Текст книги "Лесной царь (СИ)"

Автор книги: Светлана Гольшанская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

1554 г. от заселения Мунгарда, Подгайск, Белоземье, Веломовия

Страшен лес ночью. Особенно Дикая Пуща – древняя, колдовская, наполненная непонятной для человека жизнью. Не отваживались сюда ходить селяне даже в ясный день по протоптанной ещё до Войны за веру дороге. А уж вечером по звериным тропам, через бурелом и трясину по скользким кочкам и колючим кустам в чащу вовсе никто не забредал. Боязно было с самым дорогим – с душой – расстаться.

Нечистая сила из каждого дупла выглядывала. Демоны скрипели стволами и трещали сухими сучками, выли твари волчьими голосами. Успокаивал старый жрец в храме Единого-милостивого:

– Нет демонов. Их колдуны-Сумеречники, что жили на другой стороне Пущи в Чёрном замке, выдумывали. Это они из людей все соки сосали. Лучезарные воины в голубых плащах выгнали Сумеречников во время Войны за веру. Нечего теперь честным единоверцам бояться.

Но как взглянешь на серо-зелёную громадину, как качается она на ветру и поёт зловещие песни, весь дух зайцем в пятки ускакивает.

Не пошла бы Зофья по своей воле в Дикую Пущу, только лихо из родительского дома выгнало.

Отец по дереву резал искусно. Такие наличники у него выходили, что глаз не отвести: цветы, птицы, звери, люди на них – целый мир. Ни одна фигура, ни один узор не повторялись. Купцы за его поделками со всех краёв Веломовии и соседней Кундии съезжались, на границе с которой стоял их родной городок – Подгайск.

Хорошо они жили, дружно и богато, только постучалась к ним в дом сиротка в серых лохмотьях.

– Милана, Милка по-домашнему, – присела она в учтивом поклоне. – Родители в войну погибли, от Сумеречников простой люд защищали. Осталась я одна, от голода и холода умираю. Помогите, чем можете!

Отец пожалел её и взял в дом.

Вскоре Милка, как кукушонок, начала родного птенца из гнезда выживать: то пряжу испортит – запутает и порвёт, то полотенце с теста сдёрнет, и не поднимутся пироги, а то и дохлую мышь в постель подкинет. Никто не верил, что Милка гадости делает.

– Плохая из тебя хозяйка, Зофья, не кивай на других, – ругали родители и на горох в углу коленями ставили, пока она слезами умывалась.

Похорошела Милка: лохмы расчесала, в толстые чёрные косы заплела. Тёмные омуты глаз очарованием вспыхнули, тело полнотой налилось, щёки зарумянились. Что она не портила, то за своё мастерство выдавала, а Зофью запугивала:

– Пряди больше, тки и шей. Пироги вкуснее и пышнее готовь. А иначе так перед всем городом опозорю, что тебя камнями побьют и в лес прогонят.

Зофья терпела молча. А что ещё делать, когда ни родители, ни подружки её не слушали?

Повзрослели они, стали невестами. К Милке женихи всех мастей сватались, а на Зофью никто не смотрел. Заморыш – сухая и маленькая, волос мышастый, кожа бледная с голубыми жилами, глаза блёклые прозрачные. Но она радовалась всё равно. Как Милка сыграет свадьбу, так в дом мужа уйдёт. Жизнь вернётся, как до неё была, когда матушка и батюшка любили Зофью и слушали.

Только отказывала всем Милка:

– Что мне селяне, ремесленники или купцы? Я за знатного хочу, за воина, нет, за короля!

Кого другого засмеяли бы, но её подружки слушали. А Зофья подружек растеряла. Мечтала она, чтобы хоть самый бедный юноша позвал её в жёны. Любовь ведь – главное, а что они беднее храмовых мышей жить станут – так разве это важно?

Назначили к ним в Белоземье губернатором Заградского из Стольного града. Приезжал он посмотреть на вверенные ему земли, и в Подгайск напоследок заглянул. Как вышла его Милка хлебом-солью встречать, так забыл Заградский обо всём: и что невеста дома ждала, и что прежде не желал он в этот сырой, богатый разве что торфом край переезжать. Поставили губернатору большую усадьбу на высоком и сухом месте между Волынцами и Подгайском, и взял он в жёны Милку.

Зофья родителей кротостью задобрить старалась, в храме свечки ставила, чтобы Единый-милостивый ниспослал счастье и удачу. Ведь говорил жрец:

– Единый всех, даже сирых и убогих любит, всем поможет, если сердце открыть.

Только не вышло. Родители серчали:

– Вон Милка-бесприданница, младше тебя будет, а такого мужа отхватила! В мехах и жемчугах ходит. А на тебя даже босяки не смотрят. Из рук всё валится, ни одна работа не спорится. Так ещё на Донайтайд гадалка объявила, что бездетной ты до конца своих дней проживёшь.

Смирилась Зофья, что вечно одна будет. Как судьбе противиться-то? Хоть отец пока за порог не гнал.

Родила Милка Заградскому сына. Много гостей собралось в храме на наречение. Пригожий малыш оказался, крепкий, голосистый. Все нарадоваться не могли.

Зофья по обыкновению в тени пряталась. Дождалась она ночи, чтобы одной в храме остаться. Хотелось ещё раз божьей милости попросить и за завистливые мысли прощение вымолить. Зофья зажгла свечи. Их держали в руках Крылатые посланники в голубых плащах –отец в подарок храму вырезал. Лица светились добротой и одухотворением.

Зофья выплакалась и побежала домой, но что-то дёрнуло её в сторону. В темноте осинового круга слышались голоса. Звонко и мелодично шептала Милана, скрежетал в ответ некто в плаще беззвёздной ночи.

– Я исполнил твою волю, черноокая. Долг платежом красен.

Незнакомец обнял сестрицу и склонился над шеей. Шелестели юбки, белели стройные ножки.

– Дочку резчика забирай. Никто о ней не всплакнёт, не вспомнят даже!

– Не нужна мне дочка резчика, нет в ней силы. Она истлеет от одного моего прикосновения. Ты нужна, только ты!

Они целовались так жадно, что внутри всё горело, ноги приросли к земле, а голова не думала совсем, лишь кровь стучала в висках.

– Неужели нет ничего, что было бы дороже меня? – Милка смеялась жутко, как вороньё галдело над шпилем ратуши.

– Отчего же? Есть! В этих лесах затерялась кровь Белого палача. Но нам в руки она не даётся – над ней властвует иной хозяин. Приведи ко мне Царя лесного, и не будешь больше должной.

– Но я видела, видела в дыму и зеркалах. Сестрица вам нужна, её кровь…

– Нет, не она, не она… – голоса затерялись в томных вздохах и шорохах.

Полегчало. Зофья понеслась домой со всех ног. Не слышала она ничего, не видела и знать не хотела! Не могло такое зло на порог храма взойти. Да и сказать – некому. Не поверят ей, хотя сердце предчувствовало беду.

Бежать надо было хоть куда, через заставу в суровую Кундию. Попробовала бы выжить одна, быть сильной хотя бы раз… А не смогла.

Наутро её водой облили. Перед домом целая толпа собралась. Галдели:

– Ведьма! Ведьма! Гнать ведьму!

Выволок отец Зофью на улицу за косы и бросил в ноги толпе.

– Зачем душу демонам продала? Зачем тело нечистой страстью испортила? – закричал он. – Что, шельма, думала, неумелость, немощь и лень колдовством исправить? Не потерплю позора! Вон пошла, не жить тебе среди людей!

Зофья заговорила впервые за долгое время:

– Не я, не я это, а Милка! Она…

– Да как смеешь ты? Будто не знаешь, что её дитя из-за твоего колдовства захворало?! Она всё утро в храме рыдала и в беспамятстве свалилась! – разозлился отец и ударил её сапогом.

– Нет! Я перед Лучезарными в храме подтвердить готова! Позовите их!

– Ага, чтобы они тут всё попалили, как в Заречье было?! Пошла вон, злоба чёрная!

Горожане похватали палки и камни:

– Убирайся! Откуда пришла, туда и убирайся – к своим, нечистым!

Они погнали Зофью в Дикую Пущу.

Кряжистые ветви сплетались с густыми кронами, укрывая землю сумеречной прохладой. Босые ноги сбивались в кровь, рубаха цеплялась за ветки и кусты и рвалась на лоскутья. Только когда крики стихли, Зофья перевела дух. Запутал её леший. Искала она еду или хотя бы ключевую воду, но ничегошеньки не нашла.

Стемнело, укутался лес густым туманом. Следили отовсюду злые глаза и ухали потревоженные обитатели. Зофья вышла на край покрытого ряской болота. Чавкала прожорливо трясина, пахло зловонно, лягушки квакали противно.

Выскочил из коричневой жижи рой светляков, таких ярких, что глаза заслезились. Облепили нечистики Зофью и закружились хороводом. Чудилось, что поют огоньки:

– Иди-иди, Зофья, не было у тебя ни жениха, ни подружек, так женой Лесного царя стань!

Зофья изумлённо замерла. Что за Лесной царь? Неужто и правда она ведьма? Тогда что же Милка?..

Светляки обозлились и принялись жалить лицо, руки, плечи. Зофья прыгнула от них в болото, с кочки на кочку. Каким чудом в трясину не угодила? А вот и твёрдая земля! Светляки погнали Зофью дальше, как раньше горожане.

Занимался рассвет, раскрашивал алым заревом иголки елей. Расступились разлапистые, показалась широкая поляна. Ковром её устилала свежая зелень, цветы – ромашки, васильки, герань и душица. Рядом цвела бузина, над ней возвышался боярышник.

Гиблым кругом стояли колья с черепами оленей и коней. Светляки влетели в пустые глазницы и замигали, как живые. За забором этим – старинные хоромы. Таких Зофья отродясь не видала. Куда там усадьбе Заградского до многоярусной громадины из круглых брёвен. Ставни резные, белёные. Такому искусству даже отец изумился бы.

Мигали на Зофью черепа, будто звали зайти, угрожали. Она поднялась на высокий порог и постучала в дверь, на которой были вырезаны диковинные звери. Дверь распахнулась сама. Заходи-заходи, гостюшка!

Сени сверкали чистотой, зазывали кружевными салфетками и прибранными лавками. Так хотелось передохнуть, что Зофья вошла.

Дорожка на полу, белая с красной вышивкой, какой в древности от злых духов оберегали, дёрнулась волной и указала путь к бане. Тёплым паром и терпкими травами манила в огромной купели вода. Чудесная: живая, а может и мёртвая. Зофья помылась, и раны на теле до последнего синяка исчезли. На душе хорошо так стало, как не было с тех пор, как в отчий дом Милка пришла.

Вытерлась Зофья. На лавке уже платье появилось. Белёный лён настолько тонкий и нежный, что только господам впору носить, вышивка красная по подолу и воротнику – птицы и солнышки. Примерила Зофья на себя – село как на хозяйку.

У серебряного зеркала лежали гребни и щётки. Зофья причесалась и не узнала своего отражения – неужто краса с огромными светлыми глазами, с белым золотом в струящих по тонким плечам волосах – она?

Шипенье отвлекло. Зофья заглянула в купель. Вода почернела и загустела, поверхность переливалась ядовитыми бликами и смердела хуже, чем болото. Кишмя кишели внутри гадюки, трепетали раздвоенные языки. Змеи шипели и пытаясь выбраться наружу, но запах трав и свет изрезанных рунами свечей спекал их во прах.

Мгновение, и не стало наваждения. Дверь распахнулась, и снова встрепенулась белая дорожка.

Зофья поднялась через сени в повалушу. Здесь уже накрыли широкий стол. Еды хватило бы на целую рать гостей: лисичек в сметане, запечённых рябчиков, фазанов, уток, зайчат и косуль, осетрины заморской, овощей, варений, караваев и пирогов, мёда. Столько Зофья даже на свадьбе Заградских не видела!

Она уминала угощенье, пока не отяжелело внутри. Разморило от усталости и хмельного мёда, что ноги уже не держали. Дорожка отвела в высокий терем. В светлице уже застелили взбитыми перинами постель. Зофья упала на неё и заснула.

Сколько проспала, она и сама не знала. Наполнились хоромы шорохами, словно гости съехались. С улицы доносилось ржание, трубили олени, лаяли собаки и выли волки. Зофья выглянула во двор – темно хоть глаз выколи. Не к добру это: в чужой дом без приглашения ходить, в чужой бане купаться, чужую еду есть и в чужой постели спать.

Скрипнула, отворяясь, дверь. Дорожка звала всё настойчивей. Красные башмачки у постели просились на ноги. Зофья надела их и пошла, словно околдованная. Так хотелось хоть мгновенье побыть счастливой! А что если она уже умерла и на Тихом берегу мёртвая в мёртвом доме хозяйничает?

Зофья вернулась в повалушу, а за столом уж пир горой. Тени собрались, похожие на животных, птиц, деревья и даже растения. Все повернулись к ней. Защёлкали крохотные человечки, раскачивая из стороны в сторону белые блины-лица.

Во главе на деревянном троне с резными ручками в виде цветов сидела Лесная царица. Платье из весенней листвы устилало пол пышным шлейфом. Адамантами сверкала на нём роса, вспыхивали красные маки, вились вокруг лазурные мотыльки. Сама царица высокая, статная, руки гибкие, что ивовые ветки, кожа белее чистейшего снега, в глазах – кристальная гладь заповедных озёр. Волосы цвета земли струились шёлком до пола. Нечеловеческая красота – колдовская. Как и всё здесь.

– П-простите, матушка, что без приглашения, – выдавила из себя Зофья.

Оно забыла, как с людьми разговаривать, а уж с нечистиками – и подавно.

– Как же без приглашения, – зашелестел листвой голос, зажурчал ручьем, запел соловьём так сладко, что закружилась голова. – Мы все тебя приглашали, девица-красавица.

– П-простите, матушка, я отработаю. Я всё умею, только скажите, – ответила Зофья.

– Да что ты, деточка, мы же не лиходеи какие, чтобы в гостях работать заставлять. Уверена я и в твоём мастерстве, и в хозяйственности, и в добром сердце, иначе мой Ирий не впустил бы тебя, не прошла бы ты мимо зачарованных костей. Они испепелят любое зло, что во владения Ягини, Хозяйки лесной, сунуться посмеет. Что же ты стоишь? Садись, раздели с нами трапезу, испей мёда. Или не понравилось наше гостеприимство? Не тепла была вода? Не вкусен ужин? Не мягка постель? Не красив мой дом?

– Нет, матушка, такого тёплого приёма я в жизни не знала, я… – Зофья побоялась жаловаться и уселась на лавку.

Ягиня поняла её без слов:

– Люди черствы сердцем и верят злым наветам. Оставайся у нас. У нас тебе будет хорошо, как никогда раньше.

Дурманом пахло в воздухе, нельзя было сопротивляться колдовству. Зофья отужинала вместе с призрачными гостями. Только хозяйка ничего не ела. Зофья спросила:

– Зачем я вам?

– Недоверчивая малышка. Жизнь с людьми сделала тебя такой. Скоро пройдёт. Видишь ли, больше всего на свете я люблю своего сына. Но он молод и горяч, земля под ногами горит, земля не держит. Пришла пора остепениться. Ты станешь ему доброй женой, привяжешь его к земле и ко мне. Вы будете так счастливы вместе!

Зофья разглядывала призрачных гостей. Кто же из них сын Ягини? Кому она должна стать женой и как это возможно? Ведь она всего-то хотела любви бедного юноши.

– Соглашайся! Прекраснее жениха не сыщешь. Я сама его выкормила медовой росой и вырастила среди этих лесов.

Зофья вздрогнула. Люди и правда не приняли её, но следует ли из-за этого сочетаться с демонами? Ведь тогда она и правда превратится в ведьму, не достойную даже милости Единого.

Послышались шаги, распахнулись двери. На пороге показался запоздалый гость. Чёрные штаны и рубашка из сукна, на плечах плащ из оленьих шкур, на ногах стоптанные сапоги. Лицо закрывала белая костяная маска с прорезями для глаз, ноздрей и рта. Из-под неё вместо волос торчали пучки соломы. Голову венчали раскидистые оленьи рога.

– Здравствуйте, матушка! Я принёс вам еду, – заговорил он мужским голосом.

В руках у него была медная чаша с красным вином, какое пили только по праздникам. Да нет, это же кровь! Ещё горячая, человечья!

Зофья сжалась.

– Приветствую тебя, сын мой, – кивнула Ягиня. Остальные духи склонялись перед ним, как перед царём. – Ты, как всегда, очень заботлив.

Он подошёл к матери и принялся поить её из чаши, следя, чтобы кровь не переливалась на подбородок и одежду. Единственная еда, которую принимала хозяйка. Закончив, царь отставил чашу и вытер губы матери белым полотенцем.

– У нас гостья, – Ягиня указала на оробевшую Зофью на другом конце стола. – Специально для тебя пригласила, ты же так хотел!

– Матушка! – рыкнул он, как рыкали юноши, когда родители кого-то сватали им без их согласия. Зофья не удержалась от усмешки. – Я хотел уйти к людям, а не чтобы ты заманивала их сюда колдовством!

– Люди алчны, жестоки и невежественны. Они уже убили Белую горлицу, по которой ты скорбишь до сих пор. Они и тебя погубят. Оставайся в Ирие, здесь ты всегда будешь под защитой.

Юноша сложил руки на груди.

– Мы не сможем отсиживаться в безопасности вечно. Люди вот-вот придут сюда с топорами и огнём, как было в Заречье. Жаль, что ты меня туда не отпустила. Горлицу убили не люди, а один человек – Белый палач. Уж я бы взглянул ему в глаза, уж я бы призвал его к ответу, – он расцепил руки и сжал ладони в кулаки.

– Ты был слишком юн и хрупок, ты до сих пор слишком юн и хрупок. Ты не выстоишь! – Вместо ногтей у Ягини были отполированные чёрные когти. Она погладила ими костяную маску на лице юноши. – Давай проживём последние годы в Ирие вместе. Это лучше, чем мучиться, сражаться и гибнуть на войне, в которой нельзя победить.

– Но я хотя бы попытаюсь. Дождусь Вечернего всадника, который был обещан, и помогу ему отомстить, – отстранился юноша.

– Всадник вечерней зари – предвестник заката. Он приходит не мстить, а собирать долги. И требует он всегда самое дорогое, и с тебя тоже. Эта плата ещё никому не приходилась по душе, – печально ответила Ягиня. – Ладно, ты слишком разгорячён охотой. Поешь и отправляйся спать, завтра на всё мудрее смотреть будешь.

Она удалилась вместе со свитой призрачных духов. В повалуше остались только Зофья с юношей. Она оробела ещё больше, чем перед Ягиней. Зофье не приходилось бывать с мужчинами наедине.

Его шаги отдавались гулким эхом.

– Извини, что Ягиня тебя заколдовала. У неё иногда возникают… странные идеи, – обратился юноша к Зофье, поднимая маску с лица.

Она задышала часто, боясь увидеть что-то жуткое, но его облик поразил её в самое сердце. Юноша взлохматил сбившиеся от пота льняные волосы. Необычайно красивый, он походил на Крылатых посланников в храме: правильные, соразмерные черты, высокий лоб, волевой подбородок, изящный прямой нос с хищными крыльями. В глазах в опушке почти седых ресниц клубился стальной туман. Уголки тонких губ приподнялись в добродушной усмешке.

– Т-ты человек? – удивилась она.

– Гедымин Мрий, охотник. Можно просто Гед. Будем знакомы, – он протянул ей ладонь Она оказалась мягкой и тёплой.

Зофья назвалась и улыбнулась против воли. Имя-то какое древнее! Так только знать величали. В животе щекотало странным чувством, которого она раньше не ведала. От него разум мутился волнением, а слова путались на языке.

– В лесах Белоземья охотиться нельзя без разрешения губернатора Заградского, – сказала она совсем не то, что хотела.

Гед принялся накладывать себе в тарелку всего по чуть-чуть. Молоденький совсем, пушок только-только над верхней губой проклюнулся. Поди, одного возраста с ней юноша будет или немного старше.

– Ягиня ведь тебе не настоящая мать? Тебя похитили у семьи? – снова полезли нескромные вопросы.

– Я сирота войны.

Прямо как Милка.

– А на какой стороне воевали твои родители?

– На разных, – ответил он загадочно. – А за Ягиней просто присматриваю. Знаешь, как бывает, вначале она за мной, когда сам о себе позаботиться не мог, а теперь вот я за ней.

– Ты поишь её людской кровью. Вы и меня убьёте для этого? – испугалась Зофья, разглядывая стоявшую рядом чашу. На медных стенках засыхали багровые потёки.

– Я не убиваю людей, ты чего? – Гед глянул на неё так, что она почувствовала себя глупо. – Это кровь животных, на которых я охочусь. Старые боги слабеют без людской веры, а сейчас вся паства ушла к вашему Единому, – он указал на висевший на её шее амулет из ивовых прутьев – четырёхконечную звезду в круге. – Ягиня держится только на моих подношениях. Скоро её Ирий исчезнет даже без топоров и огня. Жаль, что она не понимает.

Зофья округлила глаза:

– Так она – богиня колдунов-Сумеречников? И ты…

Она приложила ладонь ко рту, не зная, что хуже: колдуны или демоны.

Гед спокойно кивнул, продолжая улыбаться:

– Я родился очень слабым. Моя мать посвятила меня Ягине, и та благословила меня на жизнь. Теперь она мне как вторая мать.

– Не знала, что старые боги на такое способны, – Зофья потупилась. Почему ни одна её молитва к Единому не была услышана и никто ей не помог?

– Мы сами наделяем их силой. Своей верой в чудо мы делаем его возможным.

– Ягиня права. Люди очень злые, они не щадят таких… таких, как мы. Изгоев, – Зофья отвела взгляд к окну, в котором различались разве что звёзды на тёмном небе.

– Зло есть в каждом, как обратная сторона луны. Во мне, в тебе, даже в Ягине. Но это не значит, что надо прятаться в увядающем Ирие. Нужно бороться, надеяться и верить. Если каждый зажжёт свечу в своём сердце, то Вечерний всадник обязательно победит и разгонит сгустившийся над нами Мрак.

– Но я не верю в Вечернего всадника. Я даже не знаю, кто это.

– Пускай! Какая разница, как называть свет в наших душах? Он либо есть, либо его нет, – ответил Гед и добавил, закончив трапезу: – Ступай спать. Завтра встанем пораньше, и я отведу тебя в город.

– Но твоя матушка нас не отпустит, – заспорила Зофья.

Его доверительные речи вселили в неё смелость. Едва знакомый Сумеречник оказался к ней добрее, чем единоверцы, которых она знала всю жизнь!

– Отобьёмся, – отмахнулся он и ушёл, не поинтересовавшись, что Зофья не хотела покидать Ирий.

Дорожка вернула её в терем. Зофья легла спать. Гед разбудил её засветло: коснулся плеча, а когда она открыла глаза, приложил палец к губам. В его руке плакала свеча, на плече висел охотничий лук, а за спиной – колчан со стрелами.

Он принёс мужскую одежду: штаны с рубахой, сапоги и плащ из оленьих шкур. Зофья оделась, и они поспешили вниз по ступенчатому гульбищу, которое упиралось в конюшню. Гед вывел оттуда двух уже посёдланных гнедых лошадей. Верховые, тонконогие – в их крае диковинка, доступная только для господ.

– Я не умею, – растерянно покачала головой Зофья.

Гед фыркнул:

– Садись и держись за гриву так крепко, как только можешь. Что бы ни происходило, главное, не упасть.

Поводья одного коня были примотаны к передней луке. К кожаным подперсьям крепились черепа со светящимися глазами. Гед подсадил Зофью в седло и, словно птица, вспорхнул на второго коня.

Хоромы был тихими и сонными в предрассветный час. Стоило выехать с поляны, как загорелись окна, послышались грохот и крики.

Выбравшись на тропку, Гед хлестнул коня хворостиной. Тот помчался вперёд – только комья грязи из-под копыт летели. Конь под Зофьей наподдал следом. Её пригнуло к шее, пальцы вцепились в гриву, засвистел в ушах ветер, потекли слёзы. Трясло нещадно, казалось, вот-вот она соскользнёт в терновые кусты или хуже того – на острые сучья.

– Остановитесь, глупые! – кричал лес голосом Ягини. – Не пущу никуда!

Рой светляков мчал следом и жалил коней за ноги. Зофью огоньки не трогали, а вокруг Геда собирались плотной тучей и закрывали дорогу. Он дёрнул за череп на подперсье и ударил коня ногами. Хлынул из глазниц яркий свет, слепя и отгоняя назойливых тварей. Кто у него на пути оставался, всех сжигало огнём белой ярости, и опадали они пеплом.

– Не выйдет! Не выпущу! – завывал лес злее прежнего.

Хлынули на дорогу волки. Гед вскинул лук и выхватил из колчана стрелу. Свистнуло оперенье, за ним другое – враги падали от каждого выстрела. Пела тугая тетива, и казалось, быстрее уже нельзя. Но колчан пустел, а зверья меньше не становилось. Гед свернул с тропки на бездорожье. Вторая лошадь не отрывалась ни на шаг, Зофье оставалась только цепляться за неё, насколько хватало сил.

Кони скакали через овраги и поваленные деревья, перемахивали через колючие кусты, прыгали по кочкам. Зофья подлетала высоко над седлом и только чудом возвращалась назад. Кони кренились набок на поворотах. Толстые ветки раскачивались и норовили пришибить.

– Не уйдёте! Пожалеете! – шумел лес.

Грозно скрипели деревья, вырывали из земли скрюченные корни и тянулись за всадниками. Чавкало болото, трясина росла всё шире, кусты плевались шипами, лозы оплетали копыта. Лошади спотыкались и хрипели, раздувая ноздри и бока, но рвались вперёд ещё быстрее, подскакивали ещё выше.

Разлапистые ели выстроились густым частоколом, за макушками неба не видно. Гед заложил крутой поворот, а те сбоку подступили. Это конец!

Но кони не остановились, петляя и ускользая от деревьев и зверей. Гед поднялся на стременах, вынул из-за пазухи серебряный медальон и воздел его к небу.

– Брат мой, Ветер, помоги, именем матери моей, Белой горлицы, заклинаю. Свободы мы просим, что ты ценишь больше всего.

Загудел в кронах ветер, ударил резким порывом. Затряслась еловая стена. Хлестал он лес, воя яростно, собираясь в могучие вихри. Почернело небо. Поднялись со всех гнёзд птицы, малые и большие. Кинулись они на волков и змей, на непокорные деревья.

Повалились ели, вырывал их с корнями ветер. Лишь мелькнула брешь, направил в неё коня Гед, следом за ним юркнул собрат, и снова сошлась еловая стена. Всадники уже мчали прочь во всю прыть. Миновало лесное озеро, показалась опушка, за ней волна холмов, на самом высоком из них – Чёрный замок колдунов. Виднелся силуэт: зубья стены грызли небо, пустые глазницы с ненавистью поглядывали на мир.

Погоня отстала, только мигали жёлтые огни между стволами – невидимая преграда не пускала их за границы леса.

Гед спрыгнул со взмыленного коня и обернулся к опушке:

– Я не бросаю тебя, Ягиня-матушка. Обживусь у людей, и к тебе в гости заглядывать стану с новыми подношениями.

– Не ходи, сынок, к людям! – загудел лес. – Обманут-обидят, обратно тут же прибежишь. Лишь бы поздно не было!

– Ветер и благословение матери всегда со мной, а защиты сильнее не сыскать! – усмехнулся Гед и повернулся к Зофье: – Слезай, коням отдохнуть надо, а тебе – ноги размять. Хорошо держалась!

Скрючившиеся ладони выпустили лошадь, и девушка упала в руки Геда. Ноги занемели, в голове шумело, сердце вырывалось из груди. Казалось, всё тело по косточкам перемололи – одна сплошная боль.

– Расходишься – полегчает. Главное, что мы выбрались, – Гед взял поводья обоих коней и повёл их к Чёрному замку.

Зофья поковыляла следом. Везде синяки и ссадины. Гед выглядел не лучше, и кони тоже засеклись, на шее и под хвостом с боков – белым-бело. Никогда такой густой пены Зофья не видела.

До холмов далеко оказалось. Уж солнце потянулось за край горизонта по сиреневым верескам, а беглецы только-только к замку подкрались.

– Говорили же, что он чёрный, – встревожилась Зофья, переведя дух.

– Когда-то он сиял белизной. За это его прозвали Ильзар сверкающий, – ответил Гед. – А теперь чернота и сырость со всех сторон подползают. Видно, траур у него по сгинувшим хозяевам.

– Может, не стоит? – засомневалась Зофья. – Ведь здесь Сумеречники злые дела творили. Их призраки до сих пор по этим камням скитаются. Люди видят иногда их тени и огоньки, слышат шёпот, заклинания.

Гед засмеялся:

– А я, по-твоему, кто? Единственное чудовище, что здесь жило, давно покинуло эти края и больше не вернётся. Не осталось тут ничего ценного для него.

Они замерли перед воротами с гербом: горлица с мечом в когтях и руны – письмена Сумеречников. Так вот почему мать Геда Горлицей величают!

Беглецы вошли в просторный двор. Гед занялся лошадьми: расседлал, вычистил, расчесал слипшуюся от пота шерсть и навязал пастись на склоне за замком. Дрова здесь были заготовлены, кострище уложено камнями. Гед даже нашёл котёл, чтобы воду закипятить.

Всё у него в руках спорилось. Вспоминались легенды о стародавних временах, когда люди делились на землепашцев, что к дому были намертво прикованы, к полям и садам, и охотников, что странствовали по белу свету, не боялись ни дождя, ни холода. Без промаха стреляли они диких зверей и бродящее в ночи лихо. Если это правда, то она из землепашцев, а он – охотник, потомок охотников.

– А я знаю про твоих родичей! – повеселела Зофья. Гед вручил ей кусок хлеба с солониной, яблоко и заваренный в чашке травяной сбор. – Они служили у хозяев этого замка. Сумеречники были злые, простых людей обижали почём зря. Твоих тоже обидели, те на них войной пошли и сгинули, а ты один неприкаянным остался.

– Почти, – рассмеялся Гед, но чувствовалась в смехе горечь.

Зофья не понимала его путей, его мира, который был на расстоянии вытянутой руки, но скрывался за непроницаемым лесным туманом.

Гед подошёл к стоявшим посреди двора валунам. На одном из них был выбит тот же герб, что и над воротами и колдовские знаки, на втором – только знаки. Гед положил возле них букеты диковинных цветов, похожих на большие колокольчики – голубые с жёлтыми тычинками.

– Здесь похоронены мой дед и наставник. Пока они были живы, мы прятались в замке. Селяне боялись его из-за суеверий, а мы с наставником делали всё, чтобы поддержать слухи. Когда сюда приходили Лучезарные, мы хоронились в лесу у Ягини. Когда дед с наставником умерли, она забрала меня к себе. Люди разграбили всё, что не успело развалиться от времени: мебель, гардины из парчи, древние гобелены, украшения. Остались только камни, но и их скоро растащат для своих хибар.

Гед тоскливо вздохнул и вернулся к костру:

– Может, оно и к лучшему. Мёртвое – мёртвым. Так легче отпустить. Сверкающий мир сказок и легенд не вернуть, на смену ему пришла пошлая косность. Но и в этом новом мире можно жить, можно и даже нужно расцвечивать его яркими красками. Теперь я это понимаю. Завтра объедем Дикую Пущу стороной и к полудню будем в Подгайске, а прошлое останется за спиной навсегда.

– Меня там никто не ждёт, разве что костёр на главной площади, – понурилась Зофья. – Выгнали же, ведьмой обозвали. Даже если не подтвердится обвинение, родители на порог не пустят и замуж никто не возьмёт. Жизнь кончена!