Текст книги "Княжна"

Автор книги: Светлана Берендеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она оглянулась, не проснулся ли ещё кто, и в волнении заговорила по-немецки:

– Это знает только принцесса Наталья и больше никто, но тебе я скажу. Государь хочет со мной венчаться. Он сказал, что хочет снять с себя грех и сделать нашу любовь законной, и чтоб дочки были принцессами.

Она с каким-то непонятным страхом и немым вопросом смотрела в широко открытые глаза своей собеседницы. Мария спросила по-немецки же:

– Когда венчанье?

– О, мой Бог, я забыла русский язык, но ты понимаешь, слава Богу, – она перешла на русский.

– Как ты думаешь, это можно? Ему разрешат?

– Кто ж ему запретить может, он царь, – фыркнула Мария. – Да когда же будет это?

– Не знаю. Скоро. Вот молебен в Успенском соборе за победу российского воинства отслужат, а после и это… Знаешь, я попрошу, чтобы тебя в церковь взяли. Государь хочет, чтоб никого не было, как бы тайно.

– Да что ты, этого не может быть. Цари тайно не венчаются!

– Он сказал так. А свадьбу – после победы над турком.

– Странно что-то. А девичник? Тебе ж девичник надо. Ой, что я, – Мария смешалась, – ты ведь вдова. – Ну, всё равно что-нибудь, а то что ж просто в церковь – и всё?!

– На всё его воля. Я его раба.

Мария задумалась. Не понимала она такого. Раба-то раба, но надо ж по закону, по обычаю.

С крыльца донёсся шум и стал быстро приближаться. В дверь просунулась голова челядинца.

– Боярышня, гонец из Преображенского. Пускать?

– Да ты очумел, что ли? Куда пускать, сюда?!

Голова человека резко исчезла, как бы отпихнул его кто-то, и в двери встал во всей красе усатый молодец в гвардейском кафтане.

– Долго спать изволите, беспокоятся о вас.

Мария даже языка лишилась от такого нахальства, только руками замахала и ногой топнула. А молодец шляпу треугольную с головы стащил, ногу в ботфорте вперёд выставил и шляпой над нею помахал.

– Моё почтение Марии Борисовне и Катерине Алексеевне.

А сам зубы скалит, глядя на простоволосых неприбранных дам. Тут вдруг в уши ударил пронзительный оглушающий визг четырёх проснувшихся девиц, увидевших святотатца. И этот визг заставил его, наконец, ретироваться.

Оделись все во мгновение ока, как на пожар. И павами выплыли в столовую, к накрытому для кофия столу. Нахальный гость был тут, не ушёл. Снова вышагнул вперёд в политесном поклоне. Но тут уж и девы присели по всем правилам. Галантный кавалер каждой поцеловал ручку, каждой показал в улыбке ровные зубы. Назвался: Михаил Шереметев, фельдмаршала Бориса Петровича сын.

Пока кофий пили, да кой-чего прикусывали – немного, чтоб пред кавалером обжорами себя не оказать, – кавалер рассказывал, что спозаранку в Преображенское явился Пётр Алексеевич и нашёл там большой недостаток в прекрасном поле. Тут кавалер приложил свою белую в перстнях руку к сердцу.

– Имея сейчас удовольствие видеть сей прекрасный цветник, в коем одна роза прелестнее другой, я очень даже понимаю его величество и разделяю его тоску…

Договорить этот витиеватый комплимент ему не удалось. Из-за двери раздался громкий голос, явно привыкший к воинским командам и вольному воздуху.

– Михайло… Где ты, чёртов… О, чёрт!

Обладатель голоса появился и замер с открытым ртом, увидав такое общество. На лице его застыла преглупая улыбка, а рука немедленно стащила с головы треуголку и принялась совершать невразумительные помахивающие движения. Конечно, Катеринка-царевна не выдержала, никак не могла выдержать при её природной смешливости. Следом за ней засмеялись остальные. Перекрикивая всеобщий хохот, Шереметев представил:

– Поручик Дмитрий Шорников, весьма любезный кавалер и первейший танцор, но несколько отвык от дамского общества.

Первейшего танцора усадили за стол, предварительно дав ему облобызать каждую руку каждой дамы. За ним наперебой ухаживали, подливали в чашку, подкладывали на тарелку. На лице у поручика засветилось неземное блаженство, правда, непонятно, отчего более – от приятных собеседниц или от яств, коими они его потчевали.

– Да, – вдруг спохватился он с полным ртом… – Меня ведь торопить вас послали. А то Михайла уехал, и ни слуху ни духу.

Только он это вымолвил, как затрещала под ударами входная дверь, а половицы – под тяжёлыми ногами. И предшествуемый людским переполохом в дверной проём, чуть пригнувшись, шагнул царь Пётр.

– Так, – сказал он, тараща круглые глаза и шевеля жёсткими тараканьими усами, – этак.

Все вскочили и как-то засуетились на месте, не зная, что делать. Первой нашлась Екатерина. Она скоренько выбралась из-за стола и встала, низко поклонившись перед огромным насупленным Петром.

– Здравствуйте, государь наш, на многие лета.

– Здравствуй, здравствуй. Видать, не сильно государь ваш вам нужен. Вона тут у вас какое веселье.

Тут уж и Мария опамятовалась. И приняв у догадливой няньки серебряный подносец с чаркою и солёными грибочками, поднесла царю.

– Извольте откушать, герр Питер.

Взгляд Петра был суров, но рука как бы сама собою потянулась к чарке. Выпил, крякнул, выловил с тарелки пальцами скользкий грибок, кинул в рот.

– Хороша водка у Голицыных! А кавалерам-то поднесли? – кивнул на готовых провалиться сквозь землю Шереметева и Шорникова.

Те стояли, не знали, что сказать.

– А ну-ка, хозяюшки, несите нам добрый штоф. Да и поесть, что в печке есть. Завтракал я рано, уж живот подвело.

– Дмитрий, – кивнул Шорникову, – Сбегай на двор, кликни Макарова, он в бричке, пусть сюда идёт.

В минуту расторопная дворня сняла всё со стола и переменила скатерть, и уставила стол штофами и всевозможными закусками. Когда вошёл секретарь царя Алексей Макаров, Пётр вместе с ним повернулся к столу и не смог сдержать восхищённого возгласа. Стол сиял изобилием!

Кавалерам налили водочки, дамам сладкой смородиновой наливки. Пётр размяк, распустились складки жёлтого лица, разошлись в улыбке выпуклые яркие губы. Он был доволен неожиданным застольем. Смачно хрустел мочёными яблочками, грыз целую курицу, ухвативши её обеими руками. Жир капал на скатерть. Катерина потихоньку подсунула ему под локоть салфетку. Пётр засмеялся и потёрся об неё боком. Однако, салфетку взял, обтёр руки.

– А ну-ка, девоньки, спойте, уважьте старика.

Пётр наполнил всем бокалы.

– Ну, давайте ещё по одной и – песню.

Девицы переглянулись. В дороге они часто певали и, кажется, сладились голосами. Начинала всегда Варенька, она вопросительно посмотрела на подруг.

– Как во граде…, – прошептала Мария.

Варенька набрала воздуху и начала. Следом вступили остальные. Нежные девичьи голоса свободно и кругло лились по горнице. И будто раздвинулись стены, будто встали вокруг немеряные российские просторы. Сначала приглушённо, а потом громче вплелись в песню мужские голоса, и было это так кстати, словно тонкие женские плечи обняла сильная мужска рука.

Хороша была песня! Уж отзвучала она, уж все рты закрыты, а чудилось, что не истаяли ещё звуки, ещё носятся вокруг волны, вызванные ею. За дверьми виднелись тихие лица заслушавшихся дворовых.

Первым пришёл в себя Пётр.

– Хорошо поёте, девоньки! Однако пора и честь знать, делу время, господа офицеры. Да и вас, мадамы, я чаю, в Преображенском заждались. Вон в окошке солнце какое, а вы всё в доме. Поедем, прокатимся. А, Катинька?

Он взял Катерину за полную руку выше кисти и сильно пожал. Она смущённо подняла на него глаза.

– Поедем, государь, я готова.

У Петра напрягся сочный рот, он обнял свою любезную за пышные плечи, притиснул к широкой груди. Потом увидел уставленные на них глаза боярышень и царевен, крякнул и отпустил Катерину.

– Ну, собирайтесь скорее, я с вами, мне тоже в Преображенское надо.

Царевны побежали облачаться в шубы, а боярышни неуверенно топтались.

– Ну, а вы чего?

Мария шагнула вперёд.

– Пётр Алексеевич, дозвольте нам с боярышнями после приехать. Царевны с Катериной Алексеевной – сейчас, а мы через недолгое время в Преображенском будем.

Пётр удивлённо и вроде бы недовольно напряг углы рта, и Мария, чтобы он не успел возразить, зачастила.

– Мы прокатиться хотим до рощи, там родник, вода дюже сладкая, в Преображенское возьмём. И прокатиться очень хочется. Я давно верхом не ездила.

– А ты верхом ездишь? Ах да, слыхал, что дочка Голицына как иноземка скачет, кумушек московских пугает, слыхал. Но не видал. Ну, давай, и я посмотрю. Быстро соберёшься?

– Быстро, государь, Зорька уже осёдлана.

Мария кинулась в свою комнату переодеваться. Пётр повернулся к кавалерам.

– Что ж, господа офицеры, разрешаю вам задержаться и к службе прибыть попозже. Не одним же дамам по лесу скакать.

Пётр ухмыльнулся, увидев отчаянную радость на лицах молодых людей.

– Что, уж выбрали? Ну, признайтесь, кому – какую? Голицыну-то кто себе присмотрел? Ну? Ты что ль, Михайла? Ну, не бычься. Царская власть от бога, так что передо мной как перед попом можно. Невеста первостатейная, но норовиста! А вон и дамы наши, на крыльцо выходят, пойдём и мы. А тебе, Митрий, кто глянулся, грузинская княжа?

– Нет, Варвара Андревна.

– Тихонькая-то? Поёт хорошо. Думаю, всех трёх в поход с собой взять. При Катерине Алексеевне.

Пётр говорил это, уже выходя на крыльцо, на яркое февральское солнце.

Дамы уже усаживались: царевны с Катериной в карету, Нина и Варенька в открытый возок с медвежьей полостью. А для Марии подводили осёдланную Зорьку, та радостно всхрапывала и пританцовывала на ходу, радуясь долгожданной хозяйке.

– А ну-ка!

Пётр отстранил конюха, взявшегося за стремя, и вознёс на длинных руках Марию прямо в глубокое седло с высокой лукой. Она едва успела поставить на место ногу и закинуть назад хвост амазонки. Зорьке не стоялось на месте – видать мало её выгуливали. Марии приходилось то и дело успокаивать лошадь, дожидаясь, пока все усядутся. Её немного смущал взгляд Петра, был он какой-то нецарский, будто ощупывающий, оценивающий.

А Пётр и в самом деле оценивал. Бывая в чужедальних странах и глядя на тамошних красавиц с тонкими талиями, гарцующих на конях в сопровождении кавалеров, часто вздыхал он про себя: «Эх, а наши-то кулёмы! Будет ли время, когда в России барыни так гарцевать будут?» И вот смотрел теперь, не сводя глаз, на свою, на российскую. Тёмно-синяя амазонка с белой выпушкой плотно облегала точёную фигурку, шапочка из белого горностая на польский манер открывала маленькие розовые уши, и лошадь под ней тёмно-караковой масти нетерпеливо перебирала стройными ногами по сверкающему снегу.

– Что ж, Мария Борисовна, наказ мой тебе: чтоб подружек своих верхами ездить научила. А то в поход через Польшу пойдём, чтоб знали там наших.

Оглянулся на изумлённых Вареньку и Нину.

– Вняли, боярышни? Господа офицеры, если надо, помогут.

Мотнул головой на Шереметева с Шорниковым, те довольно кивали, поможем, мол.

С полверсты ехали вместе, и все взоры неотступно следовали за Марией. Зорька будто понимала, что любуются её хозяйкой, а значит и ею – выступала как картинка, чуть боком, точно ставя напружиненные ноги и пофыркивая опущенной мордой. А как только доехали до развилки – две повозки в одну сторону, а третья и трое всадников в другую – Зорька сразу сорвалась в галоп. Мария её удерживать не стала. Ей самой хотелось скорости, ветра в лицо.

Оба кавалера сначала припустили за ней, но через небольшое время Дмитрий отстал и поехал рядом с возком. Так и в лес въехали: Мария с Михаилом Шереметевым впереди, за ними повозка с Ниной и Варенькой и Дмитрий Шорников сбоку.

На концах еловых лап уже начали распускаться молодые изумрудные побеги, сквозь ветви сверкало голубое почти весеннее небо, птичьи голоса наполняли воздух. И, как птичий гомон, звенел сзади девичий смех, перемежаемый молодым баском. А Мария с Михаилом ехали молча. Она искоса смотрела на его румяное лицо с прямым носом и ехидно думала, что по политесу, коему недавно их обучали, кавалер должен занимать даму разговором, будь то на танцевальном вечере, за обедом или на прогулке. Спутник её, однако, не только разговором её не занимал, но и не смотрел даже, уставив взор промеж ушей своей лошади. И что это с ним? С утра такой бойкий был!

– Теперь направо поворотить надо, тут ближе.

Мария свернула с укатанной дороги и нагнулась, чтобы не задеть низко нависшую ветку. Михаил повернул за ней, но нагнуться не успел, и ветка, стряхнув на него целый сугроб снегу, облегчённо взмыла вверх.

Ну как же тут можно было не расхохотаться, глядя на него, совершенно засыпанного, с залепленным лицом! Она так смеялась, что даже слезинки повисли на пушистых ресницах. Он с досадой отряхивался и на неё теперь смотрел, смотрел даже как будто с обидой. Тогда она смеяться перестала, только улыбка на лице задержалась, подъехала ближе, послав вперёд чуткую Зорьку, и протянула руку в синей перчатке, провела пальцем по густым его бровям.

– Здесь снег ещё остался.

Сказала мягко, чтобы утешить, показать, что не хотела обидеть смехом своим. А он неожиданно эту руку взял, сжал крепко в своей широкой ладони и потянул к себе. Послушная Зорька подошла ближе, и Мария почувствовала, как её талию опоясала сильная рука, а лица коснулось жаркое дыхание. Она отпрянула, и его губы скользнули по её щеке. Через мгновение их разделяло уже не меньше двух саженей.

Она задохнулась и не смогла сказать ни слова, но гневный взгляд хорошо выражал её возмущение. Говорить ничего не пришлось, поскольку тут подоспели ехавшие сзади.

– Ой, Маша, здесь же коляска не проедет, тропка узенькая, – закричали девушки, – А пешком не хочется, все в снегу будем.

– Зачем пешком? На что же мы с Михаилом? – быстро нашёлся их спутник.

– Верно, – подхватил Михаил, – Кони добрые, не то что по одной, по две боярышни вынесут.

Дмитрий шагнул было к Вареньке, но она отступила за Нину, и пришлось тому грузинку на своё седло сажать, а Вареньку Михаил подхватил. Мария, глядя на это, улыбнулась и поймала в ответ лукавую усмешку Вареньки. Ишь, тихоня-тихоня, а углядела, что Дмитрий за неё глазом зацепился.

По тропке цугом доехали до родника. Над незамерзающим потоком курился парок, у деревянного настила висел берестяной ковшик. По очереди напились вкусной студёной воды, наполнили большую баклажку.

К Преображенскому подъехали уже в сумерках. Кавалеры быстро простились и ускакали – запаздывали к службе.

Флигель для боярышень был прибран и протоплен, и хоть обед они пропустили, есть не хотелось. Пошли осматривать домик. Кроме их комнат здесь располагалась людская для горничных девок – сейчас они в большом доме помогали – и одна самая большая спальная была свободна. Ну, конечно, они туда заглянули. Кровать широкая, как лужайка, затканное шёлком одеяло, кружево на подушках. Остальное убранство обыкновенное – гардероб, конечно, зеркало – но кровать… Нина с Варенькой строили догадки, Мария помалкивала.

За окном вдруг раздался шум, забарабанили в ставню, потом в дверь. Девы выскочили и увидели длинную фигуру царя на снегу. Он страшно выгнулся дугой, упираясь только пятками и затылком. Вокруг суетился человек, другой с фонарём подбегал. Вдвоём они подняли царя, внесли во флигель. На свету стало видно его искажённое судорогой лицо, закатившиеся глаза.

Царёв секретарь Андрей Макаров – это был он – стоял около Петра на коленях, спросил:

– Екатерина Алексеевна у вас? Нет?

Повернулся ко второму.

– За лекарем, быстро. Да Катерине Алексевне скажи.

Боярышни испуганно прижались друг к другу и молча смотрели, как Макаров безуспешно пытается втиснуть меж зубов царя свёрнутый в жгут платок. Зубы были сжаты намертво. Он в отчаянии обернулся.

– Нож дайте. Задохнуться может.

Варенька метнулась в людскую. Мария старалась вспомнить, как отхаживала Нава их печника, страдавшего падучей. Она опустилась рядом с Макаровым.

– Дай-ка я попробую.

Она провела кончиками пальцев за челюстью Петра, нащупала бугорки за ушами, осторожно нажала. Судорожно стиснутые челюсти чуток ослабли. Макаров искоса глянул на неё и отодвинулся, чтоб ей было удобнее.

– Давай ещё раз.

Он растянул тряпичный хомут перед царёвым лицом наизготовку. Мария потёрла пальцами те же места и снова надавила. Челюсти разжались, и Макаров быстро всунул платок. Но не успел он облегчённо сесть на пол, как тело Петра снова забилось в конвульсиях. Макаров кинулся к нему и прижал к полу, почти лёг на него.

– Постой-ка, плечи освободи ему.

Руки Марии расстегнули ворот и скользнули под рубашку царя. Она, полузакрыв глаза, сосредоточенно искала больные местечки и, найдя, гладила, успокаивала их кончиками пальцев. Пётр затих, потом расслабился. Макаров сидел рядом, внимательно глядя на её движения. Увидев, что ей неловко дотягиваться до шеи и спины, перевернул Петра, задрал ему рубаху.

Когда вбежала Катерина с доктором Донелем – лекарем при дворе – царь уже спал, прямо на полу прикрытый одеялом. Перенести его на постель Макаров и три девицы были не в силах.

Положили на ту большую кровать, которую недавно разглядывали девы. Доктор, осмотрев царя, объявил, что припадок был, видимо, небольшим, велел не будить и оставил лекарство – выпить, как проснётся. Быстро примчалась сестра царя, царевна Наталья. Решили, что на ночь царь останется здесь, Катерина при нём посидит. Боярышням, конечно, невместно рядом ночевать, но одну ночь ничего, ладно. Тут же Наталья Алексеевна, строго округлив глаза, сказала им:

– О том, что видели, не болтайте. Царские болезни – государево дело, посторонним о них знать не след.

Повернулась к Марии.

– Макаров говорил, ты государю облегчение сделала. Откуда умение сие?

– У нас в деревне знахарка есть, она многое лечит. Я у неё приглядывалась.

Наталья посмотрела ей в глаза, кивнула.

– Хорошо. Ну, давайте спать, боярышни. Завтра в Успенский собор спозаранку, молебен там о победе. Не забыли?

Утро было пасмурное, не то, что вчера. Когда вышли после многочасовой службы наружу, в лицо ударил холодный ветер со снежной крупой, показалось очень зябко после влажной духоты собора. Хотелось домой, посидеть у тёплой печки, похлебать горячих щей. Но задержались посмотреть, как тронутся в поход гвардейские полки.

Трубачи старательно дули в трубы, а трубы-то, поди, ледяные – жуть. Звуки у них выходили с хрипом да с сипом. Господи, бедные, сколько их на холоду держали – лица у солдат посинелые, скукоженные. Над строем заколыхались освящённые знамёна с вышитыми надписями: «За имя Иисуса Христа и Христианство», «Сим знаменем победиши».

Царь набрал холодного воздуха и крикнул, что есть мочи:

– Полки в поход! С Богом, ребятушки!

Двинулись. Притоптывали на ходу, прихлопывали, растирали уши, хлопали друг друга по спинам, изо всех сил старались разогнать по жилам стылую кровь.

– Эх, сердешные! А у турок-то, сказывают, и зимы нет, – сказал кто-то рядом.

Впереди рядов становились выскакивавшие из церкви офицеры. Девы увидели своих знакомцев – Шереметева и Шорникова – улыбавшихся им из строя.

– Ой, они уже уходят, – огорчённо протянула Нина.

– Нет, – успокоила её уже разузнавшая всё Варенька, – Это они только для смотра перед царём, а после вернутся. Ещё прощальный бал для господ офицеров будет, а потом они вдогон войску отправятся. Солдаты ведь пешком, а офицеры на конях, быстро и догонят.

– Да, дорога дальняя, – тихо сказала Мария.

После молебна давали большой обед в Преображенском. Народу было много, много поднимали тостов: и за победу над бусурманом, и за веру христианскую, и за здравие государя, потом пошли здравицы поимённые. В конце гости уже разбрелись по зале – кто шёл чокаться, кто обнимал приятеля, изъявляя дружбу, а кто просто бродил, расстегнув камзол и стараясь придти в себя после выпитого.

В этой неразберихе Мария потянула Вареньку во двор – продышаться от духоты свечей и табачного дыма, облаком висевшего в воздухе. Нину тоже хотели позвать, но она была вся в увлечении от беседы с молодцеватым гвардейцем.

Вышли на крыльцо. Пурга, что мела весь день, утихла, и небо обсыпали звёзды. Морозный воздух был вкусным, дышалось легко. Снег блестел в лунном свете. Такая тишина стояла, что они вздрогнули, когда сзади раздался голос:

– Вот вы где. Не замёрзнете?

Это был царь, краснолицый, улыбающийся, в расстёгнутом мундире.

– Подышать вышли, ваше величество.

– Ну подышите, подышите… Слышь-ка, княжна Голицына, мне Андрюха Макаров сказывал, как ты меня вчера выхаживала. Это как у тебя получилось?

– У нас в деревне знахарка есть. Она руками может хворь снимать.

– Это как – руками?

– Я не знаю как. Надо руками почувствовать, где болит и забрать.

– Ничего не понимаю, что забрать?

– Это нельзя понять. Голландский доктор, что у нас жил, говорил, что это шарлатанство, что против науки, что это дикость наша. Но ведь помогает.

– Помогает…

Пётр пристально смотрел ей в лицо, будто заново разглядывал.

– Глаза у тебя… Ты, часом, не колдунья?

Мария хотела было засмеяться, но взгляд царя был слишком тяжёл для смеха.

– Что вы, Пётр Алексеич, колдуньями к старости становятся, а мне ещё семнадцати нет.

– Семнадцати нет, – повторил Пётр и вдруг подхватил Марию под руку, почти поднял и быстро пошёл по дорожке к флигелю. Только Вареньке быстро сказал через плечо:

– Подожди здесь, мы скоро.

В один миг долетели они до флигеля, проскочили крыльцо и сени, только в передней остановился Пётр. Повернул к себе Марию, снова вгляделся в слабом свете единственной свечи в её лицо. Потом вдруг наклонился и… О, ужас! Мария почувствовала на своём лице его мокрые губы, мерзко пахнущие вином, табаком и ещё чем-то вроде тухлой рыбы.

Она изо всех сил упиралась ладонями в его грудь и изгибалась, стараясь увернуться от его прикосновений. Но это вызывало у Петра лишь довольное воркование:

– Поборись, поборись, покажи свою силу. Сладкая моя, ох, какая ты сладкая…

Тогда Мария внезапно опустила руки, и Пётр довольный прижал её к себе. Потом зарылся носом в её волосы, а руки его начали искать застёжки платья. И тут Мария резко присела, выскользнула из его объятий и отскочила к окну.

– Ты чего? – голос у него удивлённый и даже – обиженный.

– Ваше величество, побойтесь Бога!

– Маша, при чём здесь Бог, это дело человечье.

– За что вы честь мою, жизнь мою погубить хотите?

– Тю, сдурела девка! Какая же честь больше, чем у царя в руках побывать? Да после меня тебя любой с радостью возьмёт.

Тем временем Мария ощупывала за спиной рамы. Нет, не открыть, на зиму наглухо заделано!

– Ваше величество, я закричу!

– Кричи, кричи, кто тебя тут слушать будет. Царь я, ясно тебе? Царь! И на всё моя царская воля. Ну, не дури, иди ко мне.

Пётр подходил к ней, надвигался неотвратимо. Мария обернула руку краем платья, зажмурилась и изо всех сил ударила по стеклу. Звон, холодный ветер. Пётр остановился.

Мария сказала спокойно и решительно:

– Я в окно выскочу.

Пётр развеселился.

– Сколько лет на свете живу, но чтоб от меня в окна скакали – первый раз. Пойми ты, глупая, всё равно ты от меня никуда не денешься.

Тут в сенях хлопнула дверь, и вошли царевна Наталья с Варенькой.

– Что тут такое? А что окно разбито? Государь, вас там обыскались, шведский посланник и голландский. Негоже хозяину от гостей прятаться.

Наталья взяла его за руку, и он, немного смущённый, послушно, как ребёнок, пошёл за нею.

Они вышли. А Марию затрясло… У неё вдруг кончились все силы, и Варенька с трудом довела её до дивана, принесла воды, погладила, побаюкала на своём худеньком плечике. Мария успокоилась. Села, бледная и растрёпанная, и с холодной яростью сказала:

– Я убью его! Если он до меня ещё дотронется, я его убью! Какой наглец! Как с холопкой! Подумаешь – царь. Голицыны не ниже Романовых.

Встала, опять села.

– А я вот что, я Катерине Алексеевне всё скажу, пусть знает.

Варенька покачала головой.

– Нет, не поможет. Она о многих его шалостях знает и во внимание не берёт. Так что ей говорить без толку.

– Ой, а как же? Неужто ей не обидно?

Варенька усмехнулась.

– Она ведь не княжна. Много гонору будет показывать, так и за воротами может оказаться. И куда пойдёт? Так что здесь только царевна Наталья помочь может. Только ты ей прямо не жалуйся, а то осерчает – она за государево имя стоит пуще всего прочего. Просто будь к ней поближе, вот и оборонишься.

Мария изумлённо смотрела на подругу.

– Откуда ты всё это знаешь?

Варенька улыбнулась, показав белые зубки.

– Пока ты в деревне румянец нагуливала, я тут много чего наслушалась. Да и постарше я тебя.

Причёсываясь и оправляя платье у зеркала, Мария сказала:

– Я не пойду туда больше.

– Нельзя, надо идти – не то потом разговоров не оберёшься.

В большом доме из-за стола уже вышли, и гости были в игральной и в танцевальной залах. Их издали увидела Нина, подбежала, приведя за собой шлейф молодых офицеров.

– Куда вы пропали? Маша, что с тобой?

Мария выпрямила спину, подняла подбородок и улыбнулась той улыбкой, которую опробовала перед зеркалом.

– Со мной? Ничего. Мы на двор выходили. Ах, какая ночь сегодня, как звёзды сверкают! Даже уходить не хотелось, только вот и вернулись, что замёрзли.

– Да, – подхватила верная Варенька, – Сейчас бы не в духоте этой сидеть, а на санках бы.

– А в самом деле, господа, – откликнулся стоявший рядом Шорников, – Давайте украдём прелестных дам и устроим катанье под луной.

Все оживились. Офицерам явно пришлась по душе эта затея.

– Ну уж нет, – Нина надула губы, – я танцевать хочу.

– Тогда вот соломоново решение: поклонники прекрасной Нины останутся танцевать, а почитатели двух других прелестниц быстро снарядят санки.

Нина не сдавалась.

– Это неприлично. Вы хотите конфуза?

– Да ладно тебе, – благодаря этой перепалке, Мария успела совершенно придти в себя, – никуда мы не поедем.

– В таком случае давайте танцевать.

Шорников подхватил Вареньку и умчался, очень довольный. К Марии кинулись сразу несколько человек, она не, выбирая, подала руку первому.

Танцы сменяли один другой. Все три фрейлины танцевали без отдыха. Они были прекрасными танцорками, особливо в сравнении с московскими тяжеловесными боярышнями, и пользовались успехом у господ офицеров.

Марии так легко стало на душе, музыка, казалось, унесла всё, что было неприятным. И вдруг она споткнулась обо что-то невидимое. Оглянулась – Пётр смотрел на неё то ли насмешливо, то ли удивлённо. Вошедшая с ним Катерина тоже посмотрела на Марию и улыбнулась ласково, Мария постаралась улыбнуться ей в ответ. Она еле дождалась конца танца и поспешно выскользнула из залы.

В соседней комнате играли в шахматы, курили, разговаривали. Здесь были в основном иностранцы, а из русских – те, кто постарше, посановитее и более интересовались беседою, нежели веселием. Мария нерешительно остановилась на пороге и увидела, как из глубины залы манит её к себе царевна Наталья. Та сидела в обществе француза, учителя московской навигацкой школы, и вице-канцлера Шафирова.

С Петром Павловичем Шафировым Мария хорошо познакомилась в недавней дороге из Петербурга в Москву. Был он подлого звания – из лавочных сидельцев – и крещёный еврей, но царь его жаловал и любил. Любил за ум, за учёность, за хваткость во всяком деле. Так что, сколько бояре ни косоротились, а принимали его как равного, а случалось, и покровительства просили.

Сейчас Пётр Павлович помогал Наталье Алексеевне с мсье Готье разговаривать. Тот хоть и давненько в Россию преподавать приехал, но изъяснялся по-русски больше жестами, а на уроках его ученики французские названия математических знаков раньше русских запоминали.

Однако говорили не о математике, а о театре. Мария вспомнила, как увлечена царевна этой затеей – сделать в России свой театр. Теперь она хотела на масляной неделе дать представление, и вот – хлопотала о переводе французской пиесы. Пётр Павлович любезно улыбался всеми своими подбородками и готов был помочь, но сетовал, что по государственной своей занятости не сможет перевести быстро. А ведь масляная уже на носу, и ещё артистам роли затвердить надо будет.

– Вот княжна у нас во французском языке разумеет, она вам поможет.

Царевна усадила Марию рядом.

– О, Мария Борисовна знает языки изрядно и вполне справится с переводом сама.

Было видно, что Шафиров обрадовался такому выходу. Он и в самом деле был немало отягощён делами.

– Я же всегда готов оказать помощь при затруднениях. О, простите меня, я невежа. Мария Борисовна, вы не знакомы с мсье Готье, учителем навигацкой школы?

– Незнакома, но понаслышке знаю. В сей школе мой брат учился, – ответила Мария, улыбаясь кланяющемуся французу.

– Правда, более он о господине Магницком рассказывал.

– Леонтий Иваныч Магницкий – главный учитель, но и мсье Готье изрядно школяров мучает, – раздался сзади голос Шереметева.

Поклонился почтительно царевне и остальным.

– Позвольте, Наталья Алексеевна, княжну у вас похитить, она в танцзале совершенно необходима.

– Постой-ка, Миша, успеешь, напляшешься, – остановил его Шафиров. – Я вот Наталье Алексевне начал рассказывать, да запамятовал, как это ваши школяры географию европейскую трактуют?

Шереметев рассмеялся.

– Прошу прощения у дам. Сия шутка у школяров Сухаревой башни в большом ходу. Для пущего запоминания удобно Европу представлять девицею, у которой Гишпания – лицо, Франция – грудь, Великая Британия – левая, а Италия – правая рука, Нидерланды лежат под левою, а Швейцария под правою рукой, Германия, Польша и Венгрия надлежат до тела, Датское и Шведское королевство купно с Норвегией изъявляют колена, Россия показывает юбку до самых ног, а Греция и Турция – заднюю сторону оной девицы.

Договаривал Михаил уже при общем хохоте. Смеялись почти все, сидевшие в комнате, поскольку голос у привыкшего к воинским командам Шереметева был зычный и слышали его хорошо. Под этот хохот он подхватил Марию и повлёк к дверям.

В зале Мария сразу заметила фигуру Петра и остановилась на пороге.

– Душно здесь, Михаил Борисович и пить очень хочется.

Шереметев с готовностью откликнулся:

– Так извольте в буфетную, Мария Борисовна.

В буфетной народу было мало. Михаил, усадив её, принёс стаканы с чем-то розовым и тарелку маленьких яблочек в меду.

– Здесь свежее? Что-то вы и впрямь побледнели. Обычно-то у вас лицо аки роза.

Сказал – и смутился. И Мария смутилась, так что на её побледневших щеках вновь выступил румянец. Она, чтоб прервать неловкое молчание, сказала:

– Здесь тоже табачным зельем накурено. Везде этим дымом пахнет. Вы не чуете?

– Я только ваш аромат чую, такой сладостный, истинно как у розы.

Она с готовностью поддержала разговор.

– Это духи французские, ещё в Петербурге куплены. Такой махонький пузырёчек, а только откроешь – сразу дух по всей комнате. И малой капельки хватает, чтоб целый день от платка пахло, или от другого чего – что помажешь.

– Да, запах сладостный. Он мне и у Воробьёвых сразу понравился.

Она нахмурилась, вспоминая.

– У Воробьёвых? Так значит, тот нахал..? То-то я смотрю, перстень у вас знакомый. Ну, Михаил Борисович, не ожидала я, что вы так вести себя можете!