила педагогике и только какие-то три-четыре года назад вышла на пенсию.

Она поднялась в квартиру, открыла дверь и поставила чайник на газ… Потом долго глядела на себя в трюмо и, чтобы не расстраиваться из-за бинтов на макушке, пошла в магазин.

Старший лейтенант Гущин на работе для понта курил «Мальборо», а когда его никто не видел – смолил «Беломор». Его очень взволновала и озаботила фамилия потерпевшей: «Панкова Татьяна Андреевна», – значилось в телефонограмме.

Так звали его любимую учительницу.

И после дежурства, сев в свою иномарку, покатил проведывать родную душу в пятьдесят восьмую больницу.

– Старушка? – спросили старшего лейтенанта Гущина в коридоре. – А она ушла.

– Как ушла? – возмутился Юра. – Ей же на голову лошадь упала!

– Так что же? – не поняли его две пьяные санитарки. – Молодой человек! – хором усовестили они его. – Это ж форменная ерунда… лошадь!!!

– Да! – подтвердил возникший из перевязочной травматолог. – Вот если бы слон!

– Тогда – да! – согласились санитарки. – Если б слон – полный кирдык!

И Юра Гущин, оглядываясь на эскулапа, вышел на улицу.

ВЕЗЕНИЕ

Татьяна Андреевна почти дошла до магазина, ей осталось идти пол-улицы и свернуть за угол, как вдруг увидела – со стороны Заставы Ильича ей наперерез бегут два молодых человека, по виду – беспризорники. В руках у первого было что-то пушистое и розовое.

Татьяна Андреевна посторонилась и даже встала немножко за мусорный бак ближней помойки – у неё чуть-чуть кружилась голова.

Беспризорники, топоча, пробежали мимо. Панкова вздохнула и покачала головой в бинтах. Один из них потрошил сумку на ходу и, вытащив огромный лаковый кошелёк, быстро сунул его себе в карман.

– Бляха-муха! – крикнул он, и бросил сумку в мусорный бак, но промахнулся, и сумка упала почти на Танечку, чуть не сбив её с ног. Как прежняя лошадь из пластмассы…

Но Татьяна Андреевна отпрыгнула.

– Верчёный, беги!..

Мимо, кашляя и матерясь, пробежали два милиционера.

Панкова крикнула:

– Сумка! – И ногой подвинула её от себя. Сержант обернулся, чтобы буркнуть:

– Отстань, бабка! – и бросился в ближайший двор. – Я наперерез!.. – крикнул он.

– Какой невежливый мальчишка! – вздохнула Татьяна Андреевна и трясущейся рукой подняла и открыла сумку в розовом бисере.

Через час вернулась домой, волоча чужую сумку по земле, у неё всё сильнее кружилась голова.

Танечка села на стул у окна, накапала валидола на кусочек хлеба и вытащила из сумки большую кружевную шляпу. Повертев её в руках, отложила и стала рыться дальше.

У неё вдруг загорелись глаза – в сумке лежали серьги! Огромные перламутровые цветы с жемчужными каплями в розовой середине. Если бы у неё были проколоты уши, она всенепременно надела бы их на себя. Но Танечка забыла проколоть уши ещё в тридцать втором году, а в сорок первом было не до ушей, а потом не нашлось лишних денег на золотые серьги, а когда нашлось, Татьяна Андреевна была уже старая.

Она поцеловала чудесные серьги и, закрыв глаза, помечтала немного, вспомнив себя – молодую хохотушку, какой была долго-долго. Чуть ли не вчера Танечка перестала хохотать…

В сумке ещё что-то лежало и оттягивало её, и Татьяна Андреевна извлекла и разложила на клеёнке – паспорт… билет… и маленький мобильный телефон в батистовом кошельке…

– Ой! Ой! – сказала она, прочитав данные паспорта.

На билете латинским шрифтом было написано какое-то слово… Татьяна Андреевна полезла за очками, но голова у неё закружилась, и она решила просто посидеть, пока кружение окончательно не оставит её голову.

ЧУДАЧЕСТВА

Старший лейтенант милиции Юрий Гущин вышел из городской больницы № 58 и остановился под козырьком. Начинался мелкий встречный дождь. Юрий Тимофеевич втянул голову в плечи и быстро пошёл к машине. Сев в неё, он задумался.

Если бы речь шла о каком-то другом человеке, возможно, он не стал бы так волноваться, но Татьяна Андреевна Панкова, его первая учительница, значила для него в жизни столько же, сколько значит для каждого из нас родная мама.

История жизни Юры Гущина во втором классе начальной школы, когда он остался без родителей, могла бы прерваться или пойти совсем не по тому сценарию, который приятно почитать.

Так уж вышло, что до своего совершеннолетия Юрий Тимофеевич Гущин проживал у Татьяны Андреевны, она его самолично проводила в армию, она же и встретила, купив парню новый синий костюм с «искрой». И у неё в квартире гуляли все его друзья на Юриной свадьбе пять лет назад…

Юрий Тимофеевич тихо завёл машину и поехал на улицу Дубовой Рощи, где проживала Панкова… Юра опекал свою старенькую учительницу уже несколько лет, у неё были серьёзные нелады с памятью.

Пятиэтажка с четырьмя подъездами, знакомая ему не по фотографиям. Даже запах в его бывшем подъезде остался прежний – пыль пополам с мелом. Попахивало немного коноплёй на четвёртом этаже, Юрий Тимофеевич поморщился и взбежал на пятый. Шумно выдохнул, квартира была открыта! Его это обрадовало, значит, Татьяна Андреевна дома, а запираться она забывала. Переставши год назад бояться жизни.

– У меня глаза, как фонарики, – любила повторять Танечка на старости лет.

– И что? – ругал её Юрий Тимофеевич. – Закрываться надо! Кругом маньяки, Андреевна!..

Но Татьяна Андреевна забывала и не такое, хоть тресни!

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и толкнул дверь, она раскрылась внутрь, и он вошёл в тёмный коридор.

Большая квартира с тенями на потолке и фотографиями любимых учеников на каждой стене. Юра подошёл и отыскал себя на одной из них.

На него смотрел ушастый чёрно-белый Юра с белобрысым вихром – такой, каким ему не быть уже никогда. Рядом на траве лежал спущенный мяч, и тот пацан, каким он был, улыбался хитрой улыбкой, не разжимая губ.

– Как дурак, – хмыкнул Юрий Тимофеевич и почувствовал такой укол счастья, что его кинуло в озноб.

– Андреевна! – позвал он, хотя понял, едва вошёл, – в квартире никого нет. Тишина стояла вроде тихого дождя на улице, ничто не шелыхалось внутри жилища. Человек в квартире был один – он сам.

На столе лежала записка, написанная чудесным крупным почерком…

– «Мне нужно… вернуть Вайолет… билет и сумку, – прочитал Юрий Тимофеевич вслух. – Купить хлеба… Заплатить за газ со светом…

Где ты, Юрик?.. У меня болит голова…»

Юрий Тимофеевич тяжело вздохнул и задумался.

Он также молча и нахмурившись, проверил кухню – газ, зашёл в ванную – вода не лилась, электроприборы в двух Танечкиных проходных комнатах не были включены в розетки. Юра закрыл шпингалеты на окнах и вышел на лестничную площадку.

Закрыв ключом с гвоздя Танечкину дверь, Юрий Тимофеевич стремительно стал решать, с чего начинать поиски… Повернулся и вздрогнул – с лестницы на него пристально смотрела незнакомая толстая бабушка. «Наверное, поменялась с кем-нибудь?» – подумал Юра и сделал шаг к ней, доставая из цивильного костюма удостоверение.

– Вы видели её после больницы? – Забирая удостоверение, Гущин быстро добавил: – И что она сказала?.. Как она себя вела?

– Как обычно, вот только, – дотошная бабушка помялась.

– Что?! – быстро спросил Юрий Тимофеевич.

– «Есть нужно часто и помногу!» – сказала она. Бабушка выпалила это и запнулась, видимо, не решаясь повторять всё, что Татьяна Андреевна сегодня наговорила ей.

Гущин усмехнулся:

– На неё не похоже, – представил он субтильную Панкову. – И это всё?..

– «Замуж надо выходить не меньше десяти раз!» – Бабушка удивлённо развела руками. – Да-а-а!.. Так и сказала.

– Да не могла она такого произнести, – засмеялся Гущин. – Она и замужем ни разу не была!

– «Но самое главное – не умирать!» – не слушая старшего лейтенанта, закончила бабушка и рубанула воздух рукой.

– Мудрая!.. – согласился Гущин.

– С ума сошла! – шёпотом сказала соседка. – Как же не умирать-то?.. Хочешь-не хочешь, а сами понимаете… – тихо закончила она.

– Понимаю, – вздохнул Юрий Тимофеевич, спускаясь с ней на третий этаж.

Когда Гущин зашёл в квартиру посмотреть на лошадь, на него с пола пристально глянул пятилетний карапуз в усах из варенья. Сзади на ковре стояла та самая серая лошадь в яблоках – взнузданная и в седле.

Старший лейтенант взял её в руки и приподнял:

– Килограмма три с половиной?.. – взвесил лошадь он.

– Отдаааййй! – прыгнув Гущину на правый ботинок, завопил карапуз.

– Шалва, ты дядиной ножке бо-бо сделаешь! – басом усовестила карапуза бабушка.

– Ничего, дяде почти не бо-бо. – Юрию Тимофеевичу пришлось вернуть лошадь.

– Я знаю её только с хорошей стороны, – провожая лейтенанта, сказала соседка. – Славная была старушка…

– То есть – как?.. – насторожился старший лейтенант.

– Была и есть! – торжественно поправилась соседка и поспешила закрыть за ним дверь. – Но сами знаете, какое у нас движение на перекрёстке! – высунулась она через секунду.

Гущин спустился на первый этаж, постоял и вышел на улицу, в кармане его лежал ключ от квартиры любимой учительницы. Сам Юрий Тимофеевич жил на соседней улице. Также запасные ключи имелись у подружки Панковой на втором этаже, которой сегодня не было дома, как ей Юра долго не звонил. Даже постучал с минуту – подружка плохо слышала.

Никого дома не было. Или же глухая старушка крепко-накрепко спала.

Одно из двух.

ФАРТ

Когда инспектор Гущин, вернувшись в кабинет, который он делил с тремя инспекторами, листал сводки происшествий…

…Татьяна Андреевна в своём сером плаще стояла у стойки вылета аэропорта Шереметьево и вглядывалась в толпу пассажиров, она всё узнала про самолёт в Голландию: он вылетал ровно через час сорок пять минут.

«Не всё так плохо, – твердила про себя она, уставшая до этого стоять в центре зала. – Если бы не сумка, я бы никогда не увидела аэропорт. А тут – красиво…»

Татьяна Андреевна стояла, разглядывая группы людей, и ждала. Она держала пушистую сумку так, чтобы её сразу увидела растеряша из Амстердама.

На Панкову никто не обращал внимания.

Огромный пассажиропоток в тот день захлестнул воздушный вокзал Шереметьево.

Через час Танечка заволновалась по-настоящему – что сумка, подумала она?.. И вытряхнув из неё шляпу, надела на себя, а через десять минут вытащила чудесные серьги, которые при ближайшем рассмотрении оказались вообще-то клипсами, и надела их также, прищемив непривычные к подобной красоте уши, а паспорт и билет взяла в руку и помахала ими.

И тут к ней подошли двое.

– Пройдёмте с нами, мадам, – взглянув на билет, сказал высокий конопатый блондин со значком на левой стороне синей форменной куртки. «СЕКЬЮРИТИ» – прочитала Татьяна Андреевна пересохшими губами. И голова у неё закружилась…

Её взяли под руки и повели, Танечка шла, оступаясь… Она ни слова не понимала; сперва один, потом второй, вежливо наклонялись и что-то выспрашивали, потом девушка в форменной синей блузке принесла ей сок.

Татьяна Андреевна не сделала ни глотка, только загадочно улыбалась, у неё страшно болела голова; и вместе с толпой бело-розовых туристов она оказалась на борту лайнера. Никто не заметил её старого серого плаща в той пушистой ватаге западноевропейских стариков. Танечка села на место у окна и, пригубив шампанского, посмотрела по сторонам.

Ей вдруг стало интересно. Ей давно не было так интересно, как сейчас, и она захохотала. Не очень громко, но весело!

– Весёлая фрау, – сказал ей стюард, забирая пустой бокал.

Самолёт уже взлетел, а Танечка всё хохотала, кто-то тоже начал улыбаться, а кто-то обиделся, но всё это было уже неважно.

Причём – навсегда.

Танечка Панкова вдруг поняла, что живёт.

– Не будите меня, – попросила она седого немца, вспомнив фразу из учебника.

– О, фрау! – развёл руками герр, показывая белоснежную челюсть с непомещающимся во рту языком. – Я-а! Я-а!..

– Ты! Ты! – передразнила его Танечка заплетающимся языком.

Шампанское с непривычки оказалось необычайно крепким, и сон не заставил себя ждать.

«Как же я в Амстердаме с амстердамцами говорить-то буду?» – проснувшись, задала себе вопрос Татьяна Андреевна и, отстегнув ремень безопасности, пошла в туалет. Ножки бежали сами, «как на пружинках», самолёт ей нравился… Такой она была всю свою жизнь, за это её и любили ученики.

– Кола? Бренди? Сок? – спросил её прежний стюард по возращении.

– Мне бы шампанского, – разгулялась Танечка под восхищённые взгляды немца.

И снова заснула!.. И спала бы долго. Не меньше часа, но самолёт делал круг, подлетая к Амстердаму и в сумке, которую она кинула в ногах, вдруг послышалась музыка…

Она не вняла настоятельным просьбам стюарда ещё в Москве отключить все телефоны. Она просто забыла про чужой телефон в сумке.

Когда Татьяна Андреевна взяла запевшую «Моцартом» трубку, то сначала не разобралась, о чём говорит голос из неё… Но на десятом слове вдруг начала различать смысл сказанного.

– Мама! Мама! Не молчи только, – сказал мужской голос, и Танечка поняла – с ней говорит её сын. – Клаус-Иосиф! – первым делом представился он. Какой сын?.. Танечка ни разу так и не взяла на себя ответственности хоть кого-нибудь родить.

«Ты не мой сын!» – хотела признаться Танечка, но на всякий случай отозвалась:

– Что, мальчик мой???

– Ма, я жду на выходе пять-«Д»!

………………………………………………………………………………………………

Татьяна Андреевна и не заметила, как после удара лошадью по голове вдруг заговорила на трёх языках. Причём бегло!

И в нашей истории – это ещё не самое удивительное.

Продолжим?

Я-а! Я-а!

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА

«5-Д» – висела в самом центре зала красно-белая пятерня с цифрой! Панкова Татьяна Андреевна, как сомнабула, потопталась, глядя по сторонам, и, зевнув, ступила на движущуюся дорожку. Её слегка занесло с непривычки, но она устояла и удержалась…

– Молодец, Танька! – сказал ей вслед немец-сосед.

Жёлтый сыновний автомобиль с наваленными на переднем сиденье журналами и пакетом…

– Щас, ма, – подпрыгнул и чмокнул Татьяну Андреевну прямо в шляпу сын. И кинул журналы на заднее сиденье. – Ма, после Москвы ты стала выше?! Ешь, ма! – И вручил ей пакет. – Ма, а где багаж? – Клаус-Иосиф огляделся.

Танечка пожала плечами и показала сумку, потом, подумав, протянула ему.

– А кофр? – Клаус-Иосиф занервничал.

– Какой?.. – набив рот пончиками, устало спросила Танечка по-русски.

– Мама, тебя опять обокрали! – засмеялся он, и Танечка не стала рассказывать правды, разглядывая из-под шляпы родного сына.

«Нежадный», – про себя вздохнула она, панически боясь скупых и лапидарных, и ещё Танечка, когда прошли её дни и наступили вечера, боялась, что к ней станут относиться, как к старой рухляди.

Очень боялась.

И ещё она поразилась – её сын был похож на пригожего молочного поросёнка под хреном. В хорошем смысле. Цветущий поросёнок лет пятидесяти, только петрушки с укропом не хватало в зубах. Красоту дополняли очки с зеркальными стёклами и гребень в длинных волосах…

«Может, и правда – это мой сын, а я просто запамятовала, а что – вполне вероятно», – подумала Татьяна Андреевна (не забывайте, ей шёл всё-таки семьдесят девятый год). И продолжила набивать рот пончиками. И потом нисколько не пожалела, что промолчала.

Промолчать иногда – колоссальный талант.

«Сын» тараторил до их дома без умолку, правда, несколько раз протирал глаза под очками, видимо, напрочь не узнавая родную мать под знакомой шляпой из брюссельских кружев. Сын был Танечке по плечо, и она его немедленно полюбила. «Как самого родного», – поняла Татьяна Андреевна сквозь кружение в собственной голове, разглядывая Клауса.

Она и не помышляла, что полёты на самолётах так укачивают, но так оно и было – вы-то знаете!

Вам и не такое известно!

ПОИСКИ

К вечеру Гущин снова зашёл на квартиру к Панковой, но дверь была на замке, и записка, которую он повесил на ручку, болталась и шевелилась от ветра из раскрытого окна. Он медленно вышел на улицу и огляделся…

– Здравствуйте-здравствуйте!..

– Здоровьица вам! Здоровьица!!!

– Настроеньица!..

Старший лейтенант Гущин поднял глаза. Напротив его раскланивались две бабки.

– Многоуважаемые гражданки, вы Андреевну не видели сегодня?

– Ни сегодня! – подскочила первая бабка.

– Ни вчера, – притопнула вторая.

– Ни позавчера!

– Ни того дня…

– Ладно, дамы! – Гущин устал слушать и откланялся.

Куда могла пропасть семидесятивосьмилетняя бабушка, если из больницы она-таки вернулась домой? Сама – на своих ногах, и вышла оплачивать коммунальные услуги. Не дошла до сберкассы, – проверил Юрий Тимофеевич; и в булочной на углу её не видели, – обстоятельно вспоминала и не вспомнила Панковой контролёр-кассир той самой кондитерской. Оставалась Вайолет, которой Татьяна Андреевна собиралась вернуть сумку, билет и паспорт…

– Вайолет – винегрет, – шёл и повторял Юрий Тимофеевич. – Имя какое-то не татарское. Может, Виолетта?

«Коза старая – чего ты ищешь – упала на улице – оттуда в морг – никто и не хватится… Задала мне работу!» – шёл и утюжил про себя любимую учительницу старший лейтенант.

АХ, ЭТА НОЧЬ!..

Кровать, на которой спала эту ночь Танечка, была раза в четыре больше её собственной – не кончалась и не кончалась. Танечка даже заблудилась в ней, когда ночью захотела в туалет. Едва сползла и уже бегом помчалась – и успела!

Утром она прихорошилась перед зеркалом и вышла из комнаты.

Дом, в который она попала, был исключительно неплох: в нём даже пахло, как в бору, фиалками. Танечка шла по мягким ступеням лестницы на первый этаж и напевала…

«Серьга в правом ухе – гей, а у него – в левом! Не гей!» – думала Танечка, разглядывая складного и незнакомого мужчину на кухне. Тот варил кофе и курил. Танечка кашлянула, он обернулся, вытаращил глаза, кофе взорвался и вылилось на плиту!..

И утром состоялся их первый несладкий и решающий разговор (вчерашний не считается):

– Ма, ты не похожа на себя… Ты много там пила, мама? – наливая в две стеклянные чашки остатки кофе, спросил мужчина и, не скрывая отвращения, посмотрел на неё. Потом достал очки и надел их.

– Где? – покраснела Танечка.

– В России, – докурил марихуану мужчина, похожий на пригожего молочного поросёнка. – У тебя и голос изменился и цвет глаз, – добавил он.

– Разве? Ты кто? – удивилась Танечка, к утру напрочь забыв, что она теперь – не одна. – Разве у меня есть сын?

– Не шути так, ма! Я Иосиф… твой сын! – строго поправил её Иосиф. – Ты пойдёшь сегодня в магазин?

– За хлебом? – спросила Танечка, принимая из его рук чашечку кофе.

– В наш, ма! – Сын пристальней взглянул на Танечку. – У нас два магазина: шляп – внизу и брюссельские кружева – на углу площади Мармелад.

– Правда? – испугалась Танечка, расплескав кофе.

– Мама! – строго повторил сын. – Не шути так! Ты в какой сегодня?

– Я – в кружева, – сказала Танечка, подумав. – А зачем мне туда идти, сынок?..

– Посидишь за компьютером.

– А, ну конечно, – сразу согласилась Танечка и пошла за угол. Там действительно весь в кружевах утопал маленький магазинчик с продавщицей внутри.

– Хелло, Вайолет! – сказала ей девочка с распущенными волосами и встала.

Танечка села на её место и огляделась… В магазин зашли две покупательницы, продавщица кинулась к ним.

Татьяна Андреевна сфокусировала свой взгляд на мониторе. И сама не заметила, как продолжила раскладывать начатый «пасьянс».

Вечером состоялся второй решающий разговор.

Он вошёл в дом и первым делом закурил – вчера должна была прилететь из России его мать, и он встретил её, но…

Мать была не похожа на саму себя!.. Когда Клаус-Иосиф снимал зеркальные очки – перед ним стояла какая-то странная и подозрительная старуха с грустными глазами… Он их быстренько надевал и, в дыму она снова становилась похожа на его мать.

Танечка, напевая, вошла с улицы в дом, и снова наткнулась – сначала на дым, потом на подозрительный взгляд. И машинально сняла шляпу.

– Мамочка! – увидев бинты на её голове, ужаснулся Клаус-Иосиф. – А платье?.. И туфли? Что с тобой случилось в России?..

Танечка наклонила голову и посмотрела на своё платье. Когда-то оно обтягивало Танечку и сидело на ней, как перчатка на красивой руке, но сейчас висело на её длинной фигуре ночным вискозным балахоном.

– Не помню, – честно сказала она, повторив интонацию заядлого второгодника, и вдруг обратила внимание на свои сбитые ботинки и спущенные чулки, в которых угодила в больницу ещё позавчера!

– Я ж забыла переодеться! – потеряла дар речи, всегда аккуратная по части костюма Танечка.

– Ма, ну почему ты не оденешься в свои вещи? – у Иосифа выступили от дыма слёзы, он снял очки и обнял её, как большую костлявую пушинку. – Мамочка, что там произошло? Скажи мне, мам!..

– Там многое произошло, – сказала Танечка и осеклась. И, слава богу, что промолчала.

Поношенное Танечкино облачение глядело на неё с пола.

Танечка надела на себя «мокрый» шёлк цвета «электрик», взглянула в зеркало и больше не стала смотреть категорически.

– Ну почему это платье появилось на мне только в семьдесят восемь с половиной лет? – спросила Танечка шёпотом.

– А с другой стороны – оно могло не появиться вообще! – сказал голос у неё за спиной. Татьяна Андреевна оглянулась и погрозила пальцем…

Там никого не было!

– «НЕ БЕЙ ХВОСТОМ!» —

говорил Клаус-Иосиф семейному коту, когда тот злился на сухую еду в миске. И так каждое утро. Татьяна Андреевна даже начала к этому привыкать.

– Сколько я здесь? Да почти уж неделю! – спросила и сама себе ответила Танечка. Голова у неё прошла и не кружилась, и она соорудила на ней кудри с одной стороны, а с другой – гладкие волосы!..

«Когда же он поймёт, что я – ему не мать?» – каждый день вглядывалась она в сына, а Клаус-Иосиф на неё больше не смотрел, а если поглядывал иногда – то мельком, кивая и шмыгая носом.

«Признал, выходит, меня за мать свою!» – решила Танечка, откликаясь на «Вайолет».

Как и вчера, она сидела в лавке на углу площади Мармелад.

Был день. Она задремала и не увидела, как в кружевную лавку зашёл незнакомец, он долго глядел на кружево, за которым, вглядываясь закрытыми глазами в компьютер, сидела Танечка.

Танечка спала и не сразу заметила его. А когда проснулась, то пожала плечами и улыбнулась ему.

«Какой грустноватый человек, – подумала она. – А почему?»

Танечка теперь каждый день меняла наряды, выуживая их из огромной комнаты, вход в которую она случайно нашла, когда искала выход на улицу. Сегодня на ней была юбка «мумба-юмба» из сиреневых шифоновых листьев и белая кофта, которую она сначала приняла за парашют.

«Ну и фифа эта Вайолетта! – с уважением подумала Татьяна Андреевна о настоящей владелице всего этого богатства. – Фифа… Фифочка! Интересно, он на меня смотрел или на „мумбу-юмбу“ на мне?» – Татьяна Андреевна потрогала юбку и огляделась.

– А кто это был? – шёпотом спросила она у продавщицы.

– Господин Ольсен, – улыбнулась та. И Танечка решила дальше не спрашивать. Неудобно.

Соблазн денег… У Танечки никогда не было столько денег… Сколько их она каждый вечер после работы несла домой в розовой сумке, чтобы положить потом на счёт в банке.

«Я просто опоздала в эту лавку лет на шестьдесят», – подумала она и тут увидела его – того самого, который заходил сегодня и смотрел на неё сквозь тюль.

Он был, как и Танечка, седой и очень высокий.

Он шёл в её сторону, и она остановилась.

«Счастье догоняет меня», – подумала Танечка и пошла потише.

Но и в этот раз счастье снова прошло мимо её.

«Ну, почему? – подумала Танечка. – Значит, это снова – чужое счастье, которое я приняла за своё? А когда же придёт моё? – И посмотрела по сторонам и в небо без дна Танечка. – Оно придёт, а меня уже не будет на земле – я ж не вечная, Господи».

На небе, не поверите, случился страшный переполох. Шум, пух, перья!..

Вызвали дежурного по розливу счастья и так пропесочили!.. Он потом два дня сидеть не мог и, разозлившись, а ангелы тоже буйствуют, – вылил на Танечку целую канистру счастья, которая предназначалась для миллионеров и их любовниц.

Татьяна Андреевна как раз спала и проснулась совершенно мокрая – и очень расстроилась, не понимая, что это она в счастье лежит, а не в двух чашках чая, которые выпила на ночь.

ПОИСКИ

Когда и через неделю Татьяна Андреевна Панкова не вернулась в свою квартиру, Юра испугался уже всерьёз.

Он разгладил записку, которую оставил в прошлый раз, снова прочёл, потом смял и положил в карман: «Танечка, ключи у меня. Юра».

И стал обзванивать всех своих одноклассников, кто так или иначе принимал участие в жизни состарившейся классной руководительницы… Танечка была такая училка, что её любил не он один, и значит, надежда найти её живой – всё ещё имелась. Ведь все мы живём, держась за ниточку чьей-то любви.

Гущин семь раз повторил рассказ о том, как и когда Танечка оставила квартиру, как он вошёл туда и обнаружил записку, где говорилось «про даму с сумкой из Амстердама, и что она сама отправилась куда-то искать её»…

– На неё это похоже!.. Танька такая, – повторяли бывшие ученики, уже пожившие люди. – Очепятка наша.

Это было прозвище Татьяны Андреевны.

– Как же мы без Таньки теперь? – спрашивали они Гущина.

– Не знаю, – семь раз повторил он.

ОЧЕПЯТКА

– Вот ведь, вроде бы… А без неё, словно улетело что-то из жизни раз и навсегда.

Они сидели на кухне у Панковой – семь её любимых учеников и одна ученица.

– Она мне сказала – нет человека лучше тебя! И я поднялся…

– Она отмыла меня, я жил у неё полгода, – сказал бывший бомж, а теперь районный депутат.

Собрались, все кто её любил, и кому она протянула руку помощи в самый сложный момент их жизни. И стали искать увесистые основания четырёхдневного отсутствия Панковой Татьяны Андреевны.

– Где же её искать?! Ты все морги обзвонил? – поочерёдно спрашивали они Гущина.

Тот устал кивать.

– Её нет, – тяжело вздохнула девушка-мулатка. Почти негритянка, только светленькая.

– А ведь её могли убить, – сказали сразу двое. К ним повернулись.

– За что? – спросили их.

– Из-за двухкомнатной квартиры, к примеру, – ответил за них районный депутат.

– Да её никто не занял и не претендует даже, я проверял уже, – сказал Гущин. – А что вы на меня все смотрите? На меня что ли думаете?

– Нет, Юра не мог, он бы нам тогда не позвонил, – обвёл глазами всех районный депутат.

Юрий Тимофеевич покраснел от обиды:

– Вы что?!

– Мы же не ругаться сюда пришли, – примирительно сказал самый богатый из них – губернатор Чукотки. – Давайте думать, где кроме, как в морге, может быть Танечка.

– В какой-нибудь больнице? – тяжело вздохнула актриса. – Ты проверял?

– Проверял, – кивнул Юра.

– У своей подруги или друга, – подал голос водитель губернатора.

– Нет, – помотали головой районный депутат и актриса. – Она очень не любила кому-то докучать!

– А если её с улицы забрали, как потерявшую память, и засунули в какую-нибудь ночлежку? – предположил самый маленький из них и добавил: – Я жил у Татьяны Андреевны, пока разводился.

– Нет, вряд ли, – с ходу отверг это предположение Юра. – Старух в ночлежки не берут. А беспамятных – тем более.

Они снова замолчали, разглядывая жёлтые фотографии на стенах, а потом и друг друга. И чувствовалось – им жаль, что уже никогда они не будут детьми.

– «Чем хуже почерк, тем талантливее человек» – так говорила Татьяна Андреевна, – сказал чукотский губернатор. Очень веско сказал.

Бывшему бомжу стало смешно.

– На меня напали в девятом классе – она защитила меня. Помните? – спросила девушка-негритянка.

– Она любила всех нас одинаково, – заявили хором те двое, которые до этого молчали. – Мы теперь такие успешные, а она пропала…

– Меня дома так не любили, как любила она, – хрипло сказал губернатор Чукотки и покраснел.

– Я у неё прятался от двух своих бывших жён! – тяжело вздохнул самый маленький. – Еле ноги от них унёс!..

– И я у неё жил.

– И я у неё жила…

– И я тоже полгода.

– Мне её хочется поцеловать, и всегда хотелось, – сказала дама-негритянка в белом костюме.

– И мне!

– А я всегда целовал её, старушку… в щёку, – добавил самый маленький.

– Она стала такой красавицей, когда постарела, – сказали сразу пять человек. – Наша Танечка Андреевна.

– Она так любила нас.

– За что-то…

Милиционер, политик, актриса…

Юра стоял у окна и смотрел, как от дома отъезжают «порш» чукотского губернатора, «мицубиси-харизма» негритянки-актрисы, «хонда-аккорд» районного депутата. Потом в сторону соседнего дома побежал по лужам самый маленький из них…

– Юр, только ты её можешь найти, – на прощанье сказал ему каждый из семи. – Удачи, Юр.

– Только я?

Гущин оглядел стены квартиры и, сев на табуретку в тёмной кухне, задумался. Время уходило – искать надо было быстрее.

АМСТЕРДАМ

И всю неделю она грезила о необычном джентльмене, но он не приходил больше.

«Мне вас хочется поцеловать – скажет он, – мечтала Танечка. – А я ему отвечу – а мне вас!..»

И так всю неделю.

Вот и сегодня, она резво шла по площади Мармелад, продолжая грезить. Был вечер, на ней – красивое платье, в сумке, как всегда, лежали деньги – выручка за весь сегодняшний день, и не заметила, как очутилась на асфальте! Кто-то толкнул Татьяну Андреевну, да так, что она пролетела метра полтора и шмякнулась на одного из уличных музыкантов, которые работали на краю площади целыми днями, веселя публику…