Текст книги "Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна"

Автор книги: Светлана Фортунская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой я оказываюсь на шаг от любви и на шаг от войны

Для любви, как для дынь, есть своя пора.

Д. Элиот. Мидлмарч

Сказать, что беседа с Вороном внесла какую-то ясность в произошедшее со мной, я не могу. Скорее, наоборот, напустила тумана. Туман, как известно, рассеивается под лучами солнца. Был солнечный майский день, и я под предлогом того, что беседа с Вороном чрезвычайно меня утомила, попросил позволения выйти немного проветриться. Я действительно чувствовал себя усталым. Кроме того, мне хотелось немного поразмыслить.

«Суждены нам благие порывы!» – сказал поэт (не помню кто)[3]3
  А вообще-то Н. А. Некрасов. – Прим. Кота.


[Закрыть]. Я обо всем позабыл, едва только переступил порог. На свежем воздухе из моей головы выветрились все мои серьезные намерения. Потому что я впервые в полной мере почувствовал (и осознал) себя котом, то есть «четвероногим, покрытым шерстью, который издает звуки противные, когда голоден, и приятные, когда сыт»[4]4
  Л. Соловьев. Повесть о Ходже Насреддине. – Прим. Кота.


[Закрыть].

Мы вышли во двор с Псом. После данного ему Ладой поручения Пес старательно делал вид, что опекает меня. Хотя мне казалось, что я ему не просто безразличен, а даже и противен. Но тут, я думаю, не виноваты ни он, ни я, а виноват только вечный антагонизм между кошкой и собакой. Позже между нами установилась устойчивая взаимная антипатия, перерастающая временами в откровенную нелюбовь.

Выйдя из подъезда, мы разделились. Я хотел просто погреться на майском солнышке, а Пес пошел искать укромный уголок для отправления своих естественных надобностей. Кстати, мелочь, но, возможно, и она отрицательно повлияла на развитие наших с Псом отношений: я мог воспользоваться туалетом, а Пес (такова уж собачья порода!) вынужден был оправляться во дворе, против чего выступала его врожденная человеческая стыдливость. В такие минуты он всегда старался спрятаться подальше от чужих глаз, что ему не всегда удавалось.

Теплое майское солнышко приятно пригревало. Я подставлял солнышку то один бочок, то другой, мурлыкая от удовольствия, наслаждаясь незнакомым прежде ощущением полного, абсолютного блаженства. Заботы не тревожили меня, они словно бы растаяли в солнечных лучах. Неясное, тревожное будущее, желание вернуться к привычной жизни в привычном облике, беспокойство о потерявших меня родных – все это не просто отступило на второй, третий или какой там еще план, нет, все это просто исчезло. Я был абсолютно счастлив. Букет не то чтобы незнакомых, но необычных запахов (сместились акценты, изменилась интенсивность) щекотал мои ноздри. Контейнер с мусором пах на удивление приятно, ошеломляюще-пьяняще благоухала молодая травка, а вот аромат французских духов, которыми неумеренно надушилась проходившая мимо женщина, заставил меня расчихаться. Я даже сел, потому что лежа чихать было неудобно.

В общем, я сел, чихнул – и увидел Ее.

Она была прекрасна.

Она была изящна, как китайская нефритовая статуэтка.

Она была грациозна, как Плисецкая в «Умирающем лебеде».

Она была нежна, как лепесток подснежника.

И вместе с тем в ней таилась сила пантеры перед прыжком.

От нежных своих ушек, просвечивающихся на солнце, и до кончика хвоста она излучала томную негу. В то же время – как это ни парадоксально – в ней чувствовалась порывистость молодой кобылицы.

Она была совершенством.

Ее длинную, точеную шейку узенькой красной ленточкой обвивал антиблошиный ошейничек. В ней смешалась кровь Сиама и Египта – гладкая блестящая шерсть, гордо посаженная головка, ноги бегуньи, темная полумаска вокруг изумрудных глаз. Полукровка, конечно (но кто из нас сегодня может похвалиться чистотой крови? Разве что какой-нибудь бультерьер, и то позвольте мне усомниться в целомудрии женской составляющей его предков. Кто-нибудь да согрешил). Но – полукровка – она буквально светилась благородством.

Она сидела метрах в пяти от меня, строго глядя в мою сторону своими искрящимися цвета изумруда глазами. Заметив мое восхищение – право, я не скрывал его! – она отвернулась с напускным безразличием и начала вылизывать без того белоснежную шерстку на спинке, изгибаясь всем телом. При этом время от времени она метала в мою сторону косые, как бы равнодушные взгляды.

Никогда прежде, в бытность мою человеком, и никогда после, в бытность мою котом, я не встречал такого совершенства и не испытывал такого упоения красотой.

Я встал – тоже с равнодушным видом, но краем глаза следя за ее реакцией, – потянулся несколько раз, выпуская когти и распушив хвост, и замер, чуть подрагивая хвостом. Мне не хватало дерева, на верхушку которого я мог бы забраться – в. Ее честь, разумеется, – мне не хватало крысы, которую я мог бы убить, мне не хватало кота, с которым я мог бы подраться.

Медленно, стелясь по земле, я двинулся в Ее сторону, но как бы мимо, как бы не замечая Ее. И вдруг я завел песнь котов. О том, как прекрасен этот мир под солнцем и под луною, но прекраснее этого мира моя возлюбленная, а самое прекрасное в этом мире быть вдвоем, вдвоем с возлюбленной, и – ах! – я сгораю от вожделения, ответь же на мой призыв, о моя возлюбленная!..

Там было еще много всего, в том же духе. Я не буду приводить здесь точный перевод – люди поют то же самое и всегда пели, я думаю. Только раньше эти песни называли серенадами, теперь именуют шлягерами.

Некоторое время она заинтересованно слушала, склонив набок хорошенькую головку, потом стала вылизывать правую переднюю лапку, призывно и вместе с тем скромно поглядывая на меня. О как мило мелькал ее розовый язычок! О как прелестна была ее лапка в аккуратном коричневом чулочке! О как я пылал страстью!

Я сел, обвив хвостом нижнюю часть тела, и, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, неотрывно глядя на нее, запел новую песню. Такие песни в наше спокойное время люди почти не поют.

Это был боевой марш и в то же время вызов соперника. Содержание было приблизительно следующее:

 
Остер мой коготь, и пушист мой хвост,
А лапа крепка, как сталь,
Где мой соперник, будь то кот или пес?
Его мне заранее жаль!
 

 
Глаз мой зорок, и поступь тверда,
Я храбр, осторожен и быстр,
Где я – для мышей беда и нужда
И катастрофа для крыс!
 

 
В бою и в драке мне равных нет,
Я всех и всегда побеждал!..
И вам не счесть всех славных побед,
Которые я одержал!
 

 
Ты кто, мой соперник, пес или кот?
Я страстью бойцовской горю!
Зубами в горло вопьюсь, а живот
Когтями своими вспорю.
И твой холодный растерзанный труп
Кошкам своим подарю!
 

Вот такая вот песня. Немного хвастлива, но не судите слишком строго – это ритуальное песнопение, и никто не расценивает его с точки зрения заложенной в нем информации.

Моя кошечка, слушая мужественное мое пение, забыла об умывании. Она уставилась на меня горящими изумрудными глазами и, как и я, раскачивалась в такт пению, иногда даже пыталась подтягивать – мелодичным, нежным голоском, от звука которого мурашки бежали у меня под шерстью. Я уже не просто пылал, я превратился в факел, я рассыпался искрами и извергал фонтаны огня.

Откуда-то издалека донеслось ответное завывание – какой-то кот принял мой вызов и сообщал, что спешит на бой. Представляете, в каком накале я был, если не только не испугался, а, напротив, был счастлив и горд, что мне предстоит сразиться не на жизнь, а на смерть на глазах моей прелестницы.

Знакомое противное хихиканье остудило мой пыл. Я зашипел, будто действительно был костром, на который вылили ведро холодной воды. Я подпрыгнул на месте и застыл как изваяние. Из кустов, что росли неподалеку, вышла недавняя моя знакомая, бродячая кошка.

– И кто бы мог подумать! – протяжно мяукнула она, поймав мой злобный взгляд. – И петь он умеет! Поверишь ли, милочка, – обратилась она к хорошенькой кошечке, подойдя совсем близко, – он сумасшедший. Вчера я его застукала, когда он забавлялся со своей лапой, как котенок. А потом, потом он сам себя исцарапал! Да, да, собственной лапой порвал себе ухо – смотри, оно еще кровоточит… – Она бросила в мою сторону презрительный взгляд.

– Мазохист?! – воскликнула моя красавица и взглянула на меня уже не так, как прежде, а как смотрят на заспиртованного младенца в Кунсткамере.

– Он, конечно, красив, – продолжала бродяжка. – Я вначале была введена в заблуждение его импозантной внешностью. Я дажепредложила ему прогулку по крыше. И знаешь, что он ответил? – Она наклонилась к кошечке и шепнула пару слов в нежное розовое ушко.

– Боже, какой кошмар! – воскликнула моя прелесть своим музыкальным голоском.

– Я же говорю – нахал, – подтвердила бродячая кошка. – Но когда я увидела его развлечения, я все поняла. Он ненормальный. Мазохист. Может быть, даже садист. Так что держись от него подальше, милочка.

– Сексуальный маньяк! – мяукнула хорошенькая кошечка. – Какое счастье, что ты меня предупредила!

Я негодующе зашипел на бродяжку, выгнув спину и брызгая слюной. Когти сами собой вылезли из подушечек на лапах.

– Ты видишь?! – вскричала бродяжка. – Ты видишь, как он с женщиной разговаривает? Я думаю, он кастрат.

– Хуже! – хихикнула моя милая. – Он – импотент!

Они пересмеивались, перешептывались, сидя рядом друг с дружкой и не сводя с меня назойливого любопытного взгляда. А я не знал, что мне делать. Драться с женщиной? Да если бы только здесь не было хорошенькой кошечки, я бы с таким удовольствием вздул эту блохастую тварь!

Между тем вопль ответившего на мой призыв кота становился все громче, боец приближался к полю битвы. Еще мгновение – и передо мной стоял мой соперник, накликанный моим дурным языком. Я взглянул на него – и свет перед глазами померк, и каждая жилочка в моем теле задрожала. Не от ярости.

Это был поджарый, но крупный кот, закаленный в уличных боях. Он был одноглаз, одноух, и правый бок его представлял сплошной шрам, заросший кое-где рыжей шерстью. Его единственный глаз горел желтым огнем гнева. А когда я увидел его когти и зубы, я понял, что не жилец на этом свете. Прощай, ясное солнышко! Прощай, мама! Прощай, ведьма голубоглазая Лада! Все, все прощайте! Был я, кот, – и нет меня.

Бежать? Я настолько ослаб от ужаса, что вряд ли мог пошевелиться. Наверное, когда удав гипнотизирует кролика, тот, бедолага, испытывает сходное чувство. Осознание того, что пришла смерть, неотвратимая и немедленная, превращает вас в покорную жертву.

И я смирился с участью быть разорванным на части.

Рыжий встал передо мной в боевой позе – спина выгнута, когти выпущены, ноги напряжены, и все тело напоминает готовую развернуться пружину или скорее натянутую тетиву, с которой вот-вот сорвется смертоносная стрела, – и начал осыпать меня оскорблениями. Есть такой обычай у котов – перед дракой как следует изругать соперника.

Совершенно помимо моей воли я принял такую же позу и тоже начал браниться. Не потому, что собирался подороже продать свою жизнь, – я был уже трупом и знал это. Но то ли инстинкт, то ли проклятая привычка делать все по правилам заставляла меня выполнять требования сложного ритуала дворовой дуэли.

Кошки уселись поудобнее, чтобы наблюдать драку. Так сказать, заняли места в ложе бенуара. Моя любовь в непосредственной близости от смерти прошла, будто ее и не бывало. Сейчас я был одинаково зол на обеих подружек. Скажите пожалуйста, зрительницы! Любительницы гладиаторских боев! Кровожадные твари!

Но бродяжка вдруг забеспокоилась.

– Ой, не знаю, можно ли им драться… Все-таки он нездоров…

Она одним прыжком оказалась около Рыжего и начала тереться мордочкой о его плечо, что-то тихо мурлыкая ему и поглядывая на меня если не с сочувствием, то с жалостью. Рыжий выслушал ее, расслабился, бросил на меня презрительный взгляд единственного своего желтого ока, зевнул мне в лицо и повернулся ко мне своей грязной ободранной спиной. И удалился. Хорошенькая кошка разочарованно вздохнула, плотоядно облизнулась – ей так хотелось посмотреть на драку! – и отправилась за ним. Кошка-бродяжка тоже присоединилась к процессии, мяукнув на прощание: «Импотент!» – и хихикнув.

Мораль? Прежде чем начинать ухаживать за понравившейся вам особой, внимательно посмотрите по сторонам – не подглядывает ли кто из-за кустов.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой я окончательно убеждаюсь в реальности происходящего

Иногда я еще до завтрака целых шесть раз успевала поверить в невероятное.

Белая Королева

Нас было не так уж мало – восьмеро. Я, Пес, Ворон, Домовушка и еще Рыб, Жаб и Паук. И Лада, разумеется. Вы спросите, а куда же подевалась красивая Бабушка? Я тоже спросил.

Было это в тот самый первый вечер, когда мы с Псом вернулись с прогулки, а Лада – с работы (она работала машинисткой в каком-то институте).

После ужина – весьма обильного и вкусного, но, на мой взгляд, чересчур вегетарианского – Лада представила мне тех, с кем я еще не был знаком лично:

– Это наш Рыб, он молчалив и задумчив, но он тоже умеет разговаривать. А Жаб бывает немножко грубоват, но сердце у него золотое. А Паук, – она понизила голос, – понимаешь ли, Паук никак не привыкнет к изменениям в своей внешности. Ему кажется, что он нам противен и мерзок. Но это не так – мы его тоже любим.

– Все? – спросил я.

– Ну конечно! – воскликнула Лада. – Мы здесь все любим друг друга!

У меня имелись кое-какие сомнения по этому поводу, но я оставил их при себе. Если человек верит во что-нибудь хорошее, зачем его разуверять? Сам разберется, когда придет время.

Мы сидели на маленьком диванчике в большой комнате – комнате Лады, куда Пес не пустил меня в первый день моего пребывания в квартире. Когда я еще был человеком. Это случилось только вчера, но мне казалось, что прошло уже много дней и ночей – так много всего приключилось и такими яркими были мои новые впечатления.

Ворон удалился в кабинет.

– Работает! – ответила Лада на мой вопросительный взгляд.

Домовушка с вязанием устроился в кресле перед телевизором, он смотрел какой-то из сериалов – то ли про Марию, то ли про Марианну, не помню уже, да и какая разница? Все они одинаковые. Домовушка же не пропускал ни одной серии – совсем как пенсионерка.

Пес дремал на коврике у двери, положив на лапы свою большую белую голову. Из кухни доносилось тихое кваканье – это, как мне объяснили, Жаб разговаривал сам с собой. А может быть, и с Рыбом. Мир и покой, подумал я. В такую минуту действительно может показаться, что все здесь любят друг друга.

– А где твоя Бабушка? – спросил я, сообразив вдруг, что не видел еще красавицу в мехах, поразившую некогда мое воображение.

И Лада расплакалась.

Оказывается, вот уже несколько месяцев, как Бабушка пропала. Однажды воскресным утром она вышла в магазин за хлебом и не вернулась. И никто не знает, где она и что с ней. Исчезла. До вечера ее прождали, а утром следующего дня Лада отправилась на поиски – вместе с Псом и Вороном. Пес потерял след на троллейбусной остановке. В магазине Бабушку не видели, в этом Лада была уверена, потому что очень уж приметная была у Бабушки шуба. Соболья.

Расспросы уличных собак и проживающих во дворе галок и воробьев также были безрезультатны.

Домовушка, страстный почитатель кинематографа, отечественного и зарубежного, выдвинул предположение, что вражеские агенты напали на след Лады и Бабушка, жертвуй собой, отвела им глаза и сама при этом попала в западню.

Ворон склонялся к мысли, что Бабушка, очень много работавшая в последнее время, перетрудилась и потеряла память – с чародеями, по его словам, это случается чаще, чем с простыми смертными, особенно в столь преклонном возрасте.

В милицию конечно же не обращались, но, имея собственного специалиста-профессионала, проконсультировались.

Я спросил:

– А кто у вас специалист?

Оказалось, специалистом был Паук, в прошлом капитан милиции, следователь, разыскивавший пропавшего соседа-алкоголика из пятьдесят третьей квартиры.

Специалист-профессионал считал, что причину скорее надо искать в очень дорогой шубе и на Бабушку напали обыкновенные бандиты. С этим мнением Лада была категорически не согласна – по ее словам, Бабушка одним взмахом ресниц могла справиться с дюжиной вооруженных бандитов, если они использовали только обыкновенные, немагические методы принуждения.

Я сказал, что, мол, не знаю, ей, Ладе, конечно, виднее, но прежде я не сталкивался с магическими силами здесь у нас в нормальной жизни. Вот только с ней, с Ладой, столкнулся, но ведь она, Лада, исключение, и, если разобраться хорошенько, она не местная.

Лада на это возразила, что раз они с Бабушкой могли попасть сюда, то и кто-то другой тоже мог. И вообще она со дня на день ждет прибытия Светлого витязя, посланного ее, Ладу, расколдовать, освободить и увезти домой, в Светелград. А если этот витязь к тому же окажется ее суженым – еще лучше: сразу по прибытии, испросив родительского благословения, они обвенчаются. И мы все станем опять людьми, и ей, Ладе, не придется больше никого трансформировать.

И тогда она, Лада, свободная от власти заклятия, вернется сюда, в наше Тут, и найдет Бабушку. Лада призналась мне (по секрету от остальных), что, когда я, окровавленный, в буквальном смысле слова свалился ей на голову, она приняла меня за этого самого Светлого витязя, прорвавшегося к ней через вражеские препоны, и она очень жалеет, что это оказалось не так.

– Я польщен, – промурлыкал я. И покривил душой. Так, самую малость.

Лада вкратце посвятила меня в обстоятельства появления прочих домочадцев.

Домовушка, как мне это уже было известно, пристал к семье, когда Лада была совсем еще маленькой.

Пес когда-то был мальчиком. В пятом или шестом классе они с Ладой сидели за одной партой. Однажды мальчик напросился к подружке в гости. Лада, конечно, знала о заклятии и его последствиях, но не подумала, что мальчик тоже является мужчиной. Бабушка очень расстроилась, когда увидела ребенка в своей квартире, но делать нечего – пришлось трансформировать. Во избежание худшего.

Рыб был классным руководителем Лады в том же пятом или шестом классе, только в другом городе – они очень часто переезжали с места на место, а почему – об этом позже. Однажды нынешний Рыб явился с визитом – он посещал своих учеников на дому, чтобы проверить их жилищные условия, – и был удивлен, поражен и раздосадован, когда Бабушка отказалась его впустить. Раздосадован настолько, что пригрозил Бабушке комиссией по делам несовершеннолетних и другими неприятностями вплоть до лишения родительских прав. Бабушка не боялась ничего, кроме осложнения отношений с властями. Она говаривала, что лучше ей сразиться со всеми двадцатью девятью братьями Горыновичами и их мамашей в придачу, чем один раз попасть в советский СУД. Поэтому она тут же любезно впустила разгневанного классного руководителя Лады в квартиру, напоила его чаем с брусничным вареньем, показала комнату Лады и стол, за которым девочка делала уроки. Когда же размякший классный руководитель собирался уходить, немало удивленный столь разительной переменой в поведении этой молодой, красивой и умной женщины, Бабушка со вздохом сказала: «Я же вас предупреждала!» – и учитель превратился в не очень крупного карася. Бабушка умела и любила поприкалываться.

Что касается Паука, вы уже знаете, откуда он взялся.

А Жаб был тем самым пьющим соседом, которого разыскивал капитан милиции. Он нахально вломился в квартиру с бутылкой водки – якобы познакомиться; Пес был в это время на прогулке, а Лада просто не успела вовремя прикрыть дверь. Она подозревала, что сосед хотел еще и поухаживать за Бабушкой, у которой постоянно были сложности с желающими за ней поухаживать. Зато теперь Жаб ни за кем не ухаживает, алкогольных напитков не употребляет, живет в миске, а чтобы его нежная спинка не сохла, миску накрывают мокрым полотенцем.

– Ты еще не рассказала, кем был раньше Ворон, – напомнил я.

– А Ворон раньше был яйцом, – сказала Лада. – Понимаешь ли, так случилось, что, когда меня перенесло в ваше Тут, яйцо лежало в колыбели. Супруга преминистра на время отлучилась, а свое яйцо для пущей сохранности уложила в мою колыбель. Она всегда так делала в случае надобности.

Я не понял.

– Советник он мой, Ворон Воронович. Будущий преминистр. Должность эта наследственная, Вещих Воронов. Еще со времен Василисы Премудрой. Так что мы с Вороном одни только Тамошние уроженцы. Все остальные – Тутошние.

Я поинтересовался еще одним вопросом:

– Ворон говорил о нескольких десятках трансформированных. Здесь же насчитывается нас только пятеро. А где остальные?

– О! – Лада задумалась. – Видишь ли, Ворон лучше знает. Он стал совсем взрослым уже очень давно. Птицы взрослеют раньше. Я знаю только про нескольких. Бабушка рассказывала, что, когда я была маленькая, мы жили в Петербурге, тогда он назывался Петроград, и к нам пришли матросы то ли с обыском, то ли еще зачем-то, – тогда, в революцию, патрули часто ходили по квартирам. До этого Бабушка никого еще не трансформировала, не приходилось. Прислуга у нас была только женская. А тут, представляешь, сразу трое мужчин! Бабушка перепугалась и сделала то, что легче всего, – поменяла их пол. Вошли в квартиру трое революционных матросов, а вышли три революционные барышни. В бушлатах и тельняшках. Тогда нам пришлось впервые срочно переезжать – Бабушка побоялась оставаться в столице, мы перебрались куда-то в провинцию. В Моршанск, кажется… Или в Бобруйск…

– Погоди, погоди! – вскричал я пораженно. – Какая революция? Какой Петроград? Сколько же тебе лет?

– Считать свои годы нельзя, – сказала Лада. – Это очень опасно. Так что я не знаю, сколько мне лет. Бабушка говорила, что я уже вошла в возраст. То есть мне уже можно выходить замуж. А тогда, в революцию, я только говорить училась.

Ну-ну, подумал я. Лада-то наша, оказывается, старушка совсем.

– А потом еще – это уже я помню, – продолжала Лада, – монтер к нам заходил, проводку посмотреть. Бабушка его уговаривала-уговаривала, упрашивала-упрашивала, убеждала, что проводка в порядке, – ничего не помогало, Бабушка его и впустила. А он обратился муравьем. Какое-то время жил у нас в спичечном коробке, а потом пропал. Мы как раз переезжали… А еще – очень часто – Бабушка так боролась со своими поклонниками.

– Никогда не думал, что с поклонниками надо бороться, – мурлыкнул я. Мне как мужчине (пусть даже и бывшему) такая точка зрения показалась обидной.

– Во-первых, поклонник поклоннику рознь, – пояснила Лада. – Во-вторых, Бабушка же была на работе. А заводить в рабочее время романы – это, сам понимаешь, неприлично. Так что Бабушка личную жизнь отложила на потом. На то время, когда я вырасту, выйду замуж и она уже не будет меня опекать. И если ей докучали ухаживаниями, она, в зависимости от натуры ухажера, применяла тот или иной метод борьбы. Самый простой – отвести глаза. Это с такими, кто цепляется от нечего делать. Покажешься ему крокодилом, он и отстанет. Есть еще ценители женской красоты – с такими посложнее. Им глаза не отведешь – они и в крокодиле женщину увидят. Их Бабушка зацикливала.

Я не понял. Лада объяснила:

– В таких случаях Бабушка вкладывала человеку в мозги какую-нибудь песенку или стишок. Что-нибудь такое, чтоб можно было повторять не думая. И с тех пор при виде Бабушки у человека из головы испарялись все мысли, он повторял этот стишок до тех пор, пока Бабушка не исчезала из поля зрения.

Я вспомнил английские неправильные глаголы – так вот почему при встрече с Ладой я начинал повторять «to write – wrote – written»! Меня зациклили!

– Но самые вредные – это настырные поклонники. Глаза ему не отведешь. Ему все равно, урод ты или красавица. Зацикливанию не поддается – он, когда к тебе пристает, все равно ни единой мысли в голове не имеет. И нужна ты ему, просто чтобы добиться своего. Бабушка таких очень не любила. И вот таких иногда приглашала в гости. На чашечку чаю. Одного я хорошо помню – он у Бабушки начальником был. И приставал к ней – и к другим сотрудницам тоже, – пользуясь своим служебным положением. Бабушка сначала хотела работу поменять, а потом передумала: он ни одной юбки не пропускал, никому проходу не давал, представляешь, каково было его подчиненным! Мы тогда в Москве жили, и пришлось нам переезжать. Бабушка пригласила его в гости – прощальный вечер, так сказать. Он явился – с цветами, с шампанским, с тортом огромным, Домовушка тогда объелся, потому что осилить этот торт мы с Бабушкой не могли, а нам ведь уезжать утром; Домовушка, чтоб добро не пропадало, доел, а потом мы не знали, чем его лечить – у них ведь, у домовых, не такие лекарства, как у людей, а где ты в Москве в два часа ночи найдешь крыло летучей мыши, умершей от старости, или сушеную лягушачью икру? Да, так Бабушка этого своего бывшего начальника не просто трансформировала, как прочих, а по-настоящему превратила, насовсем. В скунса. Заешь, зверек такой американский. Пока он был с нами, он запахов не издавал – Бабушка на него заклятие наложила. А в аэропорту, во Внукове, мы его выпустили. Так там все пассажиры разбежались. А он в лес убежал. Не знаю, что с ним потом сталось, мы больше в Москве не жили.

– Слушай, а почему вы так часто переезжали? – спросил я.

– По разным причинам. Когда от неприятностей спасались, годы все-таки были смутные, неспокойные – революция, а потом Гражданская… Раза два Бабушке показалось, что она чует присутствие вражеской силы. Ну а после я в школу пошла, росла медленно, по два, а то и по три года в один и тот же класс ходила, вот и переезжали из города в город. Знаешь, какая Бабушке морока была – все время документы менять. И чтоб комар носу не подточил. Я ведь в первый класс пошла еще до войны, в тридцать восьмом, кажется…

Как ни странно, я Ладе поверил. До этого я как-то сомневался – уж больно все напоминало русскую народную сказку. Сказки хороши для детей дошкольного и младшего школьного возраста. Я же из этого возраста давно вышел, и заколдованные принцессы (пардон, княжны) и Змеи Горынычи – это все казалось мне дурной шуткой. Я уже убедился, что не сплю. Может быть, меня загипнотизировали? И вешают теперь лапшу на уши, а Лада вовсе не Лада, а какая-нибудь старая карга, и Домовушка вовсе не домовой, и Ворон – какой-нибудь профессор психиатрии и невропатологии, проводит на мне опыты по воздействию вымысла на замороченный гипнозом мозг?

Или, наоборот, я сошел с ума, и все случившееся со мной – плод моего больного воображения?

Но теперь, после встречи с кошками во дворе, а особенно слушая рассказы Лады, я все больше склонялся к мысли, что нет, не загипнотизировали меня и я не сошел с ума, и то, что случилось, случилось на самом деле, как это ни невероятно. А невероятное становится возможным, если в него как следует поверить. Я поверил.