Текст книги "Сказки и рассказы Светланы Щелкуновой"

Автор книги: Светлана Щелкунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

Когда она уснула, Тупиков какое-то время смотрел на нее спящую, чужую, незнакомую. И боялся. А вдруг, она уже так изменилась, что никакие шарики не помогут, не вернут ему прежнюю возлюбленную? Или, вдруг, они не прилепятся, или…

Впрочем, другого выхода не было. Чуть дыша, приложил шарик к щеке. "Раз". Щека с готовностью приняла его, и ямочка тут же исчезла. Как не бывало! Осторожно перевернув спящую на спину, Тупиков, раскрыл у нее на груди рубашку. Он так нервничал, что даже вспотел. "Два!" Розовая, почти детская нежная пятка торчала из-под одеяла. Она словно уже тянулась к шарику. "Три!" – сказал Тупиков и приставил последний шарик. Дело сделано.

Первые два дня жена Тупикова чувствовала себя не очень. Пришлось даже вызвать доктора. Зато она постепенно возвращалась в свое обычное шарикообразное состояние. Тупиков поил ее бульоном и морсом. На третий день любимая встала.

– Как ты себя чувствуешь?– не без трепета спросил он.

– Хорошо! Очень хорошо! Только вот щека чешется. Наверное, аллергия. Надо будет с доктором посоветоваться. А ты как? – жена поглядела на Тупикова влюбленными глазами.

С тех пор все пошло по-старому. Тупиков, правда, подозревал, что, скорее всего, перепутал шарики местами. Потому что щека у жены периодически чесалась, а пятка стала вдруг такой чувствительной, что любое прикосновение вызывало бурю страсти. Но это уже, собственно, их дело, интимное. Ничего менять Тупиков не пожелал, а вдруг да сделается хуже! К супруге относился с еще большей нежностью, суетился вокруг нее, словно бы она была сделана из богемского хрусталя.

– Осторожно, милая! Тут так темно и опасно, – бормотал он на лестнице, поддерживая ее по обыкновению под локоток, – Ах! Не торопись так. Здесь очень крутые ступеньки!

А к котам и кошкам Тупиков и вовсе охладел.

Сачок для дамочек

Лемуркин любил чужих жен и терпеть не мог, когда его били. Уж таким он появился на свет. Никто не знал, почему женщины свободные интересовали его меньше замужних. Странная привычка, тем более, что он не выносил даже одного вида насилия. Но ничего не мог поделать с собой, такой он уж был противоречивый. Заметив красивую замужнюю даму, супруг которой на минуту отлучился, Лемуркин бил копытом, как бывалый конь. И даже становился выше ростом и шире в плечах, словно кто-то невидимый поддувал его, как мячик. Кругленький и увеличившийся в объеме Лемуркин начинал похаживать возле дамы, бросая пламенные взоры, понтово потряхивая длинной челкой и покуривая дорогую сигаретку.

В детстве отец, который был из крестьян, учил маленького Лемуркина: "На чужой каравай рот не разевай!" Лемуркин твердо усвоил правило и при виде чужого каравая плотно смыкал губы, сжимал зубы и даже отворачивался. Но при виде чужой жены с гибким станом или пышными формами, отвернуться не мог, губы его распускались как редкий африканский цветок, челюсть отвисала. Лемуркин распушивал невидимый хвост, надувал зоб, топтался возле предмета вожделений, закатывал томно глаза, как ему, во всяком случае, казалось, и сыпал комплиментами, гортанно, с придыханием и со знанием дела. Он выпрашивал у дамы номер телефона или одаривал ее своею визиткой. На все про все у Лемуркина выходило минут десять. За это время дама либо давала ему от ворот поворот, либо соглашалась взять визиточку: "Ах! Боже мой! Ну, о чем мы будем с вами разговаривать! Мы же совсем не знакомы. Разве что на философские темы?!"

Лемуркин, сладостно урча, ловил у дамочки ручку для чмокания и ретировался, уступая место супругу. Все еще распушенный и надутый, мчался домой в томительном предвкушении. Он увлекался вполне искренне каждой новой пассией и даже похож был на влюбленного юношу, если бы не порядочная плешь и брюшко.

Увы! Частенько его увлечения заканчивались банальным битьем. Мужья-эгоисты никак не могли согласиться с идеей всеобщей любви! "Собственники! – огорчался Лемуркин, – разве женщина – вещь?! Разве она носовой платок или зубная щетка? Почему красивая женщина должна принадлежать одному мужчине? Почему?!" – горестно вздыхал Лемуркин, ставя в очередной раз примочку на глаз. Он ложился спать, и снилось ему прекрасное будущее, где нет места такому изжившему себя явлению, как брак. Там красивые женщины носят длинные ноги и регистрационные талоны, разрешающие им принадлежать нескольким мужчинам, а некрасивые выстраиваются в очередь в салоны красоты, чтобы обрести в последствии вожделенный талон.

Признаться, в последнее время прекрасные замужние дамы заглядывались на Лемуркина все реже и реже, а главное, ни одна из них не заходила к нему на чай дважды. Виной всему были то ли повышение уровня вредности красивых замужних дамочек, то ли сам Лемуркин, который за последние года три не помолодел, а наоборот поистерся как старый коврик, и все больше и больше терял товарный вид. Да и дыхалка у того, невидимого, что надувал Лемуркина перед атакой на дамочек, видно, тоже поизносилась. Приходилось выдумывать все новые и новые способы обольщения и заманивания.

Для этих именно целей он свел дружбу с одним Изобретателем, что жил в той же парадной, но на верхнем этаже. Дружба была скреплена бутылкой водки. Лемуркин горько плакал на плече у Изобретателя, сморкаясь в занавеску, и тот обещал подумать. Вскорости был изобретен хитрый сачок для ловли капризных замужних дам, сачок с высоким коэффициентом действия. Изобретатель заверил, что работа не займет больше двух-трех месяцев, и где-то к весне Лемуркин сможет без особого труда словить на любой вечеринке не одну, а то даже две-три дамочки.

Сачок представлялся Лемуркину прозрачной, почти невидимой конструкцией, напоминающей обычный сачок для ловли бабочек. Стоило помахать над головой у какой-нибудь дамочки, и даже совсем необязательно напяливать его ей на голову… Достаточно просто помахать, и все мысли дамочки тут же попадали в этот сачок, в голове оставалась только одна мысль, только одно навязчивое желание – попасть к Лемуркину домой.

О, как тянулись для Лемуркина эти каких-нибудь два-три месяца! Он осунулся, подурнел и каждый вечер звонил Изобретателю, тупо задавая один и тот же вопрос: "Ну, скоро?!" Сначала Изобретатель терпеливо рассказывал Лемуркину о ходе работ, но потом ему это надоело, и он грубо заявил, что тот отнимает своими звонками драгоценное изобретательское время, и если заказчик все еще хочет получить желаемое, то пусть прекратит звонить. Об окончании работ ему будет сообщено отдельно.

Лемуркин даже заболел от огорчения, еще больше похудел и осунулся, но потом вышел на работу. Ведь нужны же были деньги на приобретение сачка!

Ворочаясь бессонными ночами, он страдал. Он переживал, что Изобретатель передумал делать сачок или попросту забыл о существовании Лемуркина. А когда он все же засыпал, снился один и тот же кошмар. В кошмаре Изобретатель коварно решал сам воспользоваться своим изобретением. Очередь из прекрасных дам выстраивалась к Изобретателю, причем, хвост очереди спускался до второго этажа, где жил сам Лемуркин, и даже ниже. Лемуркин смотрел на этот хвост в дверной глазок, хватался за сердце и плакал.

Лемуркин престал посещать вечеринки, а сиживал теперь вечерами дома у телевизора в тапочках и стареньком халате, принадлежавшем когда-то маме. Он забирался прямо в тапочках на диван, сворачивался клубком и обиженно сопел, вздыхая на экран, где потрясающие красотки, весело щебеча, показывали ему язык, а их мужья – кукиш.

Но вот, наконец, позвонил Изобретатель, сообщил, что работа почти завершена и дня через три сачок можно будет забрать.

Лемуркин воспрял духом. Побрился, купил модный одеколон, сходил к парикмахеру, сменил занавески и добился приглашения на три вечеринки. Он сделал генеральную уборку. Бокалы в серванте позвякивали, чайничек посвистывал. Посвистывал и сам Лемуркин. Он примечал и записывал в блокнот всех красивых замужних дамочек, и даже просто хорошеньких, которых в ближайшее время намеревался словить. Начальник на работе похвалил его, а в транспорте гадкие дети перестали уступать место. Солнце подмигивало Лемуркину. Птицы звенели вместе с трамваями, причем последние ни чем не уступали первым, выдавая такие трели, что можно было подумать, будто и у них наступил брачный период. Город, взмахнув многокрыльем улиц, окончательно и бесповоротно ринулся в весну.

Оставался всего один день до получения вожделенного сачка. Лемуркин хотел было провести его дома, но никак не мог найти себе места, нетерпеливо ходил из угла в угол, сучил ножками и пел. А потом решил все-таки отправиться на вечеринку. Забегая вперед, можно только сказать, ах, лучше бы он этого не делал!

Но Лемуркин чувствовал себя в ударе. Искрометный и ухоженный, налетел он на вечеринку, как ураган. Засыпал хозяйку анекдотами и новостями светской жизни, был душою компании. А компания оказалась более чем прекрасна. Сколько красивых замужних дамочек в декольтированных платьях глядело на него во все глаза, полураскрыв очаровательные пухлые губки. Это все были сплошь уважаемые дамочки. Всех их, должно быть, дожидались дома малые дети. Брак каждый из них был прочен как стена, просто все они немножко подустали от мужей, и их милые головки затуманились мечтами о небольшом романтическом приключении, которое скрасило бы однообразную светскую жизнь.

Вот что бы Лемуркину занести дамочек в свой блокнот и потерпеть денек! Так нет! Он выбрал сразу двух из них, самых соблазнительных и, не задумываясь, кинулся в атаку. Кто-то невидимый опять радостно надул Лемуркина, отчего тот сделался выше ростом и шире в плечах. И как шар, поплыл по волнам собственной обаятельности и искрометности.

Дамочки, одна – маленькая изящная брюнетка, другая – блондинка с умопомрачительным бюстом, таяли, что не мешало им, впрочем, глядеть друг на друга с ненавистью. Лемуркин без труда всучил обеим визитки. Взгляды дамочек становились все более многообещаю-щими. Началась молчаливая борьба за Лемуркина. Тот, на радостях, окончательно потеряв всякую бдительность, не чувствовал приближения грозы! Лемуркин танцевал с брюнеткой, слишком крепко сжимая ее в объятиях, губы его вытянулись хоботком, хоботком он нашептывал даме на ушко что-то щекотное, отчего та хихикала и трогательно выгибала спинку. Увлеченный Лемуркин не заметил мужа брюнетки, вернувшегося из бильярдной. Муж грубо оторвал от Лемуркина брюнетку и стал танцевать с ней сам. Немного огорчившись, но не потеряв боевого пыла, Лемуркин мысленно записал брюнеточку в запас и отправился в курительную комнату, где, по странной случайности, оказалась блондинка. Посчитав это хорошим знаком, Лемуркин сходу принялся обнимать блондинку. То ли духи чаровницы на него так подействовали, то ли мысли о завтрашнем сачке, не понятно, но через каких-нибудь пять минут голова его уже покоилась на невероятном бюсте блондинки. Когда в курилку ворвался муж, Лемуркин опешил и сделал вид, что просто что-то потерял, скажем, бумажник или дорогую зажигалку, и принялся судорожно разыскивать это что-то в межбюстье дамочки, но был немедленно схвачен за ухо. Он хотел все объяснить, но не успел, потому что получил в глаз в ту же секунду. Тут совсем некстати подключился муж брюнетки. Как ни странно, в обоих мужьях, в одном маленьком, коренастом, и в другом громадном, грузноватом, обнаружилось сходство. Словно это были близнецы-братья. А, может, они и были братьями. Это уже не важно, главное, что они стали колотить Лемуркина, не дав ему высказаться, уничтожив таким образом его право на последнее слово. Братья били, дамочки возбужденно визжали, гости любовались. Лемуркину все же удалось выскользнуть из объятий разгневанных мужей. Он помчался во всю прыть, перескакивая через три ступеньки, но братья погнались следом. Лемукрин летел по улицам, пытаясь спрятаться в подворотнях за бачками, но преследователи нагоняли его, он снова ускользал. И снова улицы, подворотни, бачки и совсем близко враждебное неровное дыхание гонителей.

Лемуркин выдохся. Лемуркин устал. Из последних сил взбирался он по лестнице родного дома, выше и выше. Братья не отставали. Лемуркин проскочил свой этаж. ("Эх! Надо было заниматься спортом!") А вот этаж Изобретателя! ("Эх! Где ты, вожделенный сачок?!")

И вот уже чердак. Дверь открыта. Забившись в кучу хлама, Лемуркин свернулся клубочком и, зажмурившись, замечтал изо всех сил: "Везет же котам! Вот бы и мне сейчас стать котом и улизнуть от Этих через слуховое окно на крышу! А Эти наверняка застряли бы и не пролезли. Фиг бы пролезли! Свалили бы отсюда и оставили меня в покое! Хочу быть котом! Не троньте меня. Я кот. Всего лишь кот!"– попытался обмануть братьев Лемуркин и зашипел, увидев морду одного из преследователей, кажется, мужа блондинки.

– Его тут нет! – крикнула вдруг морда.

– Как – нет?! Ищи лучше!

– Здесь только котяра да мусор. Нет его!

– Ну, подожди. Я посмотрю.

Лемуркин все еще шипел, выгибая спину. Но братья не обращали на него никакого внимания. Они шарили в мусоре, раскидывая пыльные матрасы и железяки, наваленные в углу чердака.

Благоразумный Лемуркин, воспользовавшись их замешательством, выскользнул через слуховое окно на крышу, где и обнаружил, что мечта его исполнилась, и он стал натуральным котом, потрепанным, немолодым рыжим котярой. "Не может этого быть. Это сон!" – решил он. Обиженный Лемуркин попытался ущипнуть себя за руку, но не щипалось, да и руки, собственно, не было. Тогда он укусил себя за лапу, было ощутимо больно, но не проснулся.

– Эй, вы там! Я пошутил! Я не хочу быть котом! Я Лемуркин. Хочу ходить на работу и приносить пользу обществу! Эй вы, мужики! Скажите, что я подлец, побейте меня. Слышите! Побейте! Вот он я!

– Вот разорался котяра-то! – почти успокоившись, сказал один из мужей.

– Март. Ясное дело! Пошли, что ли?

– Пошли!

Лемуркин все еще выл от обиды и от отчаяния. Где-то там звучит музыка, танцуют одиноко прекрасные дамы. Да, че..т с ними, с дамами! Он и близко теперь к ним не подошел бы! Там тепло, там уютно и сытно. А тут – крыша, холодное небо и мохнатые лапы с хвостом. Несколько дней кряду отсиживался Лемуркин на чердаке. Каких только клятв и обещаний он ни давал неизвестно кому, но все без результата! За это время Лемуркин полностью уверился в том, что стал животным с четырьмя лапами и хвостом, и успел завести дружбу с толстым котом по кличке Анфис и подучиться у того навыкам кошачьей жизни. Анфис был котом, но не абсолютным. Хозяева купили его, думая, что он – кошка и назвали Анфисой. Когда Анфиса стала завывать дурным голосом, шляться по ночам и гадить в тапочки, они обозвали его Анфисом и коварно отнесли кастрировать. Так что новый друг не мог рассказать Лемуркину обо всех тонкостях кошачьей жизни, зато поведал, чего и как стоит опасаться и как втереться в доверие к людям.

Воспользовавшись советами, Лемуркин втерся в доверие к Изобретателю, чтобы тот взял его к себе, потому что в собственную опечатанную квартиру Лемуркину было уже не пробраться. Изобретатель хорошо кормил Лемуркина и разговаривал с ним: "Представляешь, Муркин, – так звал хозяин Лемуркина. – Тот с третьего этажа, что сачок заказывал, так и пропал. Не нашли. Вот бедняга! А куда я теперь, интересно, сачок дену? Кому его пристроить?!"

Изобретателя не интересовали замужние женщины, даже, пожалуй, никакие не интересовали. Но он надеялся, что удастся все же пристроить кому-нибудь сачок. А пока, до поры до времени, поставил его в туалет. Муркин побаивался сачка и решительно отказывался делать свои дела в туалете. Сачок выглядел почти как в мечтах бывшего Лемуркина, но теперь лишь пугал. Добрый Изобретатель вытащил поддон с наполнителем в коридор.

По вечерам Муркин, зализав свои раны, полученные в боях за соседскую кошечку, и, свернувшись клубком, сладко мурчал. После того, как он стал котом, ему немедленно был выдан специальный мурчательный моторчик, который имеется у каждого кота или кошки и, даже, говорят, у тигра. Муркин мурчал и посапывал. Изобретатель беззлобно ругался, пытаясь усовестить кота, грозя походом к ветеринару, если тот не перестанет гадить в ботинок и являться в потрепанном виде.

"Пойми ты, животное, хорошенькие киски не доведут до добра. Вон сколько вокруг молодых да здоровых соперников, а ты у меня, видать, не слишком молодой. Ну что тебе не сидится дома? Тепло, уютно, кормят. Чего тебе искать приключений на лохматую задницу?! Вот погоди, явишься еще раз в таком виде, в следующую среду к ветеринару свезу!"

Но приходила следующая среда, а поход к ветеринару все откладывался. Муркин по-прежнему возвращается по утру, побитый, но не побежденный, и мурлыкает себе на диване, не обращая внимания на ворчание хозяина. И снится ему, что он бегает с огромным сачком за миленькой дамочкой, а та уворачивается, кидает в него туфлю с криком: "Брысь! Брысь, злодей!" Вздрагивая, он просыпается, прижимается потеснее к хозяину.

"Ну, что, Муркин? Сон страшный приснился? А?! Ну, иди сюда, дурачок. Не бойся. Давай, за ухом почешу! Не бойся, глупый! Это сон!"

Козёл и семеро волчат

Жил Козел, да не Козел – Козлище! До пупа бородища, кривые роги. Не стой на дороге! Была у Козла жена, не жена – супруга. Как увидишь, так вскрикнешь с испуга! Не кормила она его, не поила, а только день-деньской пилила: «Зима на носу, а я – в драной дубленке. Меховое манто из шиншилов хочу или из соболей, ну хоть из сусликов!» Да за бороду Козла хвать! И давай его туда-сюда мотать! Задумался Козел, как бы своей бабе угодить?! Из какого дермантину шубу шить?

В ту пору жила в лесу на опушке Волчица и семеро ее волчат, что каждый день кушать хотят. Баба – кроткая, незлобливая. Никого не обижает, зверушек не ест, разве суслика поганого проглотит. Да, невелик грех! Суслик и есть суслик. Его и за зверя не почитают. Уйдет Волчица с утра на заработки: "Кому в доме прибрать, детей покачать? Огород полить, капусты срубить". Нарубит она той капусты малость, продуктов накупит, домой спешит. Дома волчата голодные дожидаются, с голодухи кусаются! Да, вот беда – где-нибудь споткнется, навернется, продукты подавит, молоко разольет. Доберется, непутевая, к избушке затемно:

Волчатушки-ребятушки,

Отопритеся, отворитеся.

Ваша мать пришла,

Молочка несла,

Да споткнулася, навернулася.

Перелом бедра,

Вывих голени!

Течет молоко по камушкам,

А со камушка – в темну норушку.

В той норе злой барсук

Молоко ням-ням!

Волчата двери отворят, остатки пищи поделят, пакет из-под молока оближут, «Растишкой» давленой закусят и – спать. Так и жили мирно. Да судьба зла! Послала на их голову Козла. Решил Козел, когда мать уйдет, волчат переловить, в мешок посадить да – на живодерню! «Будет у моей бабы новая шуба к Восьмому Марта!»

Схоронился в кустах Козлище, в бороде блох тыща, подслушал волчицыну песню. "Вот и пароль!" – радуется. Только мать за порог, Козел подкрался к избушке и заблеял:

Волчаты-ребяты!

Пустите мать до хаты.

Молоко несла,

Да упала, пролила.

Поломала ногу.

Молоко – блям на дорогу.

Лютый суслик молоко ням-ням!

Волчата кричат: «Слышим-слышим. Не матушкин это голосок. Мамка наша не так причитывает, да рано не вертается!» Осерчал Козел, разбежался, рогами в дверь – бац! Дверь, вишь, оказалась из металла. Только искра от нее отлетала! Поскакал Козел в село, взял у бывшего одноклассника журналиста диктофон и обратно. Сел умник в засаду. Неймется ему, гаду!

Вернулась Волчица и запела:

Волчатушки-ребятушки!

Отопритеся, отворитеся.

Ваша мать пришла.

Молочка несла,

Да с горы упала,

Сумки помяла.

Молоко разлила.

Апельсины подавила.

Глядь, последний апельсин

Утащил барсучий сын.

Волчата матушку впустили, про Козла рассказали. «Козел – мужик хитрый. Грабли ему в бок! Да, есть, – говорит им мать, – на то дверной глазок. Пусть поет, как я, или как Орбакайте. В глазок смотрите, а в дом не пускайте!»

Ушла Волчица. Волчата по лавкам сидят, Козла дожидаются. А он тут как тут, у дверей ошивается. Диктофон волчицыным голосом поет: "Волчатушки-ребятушки, отопритеся, отворитеся", и так далее…

Волчата хихикают, в глазок смотрят, а там – не матушка, Козел, роги бодливые, глаза шкодливые. Одно копыто пять дён не мыто. Решили они дурня впустить и как следует проучить. А Козел на крыльце соскучился. С копыта на копыто перескакивает. Бороденку щиплет.

– Скоро? – спрашивает, – а то у меня копыта от сумок затекли.

– Счас! Счас! Только ключик найдем!

Загремели засовами, зазвенели ключами. Ворвался Козел в избу, глазищами "зырк-зырк" – никого! Рассвирепел: "А ну, вылезайте, сосунки! В прятки играть со мной вздумали?!" Смотрит, у печи только махонький волчок стоит. Кинулся к нему Козел, мешок наготове... А волчок лапкой ему за спину тычет: "Гляньте, дяденька!" Обернулся Козел – перед ним шесть волчар, поперек себя шире. Ростом высоки, стоят – лапы в боки. Глаза горят, клыки блестят, видно, кушать хотят! "Чего тебе, дядя, надо? Ты никак маленьких обижать пришел?!"

Затрясся Козел. Ему – не "ха-ха", осталась в бороде лишь одна блоха!

– Ме-ме! Да, я... Да, мне... Вот я мимо проходил… Пошутить с вами решил... А чего это вы такие громадные? Я думал, вы масенькие!

– А это, дядя, не твоего ума дело. Может, мы болди, как его, билдингом занимаемся, "растишку от данон" кушаем. Пошутить, говоришь, решил? Ну, подожди минутку! Сыграем мы с тобой одну шутку!

Взяли со стола огромадный нож, тот, что на топор похож. Трясется Козел, как осиновый лист. Отбивают копыта чечетку и твист. Схватили его братишки за копыта. Самый маленький подошел сердито. За бороденку злодея хвать, и давай ее ножом кромсать. Отпилили Козлу полбороды, но это еще только полбеды. Со страху бедняга наделал лужу. Эх, от козы достанется мужу!

Молодые волки говорят: "Мы бы тебя, дядя, конечно, скушали с удовольствием, но не такое у нас воспитание!" Двери открыли, да пинком под зад. Ой, как был этому дурень рад! Со всех ног помчался домой галопом. А мог бы на блюде лежать эскалопом. Дома его дожидалась жена, и была она очень рассержена. Уж бранила она его и корила. Остатки бороды наголо сбрила. Козел без бороды, что моряк без воды. Не Козел, а так… Цена ему – пятак.

Ежели теперь по селу пройдет,

Суслик со смеху живот надорвет.

Пусть гуляет Козлище, нацепив мочало.

Не желаете сказку прослушать сначала?