Текст книги "Черное и белое"
Автор книги: Светлана Бойкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Птичий грипп
Алекс видел, как навстречу Смиту идет человек в летнем, слегка помятом костюме, в шляпе и… навеселе.
– Навстречу мне шел Питер – он работал на ферме в соседнем поселке у моего конкурента, дела которого шли даже очень неплохо… честно говоря, он наступал мне на пятки.
– Привет, Смит, чувствую, ты еще не знаешь главной новости! А новость в том, Смит, что ты вскоре станешь самым богатым человеком в округе, твой конкурент скоро бах! – Питер громко хлопнул в ладоши. – И лопнет!
– Питер, ты навеселе… Перестань дурачится.
– Мне грустно, Смит. Я скоро останусь без работы, да и выпил я только по этому поводу.
– Что случилось, Питер? Тебя увольняют за выпивку? И без тебя, несомненно, рухнет предприятие моего конкурента – я правильно понял тебя, Питер? Мне так не хочется огорчать тебя, Питер, но придется. Возможно, ты об этом даже не догадываешься, но твое место займет другой – незаменимых людей не бывает, и этот другой с большим удовольствием будет получать твои денежки, Питер… Заметь, Алекс, как я разговариваю с Питером. Соленая шутка, обстоятельная речь, ну, чем не образец человека-мужчины? Какая крепость нервов – в то время мне казалось, что это сила духа. Алекс, все оказалось ложью, все декорации и таких, как я много, они опасны. Эти, так называемые, мужчины – мнят себя гордыми сынами природы… А правда в том, что они всего лишь продукт цивилизации – расчетливы, себялюбивы и жестоки… – И Смит снова углубился в свои воспоминания.
– Нет, Смит, я сам уйду, не позднее, чем завтра, когда все прояснится. Неужели ты думаешь, что я останусь оплакивать последнюю подохшую курицу, а затем и сам протяну ноги?
– Питер, как трогательно, я сейчас заплачу… но что же случилось? Признаюсь, ты меня заинтриговал, – Смит засмеялся свободно и с удовольствием.
– Смит, иногда следует держать в руках газетные листы, а не только денежные купюры, или ты не покупаешь газет из экономии? В таком случае, позволь мне тебя просветить. Недалеко, в сотне милях отсюда, появился птичий грипп. Если ты не знаешь, Смит, так я скажу – это заболевание птицы, подчистую уничтожающее все поголовье. И самое печальное, что эта болезнь передается человеку, она весьма опасна… Сегодня утром на ферме моего хозяина обнаружены восемь кур, отдавших концы, и еще какая-то часть птицы ведет себя странно: иные очень вялые, ничего не едят, иные хромают.
– А дальше-то что? – не выдержал Смит.
– А дальше… Завтра приедут эпидемиологи и, если обнаружат болезнь – уничтожат все поголовье, проведут дезинфекцию и закроют ферму. Правда, на время…
– Но есть же какая– то надежда! – обеспокоенно заговорил Смит, отбросив браваду и условности.
– Есть, конечно – вакцина для домашней птицы. Ее доставят на самолете из центра, но если птица больна, ее все равно уничтожат. Так что – береги свою ферму, Смит, не будь дураком. Если твоя ферма уцелеет, возьмешь меня на работу? – Питер вдруг весело и пьяно засмеялся. – О, забыл самое главное – заразу, как выяснилось, распространяют перелетные птицы, прилетевшие из других стран.
– Что же делать?
– Думай, что делать, Смит! Хорошо я тебя загрузил? – весело и бесшабашно сказал Питер, но вдруг поник, слившись со своим поношенным мятым костюмом, и шатко побрел прочь.
Смит же пошел по тропинке к дому, все так же прямо держа спину и с достоинством отвечая на приветствия соседей. Но Алекс заметил, что-то изменилось в Смите – нечто, таившееся до этого момента, зашевелилось, забеспокоилось и обнаружило себя холодным блеском его глаз. И это нечто вызвало у Алекса ужас и отвращение. У самого дома, под навесом, увитым плющом, покачиваясь на качелях, Элис читала книгу. У нее на коленях, свернувшись клубком, лежал большой пушистый серый кот, которого Элис гладила, а тот мурлыкал от удовольствия.
– Сколько раз я просил тебя, Элис, чтобы кот не лежал у тебя на коленях, убери его немедленно!
– Но почему, папа? Кот такой хороший, мягкий, пушистый… Подойди, послушай, как он мурлычет.
– Ты же знаешь, Элис, я терпеть не могу этого кота… и эту собаку, которую кормит и вечно гладит твоя мать. Я не могу понять одного… – Смит схватился за голову, едва сдерживая ярость, – зачем они нужны вам? Если где-то они полезны, то в этом доме – это самые бесполезные твари, наглые, требующие кормежки и ласки. А кот этот – кладезь, источник всякой заразы. Я уверен – он облазил всю округу в поисках мышей! Он ловит и, представь себе, ест их.
– Но папа!
– Ни каких но! Убери его, или я сам сделаю это! – Долго не раздумывая, Смит схватил кота за шкирку и швырнул его подальше в траву.
Кот взвился в руках Смита, поджал уши, сердито зашипел но, приземлившись, не убежал, а затаился, спрятавшись внутри куста.
«Ах, как изменилась Элис, – думал Алекс. – Здесь она – настоящая девушка, совсем не та девчонка, которой кто-то когда-то подарил гранат, – высокая, тонкая, гибкая, глаза голубые, печальные…»
– Она красива! – не замечая окружающих, восхитился Алекс.
– Да, правда, она красива. – Смит сложил руки на груди и сжался, как от боли, опустив голову на грудь. – Я очень любил свою Элис и сейчас люблю ее, но иногда я не понимал ее и кое-что в ней мне казалось странным. Этот кот, неотступно следующий за ней… – Смит глубоко вздохнул. – Элис с удовольствием помогала матери по хозяйству, но, улучшив момент, все свободное время отдавала чтению книг и лошадям. Она была прекрасной наездницей, любила этих умных и красивых животных. Но, что меня очень раздражало и сердило, так это то, что Элис так же любила сама кормить их и чистить. «Зачем это ей?» – недоумевал я, ведь работники конюшни прекрасно справляются со своими обязанностями. Я просил Элис, приказывал ей не делать этого, но все зря. Каждый год в нашей местности проводились скачки на лошадях. Я тоже выставлял своих лошадей на бега. Это был грандиозный праздник для всех – молодых, пожилых и стариков. Я непременно бывал с семьей на этом празднике. Каждый приходил сюда получить то, чего желал – бега, музыку, конкурсы, выставки народного творчества, сладости и напитки. Вечером, когда взрослые расходились по домам, молодежь устраивала вечеринку, где были конкурсы, игры и танцы допоздна. Но Элис не бывала на этих вечеринках, хотя никого запрета на этот счет не было. Часто, проходя со своей семьей мимо нарядно одетой кучки молодежи, я слышал примерно такой разговор: «Смотрите, какая красивая девчонка! Я обязательно сегодня буду танцевать с ней!» – говорил какой-нибудь парень. А девичий голос, смеясь, отвечал: «Спорим, ты не станцуешь с ней ни одного танца!» – «Почему?» – удивлялся парень. «Ты что, не знаешь? Это же странная Элис, она не бывает на вечеринках, а сразу после скачек бежит домой читать свои дурацкие книжки!» – И все дружно смеялись.
Мне, как отцу, было неприятно это слышать. Иногда, выпив значительную порцию виски, я упрекал жену в том, что она совсем не занимается воспитанием дочери. Жена успокаивала меня, говорила, что Элис прекрасно учиться, она поедет в большой город и там найдет свое счастье. Но у меня было другое мнение на этот счет. Я был уверен, что это Святой отец морочит голову Элис своими проповедями… Я, – продолжил Смит, – имел успех во всех делах, но какое-то неизъяснимое волнение не покидало мою душу, тяготило меня. Я, наверное, один из тех, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные, порой необъяснимые – светлые, а, может, темные и ужасные вещи. Вам, Алекс, не случалось замечать у людей такой странности?
Алекс не ответил, он был увлечен событиями из прошлого Смита… Войдя в дом, Смит не нашел себе отдыха, не мог, как и прежде, находиться в нарочито равнодушном спокойствии, а взгляд его, долго ни на чем не задерживаясь, был проницательным и дерзким. Какое-то время он холодной тенью ходил по дому, затем немедля засобирался куда-то.
– У меня есть срочные дела на ферме, – сказал Смит жене, надевая синюю рабочую куртку и направляясь к выходу. Жена не проронила ни слова в ответ, но посмотрела ему в глаза, и Алекс заметил в них что-то похожее на упрек. Смит молча шагнул за порог.
– Когда я вышел на улицу, – продолжал Смит, – был прекрасный вечер, это была его завершающая часть: солнце еще давало вдоволь света, хотя подошло почти к самому горизонту. Небо отдыхало от птичьих голосов, на смену которым пришло громкое стрекотание насекомых в траве и безудержное торжественное кваканье множества лягушек. Я не замечал этой красоты и не слышал чарующих звуков природы, – казалось, я сходил с ума. Мое воображение плодило картины одну ужасней другой. Это был адский калейдоскоп – видения возникали, рушились, творя следующие. То я видел свои фермы разоренными, то более чем скромное существование своей семьи и самое непоправимое – я видел свое унизительное положение. В смятении я добрался до развилки тропинок, слабо понимая, куда и зачем я иду, одно я знал наверняка: я должен любой ценой спасти свои фермы от вымирания и разорения. Мои ноги сами ступили на тоненькую тропинку, ведущую к старому дому моих родителей. Весь путь, как мне казалось, занял всего несколько мгновений, и я не встретил ни одного прохожего на своем пути. Дом, к которому я так стремился, был странным и необычным. Некогда он жил бурной жизнью – постоянно строился, перестраивался, и судить о каком-то архитектурном ансамбле было весьма затруднительно. В нем соединились черты добротного деревенского дома и старинного замка. Первое, что притягивало взгляд – это серый камень, им был выложен первый этаж дома и колодец в саду. Камень принял на себя немало ветра, дождя и солнца, местами порос мхом и пучками зеленой травы – он был стар, но не утратил своего благородства. Этот же камень давал дому дорожку, густо забитую низкой зеленой травой, и заключавшую дом в кольцо.
Смит, промчавшись через сад, направлялся к широкому каменному крыльцу под чугунным навесом, две боковые стороны которого уходили в землю и представляли старинную замысловатую ковку – сплетение цветов, гроздьев винограда вокруг большого выпукло-вогнутого щита с изображением рыцаря в доспехах и с мечом. Смит почти бежал по каменистой дорожке, споткнулся обо что-то и застыл, как вкопанный, подняв голову вверх.
– Я был поражен. На верхних этажах горел свет! «Кто там, что ему тут надо?» – задавал я себе вопрос, кровь отхлынула с моего лица, неприятный холод крепко засел внутри меня. С этой минуты мной двигали неудержимое любопытство и страх, – продолжал свой рассказ Смит. Лишь мгновение Алекс не сомневался, что на верхних этажах, действительно зажжен свет, но понял – это солнце бросает свои косые лучи на давно не мытые арочные окна, и солнечный свет отражается в них, как в зеркалах, создавая полную иллюзию льющегося изнутри здания света. Что-то мистическое навевала эта старая громадина здания. Возможно, виной всему был старый плющ. Своими корнями он уходил в землю у самого основания дома, а его толстый коричневый ствол подымался до второго этажа и здесь давал множество голых коричневых ветвей, они переплелись между собой, и казалось – дом, как сосуд для вина, стоит в плетеной корзине. Лишь достигнув третьего этажа, плющ мощно выпускал свою темно-зеленую, бурую и красную листву. А, может, это волнующее настроение творили две башни, возвышающиеся по обе стороны дома над дубовыми дверями, увенчанные флюгерами в виде двух рыцарей в доспехах, один прижимал к губам трубу, подняв голову вверх, другой держал обнаженный меч. Флюгеры вращались, скрипя воинственно и мрачно, сея беспокойство, которое вынуждало затаивать дыхание и насторожиться. Алекс видел, как Смит, обнаружив свет на верхних этажах, опрометью бросился к дубовым дверям, которые устало и тяжело вздохнули, открываясь. Смит скрылся за ними, оказавшись в большом пустом зале, вмиг пересек его, подняв тонкую, как пудра, пыль, и вихрем промчался по винтовой лестнице вверх. Достигнув третьего этажа, он остановился тихий и спокойный, как будто не было ни смятения, ни бешеного бега. Дыхание его было ровным, но глаза бегло осматривали все кругом, словно ища кого-то. В столбах света, падающего из окон, танцевала пыль, поднятая не так давно стремительным движением Смита. Не найдя того, что искал, Смит медленно, очень осторожно, почти не дыша, поднялся на площадку, соединяющую между собой две круглые башни. Его встретила тишина, полная спокойствия и умиротворения. Глаза Смита быстро привыкли к мягкому, приятному сумраку, который во многих местах пересекал свет, проникающий через множество щелей в крыше. На чердаке было сухо, пахло пылью, сухой травой, старым деревом и еще чем-то едва уловимым. Две темные маленькие фигурки на жердочке, торчащей из-под навеса крыши, у самой стены, привлекли его внимание. Смит подкрался чуть ближе. Это были птицы – ласточки.
– Меня поразило странное обстоятельство, – продолжал Смит, – птицы были абсолютно неподвижны, хотя расстояние между мной и ими не превышало двух-трех метров. Я бесшумно, в несколько шагов преодолел эти метры и к моему удивлению птицы не шелохнулись – они спали! Я протянул руку к ним и пальцем, очень осторожно дотронулся до хвоста одной из них, птица не проснулась, но чей-то требовательный и испуганный писк заставил меня отдернуть руку. Только сейчас я заметил: по всему периметру крыши, примыкая друг к другу, были гнезда ласточек, а в них – птенцы. Гнезд было очень много, может, сотня… не меньше. Что-то перевернулось во мне, я вдруг предельно ясно осознал, зачем я здесь. Я пришел сюда убивать. Уничтожить переносчиков заразы, искоренить зло в зачатке и не допустить разорения своих ферм. Я еще раз окинул взглядом спящих птиц. «Спите? Да, вы смертельно устали, нося корм своим заразным отпрыскам.
Я уже здесь, я избавлю вас от усталости, от забот». Я пребывал в мрачном предвкушении, мной руководило совсем не человеческое и даже не животное желание убивать, чтобы жить. Я был спокоен и уверен в себе, не обременен сомнениями и знал – то, что я сделаю, будет благом для всех.
Алекс видел лицо Смита, и оно было отвратительно. В сумраке его лицо казалось серым, осунувшимся, с впалыми блестящими глазами, с необъяснимой, истончившей губы и обнажившей зубы улыбкой. Рука Смита медленно тянулась к гнезду. Птенцы отчаянно и громко пищали. Стайка взрослых птиц, почувствовав опасность, взволнованно крича, кружила у самой головы Смита. Он сунул руку в гнездо и вынул ее с тремя почти голыми, желторотыми птенцами. Птенцы в руке Смита были смяты и беспомощны, их головы на тонких шейках с большими ртами, торчали между крепкими пальцами. Их лапки беспорядочно сновали тут же рядом с головами. Птенцы кричали. Сердце Алекса больно сжалось, он почувствовал неудержимое желание преградить путь Смиту: «Нет, я не могу этого видеть!» – мысленно сопротивлялся происходящему Алекс, но он был лишь сторонним наблюдателем… Прошло мгновение, и уже множество взрослых птиц кружили над головой Смита. Их отчаянные крики слились в один громкий клич, зовущий на защиту своих детей. Птицы били Смита крыльями в лицо, пикировали на него, забрасывая пометом. Птенцы же в гнездах сидели тихо, затаились – смертельная опасность заставила их не выдавать себя. Смит держал птенцов в кулаке, с удовольствием разглядывая их, как это обычно делают люди, чувствуя свое физическое превосходство над слабыми и беззащитными. Рука Смита, держащая птенцов, крепко сжалась, не дрогнув, и головы птенцов безжизненно повисли между его пальцев, глаза их угасли, покрывшись белой пеленой, а желтые клювы наполнились кровью. Острая жалость, ужас и отвращение переполняли душу Алекса. А глаза Смита были ясны и чисты, как у сильного хищника во время охоты, в них не было и тени смущения, хотя всего минуту назад они видели содрогания убитых им существ. Алекс не находил оправдания такой жестокости, такого зоологического эгоизма, его душили гадливость и стыд, он боялся, что потеряет самообладание и ударит Смита здесь, в бараке, но нашел в себе силы и не сделал этого.
– Нет, правда, Алекс, – продолжил Смит. – У меня не было абсолютно никакого права решать свои проблемы ценою страданий и смерти живых существ. Жаль, что понял я это поздно, уже здесь, в этом мире. Я творил вокруг себя смерть, став жалкой игрушкой того, кто изобрел ее, изобрел закон возмездия, кто жиреет и разбухает на страданиях живых существ. Я был всего лишь поваром на кровавой кухне демонов! В тот злополучный вечер я убил всех птенцов и был уверен, что спас свои фермы и людей от заразы и был горд этим. Алекс, я знаю, ты добрый, чистый человек, тебе тяжело видеть это, но ты должен узнать все до конца, прошу тебя, не уходи из моей памяти… Надо отдать должное птицам, они отважно защищали своих птенцов, – продолжал Смит. – Птенцы погибали молча, так и не увидев неба, травы, земли, не испытав полета, не спев своей песни и не поставив на крыло уже своих птенцов. Они не понимали, что происходит, затаились и молчали, как этому учили их родители, они сделали все правильно, они просто не могли знать, что есть самый хитрый, самый коварный из всех хищников, от которого не скроешься, которого не обманешь – «венец природы», человек разумный… Нет, правда, Алекс, тогда в жизни образовалась брешь, кто-то погиб и поэтому кто-то не родился, возникла пустота, черная дыра, исчезла гармония. Но в тот момент я ощущал в себе что-то первобытное, дикое, какой-то неудержимый охотничий азарт. Я давил птенцов обеими руками, прямо в гнездах. Я был разгорячен, лицо избито крыльями, голова и плечи в птичьем помете, пуху, сухой траве, но это не остановило меня. Убив всех до последнего, я не в силах был остановиться, шарил по гнездам, ища в них живых птенцов, но всех, кого я ощупал, были безжизненны и холодны. Птицы громко и отчаянно кричали, но неожиданно наступила тишина, просто гробовая тишина, такая, что я услышал свое прерывистое дыхание. Это обстоятельство застало меня врасплох, я судорожно искал причину происходящего и вдруг увидел – все ласточки сидят у гнезд, неподвижно. Они не спали, они в молчании оплакивали свои пустые гнезда. И до меня им уже не было никакого дела, они не боялись меня и не боялись смерти.
Оглядевшись в тишине, я очнулся, стряхнул с себя какую-то муть, почувствовал время и реальный мир. Времени прошло немало… Сумерки сгустились, и солнце готово было упасть за горизонт. «Домой, надо вернуться домой», – подумал я как спросонья. Долго, очень долго я покидал дом, блуждая и ища выхода. Смертельную усталость чувствовал я и невыносимый жар внутри себя, как бывает у тяжелобольного человека, глаза мои блестели и дыхание было прерывистым. Шаткой походкой, цепляясь руками за деревья, я шел к колодцу – утолить жажду, омыть лицо и руки.
Омовение
Гладь воды в колодце была безупречной, рядом, на камнях, сидел кот – тот самый, который всегда волочился за Элис. Серый кот превосходно слился с серым камнем и сидел неподвижно, как сфинкс, не обращая на меня ни малейшего внимания, глаза его были закрыты, казалось, он дремал. Опираясь обеими руками о камни, я наклонился над колодцем, устало бросив голову на грудь и закрыв глаза, вдыхал прохладную свежесть, шедшую оттуда. Почувствовав некоторое облегчение, я сомкнул ладони лодочкой и наклонился чуть ниже, собираясь зачерпнуть воды и омыть лицо, и невольно взглянул на свое отражение в воде. Но то, что я увидел, заставило меня выпрямиться и оцепенеть. На меня из колодца смотрело совершенно безликое существо… да, Алекс, я увидел себя таким, каким я был здесь, в этом мрачном мире. В воде я видел себя, как в зеркале, но лица там не было совсем, вместо него слабо вырисовывался размытый блин. Тревога подло прокралась в мое сердце, мне стало не по себе: «Что за чертовщина?» – подумал я. И увидел – два зеленых глаза сверкнули в сумраке, это кот открыл глаза и оживился. Признаюсь, я успел забыть о нем и испугался. Кроме всего прочего я недолюбливал его, и меня взбесило его присутствие. Я хрипло заорал: «Брысь! Пошел прочь!» Но кот и не думал уходить. Сверкая зелеными глазами, он с явным интересом рассматривал мое отражение в колодце. В меру удовлетворив свое любопытство, он был явно доволен тем, что увидел там и – я был уверен – он улыбнулся. «Брысь!» – прошептал я. Кот сделал два прыжка в сторону деревьев и исчез. Всей кожей я ощутил присутствие чего-то зловещего, невидимого и непонятного мне. И это нечто своим присутствием заставило меня опустить плечи, сжаться, чувствуя непреодолимый страх и унизительный трепет. В панике, готовый выпрыгнуть из самого себя, я покидал это место. И, если бы не страх, сковавший мое тело, я бы бежал. Шел я, не оборачиваясь и не выбирая пути. Пересекая большую асфальтированную дорогу, я почувствовал зной, накопившийся в ней за жаркий день. Но вдруг мои ноги окунулись в прохладу – я ступил в зеленую поемную луговину. Обогнув остро пахнувший листвой кустарник, я увидел в десятке метров перед собой излучину реки. Было светло, полная луна плыла за узорной листвой старых развесистых ив. Вода в реке играла мириадами серебристых бликов и еле слышно журчала. Швырнув в кусты сплошь усыпанную птичьим пометом куртку, я сбросил на ходу одежду, обувь и вошел в воду по грудь. И, когда мое разгоряченное тело погрузилось в эту прохладную влагу, река встретила меня с такой безгрешной радостью, с такой струящейся нежностью, как будто она давно любила меня и давно ждала. С полчаса тому назад я убивал и разрушал, а река, земля, трава приняли меня, как сына своего возлюбленного. Вода этой маленькой речушки смыла кровь несчастных птенцов с моих рук, омыла мое лицо и голову. И, когда после довольно долгого пребывания в воде, я сел на берегу, то почувствовал, что тело мое так свежо, так омыто, так чисто и сердце мое так блаженно, как будто я родился заново. Во мне не было ни страха, только что преследовавшего меня, ни мучительных вопросов о судьбе моей фермы, ни злобы. В эту минуту, Алекс, я первый раз мимолетно подумал о Господе, как о Господе. Во мне мелькнула едва уловимая мысль – это было не простое купание, а настоящее омовение. Сейчас я точно знаю, что божественная духовность пронизывает и объемлет все – меня, реку, землю, траву… Вселенную. Но тогда я вдруг испугался своих мыслей, побоялся потерять реальность и крепость нервов… быстро оделся и пошел домой.
