Текст книги "Игрушечное сердце"
Автор книги: Светлана Демидова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
…Когда Дана проснулась, первым делом увидела здоровый холодильник и очень испугалась. Почему-то сразу решила, что это происки Вовки. Каким образом он смог бы увеличить их старенькую «Бирюсу» до таких размеров, в голову ей не пришло. Она хотела бежать с ним разбираться, но вдруг все вспомнила. Это же кухня Артура, с которым она познакомилась при весьма странных обстоятельствах на кладбище. Тут же пришла на ум фраза героини фильма «Москва слезам не верит»: «А еще хорошо знакомиться на кладбище…» Ой, хорошо ли… Хозяин квартиры, разумеется, домой так и не пришел, а ей оставаться здесь дольше действительно неприлично. Подождала, пора и честь знать. Занимать деньги, видно, придется в другом месте. Пока, конечно, рановато к кому-то идти в выходной день, семь часов всего… Но транспорт уже работает, так что до дома она запросто доберется.
Дана откинула одеяло и опять испугалась. Она же не брала никакого одеяла! Это уж она точно помнит. В чужом ведь доме… Да и не одеяло это. Плед. Красивый такой, пушистый… А цвет будто у мороженого крем-брюле… И подушка в изголовье… Никаких подушек она тоже не брала. Да и вообще, разве она укладывалась спать на этой кухне?!
Дана напрягла память и вспомнила, что последний раз смотрела на часы поздним вечером и что ноги ее тогда отказывались слушаться… потому… потому что она… напилась чужого вина… А весь день был на нервах, вот ее и развезло… Но тогда выходит, что пледом ее накрыл… Артур… Больше некому. Значит, все же вернулся. Дана отметила, что обрадовалась. Неужели из-за денег? Конечно, из-за денег… ей же совершенно не на что жить…
Она встала с диванчика, одернула платье и в сотый раз порадовалась, что в прошлом году купила стоящую вещь: легко стирается, быстро сохнет, не мнется, хоть ты что в нем делай… А Артур, наверное, еще спит. Поздно же пришел… Глянуть, что ли, одним глазком?
Новый Данин знакомец действительно спал. Он лежал на боку, подложив обе ладони под щеку, как ребенок. Профиль был красив и даже, пожалуй, нежен. Дана удивилась. Днем Артур производил впечатление волевого сильного мужчины, а во сне – прямо как дитя… А что, если напечь ему блинчиков? Впрочем, у него, скорее всего, нет ни молока, ни муки… Живет-то на одних полуфабрикатах…
Дана отправилась на кухню точно таким же образом, каким пришла в комнату, – на цыпочках. Пусть усталый человек еще поспит. Она не станет мешать.
Муку она все же обнаружила в одном из многочисленных шкафчиков, а вместо молока решила использовать кефир, который нашла в бездонном нутре холодильника. Блины у нее всегда хорошо получались. Вовка в хорошие их времена даже шутил, что она может напечь их из опилок.
– Какой за-а-апах! – услышала Дана, когда на тарелке у плиты высилась уже приличная горка блинов. Она вздрогнула, обернулась и почувствовала, что краснеет. Перед ней стоял чужой мужчина в одних трусах. Ну… не совсем, конечно, чужой, но знакомы-то они едва-едва.
– Умывайтесь, – сказала она дрожащим голосом. – Сейчас все будет готово. Теста уже осталось блинчика на три…
– Слушаюсь! – громко отрапортовал Артур, рассмеялся и добавил: – Я не ел домашних блинов уже лет сто, честное слово!
Дана, смутившись окончательно, ничего не ответила, решив вернуться к блинам. А уж он пусть шутит, как хочет. Она и так тут расхозяйничалась без всякого спросу.
Артур вернулся на кухню минут через десять – свежим, душистым, одетым в белую футболку и темно-синие шорты. Одежда делала его похожим на мальчишку. Дана попыталась прикинуть, сколько же ему лет, но так и не определилась. Он все время был каким-то разным.
На блины Артур накинулся с такой жадностью, что пришлось поверить: не едал он домашних и впрямь давно. Дана улыбалась, глядя на это, и подкладывала ему блины один за другим.
– О-о-о-о! – протянул вдруг хозяин квартиры, оторвавшись от еды и подняв вверх указательный палец. – У меня ж есть сырок… упаковочка такая… С блинцами будет просто супер… Ну-ка, где он тут у меня… – Сунул голову в холодильник, порылся на полках и, вынырнув, недоуменно проронил в пространство: – Странно… Позавчера ж купил… даже не открывал еще…
Дана вдруг сообразила, что именно он ищет.
– Ах, сыр… – отозвалась она. – Так он испортился! Стал прямо весь такой… – Молодая женщина неприязненно скривилась. – В черно-синей плесени!
– В плесени… – повторил за ней Артур.
– Ну да! Я и выбросила… Нельзя же такое есть! Отравиться можно… наверное, вам просроченный продали.
Мужчина помолчал немного, потом сказал:
– Ну, вообще-то… он и должен быть в плесени…
– В каком смысле?
– В том смысле… что это сорт такой… с плесенью… Вы что, никогда не ели, например, «Рокфор»? Очень распространенный сыр… Или «Стилтон»?
Дана растерялась. Она вдруг поняла, что сделала что-то непоправимое и Артур прямо сейчас выбросит ее за дверь вместе с недоеденными блинами. Она вспомнила про сыры с плесенью. Конечно же, она про такие слышала и читала, только никогда не ела. И в магазинах не видела. Да и где ж ей их увидеть, если она ходит только в гастроном возле своего дома. Там таких сыров не продают. Все больше «Российский», «Голландский» или, например, «Атлет»… И надо ж ей было взять и без спроса выбросить сыр… особый… деликатесный… Дорогой, наверное… Ха! Вот и попросила денег! Теперь за этот сыр рассчитываться придется…
– Я… я вам куплю другой… или деньги за сыр отдам… только попозже… У меня как раз сейчас нет, но потом будут… Я же работаю. И как только получу зарплату, так сразу и… куплю… – зачастила Дана, потом отвернулась к раковине, чтобы не смотреть ему в глаза, и продолжила: – Вы… вы просто так блины доешьте… без сыра. А я сейчас посуду вымою и быстро уйду… А потом сыр принесу или… лучше все-таки деньги вам отдам, а то вдруг не тот куплю… Я же понимаю, что не должна была выбрасывать, а выбросила…
Она замолчала, не зная, что еще сказать в оправдание, а потому взяла губку для посуды и принялась отмывать от жидкого теста глубокую миску, которую нашла в навесной полке. Теперь казалось, что она и эту миску брать не имела никакого права. И блины не надо было печь. Конечно, Артур, как воспитанный человек, не мог отказаться их есть, но когда выяснилось, что она выбросила его любимый сыр, ему, конечно же, никакие блины в рот не полезут.
Молодая женщина успела только как следует намылить губку, когда почувствовала на своих плечах руки Артура. Она вздрогнула так сильно, что он вынужден был сказать, сжав ее плечи еще сильнее:
– Ничего не бойся… И… и брось ты эту посуду… Есть же посудомоечная машина…
– Я не умею с ней… – пробормотала Дана.
– Ну и не надо, – ответил Артур и развернул ее к себе.
– А как же сыр? – спросила она.
– Да наплевать на этот сыр! Ерунда какая! Другой потом куплю!
– Я вам обязательно отдам деньги… – начала Дана, – и осеклась. Его лицо было так близко, что она зажмурилась, и именно в это время он поцеловал ее прямо в губы своими мягкими губами, еще пахнувшими блинами. Она сжалась от страха в комок, а он продолжал целовать ее лицо, потом шею, потом спустил с одного плеча платье и продолжил свои поцелуи. Дана знала, что с другого плеча спустить платье не удастся, потому что оно очень узенькое, и не могла понять, радуется этому или огорчается. Она вообще не могла определиться, как относиться к его поцелуям. Одно было ясно, как день: денег взаймы у него теперь не попросишь. И даже за выброшенный сыр с плесенью не отдашь…
Через пару минут Дана забыла о деньгах и сыре напрочь, сама обняла Артура за шею и стала отвечать на поцелуи мужчины, которого до вчерашнего дня не видела. Потом и платье как-то все-таки спустилось со второго плеча. Дана не успела этому удивиться, потому что все ее белье тоже каким-то чудным образом съехало с привычных мест, а потом и вовсе куда-то запропало. Незнакомый до вчерашнего дня мужчина тоже вдруг оказался без белой футболки и синих шорт, под которыми, похоже, ничего и не было. А может, и было, но Дана не заметила, куда делось. Зато она четко осознала момент, когда начала прижиматься своим обнаженным телом к такому же обнаженному и горячему телу Артура. Возникла мысль, что поступает она не слишком правильно, но тут же истончилась и растаяла дымкой. Кому какое дело, правильно она поступает или нет! Как хочет, так и будет поступать! А она хочет именно так! Пусть этот человек обнимает ее как можно дольше, а она будет изгибаться в его руках самой податливой лозой, ловить его прикосновения и дарить ему свои. И он будет рад ее ласкам не меньше, чем блинам. А может быть, и больше! Что блины? Их раз – и напек, хоть на кефире, хоть на чем! А так целовать его может только она одна, ведь другой такой Даны не существует в природе. Конечно, есть еще всякие медноволосые женщины, но на них надежда плохая. Если уж они не могут накормить своего мужчину как следует, значит, и ласки у них такие же суррогатные. А она, Дана, знает, что делает. Когда она еще надеялась удержать Вовку возле себя, изо всех сил старалась доставить ему удовольствие в постели. Ну… не получаются дети – пусть любовь будет жаркой, сладкой и неповторимой. Паразит Вовка не оценил и все равно слинял, но Дана изучила мужское тело так, что могла играть на нем, как на музыкальном инструменте. Ох, как давно не было у нее этого инструмента! Какое же ей удовольствие доставляет прикасаться к нему, извлекать звуки. Ага! Вот дыхание Артура уже участилось, а вот и стон… И еще… и еще… Будете, уважаемый, теперь всегда помнить ее, Дану…
Вы хотите отблагодарить? Ну что ж… Она не против… Она сейчас ляжет поудобнее, чтобы тоже сполна насладиться мужскими прикосновениями, такими медовыми, такими пряными… такими жгучими, такими неистовыми… И вот она уже сама вся превратилась в мед, в сладкую патоку, которая закручивается винтом и несется куда-то в поднебесье, подобно торнадо, чтобы там, высоко-высоко, взорваться и раствориться в раскаленном тягучем воздухе. Вот-вот…Сейчас… Еще миг – и ее, Даны, не станет…
– Ну, я, пожалуй, пойду, – проговорила Дана, придя в себя.
– Это с какой же стати? – спросил Артур, приподнявшись на локте и глядя ей в глаза.
– Ну… я и так вам навязалась… – ответила Дана и свои глаза отвела.
– А что, мы разве до сих пор на «вы»?
Она промолчала, слегка пожав плечами. Откуда ей знать, что теперь будет дальше.
– Больше никаких «вы», слышишь! И никуда ты не пойдешь! Мы только-только… можно сказать… познакомились… и вдруг уходить… Нет! Так дело не пойдет! И вообще! Я снова есть хочу! Там есть еще блины?
– Нет, вы… то есть… ты… ты все съел… но… – Дана замолчала.
– И что же мне обещает твое «но»? – смеясь, спросил Артур.
– Ну… вообще-то… я вчера картошки нажарила и котлет еще… только невкусных…
– Вот интересно, и зачем же ты нажарила невкусных?
– Так они ж покупные!
– И что?
– Как это что?! Да их же есть нельзя!
– Ну почему? Я часто ем, и ничего… все еще жив-здоров, как видишь!
– Ну… я вообще-то тоже вчера их ела… и все же… Все же надо покупать мясо, перекручивать на мясорубке и жарить! Это совсем другое дело!
– Так, может, ты мне нажаришь… этих твоих… из мяса…
– Мяса ж нет!
– А я схожу и куплю.
– А эти куда?
– В помойку!
– Ну как же… нельзя же… Деньги же…
– А я еще заработаю!
Именно тут Дана вспомнила про свои финансовые проблемы. Да, котлет она ему, конечно, сможет новых нажарить, из настоящего мяса, а вот денег попросить – никогда!
* * *
Лариса никак не могла понять, почему ее так тянет к Виктору Юсупову. Она заметила, что стала все реже и реже висеть в Интернете. Электронный ящик был полон приглашений на выставки и писем от таких же, как она, любителей кукол, но она не спешила никому отвечать, даже художнице Жене, к которой сама же напрашивалась в ученицы. И на выставки почему-то совсем не тянуло. Все ее мысли занял Юсупов, хотя он совершенно этого не заслуживал. Он был неласков, немногословен и чрезмерно углублен в себя. Она даже не могла назвать его Витей. Вити – они простые, домашние рубахи-парни, а этот – словно сгусток жесткости, квинтэссенция отрицания всего и вся. Ларисе было неуютно в его ауре, но в постели с ним – хорошо. Последний ее любовник, его приятель Артур, был слишком мягок, податлив. Он любил долгие прелюдии, нескончаемые ласки, и Лариса всегда вынуждена была, закусив губу, молить провидение, чтобы этот мужчина поскорей переходил к делу, ради которого они, собственно, и ложились в постель. Виктор времени понапрасну не терял. Он налетал на Ларису вихрем, распинал ее на двуспальной тахте, и все происходило с той стремительностью, которая именно и была ей необходима. В Виктора будто был встроен таймер, настроенный на Ларису. В интимные моменты они совпадали во всем, даже в оргазмический штопор входили одновременно. Такого Лариса не испытывала ни с одним из своих многочисленных любовников.
Все остальное было сложно. Виктор мог, например, забыть о назначенной встрече или прийти на нее мрачнее осенней тучи. В такие моменты все попытки Ларисы разговорить его и настроить на позитивный лад кончались неудачей. Он односложно просил ее помолчать.
– Может, мне вообще уйти? – каждый раз обиженно спрашивала она, когда, привезя ее в свою квартиру, Виктор так и не терял дурного расположения духа.
– Брось, – все так же кратко отвечал он. – Все же хорошо!
– Что-то по тебе не видно! От одного твоего лица кисло делается!
– Ничего. Сейчас тебе будет сладко, – без всякой улыбки отвечал он, заключал ее в свои железные объятия, и ей действительно делалось то ли сладко, то ли больно, а может, и то и другое одновременно. А потом они в унисон вылетали в астрал, а когда возвращались, Виктор засыпал мертвым сном. Лариса тоже дремала рядом, уткнувшись лицом в его железный бицепс, и, несмотря на все, почему-то ощущала себя счастливой.
Виктор никогда о себе не рассказывал и пресекал все ее попытки как-то влезть в его душу. Лариса хитростью пыталась перевести разговор будто бы на Артура. Раз они школьные друзья, то, рассказывая про ее бывшего любовника, Виктор мог чем-то выдать себя, но тот ни на какие ее придумки не велся. Она часто размышляла, что за жизненная драма превратила его в такой бесчувственный кремень. Люди рождаются открытыми миру, готовыми любить все и всех. Что же такое произошло с ее новым любовником, что он ни от кого не ждет и не желает ни любви, ни нежности. Ларисе иногда хотелось приласкать его и назвать каким-нибудь ласковым именем, но она всегда натыкалась на свирепый взгляд – Виктор будто предчувствовал, что она намеревается растопить его сердце, а этого он ни под каким предлогом допустить не может.
А еще Виктор никогда не притворялся. Промолчать мог, но чтобы притворяться – никогда. И это не всегда было хорошо. Да что там говорить, часто это выходило Ларисе таким боком, что она тут же давала себе клятву бросить этого странного человека и забыть его, как страшный сон. Но потом все равно возвращалась к нему. Он никогда не звал ее обратно, будто знал, что она придет и так, принимал ее уходы-приходы как должное. И всегда, возвращаясь к Виктору, Лариса боялась, что непременно застанет его в постели с другой, поскольку ею он, казалось, абсолютно не дорожит. Но этого никогда не случалось.
Однажды, например, Лариса решила порадовать Виктора и сварила ему свежие щи. Готовить она вообще-то не любила, но подумала, что вкусная домашняя еда может как-то смягчить его суровый нрав. Она красиво сервировала стол принесенными из дома салфетками и специально купленными по такому случаю глубокими тарелками знаменитого Ломоносовского фарфорового завода, с маками по ободкам. Сервировку Виктор заметил, но, похоже, не одобрил. Только хмыкнул и все.
Разлив по тарелкам щи аккурат по маки на ободках, Лариса стала ждать хоть каких-то особенных слов в ее адрес – и дождалась.
– Не умеешь – не берись, – сказал он, вылил содержимое тарелки в раковину, с самым невозмутимым видом достал из холодильника колбасу, сделал бутерброд и принялся его есть, запивая чаем, который тоже налил себе сам.
– Какого черта… – дрожащим голосом проговорила Лариса.
– Брось, – спокойно начал он со своего любимого слова и продолжил: – Не умеешь готовить, так хоть бы с кулинарной книгой сверилась. Твой суп есть невозможно.
Лариса опустила ложку в свою тарелку, набрала супу и с осторожностью понесла ко рту. Она же пробовала, когда варила. Вроде было вполне прилично. Может, от усердия два раза посолила?
Щи показались ей абсолютно нормальными. Не как в ресторане, но вполне съедобные.
– Суп достаточно хорош, – произнесла она. – Ты просто очередной раз не в духе, а потому решил сделать мне больно!
– Себе можешь такой варить, никто не мешает. Вкусы у всех разные. А меня этим кормить не надо.
Виктор говорил совершенно спокойно, и именно это стало последней каплей. Лариса подняла со стола свою тарелку и, не выливая капустно-мясной жидкости, запустила ею в стену. Тарелка раскололась на три сектора, а щи художественно заляпали стену, выкрашенную светлой акриловой краской.
Виктор посмотрел на Ларису глазами, в которых закипало бешенство, но сказал все еще спокойно:
– Этой китчевой тарелке туда и дорога. Можешь еще и мою кокнуть. А вот стену тебе придется перекрасить.
– И не подумаю! – крикнула она, схватила его пустую тарелку и грохнула об стену и ее.
Виктор не пошевелился, глядя в пол. Лариса обошла его, как неживой предмет, схватила с журнального столика в комнате свою сумку и выбежала на лестницу, разумеется, смачно хлопнув дверью. Она не плакала, потому что не плакала никогда и ни при каких условиях с нежного детского возраста.
…Ларисе было лет шесть, когда она принесла домой удивительной красоты куклу с розовым фарфоровым личиком, в соломенной шляпке, пышном платье и в кружевных панталончиках. Родители сначала требовали, чтобы она отнесла ее обратно туда, где взяла, потом пытались ее отнять, но только слегка распороли по шву кукольное платьице. А потом Ларису впервые в жизни отлупили ремнем. Во время экзекуции она не плакала, потому что была сосредоточена только на том, чтобы как можно крепче прижимать с трудом добытое сокровище к себе. Потом вместе с куклой она долго стояла в углу. И только тогда, когда она, измученная борьбой со взрослыми, впала в забытье, чужую куклу изъяли и отнесли хозяевам. С тех пор Лариса разучилась плакать.
Родители, очень неплохие люди, явно чувствовали свою вину перед дочерью. Они долго пытались как-то исправить положение. Первым делом Ларисе купили дорогую куклу, чем-то похожую на ту, в соломенной шляпке. Но она была резиновой, все с теми же дырочками на голове, из которых торчали пряди искусственных серебристых волос. Лариса ненавидела эти дырочки. Она хотела куклу, которая была бы во всем похожа на маленькую барышню из старых сказок, и эту, новую, только повертела в руках, потом бросила в кукольный уголок к остальным игрушкам и больше к ней не прикасалась. После этого Ларисе купили кукольный чайный сервиз с удивительно изящными чашечками, расписанными голубыми нежными цветочками. Внимательно рассмотрев маленький пузатый чайничек, девочка и его оставила своим куклам, почти сразу потеряв к нему интерес. После сервиза был куплен велосипед, на чем, собственно, процесс замирения с родителями, наконец, завершился. Лариса с удовольствием гоняла на своем велике, а куклами больше не интересовалась.
Родители успокоились, но теплых, близких отношений с ними Лариса больше никогда не захотела иметь. Закончив школу, она поступила в институт и сразу съехала от них в общежитие. Навещала родителей редко: по праздникам и в дни рождения. У себя, даже купив приличную однокомнатную квартиру, принимала их и того реже. Они стали друг другу почти чужими людьми. По этому поводу Лариса никогда не горевала. Родители ей были не нужны. Ей вообще мало кто нужен. Подруга у нее только одна, Танька, да и та сама прилепилась к Ларисе и отлепляться никак не желала.
И только заимев собственное жилье, Лариса вернулась к куклам. Двух первых красавиц из своей небольшой коллекции она купила в ломбарде, в отделе антиквариата, куда завернула случайно. На улице стоял страшный мороз, и Лариса зашла в первое попавшееся по дороге «присутственное» место, чтобы просто погреться. Две маленькие барышни в кисейных платьицах, кремовом и розовом, сидели рядышком в витрине и глядели на мир ярко-голубыми глазами. Лариса поняла, что они непременно должны переселиться в ее дом. Она отдала за них чуть ли не двухмесячную зарплату, но Бэтти и Кэтти (как она их назвала) теперь так же рядышком сидели в специально освобожденном для них уголке навесной книжной полки. Уже много времени спустя, роясь в интернет-материалах, Лариса определила, что Бэтти и Кэтти достаточно дорогие куклы и она заплатила за них просто смешные деньги по сравнению с теми, каких они действительно стоили. Видимо, ни их прежние хозяева, ни оценщики обычного ломбарда спального района Питера в куклах не разбирались. На фарфоровых затылках барышень оказалась одинаковая выдавленная надпись, говорящая о том, что они изготовлены в Германии на кукольной фабрике Арманда Марселя. Если принять во внимание, что куклы фирмы Марселя были в коллекции игрушек детей Николая II, то становилось ясно, что Бэтти и Кэтти относятся к настоящему антиквариату и стоить должны очень дорого. Но Лариса любила их вовсе не за принадлежность к антикварной кукольной элите. Они были очень милыми, эти две голубоглазые барышни.
После Бэтти и Кэтти в Ларисиной коллекции тоже совершенно случайно появилась любимица Лизи. Соседка, возможно, не продала бы ей куклу, если бы ее непутевый сын как раз в это время не вляпался в какую-то некрасивую историю, из которой его срочно пришлось выкупать.
Четвертая кукла принадлежала французской фирме Готье. Она была наряжена в васильковое шелковое платье и ажурную шапочку, сплетенную из такого же цвета шелковых шнуров. Эту куклу по имени Мари Лариса не очень любила. Она имела странное мягкое тело, как потом выяснилось, сделанное из натуральной белой кожи козленка. Пальчики рук были поверху прошиты нитками, и казалось, что их изуродовал какой-то маньяк-вивисектор. Мари Ларисе подарил Игорь, один из бывших любовников, наотрез отказавшись говорить, где куклу взял и сколько она стоит. Когда они расставались, Лариса хотела вернуть Игорю дорогой подарок, но тот благородно отказался.
И вот теперь в коллекции Ларисы должна была наконец появиться та самая кукла ее детства, из-за которой она практически рассталась с родителями. Нет, конечно же, не та самая… Всего лишь репликант, но дела это не меняло. Порывшись в Интернете, Лариса определила, что настоящая кукла была, скорее всего, немецкой фирмы Бергмана, а изготовлена в начале двадцатого века. Дорогая, а потому даже хорошо, что она будет покупать именно репродукцию: все дешевле…
После истории со щами и битыми тарелками Лариса решила, что никогда больше Виктора не простит и спешить заводить нового любовника ни за что не станет. Ну их, любовников! Одна морока и растерзанная нервная система. Пусть ее любовью останутся одни лишь куклы! Впрочем, что значит «лишь»? Разве кто-то, кроме кукол, смог завоевать ее сердце? Нет! В нем всегда и жили только куклы! Лишь они вызывали трепет и восторг. Разве она любила Виктора? Вряд ли… А Артура? Тоже нет. А того Игоря, который подарил ей Мари? И его – нет! Никого! Родителей и тех особо не жаловала. Подруг не заводила. С единственной Танькой не церемонилась. Неужели она, Лариса, любить не умеет? Неужели вся любовь выплеснулась из нее в ранней юности?
…В выпускном классе к ним пришел новый парень, неуловимо похожий на странного мальчика Ларисиного детства, которому не разрешали играть в их дворовой компании. У нового одноклассника по имени Кирилл были такие же темные волосы до плеч. Они мягко вились в разные стороны, и потому парень всегда казался слегка взлохмаченным. Яркие карие глаза украшали длинные девичьи ресницы, только, в отличие от волос, они были жесткими и не загибались.
Кирилл Смирнов понравился сразу всем девчонкам Ларисиного класса, а ему почему-то приглянулась самая неприметная – Люся Королева. С точки зрения Ларисы, Люся была похожа на бледную поганку: такая же тощая, бесцветно-прозрачная и совершенно невыразительная. Люся никогда не ходила на школьные дискотеки, а только и делала, что одержимо училась, чтобы не провалиться в медицинский институт. И вот такое ничтожество почему-то произвело неизгладимое впечатление на новенького Кирилла. Он сел с ней за одну парту, провожал домой и, похоже, даже в библиотеку за новыми пособиями, насущно необходимыми будущему участковому терапевту.
Лариса страдала долго, а потом решила действовать. Однажды она дождалась Кирилла в подъезде его дома, на подоконнике. От квартиры одноклассника ее отделял один лестничный марш.
– Подожди! – крикнула она Кириллу со своего подоконника, когда он уже хотел вставить ключ в скважину замка. Молодой человек молча уставился на нее в состоянии крайнего удивления. Ларисе даже показалось, что он ее не сразу узнал. Это очень больно задело ее самолюбие. До какой же степени будущая терапевтиха Люська смогла замазать парню глаза, что он, похоже, больше никого в их классе, кроме нее, и не замечает! В таких условиях пришлось действовать самым экстремальным образом. Глядя Кириллу в самые зрачки, Лариса сказала: – Я тебя люблю.
Одноклассник помолчал с минуту, а потом спросил:
– Чем докажешь?
– Ну… я могу, например, тебе поставить градусник… или горчичники… могу – банки… Не кашляешь?
– Не понял… – проговорил Кирилл, но явно заинтересовался.
– Еще можно измерить давление, – продолжила в том же духе Лариса. – У вас дома есть тонометр?
– У меня нормальное давление.
– Сейчас повысится, – пообещала она, обняла за шею и приникла к его губам. Сначала они были холодны и неподвижны, но Лариса целовала их до тех пор, пока они не потеплели и не раскрылись в ответ. У девушки к тому времени не было никакого целовального опыта, но она интуитивно поняла, что надо делать, и молодой человек не смог не откликнуться.
Они целовались и целовались на лестничной площадке до тех пор, пока не дернулся с места лифт. Кирилл оторвался от Ларисы и быстро вставил в скважину ключ, который так и держал в руке. В квартире никого не было, и молодые люди продолжили целоваться в темном коридоре. Скоро Лариса почувствовала руку парня на своей груди, потом вторая его рука стала пытаться приподнять сзади юбку. Эти попытки успехом не увенчались, поскольку юбка оказалась узкой, из плотной джинсовой ткани. Лариса была очень недовольна юбкой. Она понимала, что, сказав «а», просто необходимо сказать «б». Коли призналась в любви, изображать из себя неприступную крепость смысла не имеет, а потому она сама расстегнула молнию и стащила юбку вниз. Переступив через нее и отшвырнув ногой в сторону, сбросила легкую куртку-ветровку и принялась расстегивать мелкие пуговки нарядной блузочки. При этом она старалась не отводить своих глаз от глаз Кирилла, как бы держать его взглядом на привязи. Потом поняла, что не стоит тратить напрасных усилий, ибо парень и так оторваться от нее не может. Тогда она, сбросив блузку, сама стащила с него спортивную куртку и начала расстегивать ему рубашку.
Все, что случилось после на полу коридора, очень не понравилось Ларисе. Было больно, скользко и противно. Кроме того, вся ее одежда оказалась измазанной кровью и спермой. Девушка с радостью сбежала бы из этой квартиры, происшедшее в которой навсегда лишило ее романтических настроений, но пришлось замывать и застирывать уличающие пятна, а потом ждать, пока все высохнет. Проводя необходимые гигиенические процедуры, молодые люди почти не разговаривали друг с другом. Лариса избегала даже смотреть на Кирилла, а он, похоже, был в общем и целом доволен тем, что случилось. Девушка уверилась в этих своих подозрениях, когда он спросил:
– Еще придешь? У меня в это время родителей никогда не бывает дома.
Лариса неопределенно пожала плечами. Как-то все получилась не так, как надо бы… Впрочем, разве она знает, как надо? Может, у всех только так и бывает…
– Но ты ведь сказала, что любишь меня, – продолжил Кирилл. – Врала? Или уже разлюбила?
Лариса честно ответила:
– Не знаю… – Потом, поразмыслив немного, добавила: – Но я приду. Действительно надо во всем этом разобраться…
Вечером дома Лариса с брезгливостью смотрела на родителей. Неужели и у них все происходит так же: мокро, скользко, неэстетично? Неужели она сама появилась на свет в результате именно такого цинично-пошлого действа? Или у родителей все же это как-то иначе? Они ведь трогательно любят друг друга. Это видно всем и каждому, а Ларисе, которая живет с ними бок о бок, – особенно явственно.
На следующий день в школе Кирилл на Ларису не смотрел, а перемены проводил по-прежнему с Люськой. Сначала Лариса даже обрадовалась. Раз он с Люськой, значит, премерзкий эпизод в квартире Смирновых можно похоронить в собственной памяти навсегда. Кто в этой жизни не ошибается? Вот и она ошиблась. Впредь не будет лезть на рожон. Думать будет, прежде чем делать.
На третьей перемене Лариса уже не была настроена столь решительно. В конце концов, давно известно, что первые блины всегда комом, а каждый новый получается лучше предыдущего. Возможно, и у них со Смирновым второй раз все выйдет гораздо лучше, а третий – самым замечательным образом. А блеклая Люська вообще зря трется возле Кирилла. У него с Ларисой уже полный интим, как у взрослых, на который эта заморенная курица никогда не отважится.
В конце школьного дня Лариса уже готова была разорвать заморенную курицу на клочки и пустить их по заулочкам. В гардеробе она намеренно одевалась возле Кирилла с Люськой и, наконец, умудрилась поймать его взгляд. Смирнов глянул на нее с большим значением и одними губами произнес:
– В три часа…
Лариса поняла и кивнула.
Без пятнадцати минут три Лариса уже была на том самом подоконнике, где в прошлый раз ждала Кирилла. Пятнадцать минут надо все же выждать. И она выжидала, представляя при этом, что и как у них со Смирновым получится нынче. К трем часам Лариса вдруг обнаружила, что внутри нее начало происходить нечто странное, что она никак не могла бы определить словами. Это странное было похоже то ли на небывалое ранее томление души, то ли на физическое недомогание. Возможно, то и другое самым тесным образом переплелось в ее организме, в результате чего образовался до того странный пульсирующий комок, что девушка испугалась. Может быть, Смирнов заразил ее какой-то нехорошей болезнью? Она читала, что при половых контактах такое бывает… Впрочем, чего уж теперь… Теперь, как есть… Болеть так болеть…
