Текст книги "Арт-галерея"

Автор книги: Светлана Данилина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Комаров закашлялся.

– Всем надо работать и работать, – строго добавил Иван Иванович.

Произнеся побудительное и стимулирующее вступление, он опять обвёл подчинённых зорким взглядом.

Коллектив выжидательно молчал.

– Ладно, – решил Иван Иванович. – Давайте обсуждать! Кому будем выговор объявлять? Томилов, начнём с тебя. Что скажешь?

– Готов понести заслуженное наказание, – с энтузиазмом откликнулся Томилов на вопросительные интонации руководства.

– Какое тебе наказание? – подскочил шеф. – Тебе ж звание скоро получать!

– Ну да, нельзя, – согласился Томилов. – А так я – с удовольствием, всегда пожалуйста. Если надо – объявляйте!

– Латунников, как у тебя? – перешёл к следующему подчинённому шеф.

– Так я же в командировке полтора месяца был, только что вернулся, в проверке не участвовал, – напомнил Латунников.

– В самом деле! – воскликнул Иван Иванович. – Я и забыл. Сиди и молчи.

– Я и молчу. Весело тут у вас, – не пропустил паса Латунников.

Шеф посмотрел на ожидавшего своей очереди Савушкина. Тот убрал со стола руки, собрался с мыслями, а после тихо и скромно промямлил – напомнил:

– Мне тоже нельзя, я в министерство ухожу.

– Нельзя, – согласился шеф, перевёл взгляд и требовательно посмотрел на амплитуду вращений ярко-синей шариковой ручки в руках Задвигаева.

Тот прекратил крутить ручку и напомнил:

– Мне, командир, без разницы. Я тоже всегда готов. Хоть горшком назови – только в печку не ставь. Но мне ж в академию в августе поступать! Вы ж сами, Иван Иваныч, и направили. А по документам я с выговором не пройду.

– Да, Задвигаева тоже откладываем, – согласился Иван Иванович с весомостью довода и, покачав головой, спохватился. – И Глазурьева откладываем – ему должность скоро получать. Комаров, ты что скажешь?

Комаров подпёр щёку кулаком и, виновато-горестно вздохнув, напомнил:

– У меня в апреле уже один выговор был. Что теперь – второй?

– Да, Комаров тоже не подходит, – с огорчением констатировал шеф, вспомнив, что у Комарова к тому же ещё недавно родился ребёнок. – Второй выговор – это слишком. Придётся служебное несоответствие объявлять. В должности понижать. Нельзя так. Пойдём дальше! Мышинский!

Мышинский сразу чётко и дисциплинированно отозвался:

– Я тоже не возражаю. Выговор – так выговор. Но мне тоже звание скоро получать.

Круг замкнулся, необсуждённой оставалась только Вера Павловна, сидевшая по правую руку от Ивана Ивановича.

– Ну что, – обречённо произнесла она, как будто подводя итог. – Осталась только я. У меня никаких веских оснований нет. Давайте меня наказывать, я согласна – раз никому нельзя.

Добрая и великодушная женщина всю жизнь проработала в системе и прекрасно разбиралась в бюрократических тонкостях.

– Вера Пална, как мы вас все любим! – громко и горячо воскликнул Комаров.

– Ага-а, – от всей души в унисон поддержали и пробасили остальные, испытывая чувство вины из-за того, что всем мужским коллективом невольно обидели бескорыстную милую сотрудницу.

Вера Павловна посмотрела по кругу на сочувственные, благодарные и пристыженные лица коллег, изумилась неожиданному переходу от поощрения к выговору и опустила глаза. Стёкла её очков неожиданно запотели.

– Простите нас! – не выдержал и завопил Комаров. – Ну хотите – поколотите всех, а меня, дурака, – первого.

Вера Павловна слабо улыбнулась, однако бьющее через край благородство непроизвольно выплеснулось наружу и скатилось двумя крупными каплями из покрасневших глаз. Она чуть слышно всхлипнула, сняла очки, вытащила из кармана платочек и вытерла со щёк стекающие следы своего милосердия.

– Ну-ну, – растерялся и расстроился не менее подчинённых потрясённый неожиданной метаморфозой Иван Иванович. – Вера Павловна! Голубушка вы наша! Это же простая формальность. Все прекрасно знают, что вы – лучшая.

Вера Павловна обречённо вздохнула и покорно кивнула головой.

– Ну, что делать! Решили, – поскорее, дабы прекратить неприятный разговор, резюмировал шеф. – Так и запишем. Совещание закончено. Все расходимся по объектам.

Коллектив стал подниматься и отодвигать стулья.

Иван Иванович подозвал Комарова и тихонько приказал:

– Чтобы завтра без букета и торта на работу не являлся!

СВЕТ С НЕБЕС

Путь из Бычков в Топтыково составляет около пяти километров.

Вроде бы он недолог и проходит через огромное поле. Казалось бы, заблудиться там невозможно. Иди и иди себе накатанной грузовиками дорогой на восток и вскоре увидишь асфальтированное шоссе, пройдёшь немного по этой серой крупнозернистой ленте, а там уже и поворот на Топтыково, ещё немного – и большое село с рядами ухоженных домов – совсем рядом.

Но по странному стечению обстоятельств всякий, кому нечасто приходится преодолевать это расстояние, блуждает в чистом поле, перепутывая дороги и ориентиры. Что пешком, что на машине, что на велосипеде.

Дорог там немного – три или четыре, или даже пять (кто из непосвящённых в тонкости местной географии их пересчитает!), и все они веером рассыпались, разлетелись, распластались по полю, и все ведут к большаку, древнему тракту, пережившему и Батыя, и Мамая, двигавшихся через эти окраинные рязанские земли на Москву.

Тракт с течением столетий преобразовался в асфальтированное шоссе, соединяющее районный город и несколько населённых пунктов – больших и маленьких деревень.

Но всё это лишь географическая преамбула, необходимая для того, чтобы показать местность, в которой происходили события, кстати говоря, прошлого ХХ века.

Однажды ненастной осенью пришлось героине рассказа добираться из областного центра в районный, а оттуда – в Топтыково, в прежние времена именовавшееся Таптыковым. Не по своей вине она опоздала на рейсовый автобус, который ходил по указанному выше тракту два раза в день – утром и вечером. И не нашла иного выхода, как доехать до Бычков на электричке, а оттуда пойти пешком в Топтыково. Когда-то в молодости этой полевой дорогой однажды ей довелось пройти, правда, не одной.

Теперь спустя несколько десятков лет она доехала в зелёном железнодорожном вагоне до скромного полустанка под названием Бычки и пошла через всю деревню – направление было совершенно прямым и понятным. Ей предстояло проследовать по сельской улице около километра, выйти за деревню и двигаться по дороге всё время прямо – на восток, на Топтыково. О существовании нескольких дорог героиня тогда не знала, в её представлении, такая дорога должна была быть одна (Бычки – Топтыково). Совершенно нелогично предполагать, что из пункта А в пункт Б, разделённых всего лишь полем, ведёт несколько дорог.

Вечерело. Тусклый октябрьский день плавно соскальзывал в серые сумерки. И если изъясняться безличными предложениями, ибо алгоритм уже задан, – темнело, моросило и накрапывало.

Но не до такой степени, чтобы открывать зонт.

Зонт стилистически пригодился бы в городе, а в деревне никто от мелкой мороси не прячется. Тем более, что в руке героиня несла сумку. Нетяжёлую, наполненную теми предметами, которые носят с собой после посещения родственников в больнице. В ней и лежал лишним грузом абсолютно ненужный зонтик.

Ещё ранним, сейчас уже казавшимся нереально далёким утром, в рассветных (тогда сухих, без осадков) сумерках она вышла из дома в селе Топтыково и пустилась в дальнюю дорогу, чтобы совершить путешествие на четырёх автобусах в одну сторону. В обратном же направлении маршрут у неё немного изменился – автобусы не совместились, один из них задержался. И теперь героине, одолевшей кусок пути на электричке, надо было пройти несколько километров по полевой дороге пешком и завершить свою «кругосветку».

За время отпуска, в который она приехала в родные места, ей пришлось несколько раз покрывать эти расстояния, навещая мать в областной больнице. К счастью, у мамы всё складывалось хорошо, она пошла на поправку, и до выписки оставалось недолго.

И сейчас успокоенная этим обстоятельством Ольга целеустремлённо шла по Бычкам, пребывая в своих мыслях. В сумке в такт быстрым шагам иногда позвякивали пустые баночки, впереди её ожидала пустынная полевая дорога, а там до Топтыково – не так и далеко, почти рукой подать – что-то около пяти километров. Вот только добраться хотелось поскорее и по возможности засветло.

Если бы Ольга успела на автобус, то уже давно была бы дома, закрыла бы сарай с устроившимися на насесте курами, накормила бы проводившую её утром до калитки и скульптурно усевшуюся ждать на скамеечке кошку Мурку, растопила бы печку.

Воспоминания о печке заставили Ольгу заволноваться, потому что навык растапливания печи у неё отсутствовал, и каждый раз это занятие было для неё тяжёлым испытанием. Печка никак не подчинялась, дрова не разгорались, и приходилось терпеливо пытаться разжечь огонь снова и снова. В Ольгином деревенском детстве печку топили родители, а став взрослой, она уехала в город и жила в квартире с центральным паровым отоплением. А вот теперь ей пришлось осваивать премудрость.

Ольга всегда боялась этой процедуры, но сейчас, идя по безлюдной деревне, с ожиданием и радостью представляла себе, как доберётся до родного дома, как вычистит оставшуюся в поддувале золу, как насыплет из ведра в топку приготовленный уголь, как разложит щепочки и бумагу, как чиркнет спичкой, подожжёт и будет ждать, когда весёлый огонёк схватится и подцепит угли. А печка заиграет, загудит, нагреется и будет излучать тепло и уют.

И дождавшаяся хозяйку обрадованная Мурка станет настойчиво тереться о ноги в ожидании корма, внимания и ласки.

С такими мыслями шла Ольга по осенним Бычкам.

Бычки запомнились ей тем, что отчаянно и упоительно тонули в буйной растительности. Подчас за стеной ивовых зарослей, крапивы, полыни, лопухов и мальвы дома с дороги даже не просматривались. И только отдельные редкие усадьбы выделялись выкошенными перед ними лужайками.

А в целом Бычки представлялись людям, впервые оказавшимся в них, непроходимыми джунглями.

Опустевшая к вечеру деревенская дорога словно вымерла. Жители, управившиеся со скотиной и хозяйством, давно сидели дома у телевизоров и на улицу не выходили. Унылый осенний безлюдный пейзаж угнетал одинокую путницу.

Пройдя около километра, Ольга вышла из деревни. Заросли оскудели и исчезли, а путешественница оказалась на самой окраине. Теперь перед ней широко раскинулось поле и лежали четыре дороги, все они вроде бы, судя по направленности, вели на восток, в сторону шоссе, на которое героине и надо было выйти. Такого неожиданно разнообразия в повороте событий Ольга никак не ожидала.

Подчеркнём, что она бывала в Бычках лишь однажды лет двадцать назад и сейчас не представляла себе, какую из дорог надо выбрать. Спросить было не у кого. Она принялась размышлять и сразу вспомнила, что из окна автобуса, курсировавшего по шоссе, видела просёлки, которые в разных местах сворачивали в сторону Бычков. Она сразу почувствовала, что по правому, самому дальнему, идти не следует. Левый, по её предположениям и смутным воспоминаниям о давнем путешествии, вполне мог увести её в обходной путь – вдоль обмелевших прудов и едва приметной речушки, скрывавшейся в зарослях ивняка.

Подумав, героиня решила идти по одной из двух средних дорог и выбрала левую. Это было как-то ближе, как ей казалось, к лежавшему левее Бычков Топтыкову.

Сельский асфальт с навязшим на нём чернозёмом закончился сразу за деревней, наезженная грузовиками и тракторами дорога стала набухшей, вязкой и скользкой. Мокрая топкая грязь слегка поблёскивала под хмурым неприютным небом, готовым разразиться сильным дождём, но пока только тихонько плакавшим мелкой моросью. Большие и маленькие лужи картинно обрамляли дорогу. Ноги увязали в навязчиво прилипавшей грязи. Светлые городские сапожки стали тяжёлыми, и их приходилось часто очищать о траву на обочинах. И вообще, идти по раскисшей обочине было легче, чем по середине дороги. Ольга пожалела о том, что не прихватила резиновых сапог. Но тут же оправдала себя тем, что не могла предугадать подобного развития событий – она рассчитывала успеть на автобус.

Глыбы ярко-антрацитового чернозёма лежали гигантскими гладко разрезанными пластами на вспаханном поле по обеим сторонам просёлка. Между этими блестящими монолитами крупными комьями кудрявилась влажная жирная земля. Кое-где виднелись остатки стерни и весело посверкивали бело-жёлтые разрезанные соломины. Идти становилось всё тяжелее и тяжелее. И с каждым шагом прогулка переставала казаться простой и быстрой. Поле разрасталось и делалось мрачнее и масштабнее, шире, непригляднее и недружелюбнее. И конца дороги, уводившей к горизонту, не было видно. Он представлялся чисто гипотетически. Оставалось только надеяться и ждать, что где-то вдали покажется высокое ровное и гладкое шоссе. Но впереди раскинулась беспредельная серая даль. А неминуемое приближение сумерек начинало пугать. Справа, слева и перед собой Ольга видела только необъятное поле, раскисшую от дождей просёлочную дорогу и колею с чёрными лужами на ней.

Но она методично шла, и шла, и шла, покрывая расстояние и мечтая поскорее выбраться на шоссе. А до него было ещё очень далеко. Вскоре от дороги отделилась другая, поуже, и повела куда-то вправо – в то же безбрежное неохватное поле. Ольга остановилась и начала вглядываться в сторону, куда вело ответвление и, судя по следам, ездили гусеничные трактора. Отпечатки гусениц чётко врезались в землю и не исчезли даже под дожём, такие орнаменты мог оставить только трактор на железном ходу. Ольга заметила очертания постройки вдалеке, прошла немного вперёд и увидела, что это ферма.

Она с досадой поняла, что выбранная дорога ведёт её не по адресу, вернулась к развилке и пошла по другой дороге – предположительно, в сторону шоссе.

Но идти ей пришлось недолго, потому что через несколько сотен метров дорога опять раздвоилась, но куда ведёт новый вектор, трудно было догадаться. Вообще-то, из Бычков в Топтыково машины ездили редко. А следов тракторов теперь уже не наблюдалось. Ольга выбрала левую дорогу.

Тягучая грязь прилипала к обуви, идти становилось всё труднее и труднее, и вскоре Ольга почувствовала, что сапоги не выдержат длительного путешествия по чернозёму и в конечном итоге выйдут из строя. Но не о сапогах думала героиня – ей хотелось поскорее добраться хотя бы до асфальта.

И тут она заметила, что впереди дорога в очередной раз разветвляется. Ольга дошла до развилки и увидела, что обе колеи ведут в сторону шоссе. Но, скорее всего, одна из них опять направила бы её куда-то вдаль от цели. «Опять на какую-то ферму?» – предположила Ольга. Но зачем строить ещё одну ферму в поле, к тому же так далеко от деревни? И зачем нужны две равноценные дороги, ведущие к шоссе? Ольга попыталась понять логику и не смогла придумать ничего, кроме того, что в осеннюю распутицу одна из дорог стала совсем негодной для езды, а потому невдалеке проложили другую. Иных целей и ориентиров, кроме шоссе, среди чистого поля не угадывалось.

И вдруг Ольга вспомнила, что когда-то недалеко от Бычков находилась совсем крохотная деревушка под названием Верный Путь. Но существует ли она сейчас, Ольга не знала. По её представлениям, деревушка располагалась значительно правее, в Верный Путь Ольга попала бы, пойди она изначально по правой дороге. Но и через эту деревушку она неминуемо должна была выйти на шоссе.

На всякий случай Ольга выбрала левое ответвление. И пошла по нему, отгоняя страхи, а потому, вспоминая чей-то рассказ о том, как когда-то в восьмидесятых у двух бабушек, пришедших в автолавку, которая пару раз в неделю приезжала в Бычки, спросили, как им живётся там, на отшибе, в их Верном Пути. И старушки с радостью отвечали, что всё замечательно, а в последние годы стало совсем хорошо. «Спасибо Горбачёву! – благодарно восклицали они. – Электричество нам провёл! Не жизнь, а сказка!» И слушатели не понимали, смеяться им или плакать.

Мысли о Верном Пути и его счастливых обитателях немного развлекли Ольгу, и потому она довольно равнодушно восприняла появившийся впереди большой скирд соломы. «Скирд и скирд – сельское хозяйство», – праздно подумала она. Мало ли что там может находиться посреди поля, засеваемого зерновыми. Конечно, после уборки остаётся солома, которую потом складывают в скирды. Ольга мысленно отметила для себя эту веху на пути. И только когда по примятой стерне обогнула скирд, остановилась и замерла.

За скирдом дорога отсутствовала – она исчезла, её просто не было. Перед Ольгой раскинулось всё то же перепаханное в тяжёлые мокрые глыбы и простиравшееся до самого горизонта безбрежное поле чернозёма. И куда ни глянь, в какую сторону ни посмотри, всюду перед глазами темнела мокрая перевёрнутая плугом тяжёлая земля.

Ольга, не веря глазам своим, испугалась – дорога действительно заканчивалась.

Совсем запутавшаяся путница не могла осознать абсурдности происходящего. Дорога в поле вела к одинокому гигантскому стогу соломы! Представить себе такое в начале пути Ольга даже не могла. Будь у неё силы и услышь она об этом в других обстоятельствах, она бы, наверное, рассмеялась или как-нибудь иронично улыбнулась. Но сейчас смеяться ей совсем не хотелось. И было страшно от того, что дорога могла опять привести её к какому-нибудь заброшенному стогу.

Только теперь она осознала, как долго шла, как устала, какими тяжёлыми стали сапоги и сумка. Но главное, ею овладели страх и отчаяние, потому что дорога оборвалась, а она сама заблудилась, потому что столько сил потрачено впустую и надо быстро, пока не стемнело, искать свой верный путь.

Ольга принялась вглядываться во все стороны, думая о том, куда же ей теперь идти. Возвращаться на последнюю развилку? Выбирать другое ответвление? А не приведёт ли та дорога опять к одинокому скирду? И сколько ещё будет этих развилок, больших и малых стогов, одиноких ферм и примыкающих одна к другой и расслаивающихся дорог?

Между тем тучи сгущались, неотвратимо приближались сумерки, а за ними подступала, подкрадывалась тихими шагами неминуемая страшная ночь. И измученной от долгой ходьбы Ольге сделалось по-настоящему жутко. Одно дело блуждать в чистом поле в поисках дороги днём или, на худой конец, в предвечерних сумерках, и совсем другое – делать это непроглядной дождливой ночью в кромешной темноте. Искать и натыкаться на тупик, возвращаться и начинать всё сначала.

К тому же она очень устала, измучилась, и от осознания того, что впереди полный мрак, первобытный ужас внезапно охватил её. Перспектива остаться одной-одинёшеньке среди мокрого чернозёма в непроглядной ночи и не знать, куда идти, натыкаться всякий раз на преграды и оказываться совсем не там, окончательно выбила её из себя.

И в этом отчаянии она взглянула на укутанное мрачными тяжёлыми тучами тёмное небо и с мольбой прошептала то, что сразу пришло ей в голову – как мысль о спасении: «Святой Николай угодник! Помоги мне!» Вера и надежда звучали в этих словах и упование на единственную и верную помощь, которая будет ей оказана, дарована и ниспослана как милость.

Ольга шептала слова надежды и смотрела в небо, ожидая чуда. Какого – она не знала. Но была уверена в том, что её слышат и обязательно откликнутся. Как? Она чувствовала, что помощь придёт. И неведомо откуда появившаяся вера в заступничество заставила произнести эти слова.

Ольга помнила отчаянный мамин рассказ о тяжёлых послевоенных годах.

«Заболела моя корова, – говорила мать уже взрослым детям – ей и сестре, – вы не помните, маленькие были. Стояла она на дворе, не ела, не пила, жвачку не жевала».

А последнее было верным признаком того, что дела плохи. Вызванный ветеринар развёл руками, вздохнул и горько сказал, что нет возможности вылечить и что корова-кормилица доживает последние часы. А годы были голодными, страшными. Люди ели траву – щавель, конятник, лебеду – «всё болото съели». От хлеба с лебедой односельчане пухли.

«Встала я на колени посреди двора, – вспоминала мама своё горе, – и взмолилась: „Святой Николай угодник! Помоги! Спаси мою корову! Чем же я детей буду кормить?”»

И потом мама делала паузу и с просветлевшими глазами просветлённым голосом произносила: «И что вы думаете, девки?»

Она опять делала паузу и продолжала: «Помолилась и пошла я в избу. А наутро иду на двор. И вижу – встала моя корова! И жвачку жуёт, и водички я ей дала – попила она и сено стала есть. И поправилась».

И эти мамины слова о чуде поддерживали Ольгу, давали надежду и показывали путь.

Она ждала чуда, и оно тогда произошло.

Только Ольга, как озарение, произнесла слова мольбы, тоже свершилось чудо!

Словно какая-то неведомая сила раздвинула тёмные тучи, из-за них, из-за горизонта, с запада, дальним отблеском уже почти опустившегося к линии горизонта солнца выглянули два прямых и ярких луча. Они озарили небо и землю и, направленные на восток, указали путь, как будто прочертили и линией нарисовали маршрут.

Ольга замерла в потрясении и восхищении, она сразу поняла и увидела ведущую в сторону шоссе дорогу, которая шла параллельно той, что заманила её в тупик. Лучи озарили и целое огромное поле, и верный путь, и сознание Ольги.

И вдруг в придачу ко всему очистился кусок неба на западе, а над горизонтом появилась яркая семицветная радуга. Она раскинула свои сияющие концы, охватив полмира. Краски сверкали, полыхали и струились, плавно перетекая одна в другую – красная – в оранжевую, оранжевая – в жёлтую, жёлтая – в зелёную, зелёная – в голубую, голубая – в фиолетовую. А спасительная огромная радуга торжествовала над подступающей темнотой, как будто подхватывала и поддерживала Ольгу.

А та бездвижно стояла перед этим чудом, явившимся ей сверху. Сказочная пророческая картина, переливающаяся всеми цветами радуга и лучи потрясли её и прибавили сил, указали ориентир, вселили надежду и укрепили веру. Заставили изумиться тому, что так быстро она была услышана и как просто и легко ей помогли, показав всё вокруг, оказали милость, поддержку и заступничество.

Ольга ахнула, на глазах её выступили слёзы благоговения и благодарности. Она прошептала: «Спасибо, святой Николай угодник! Заступник!»

И уже с новыми силами обогнула гигантский стог, легко вернулась на развилку и пошла той дорогой, которую указали ей светлые лучи с небес, а за спиной у неё, словно сопровождая и напутствуя, лучилась и переливалась высокая разноцветная арка.

Теперь Ольга полностью успокоилась и ясно представляла себе, где она находится и куда ей надо идти. У неё сразу прибавилось сил. Но главное, она получила духовную поддержку и была полностью уверена в себе и в том, что находится под защитой, в том, что её всегда услышат и помогут – оттуда, из светлой выси.

И сама не зная как, не чувствуя под собой ног, она быстро дошла, почти долетела словно на крыльях до шоссе. И хотя наступили сумерки, а потом на землю скатилась ночь, над головою было чёрное небо в тучах, моросил дождь – самое страшное осталось позади. Ольга теперь точно знала, что всё будет хорошо. Впереди показались огоньки Топтыкова, она добралась до поворота на деревню и спустя некоторое время уже была дома.

Оказавшись в родных стенах, Ольга подошла к старинной иконе и произнесла заветные слова, которые твердила всю дорогу: «Спасибо тебе, святой Николай угодник! Спасибо!»

И вскоре она уже очень смело с первого же раза растопила печь, накормила заждавшуюся повеселевшую Мурку и привела себя в порядок.

И свет с небес был с нею.

* Рассказ написан по реальным событиям.

ЛЮБИМКА

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России, –

Там вековая тишина.

Лишь ветер не дает покою

Вершинам придорожных ив,

И выгибаются дугою,

Целуясь с матерью землею,

Колосья бесконечных нив…

Н. А. Некрасов

– А что, душа моя, – удобно развалившись в просторном малинового цвета кресле, сказал как-то после завтрака помещик Р. своей супруге Марии Фёдоровне, – а не съездить ли мне в дворянское собрание в С.?

Сидевшая напротив него в таком же кресле Мария Фёдоровна, встрепенулась:

– Воля твоя, душа моя, – в тон мужу ответила она, – поезжай в С.

Собрания дворянства устраивались нечасто, поэтому присутствие на них было важной и приятной частью помещичьей жизни.

Далее Мария Фёдоровна сделала паузу, подбирая слова и доводы.

– Но достаточно ли установился путь, Генрих Карлович? – с едва заметной укоризной и явно проскальзывающим нежеланием отпускать мужа в путешествие спросила она.

Марии Фёдоровне совсем не хотелось оставаться дома без супруга, а отправиться за компанию с ним в путешествие в уездный город она не могла.

К тому же за Генрихом Карловичем водилась страсть к карточной игре. Хотя эта распространённая забава и оценивалась в обществе как милая и приятная, в случае с помещиком Р. таковой считаться не могла. Будучи азартным игроком, он не делал мелких ставок. И почти исступлённое увлечение его иногда оборачивалось проигрышами – не то, чтобы глобально разорительными, но подчас вполне ощутимыми, к тому же выбивавшими помещика Р. из душевного равновесия, вызывавшими у него раздражение и недовольство всем и вся. И вообще, Мария Фёдоровна не жаловала поездок мужа в дальний уездный город С.

Сама она не была поклонницей длительных зимних путешествий. Вот принимать соседей-гостей в своём доме она любила – со всем хлебосольством и изобретательностью на угощения и развлечения. Но лично предпочитала не покидать своего имения, где всё было обжито, налажено и удобно устроено. И не нравилось ей расставаться с тремя маленькими погодками-детьми, да и появление четвёртого младенца уже было не за горами – к началу весны семья ожидала прибавления. Так что мысль о необходимости смотреть на дорогу почти шестьдесят вёрст даже на лёгком морозе была Марии Фёдоровне не по душе, да и не по силам.

Она перевела озабоченный взгляд с мужа за окно и увидела запорошённые снегом ветви яблонь и сугробы в саду.

– Но душенька, – сразу почувствовал настроение жены загоревшийся своим планом Генрих Карлович и, не желая показать, что заметил волнение в распахнутых синих глазах, резонно и убедительно произнёс,– уже морозы стоят с неделю! И санная дорога наверняка наладилась!

Мария Фёдоровна поняла, что её возражения приняты не будут.

– Поеду! – решительно воскликнул помещик Р., не допуская никаких возражений, и громко позвал. – Гришка!

Далее он резко поднялся, а через пару минут уже размеренно ходил по комнате и давал прибежавшему слуге распоряжения о закладке кибитки.

На следующее утро хорошо выспавшийся и воодушевлённый Генрих Карлович Р. после завтрака отправился в путь.

Мороз пощипывал щёки, солнце искрилось на снегу, три гнедые лошади с гулким топотом бежали по мёрзлой дороге, из их широко раскрытых влажно-чёрных ноздрей валил белый пар, поднимавшийся вверх небольшими облачками, бубенцы послушно многоголосо и весело позвякивали в такт копытам, а кучер, приговаривая «а ну-кася!», поддавал кнутом по окладистым крупам.

Ещё дома Генрих Карлович приказал приоткинуть кожаный верх кибитки, а теперь, покорно принимая всем телом дорожные потряхивания, взирал сначала на просёлки, а потом на наезженный тракт, до которого они вскоре добрались, и с любопытством оглядывал окрестности – в основном застланные снежным пологом поля. Полость, шуба, меховая шапка, валенки – всё это не давало ему замёрзнуть. И помещик Р., щурясь на солнце, крутил по сторонам головой, следил на дорогой и кучером.

Генрих Карлович был весел и полон ожиданий, равно как и одушевлён, и движим азартом. Ему давно хотелось покинуть наскучившую листопадной тоской усадьбу, отдохнуть от детского плача, забыть об осенних раскисших и расплывшихся полях, оказаться в пути – на вольной дороге, окунуться в зимний пейзаж, услышать посвистывание скользящих по зимнику полозьев. Нравилось ехать и замечать то высоко поднимающийся дымок над укутанными в снежные перины крышами в деревеньке, то далёкую заметно подросшую за лето рощу за холмом, то скованную льдом неширокую речку.

Помещику Р. хотелось поскорее оказаться в городе, в обществе, увидеть знакомые лица. Ему, ценителю продолжительных разговоров, слывшему хорошим собеседником, не терпелось обстоятельно поговорить о серьёзных делах и праздно поболтать о мелких пустяках, пошутить, посидеть за ломберным столом и поиграть в вист, бостон или ералаш. Да и шахматную игру Генрих Карлович жаловал, и не отказался бы от партии-другой с достойным противником.

Карточные же игры были в ту пору в большой моде, Генрих Карлович любил их и по праву считался неплохим расчётливым игроком. Умел он увлечённо просчитывать ходы, детально продумывая их порядок. Случались у него, правда, и досадные промахи, но ведь в игре главной была благосклонность фортуны, неожиданная удача. На сей раз Генрих Карлович предчувствовал счастливый расклад и триумфальную викторию.

Сладко ныло и радостно пело в душе у него ощущение неминуемой победы.

В предвечерних сумерках он остановился перекусить и переночевать на постоялом дворе, готовый утром опять двинуться в путь на отдохнувшей тройке.

И уже на другой день, подъезжая к городу С. и минуя небольшую деревеньку, Генрих Карлович увидел на белом пригорке за околицей высокую деревянную ветряную мельницу. Новое крепкое строение казалось красивой затейливой игрушкой, вольготно раскинувшей четыре решётчатых крыла, сквозь которые светило солнце с бездонного бирюзового неба.

– Ах ты! – тотчас восхитился он волшебной картинкой, приказал кучеру остановиться и принялся разглядывать недавно появившуюся и доселе не известную ему постройку.

«Это Афанасий Герасимович у себя поставил! Его владение!» – сразу понял Генрих Карлович и, прикинув, что и ему самому в хозяйстве тоже пригодилась бы ветряная мельница, наметил себе цель выспросить у Афанасия Герасимовича, как и откуда появилось у него такое сооружение.

Через какое-то время Генрих Карлович прибыл наконец в гостиницу города С., снял шубу, отогрелся с мороза, вкусно отобедал горячими жирными щами с кислой капустой, румяной курицей с гречневой кашей, сытной кулебякой, напился чаю, после чего с удовольствием улёгся на перину и уснул в своей комнате. А на следующий день свежим, бодрым и полным приятных предчувствий отправился в Дом дворянского собрания.

Мероприятие, на которое съехались помещики со всего уезда, носило увеселительный характер, не предвиделось на нём обсуждения серьёзных вопросов. Заскучавшие в осеннюю распутицу окрестные дворяне, важные и мелкие, устремились по установившемуся пути в город рассеяться и развлечься.

Генрих Карлович издали увидел в зале своего давнего приятеля Афанасия Герасимовича, раскланялся, поприветствовал его и тотчас же, не откладывая в долгий ящик, перешёл к делу, задав вопрос прямо в лоб.